скачать книгу бесплатно
Начальник цеха издал звук, похожий на кваканье, изо рта выдавились пузыри. Вылезшие из орбит глаза, затекая белесоватой плёнкой, закрылись. Физиономия на глазах меняла цвет с нахально-жизнерадостной на депрессивно-фиолетовую. «Приплыли, сэр, на землю обетованную!» – как сказал Френсису Дрейку боцман, перед тем, как их вздёрнули на рее.
Удостоверившись в эффективной работе шокера, сунув его на место, я пошарил в ящиках стола и нашёл полкилограмма белого порошка в целлофановом пакете, пачку зелёных денег (не зря, значит, про начальника говорили, что он мало того, что барахольщик, так ещё и фанат иностранной бумаги) и пистолет, по всей вероятности выточенный на тульском оружейном заводе. Всю эту убойно-стрёмную лабуду я рассовал по карманам и покинул кабинет, а за ним и ненавистное с первого дня, как сюда устроился на рабби, здание.
По дороге в цех, вспомнив, что произошло в кабинете начальника, я испытал необычное и не сказать что неприятное, – скорее, наоборот, – чувство, словно во мне уже давно зрело желание бунта, пусть и в таком виде. Опять вспомнил секретаршу с задранными на плечи патрона ногами, как она бесстыдно лежала на столе, как нахально качалась её туфля, как она курила и закатывала глаза, фальшиво охая, а главное, как потом посмотрела на меня, будто ножом полоснула по сердцу, и понял, что сегодня ещё сотворю какой-нибудь экстраодинарный поступок, – лиха беда начало! К тому же пакет с порошком, бабло, ствол и шокер придавали мне силы и уверенности, и толкали к активным действиям дерзкого свойства, и уже рисовали в голове самые отчаянные картины: как я вернусь обратно в кабинет, после того как переоденусь, легара-дидроера завалю, а секретаршу оттрахаю, – чтобы дым пошёл коромыслом! Но сначала надо всё-таки переодеться и… нюхнуть порошку для храбрости, посмотреть, какой расклад, а там видно будет!
В теплопункте я увидел такую картину: Санька-слесарь очухался и как ни в чём не бывало сидит за столом с Игорьком – напарником погибшего Потапа, тоже электриком, и, кажется, оба уже похмелились.
– О, Рома! – мусоля изжёванную «Приму», чему-то обрадовался слесарь, увидев меня. – Здорово! – И, привстав, потянулся через стол с рукопожатием. Полы его спецовки поползли по столу, сметая на своём пути хлебные крошки, рассыпавшийся пепел и табак. – У тебя там на линии опять у двадцать третьей вагонетки колёса лопнули! Мультик с Вованом начали «варить». Мастер сказал, как сварят, – прокати её пару раз пустую, как пойдёт – ему доложишь.
– Меня это больше не интересует, – ответил я, стараясь казаться хладнокровным, пожав его протянутую руку. Уже и мастер успел здесь побывать? Это он, что ли, разбудил Саньку? Потом я пожал протянутую руку Игорька – парня лет двадцати пяти, ходившего в вязаной шерстяной шапочке, надвинутой на самые брови, и поэтому всегда выглядящего насупившимся, задумчивым и чего-то пытающимся вспомнить. При моём появлении он как бы находился в ступоре, но очнулся, когда заговорил слесарь.
– Что такое? – Александра как будто озадачил мой ответ.
– На «болту» я видел твоего мастера и рабочее место! – Меня зло взяло: мне в конторе приходится «очко подставлять»[21 - очко подставлять – быть наказанным за чужое нарушение] за чьи-то «косяки»[22 - косяки – ошибки, безответственные поступки], нервничать, выкручиваться, юлить, формируя в себе новую невротическую концепцию (кажется, у слесарей-психотерапевтов их десять видов, а я взращивал одиннадцатую, ещё не имеющую названия), а кому-то на всё плевать с колокольни, лишь бы выжрать спиртяги с утра и радоваться жизни, как не радовался ей автор «мира, как представления о воле».
Слесарь с электриком переглянулись. Игорёк машинально ещё глубже надвинул на брови шапку, словно собирался спрятаться в ней от жизни. Я всё думал, почему он постоянно ходит в этой шапке, не снимая её даже во время работы. А потом понял, когда стал случайным свидетелем, когда он утром выпил и глазом не моргнул стакан разбавленного спирта, похмелился, слесаря налили. Эта шапочка для него, постоянно находящегося в неадеквате по отношению к действительности, грубо говоря, или с похмелья, или уже принявшим на грудь, по всей вероятности, была, как шапка-невидимка из русской сказки, в ней ему казалось, что никто не видит, не догадывается, в каком он находится состоянии. Он, наверное, и спать ложился, не снимая её.
– Ну и правильно, – вдруг согласился Александр и потянулся за пластмассовой бутылкой, это её утром, когда пришёл на смену, я убрал со стола, они допивали, плеснул в кружку спиртосодержащей дряни, протянул мне: – Помяни, Рома, безвременно ушедшего от нас Потапа!
– Да, – поддакнул Игорёк.
– Нет, ребята-пролетариаты! – я достал из кармана кулёк с порошком. – Я вот этим помяну!
– Ё-моё! – Игорёк вытаращил глаза и даже слегка привстал со скамьи. – Откуда столько надыбал?
– От верблюда. – Я присел к столу, взял засаленный газетный лист, насыпал по уму, сделал ножом, используемым слесарями как рабочий инструмент, с грубым топорной работы лезвием, с насаженной на рукоять куском резины вместо ручки, аккуратную линию и втянул порошок левой ноздрей. (Правая была забита с последнего ледникового периода, даже нафтизин не помогал.) Слесарь украдкой посмотрел на дверь. У меня в голову пошёл лёгкий изысканный кайфер[23 - кайфер – кайф, удовольствие]. Перед мысленным взором мелькнули три прекрасные гурии, исполняющие то ли танец живота, то ли брейк данс: ещё не хватало музыки.
– А мне можно? – оживился Игорёк.
– Без базара. Только много не сыпь, а то мозги спалишь! Ты, вообще, когда-нибудь его нюхал?
– В натуре, Ром, ни разу! – честно признался электрик. – Только спирт и водку пью! Насыпь сам, а то и в самом деле ещё ласты склею!
Я ему сделал дозу, как новичку, с поправкой на то, что в нём уже сидел спирт, – приблизительно на треть меньше, чем себе, подумав, что и этого, наверное, будет много, но чёрт с ним, – электрика-то администрация найдёт, с электриками не проблема, с биржи пришлют, если чего, объяснил, как употребить, и пошёл переодеваться прямо с розовым туманом в голове, хотя баядерки больше в мозгах не мелькали.
Когда я открыл свой шкафчик, на верхней полке, где у меня лежало полотенце, мыло и книжка про Чингачгука Большого Змея (Фенимор написал, по нему ещё кино в гэдээр сняли – Гойко Митич там рулит), играли на крошечных гитарках миниатюрные «битлы» в разноцветных костюмчиках.
«Help! I need somebody…» – начал исполнять свою партию Джон, а Пол с Джорджем подхватили.
– Good Morning, чуваки! – сказал я битлам: – How are you? Лучше слабайте чего-нибудь для души, а то «хелп» что-то сейчас не катит!
– О'кей, командир! – оборвали песню ливерпульские парни и начали петь «Let it Be».
– Пойдёт? – спросил басист.
– О'кей!
– Рома, – ударил мне в затылок как будто знакомый голос, – ты чего там бормочешь?
Я обернулся. Александр смотрел на меня вопросительно. Игорёк сидел истуканом, и глаза у него блестели, как у нашего пса после вылазок к местным собачьим дамам на предмет романтических отношений – повыть дуэтом на Луну.
– Да тут битлы классную песню играют!
– А-а! – хмыкнул слесарь. – А мне больше футбол нравится! – В руке он держал кружку: может, с того момента, как предложил мне выпить, а я отказался, а может, налил следующую и добавил: – Ну, за взятие Лондона и Вашингтона! Берлин мы уже взяли в 45 м – И собрался выпить.
В этот момент я вспомнил приказ директора. Он у меня отчётливо прозвучал в левом полушарии мозга, а в правом продолжали петь «жучки-битлачки».
– Погоди пить, – тормознул я слесаря и вкратце пересказал, что произошло перед началом рабочего дня, за исключением лопаты и противопожарного шланга: следы от их воздействия ещё не прошли на лице и одежде Александра.
– И ты не мог меня разбудить!? – работяга недоверчиво посмотрел на меня.
– Я пытался… – я красноречиво посмотрел на лопату в углу, около умывальника, где слесаря разбавляли спирт, и на шланг, висящий на стене, может, догадаешься, мол, сам, а я снимаю с себя всю ответственность, как снял её с себя один римский прокуратор в Иерусалиме, когда отдал добродушного мечтателя, не обидевшего мухи в своей жизни, на съедение шакалам.
– Бляха-муха! – влез в разговор Игорёк. – Как хорошо-то, ребята! – Его взгляд блуждал в тесном пространстве теплопункта. Он начал раскачиваться на стуле. – Я плыву на фрегате, ребята! Я – капитан Дрейк – атаман отчаянных морских парней! Сейчас будем грабить вон ту каравеллу, – чтоб её шарахнуло бомбой! – Он показал рукой на приямок за шкафчиками, где стояли цилиндрический бак с конденсатом и водяной насос, при работе разбрасывающий воду фонтаном. (Хоть Яковлевич и хвалится, когда пьяный, что классный спец по насосам, а так и не может сделать водяной, чтобы из него не текло.) – Свистать всех наверх! Полный вперёд! Заходи справа! Готовь абордажные крючья! Сейчас мы покажем этим парижским гомосекам, кто на лесопилке ест древесную стружку! (Видимо, парень в школе начитался книжек про пиратов.) Молодой корсар-электрик начал раскачиваться сильнее, не удержал равновесия и упал на спину. В воздухе мелькнули ноги в стоптанных кроссовках, отнюдь не новомодной фирмы «адидас». (А так бы ему любая девчонка дала.)
На падение электрика мы почти не отреагировали. Словно это произошло в чёрно-белом кино чаплинского разлива.
Слесарь посерьёзнел после моего рассказа, как может оценивать складывающуюся не в свою пользу ситуацию человек, сгоревший по-взрослому, и которому хочешь не хочешь, идти на ковёр к главному, и что там может произойти. Даже его рука с зажатой в ладони кружкой, с выбитым на боку номером (кружку в теплопункт принёс кто-то из сидевших парней) замерла в воздухе, на полпути к пункту назначения – рту, – так озадачила информация Саньку, но ненадолго: мозг, пропитанный спиртом, уже был не в силах дать руке команду «отбой», и рука машинально, как конечность автомата, продолжила свой путь. Когда алюминиевая ёмкость вошла в контакт со ртом фаната огненной воды, то последний всосал спиртовой суррогат, как поливочный шланг воду. Выпив дозу – грамм сто пятьдесят этилового яда, сложив лицо в страдальческую гримасу после выпитого, Александр взял со стола корку хлеба и занюхал ей, а закусывать не стал, и когда первая волна омерзения от спиртовой химии схлынула, закурил сигарету.
– Давай поднимем его, – сказал слесарь, когда пришёл в себя окончательно, заметив лежавшего на спине, на земляном полу электрика, словно забыл про свою проблему.
– Тогда давай сразу и оттащим за котёл, – предложил я, когда переоделся. Пистолет, электрошокер и деньги я рассовал по карманам джинсовой куртки и опять ощутил прилив уверенности в себе. Пока я был отвлечён разговором со слесарем, битлы исчезли, и их музыка перестала звучать у меня в голове, так что я даже испытал некоторую долю разочарования. На их место пришли неприятные болезненные звуки и шумы теплопункта, временами сливающиеся в ровный гул, а потом распадающиеся на сто разнообразных звуков. Кроме усилившихся негативных шумов, усилились и негативные запахи промышленного толка.
– Ага, – согласился Александр, с трудом поднимаясь из-за стола.
Мы взяли Игорька: я – за одну руку, слесарь – за другую, и волоком, с грехом пополам, поднимая клубы густой, зашлакованной пыли, транспортировали за котёл, на кожаный диван.
Потом опять присели за стол передохнуть.
Сердце у меня сильно колотилось от этой утренней чехарды, я приложил руку к груди, чтобы успокоиться, и наткнулся на пакет с порошком: он лежал во внутреннем кармане. Движимый смутным влечением, я вынул его, отсыпал на газету новую дозу, сделал линию, как нас учили в Пажеском корпусе, и не мудрствуя лукаво втянул уже правой ноздрёй: за это время с предыдущего внюха её пробило рикошетом из левой, – даже лучше чем капли из аптеки, и она у меня задышала, как новая. Опять в голову пошла приятная волна, на гребне которой замельтешили неясные силуэты, и я робко, прилегая душой к новым ощущениям, гадал, услышу я опять хорошую музыку и, если услышу, кто будет играть: битлы, роллинги, цепеллины или кто-то из новомодных клубных исполнителей? Но пока только был непонятный фон, как у рок-группы, настраивающей аппаратуру. Всё это время, пока я шаманил с коксом, Александр наблюдал за мной, попыхивая сигаретой. Порошок я ему не предлагал, потому что он всё равно бы отказался по идеологическим причинам, будучи воспитанным в советских традициях пития алкогольных напитков. Докурив сигарету, он опять потянулся к бутыли, где ещё оставалось примерно со стакан.
Я посмотрел, как он отвинчивает пластмассовую крышку и готовит кружку, и сказал ему, отвлекаясь от своих переживаний:
– Не хочешь идти к легару-дидроеру? Как хочешь. Мне всё равно. Только ты, надеюсь, понимаешь, чем это чревато… Лучше его не злить понапрасну… Сапоги-то в шкафу стоят, ждут своего часа… А если сейчас сразу пойдёшь, может, пронесёт. Когда я у него был, кстати, вздрючку чуть не получил из-за тебя, мне показалось, что настроение у него не совсем паршивое… – Про эпизод с секретаршей я распространяться не стал.
– Думаешь? – Санька посмотрел на меня исподлобья и как будто размышлял, лить в кружку спирт или не лить, а сначала сходить, уладить проблему.
– Иди, не меньжуйся, – заверил я слесаря, видя что он в затруднении, – а то не дай Бог сейчас придёт мастер или энергетик, и застукает тебя в таком состоянии, продолжающем бухать, настучат директору, тогда он реально придёт в ярость, особенно после такого нагляка, что ты ему устроил утром, продолжаешь и дальше наглеть, игнорируя его приказы, тогда точно сапоги он наденет на ноги и начистит ими тебе физиономию… Я ещё чего-то хотел ему сказать, но в этот момент у меня перед глазами всплыли разноцветные геометрические фигуры, как в мультфильме, и стали проявляться прямо в воздухе сложные алгебраические формулы. Я дунул на них: формулы начали стираться, а фигуры лопаться, как мыльные пузыри. С сухим треском, один за другим. Когда остался последний синий треугольник, из него вылез Ринго в колпаке, погрозил мне пальцем и прыгнул вниз на крохотном парашютике, после чего лопнул и треугольник.
– Тогда я и в самом деле пойду, – прервал мои галлюциногенные картинки Александр и стал подниматься со стула. И рухнул, как бивень, даже не выпрямившись в полный рост.
Ничего себе, удивился я, смотря на лежащих неподвижно, двух одинаковых в нулёвку слесарей: даже роба на них была как две капли воды.
Два слесаря начали храпеть.
Я посмотрел на них, не представляя, что-же мне теперь делать? Тыкать в них электрошокером по очереди не было никакого желания, к тому же я вспомнил про эпизод в кабинете начальника цеха и понял, что работать на этом предприятии вряд ли теперь смогу. А оттащить за котёл двух здоровых парней одному при всём желании – хоть ты тресни – силёнок не хватит. Я поднялся со стула, собираясь уходить, – пусть свою кашу расхлёбывают сами, как в теплопункт ввалилась троица: два слесаря и сварщик. Те, сидевшие – кодированные. Они работали в цеху, в четырёхугольной яме: сварщик варил лопнувшие от высокой температуры колёса вагонеток, а слесаря были на подхвате. Это выглядело, как в автомастерской; вагонетку с лопнувшим колесом загоняли – прямо рельсы были проложены над ямой, – сварщик слезал в яму и, стоя во весь рост, – руки со сварочным аппаратом над головой, – варил неисправное колесо (я же говорил, что всё оборудование на этом заводе уже давно пора было выкинуть и покупать новое), и вся грязь, металлические опилки и искры сыпались ему на голову, а эта бёбаная каска от грязи не помогала. Да, работа, надо отметить, и Мао Дзе-Дуну в аду не пожелаешь… конечно, тут будешь пить или чифирить… а, с другой стороны, не хрена было срезать провода, питающие электроэнергией важный стратегический завод, подрывать обороноспособность страны, теперь у нас в мире, среди арабских стран, стало одним союзником меньше. И один из слесарей, а то и оба, тоже в это время находились в яме со сварщиком – на подхвате.
Они пришли чифирнуть, – приходили каждое утро, только сегодня их ещё не было, хотя я видел, когда шёл по цеху, – перед рабочей сменой они курили на лавочке, в своём углу. Меня насторожило, почему никто из начальства (за исключением главного) ещё не сунул свой «будильник» – то есть упитанный буфер-пардон-физиономию – в теплопункт. Обычно уже в начале девятого начальник, энергетик или мастер «запрягали»[24 - запрягать – давать работу] наших слесарей на ту или иную работу. Может, потому, что с утра нарисовался – хрен сотрёшь – сам легардидроер. За всё время, что я проработал здесь, я ни разу его не просекал в нашей халабуде, а тут – на тебе – явление «главкаменотеса» народу!
– Парни, – говорю, – помогите оттащить слесарей за котёл, а то мне одному в ломовуху[25 - в ломовуху – не по силам] будет!
Сварщик и слесаря переглянулись.
– Рома, – глухим голосом сказал Вован, черноволосый мужчина тридцати с половиной лет, убивший жену и мотавший десятку на Колыме, – тут только Санек! У тебя чё, в натуре, глюконат натрия[26 - глюконат натрия – галлюцинации]!
– Ну помогите оттащить Санька! – Я всё хотел спросить у него, после рассказа сменщика про его бытовую трагедию, какие он пережил чувства, когда внезапно, вернувшись с работы, застал какого-то хмыря с голой жопой на своей жене. Представляю, как он открывает дверь с мыслями, сейчас его встретит любимая жена, будет кормить борщом и расспрашивать про работу, пока он, пропустив сто грамм водки, наворачивает сваренную свёклу с капустой за обе щёки, и вдруг видит такую сцену: любимая жена стоит в неэстетичной позе на постели, а какой-то волосатый, как обезьяна, баклан, пристроившись сзади, наяривает её, как меломан музыкальный инструмент, а сваренного к его приходу борща нет и в помине. Поддатый Яковлевич рассказывал, что судебные криминалисты насчитали на теле женщины около тридцати колото-ножевых ран, и с десяток – на теле её ухажёра. Видимо, сцена, недостойная пера поэта, сильно шарахнула Вована по мозгам, что он даже не помнил, как у него в руке оказался нож, как он бросился на свою Дездемону Мценского уезда и её любовника и как наносил удары, – в кого – первый, в кого – второй, и в какой последовательности. «Соперник» в этой любовной истории чудом выжил после вспышки неконтролируемой агрессивной ревности обманутого мужа (какой уж тут борщ!), поэтому тот и получил только десять лет, да пять вычли за состояние аффекта, в каком он пребывал в тот момент.
– Без базара!
Вчетвером оттащили Александра за котёл и положили рядом с электриком.
«Вот если зайдёт директор, – подумал я, – картина Шишкина „Лес спилили“: однако, какой у меня сегодня день выклёвывается не по-чикагски!»
– Колесо сварили, – вдруг сказал Мультик, – можешь попробовать прогнать минут через десять.
– Ага.
Я посмотрел на часы. Десять. За стеной в цеху вагонетки, как обычно, гремели по рельсам. Кто же ими управляет, отстраненно подумал я, сев за стол и размышляя, что делать дальше, как эффективнее использовать то, что я захватил в кабинете у начцеха. В Санькиной бутылке ещё немного оставалось спиртовой бодяги, и я предложил парням выпить в знак благодарности, что они мне помогли отнести слесаря, предложил для проформы, зная, что они не пьют и откажутся, и они отказались: предложил понюхать кокса, – отказались и от него, – а больше у меня им предложить ничего не было. Конечно, если б я им предложил немного американской зелёной бумаги, напечатанной американскими банкирами в своём подвале под названием ФээРэС, они, наверное, вряд ли бы отказались.)
Работяги чифирнули и ушли в цех, я даже не заметил в какой момент, подумав ещё, что надо как-то замаскировать Саньку с Игорьком, бросив на них какой-нибудь рабочей одежонки. Неровен час припрётся кто-нибудь из начальства. Конечно, кроме директора, меня бы уже никто не напугал, да и сам он теперь, при моём полном боевом вооружении, был мне, как до пеликана дирижабль, но всё равно было бы неприятно. И особенно неприятным было бы то, что могло при этом случиться, как случилось в кабинете с начальником цеха. Кому охота лишний раз щекотать себе нервы, если только нет слишком веских причин… (хотя есть мазохисты – хлебом не корми, дай пощекотать себе их).
Я уже собрался посмотреть по шкафам, чем можно накрыть парней, как вдруг в теплопункт вбежал какой-то поц в очках, одетый в тёмно-синий комбинезон. Морда с усиками, как у герра Шикльгрубера, в общем, противная. Из нагрудного кармана куртки торчит карандаш и штангенциркуль для понта, дескать, загруженный по самые жабры работой – вот такой я ударник. Это был мастер, работающий на заводе, как и я, «без году неделя», т. е. месяца полтора-два, и успевший за это время у основного контингента предприятия завоевать устойчивую неприязнь: совал нос во все дела, даже которые его не касались, бегал как ошпаренный по территории завода и всегда появлялся в самую неожиданную и нежелательную минуту, по поговорке: как голым задом на наждак. Вообще, надо сказать, энергичный был товарищ. Энергии в нём было и вагоном не вывезти. И стучал по всякой мелочевке и директору, и начальнику, что работяги чифирят, похмеляются, и просто пьют, и тащат с завода, что плохо лежит. Неприятный тип, что и говорить. Настолько неприятный, что рабочие не раз желали ему сломать шею во взмыленной беготне по цехам, складам и подсобным помещениям предприятия.
– Вы не знаете, куда подевался Александр Иванович? – сразу спросил он меня в бульдозер – (т. е. слёта). (Это Санька, что ли, «Александр Иванович»?) Про колёса ни слова, видно, парни ему уже доложили, как обстоят дела.
– Не знаю, – вызывающе ответил я.
– Дело в том, – начал объяснять мастер (которого все за глаза называли просто Боря), – я его видел утром лежащим вон на той груде железа.
Теперь для меня всё стало ясно, как прыщ на заднице у слона. Так вот кто заложил «Александра Ивановича» директору. И почему патрон сам зачмонился[27 - зачмонился – пришёл, явился] в теплопункт, и почему кодированные работяги не приходили чифирить до начала рабочей смены, и почему, вообще, больше здесь никто не появлялся. Обычно в теплопункт кто-нибудь да заскакивал: просто покурить, рассказать анекдот или заводские новости, – трахает директор всё ещё свою секретаршу или перешёл на отдел кадров (там тоже девица была что надо), или похмелиться в спокойной обстановке. Весь контингент завода, особенно пьющая его часть, старался по возможности держаться от директора на расстоянии, тем более когда он был в плохом настроении, а так как последние несколько месяцев он постоянно пребывал в нём, как продвинутый йог в медитации, по причине плохого сбыта продукции, то рабочие и пьющие, и которым нельзя, норовили слинять, стушеваться, срыгнуть, сгинуть, соскочить, испариться, исчезнуть при одном только известии: «Атас, легар-дидроер идёт!» – вспоминая его сапоги в шкафу. Особенно те, кто уже был выпивши.
Я сунул руку в карман, где у меня лежал электрошокер. Конкретных мыслей, чтобы его применить, у меня не было.
– А вы почему не переодеты? – спросил «Боря» и зашевелил усами, как крот на панихиде. В интонациях его противного бабьего голоса послышалась скрытая угроза.
Я только хотел сказать, что на… трапеции я видел ваш завод, но зачем ещё вступать в бессмысленные тёрки, и промолчал, подумав, что, если Боря сейчас скажет ещё чего-нибудь не в тему, пусть пеняет на себя. Этот мастер вызывал у меня антипатию больше, чем все заводские начальники, мастера и прочая административная шайка законспирированных дармоедов, вместе отполированная.
Но мастер ничего не сказал. Он скользнул взглядом по столу и заметил пакет с порошком.
– А это что такое? – Он взял пакет и зачем-то по
нюхал содержимое.
Участь его была решена. Точнее, он сам её решил. Чрезмерное любопытство его сгубило.
Я не стал применять электрошокер, я вспомнил про ствол и подумал, как всё-таки здорово, что у меня хватило ума захватить и его из ящика стола.
– А вот чего! – я медленно, как бы нехотя извлёк тэтэшник из кармана и снял с предохранителя.
– Прошу вас, не надо! – побледнел мастер, попятился, положил пакет с кокаином обратно на стол и, вытянув перед собой обе руки, добавил: – Клянусь Глафирой Петровной, я никому ничего не скажу!
«Это точно, – подумал я, выстрелив в грудь сторожевому псу новорусской буржуазии, – теперь ты точно никому ничего не скажешь!» Пальнул прямо в торчащие из кармана штангенциркуль с карандашом. Они больше всего меня раздражали в этом амплоиде[28 - амплоиды – то же, что и буберы, бичблузеры и альбрунеры (ещё одно слово, придуманное мной)]. Да и не только меня. Один раз бабахнул. Ещё на такую шваль тратить лишние патроны. В этот миг я себя почувствовал героем боевика, причём совсем не отрицательным. Мастер эффектно упал на пыльный пол, ударившись головой так, что у него слетели очки с переносицы и звякнули о ржавую задвижку. Голливудские режиссёры, снимающие экшн-кино, были бы в восторге от такого кадра. (Кстати, дарю бесплатно, всего за сто тысяч баксов, если кто из них захочет использовать этот кадр в своём блокбастере.)
Оттащив Борю за котёл (откуда только у меня взялись силы!), к отдыхающим работягам, привалив к Саньке, накинув на остывающего мастера какое-то промышленное шобло, я вернулся за стол, вынюхал ещё линию порошка и запил её пятьюдесятью граммами спирта после такой чувствительной психологической встряски. Закусил вынюханное-выпитое бутербродом с колбасой, который принёс из дома. Пожевал без аппетита и после этого почувствовал себя ещё паршивее вместо реального душевного подъёма, какой, я надеялся, произойдёт после. Вся обстановка теплопункта с закопчёнными стенами, гудящими котлами, водогрейными агрегатами, неисправными насосами, с роящейся в воздухе густой пылью, несмотря на то, что в углу работал вентилятор, показалась мне тяжелее и тоскливее, чем когда-либо. Я и до этого, несмотря на то, что приходил на работу трезвый и не с похмелья, был не в восторге от здешних условий труда, от антисанитарии и бардака, бьющих в глаза, а сегодняшним утром, по стечению обстоятельств и под воздействием алко-наркотической химии, это негативное восприятие усилилось в несколько раз и прорвалось наружу в виде спонтанного бунта. К тому же мозги, припорошенные и залитые химическими заменителями счастья, ослабив контроль, словно в тумане воспринимая реальность, потеряли способность трезво оценивать ситуацию и адекватно реагировать на них. В голове под давлением алко-нарка вышли на свободу подспудно зреющие всё это время разрушительные импульсы, толкающие к агрессии и насилию против ненавистных эксплуататоров нового образца. «Раз пошла такая катавасия, – подумал я, – теперь мало никому не покажется».
Пока я прикидывал варианты поведения по отношению к субъектам, с которыми мне, возможно, придётся вступить в контакт в ближайшие минуты, и их реакции в свете последних событий, всплыл вполне закономерный вопрос: если у легара-дидроера «начнёт потеть гудрон», это будет абсолютный секатор? То есть, если директор не пришёл в хорошее расположение духа после скороспелого примитивно-жлобского производственного секса, то какова будет его реакция на моё сообщение, что его приказ игнорируется слесарем самым наглым образом?
И не приготовить ли мне ствол, едва переступлю порог его кабинета, чтобы не принимать участия в бессмысленных производственных разборках. Или сразу свалить, имея при себе такие весомые отягчающие доказательства, как оружие, деньги и наркотики? Но придётся тогда вступить в схватку с охранницами и положить их, а мне сейчас почему-то не улыбалась перспектива брать штурмом проходную. Да и хотелось ещё увидеть секретаршу. Тем более, может, у директора в сейфе лежат более интересные вещи, чем у начальника цеха в ящиках стола? Все эти вопросы хаотично вспыхивали в голове и требовали решения.
«Ладно, – подумал я, – схожу пока в цех, а там видно будет».
В цеху стоял привычный шум производства. «Странно, – подумал я, – все работают, как обычно, и никому невдомёк, что на территории завода уже минимум два трупа. И вполне вероятно, что это ещё не предел. Из ямы, где Мультик варил колёса вагонеток, сыпались веером искры, и тянулся густой сизый шлейф дыма. Помогающий ему Вован посмотрел на меня испытующим взглядом, но ничего не спросил. По узкоколейкам бодро катили в печи вагонетки с сырцом, – как и должно быть. Управлялись они из моей будки. Напрашивался вопрос: кто же ими управляет, если мастер, который должен делать это вместо меня по приказу директора, лежит за котлом, рядом с Санькой и Игорьком, и в более плачевном состоянии, чем они оба вместе взятые? Кто наблюдает за монитором, чтобы платформы с сырцом вовремя заезжали в печи, а после того, как оттуда через два часа после обжига выкатились с готовым кирпичом, чтобы не перекалился от тысячеградусной температуры, а то это уже будет не кирпич, а полное хавло[29 - хавло – брак, продукция скверного качества], и кто будет отгонять их в дальний конец цеха, где они разгружались отдельной бригадой? Кто же тогда руководит процессом, если это не я?»
Сунув на всякий случай ствол за пояс джинсов, я подошёл к будке и осторожно заглянул в пыльное окно из оргалита. За рабочим столом никого не было. Получалось, что техника работала без вмешательства человека, сама по себе, словно ею управлял компьютер. Но такого компа? ещё и в Японии не придумали, насколько мне было известно, и уж тем более у нас, а если придумали и запустили в производство, у нашего директора денег бы не хватило на такую супернавороченную компьютерную технику, способную в автоматическом режиме управлять этим железным хламом. У него только денег хватает на презенты секретарше. Туфли итальянские, какие на ней были в кабинете, когда она валялась, как щука на коряге, он ей подарил. И чулки тоже чёрные «Омса». И духи, какими от неё разит за километр. Так разит, что эту потрясную сучку сразу хочется посадить на кукан[30 - посадить на кукан – трахнуть]. Но и то правда, что такая суперпотрясающая девица достойна любых презентов, не то что его жена сто пятьдесят килограмм чистого веса. (Да там и на жену денег уходило (банкирам и день, и ночь деньги печатать на таких прожорливых пучин, как жена директора), – сжирала, наверное, по полвагона колбасы в месяц.) Будь я на месте патрона, давно бы спихнул этот заводишко в притендер-аут[31 - в притендер-аут – избавиться, сбыть с рук] и махнул с секретаршей на острова – жить в бунгало, пить португальский портвейн и заниматься любовью с этой прелестницей и днём, и ночью, а такую жену отвёз бы на тележке в яму с гашёной известью, – ей там и место, раз не может контролировать свои гастрономические аппетиты. (А я понаблюдал трезвыми глазами, – многие дамы не умеют их контролировать.) Эта фантазия показалась мне забавной, когда я обходил будку.
Меня разобрало любопытство: я осторожно приоткрыл дверь – посмотреть, что же там происходит, может, какой-нибудь Гарри Поттер местного значения управляет моим хозяйством. Тут мне на грудь прыгнуло рыжее лохматое существо, радостно гавкнуло пару раз и попыталось меня облизать, но я вовремя увернулся, почувствовав резкий запах псины, перемешанный с запахом мазута, солидола и ещё каких-то смазок, въевшихся в шкуру пса.
– Шарик! – растерялся я от неожиданности и погладил дворнягу-лабрадора по голове. – Это ты тут заправляешь кузькиной механикой, пропади она пропадом!
– Гав-гав-гав! – Пёс радостно завилял хвостом, и как будто с укоризной добавил: – Кто-то, пока я бегал на посёлок, оставил дрянь на столе, я, проголодавшись, её полизал, а теперь у меня в животе рези, и мне срочно нужно ко врачу! Гав-гав-гав!
Я зашёл в будку, глянул, чем собака могла отравиться. На столе стояла банка из-под майонеза с солидолом. Кто её тут поставил? Из моих сменщиков никто не мог.
Выйдя из будки я присел на корточки, – пёс сидел на задних лапах и, пригорюнившись, высунув язык, смотрел на меня, – и потрепал его по спине:
– Молодец! Хорошо несёшь службу! Только не надо совать морду по всяким сомнительным банкам! Ведь сколько раз тебе говорили! Сейчас мы сходим к Виолетте Александровне, и она даст тебе какое-нибудь лекарство.
– О-кей! – завилял хвостом Шарик, поднявшись на четыре лапы и поставив мне передние на грудь, когда я встал. – А что с этим делать? – И мотнул в сторону будки головой, осклабившись так, что стали видны боковые клыки.
– А ничего! Пропрись оно провались! Пусть сами валандаются со своим хламом! Кстати, ты давно разговариваешь по-нашему? Об этом ещё кто-нибудь знает?
– Только электрики, когда меня нашли, я с ними разговаривал один раз. Да ещё с Яковлевичем, когда он пьяный, чтобы колбасы выпросить! А так больше никто.
– Правильно! Смотри, больше ни с кем не разговаривай! А то узнают хитрожопые мэны, замучают экспериментами в своих лабораториях, или в цирке развлекать дебильную публику, или ещё хуже маньяки в белых халатах заберут изучать, военщину подключат, будут тебе в задницу совать всякие штуки типа счётчика Гейгера!
– А в задницу-то зачем?
– Для опытов! Чтобы тебя можно было эффективнее использовать против противника!
– О-кей! – согласился пёс. – Ни с кем не буду разговаривать! Я уже и сам по опыту знаю, что ничего хорошего из этого не получится – разговаривать по-человечески с вами – грёбаными гомосапиенсами!
Последние два слова из его фразы я сделал вид, что не расслышал, только удивился, что собака знает и ненормативную лексику и даже может на ней грамотно говорить, видимо, нахваталась от наших заводчан, кивнул псу и двинул из цеха в заводской пункт медпомощи в лице рослой, красивой стройной дамы по имени и отчеству, как я написал выше. Её кабинет находился в конторе на первом этаже, под кабинетом директора.
Когда мы зашли в приёмную здравпункта – узкую комнатёнку с развешанными по стенам плакатами на тему производственного травматизма и заболеваний, передающихся половым путём с соответствующими картинками, я увидел скукожившуюся в уголке дивана с жёстким, как панцирь носорога, продавленным сиденьем, секретаршу, комкавшую у лица носовой платок. Покрасневшие глаза, волосы в беспорядке, блузка расстёгнута. Непонятно, намеренно или нет, но в прореху весьма аппетитно, что у меня сразу, как у завзятого гурмана при виде любимого блюда, потекли слюнки, выглядывали реально высококачественные женские прелести. (А то у некоторых дам только одно название что прелести.) Таких классных женских прелестей верхнего уровня я даже не видел ни на картинах гениальных художников в продвинутых музеях мегаполиса, ни в мужских журналах. У меня дыхание сперло при виде этой непосредственной женской красоты, бьющей сразу наповал, не давая даже несколько секунд на психологическую подготовку для защиты против абсолютного оружия красивой девушки, с одинаковым успехом используемого хоть полной дурочкой, хоть несомненной умницей против мужчин, при условии, что и та и другая может это оружие правильно применить. Чтобы впечатление было ещё драйвовее[32 - драйвовее – сильнее, эффектнее] (сразу видно, что девица была далеко не дурочка), секретарша выгодно подавала свои длинные, потенциально эксклюзивные ноги в полный рост, как бы между прочим, скромно сжав ляжки в нужном месте (с понтом – девственница на выданье), белизна которых не вызывала сомнения даже у пропайпера-джо (т. е. венецианского плотника) и бросалась в глаза в скудном освещении комнаты, резче на фоне чёрной кожаной мини-юбки, какую девушка надевала по прихоти патрона и чтобы позлить других офисных дам, у которых не было таких сногсшибательных ног и коротких юбок (да если бы у них и были такие откровенные юбки-мини, они не осмелились бы их надеть на работу, патрон сразу бы выгнал без выходного пособия, чтобы не позорили фирму перед клиентами корявым целлюлитно-варикозным безобразием), и пытаясь пробудить жалость и сострадание, вызывая в воображении образ в латаном переднике и стоптанных башмаках, копающейся в золе печки Золушки, которую зверски эксплуатируют, всячески унижая и третируя, ткачиха с поварихой со сватьей бабой-дамой-рихой и совсем того и гляди измочкалят бедняжку в хлам.
– Что случилось, Светлана Борисовна! – помимо воли, воскликнул я, словно после увиденной пикантной сцены в кабинете директора заимел право задавать вопросы его любовнице.
Шарик, гавкнув пару раз, радостно завилял хвостом, сразу забыв про отравление, не долго размышляя, метнулся к девице и сделал попытку ткнуться носом в её скрещенные ноги в самую основную эро-тему на женском теле. Даже собаки понимают настоящую женскую красоту и к ней неравнодушны, отметил я, ловя себя на завистливой мысли, что в этот миг и я согласился бы стать собакой, чтобы так нахально сделать, как сделал пёс.
