скачать книгу бесплатно
До недавнего времени бабушка была для Томы самым близким человеком. Не считая пары подростковых лет – тех самых, в которые модно демонстрировать свою моральную независимость от взрослых (при полной финансовой зависимости), – Тома всегда делилась с бабушкой сокровенным.
Знала ли она о внучке все? Разумеется, нет – подобным не может похвастаться никто, включая семью, а иногда и начиная с нее. Однако бабушка была осведомлена не только об оценках Томы, но и о том, с кем внучка дружит (и с кем еще дружат ее подруги), к кому неровно дышит (и почему «ба-а-а, все кончено-о!»), от какого фильма приходит в восторг. Бабушка, в свою очередь, пересказала Томе немало историй, которые до этого держала при себе.
Она была единственным человеком, от которого Томе действительно было тяжело уезжать после института. Девушка не смогла бы объяснить упрямого стремления жить именно в Москве – да, туда собирались подруги, но у нее-то своя голова – и оставила бы это на уровне каприза, эффектного, как в кино, но необходимость разлуки с бабушкой заставляла Тому спрашивать себя, стоит ли оно того. Самоанализ давался ей непросто, и в итоге, найдя какое-то более или менее разумное объяснение, которое, впрочем, уже забыла, девушка с облегчением поставила на этом точку. Притом бабушка, кроме «Ты уверена?», никаких вопросов не задавала. Иногда – на самом деле очень часто – она бывала более чем понимающей.
В поезде по дороге в Москву Томе приснилось, что бабушка умерла, и она проснулась среди ночи в слезах и суеверном ужасе – еле дождалась утра, чтобы по телефону убедиться в том, что все хорошо.
В свои семьдесят восемь бабушка была относительно здоровой и выносливой женщиной: из тех, что утром жалуются на ломоту в суставах, а днем уже идут в магазин или на почту за пенсией. Уход ей не требовался, хотя с этим-то проблем бы не возникло: отношения с Томиными матерью и теткой, да и их мужьями, были прекрасными. Речи о том, что Тома бросала беспомощную старушку на произвол судьбы, не шло, тем не менее девушку не покидало безотчетное чувство вины. Тома ощущала себя бессильной и одновременно жестокой.
Каждый звонок бабушки превратился в испытание: в первые мгновения, слыша в трубке знакомый теплый голос, Тома улыбалась, на душе у нее становилось легче и светлее, однако разговор почему-то не клеился. Как будто отъезд заставил ее сменить язык, на котором они общались раньше – язык эмоций, язык откровений – на обычный, «для всех». Фраза «как твое здоровье?» звучала официально, как от лечащего врача, а ежедневное «у меня все хорошо» было настолько мертвым, насколько вообще могут быть слова.
Чувствовала ли это бабушка? Томе казалось, что да. Возможно, страх, что бабушка заговорит об этом, заставлял внучку держать внутреннюю дистанцию. Со временем Тома стала звонить чуть реже, состоящая из десяти фраз дежурная беседа начала казаться вполне нормальной, и даже с мыслей о бабушке Тома старалась быстро переключиться на менее сложные и многослойные.
– Сколько мы не виделись, полгода? – зачем-то брякнула девушка.
– Да нет. Восемь месяцев. Ты приезжала на новогодние праздники, а сейчас сентябрь.
– М-м… а… да…
Те праздники, которые Тома хотела использовать для реабилитации перед родственниками, неожиданно для нее обернулись одной сплошной тусовкой. Ее хотели видеть все друзья, каждый куда-то приглашал, она успела и небольшой роман закрутить – и в итоге с семьей за все дни провела не необходимый, а прямо-таки неприличный минимум времени. И опять чувство вины – и желание заглушить его, поскорее сев в поезд, чтобы отрыв от родных снова стал как бы вынужденным и объяснимым.
– Так во сколько тебя встречать?
Полина покосилась на Тому с подозрением, точно предполагала, что та сорвется с работы прямо сейчас. Но бабушка приезжала в восемь вечера.
«Восемь часов. Если уйду с работы ровно в шесть, то успею заехать домой и быстро прибрать… нет, наверное, не успею…» С детства жившая в не очень большом городе, Тома продолжала думать, что до любого пункта можно добраться максимум минут за сорок пять.
«Нет. Смогу только купить продуктов. И, видимо, с ними поеду на вокзал».
Необходимость переключиться со страданий к генерированию решений не приносила облегчения – винт в сердце никуда не делся, а мысли о других вещах… они ничего не меняли и не вписывались в картину мира.
Едва Тома положила трубку, телефон снова зазвонил. На сей раз это был начальник.
– Я прислал на почту документы, которые нужно привести в порядок к совещанию акционеров.
– Хорошо, Петр Ива…
– Они приедут в восемнадцать ноль ноль. Тебе надо остаться, вдруг им еще что-то понадобится.
– Но…
– Ничего страшного, отдохнешь в выходные. Это не затянется дольше, чем на час.
Когда шеф бывал таким категоричным, спор с ним смысла не имел – он все равно никого и ничего не слушал. Не будь Тома такой раздавленной, она бы наверняка рвала и метала: ведь теперь она может не успеть к бабушке! Но в тот момент очередная сложность воспринималась ею почти как должное.
Вместо 18:00 акционеры собрались к 18:20. Тома принесла им кофе (это была ситуация, когда за кофе все же отвечала она). Акционеров было всего трое, но они совещались с начальниками и между собой до бесконечности. Разумеется, гламурная помощница Петра Ивановича тоже была там – сидела, как обычно, закинув ногу на ногу в своих туфлях на восьмисантиметровых шпильках, и с умным видом взирала то на одного, то на другого. Делала вид, что внимает каждому слову… или действительно внимала, как знать.
В 18:40 раздался звонок: в зале заседаний требовались какие-то дополнительные бумаги. Их Тома не готовила и вообще, кажется, в глаза не видела. Не слишком торопясь и постоянно смотря на часы, она таки отыскала нужные документы и сама же этому вяло удивилась.
Судя по всему, «прозаседавшиеся» и не думали закругляться – то, что наступил вечер пятницы, их не волновало. Тома не питала особых иллюзий по поводу своей всесторонней осведомленности о делах компании, но уж вряд ли они были настолько плохи, чтобы продумывать антикризисный план на ночь глядя перед выходными.
В 19:00 Тома вдруг начала злиться. Она не ожидала, что окажется способной на это; гнев, очевидно, копился в ней довольно долго, и теперь от его разрушительной волны девушку бросило в жар. Она не смогла бы сформулировать, что бесит ее больше: неторопливые акционеры, сорвавшиеся «планы» на субботу и воскресенье или… грядущий отъезд Дмитрия.
Яркая вспышка отрицательных эмоций ненадолго перекрыла и боль, и все куда более сложное и противоречивое. Происходящее стало видеться плоско и оттого казалось еще более отвратительным: «Ему плевать, плевать на меня. Мог бы быть со мной и побережнее. Мог сказать что-нибудь теплое на прощание!.. А бабушка – почему ее угораздило соскучиться именно сейчас? Неужели не понимает, что, постоянно живя с тремя соседками, я буду рада уединению?! Неужели это нельзя было ощутить в моем голосе, когда я говорила ей о том, что их не будет?! Она так плохо меня знает?!»
Если бы Тома не злилась, она вспомнила бы, что с одиннадцати лет – и об этом была прекрасно осведомлена вся ее родня – боялась оставаться дома одна надолго и не ходила без сопровождающих даже по магазинам. Именно поэтому Тому поначалу не только не пугала, но и вдохновляла идея жить с подругами. Однако это оказалось сложно – приходить в шумную квартиру не с гулянки, а с работы, когда тебя, уставшую, не укрывают пледом и не кормят супом, как сделали бы родные, а лишь раздражают. Так что уже через несколько недель Тома стала ценить уединение, но совершенно забыла сообщить об этой перемене близким. Как и много о чем еще.
Фактически все, что знала о Томе семья после переезда, – название фирмы, куда она в итоге устроилась, и то, что в целом «дела идут нормально». Был еще ворох бесполезной информации, призванной забить паузы в разговорах: пробки, погода, нелепый наряд попутчицы в метро, вкус кофе в автомате. Ну не рассказывать же было о том, что правда важнее всего.
Тома прошлась взад-вперед по кабинету, схватила со своего стола подставку для ручек и карандашей и уже собралась запустить ею в стену. Она представила, как канцелярские принадлежности искрами разлетаются по кабинету, треснувшая подставка валяется в углу… а дальше что? Кому все это собирать? Луч здравого смысла, вкравшийся в пелену чистого гнева, заставил Тому обреченно опустить руку. Чудом избежавшая страшной участи подставка вернулась на стол.
В 19:20 Тома приняла смелое решение выждать десять минут и «что-нибудь предпринять» – в голове это звучало примерно так. Очевидно, устрашившись ее всепроникающей грозной ауры, акционеры решили разойтись в 19:27. Начальник так и не зашел сказать, что освобождает ее: услышав голоса в коридоре и увидев Полину, Тома вырубила компьютер, схватила сумку и джинсовую куртку и ринулась к выходу. Чуть не сбила помощницу директора с ног – та что-то процедила, но плевать.
В коридоре Петр Иванович с пасмурным видом пожелал ей удачных выходных – правда, из его уст это прозвучало как проклятье. Возможно, совещание прошло не так уж гладко, но это Тому тем более не волновало.
Лифт в офисе работал до семи вечера, поэтому спускаться пришлось по лестнице. Естественно, по дороге Тома не встретила ни души: работавшие в здании люди давно наслаждались заслуженным отдыхом. Уже на первом этаже, несясь мимо «мертвого» лифта, она мимолетно вспомнила встречу с лысоватым «астрологом», но не смогла воспроизвести в памяти его предсказание.
О покупках не могло быть и речи: времени и так не оставалось. Если Тома когда-то и представляла, как во взрослой жизни будет принимать бабушку у себя, то ни адская спешка, ни пустой холодильник (соседки решили не закупаться перед своим отъездом, а Тома просто не стала этого делать), ни, само собой, злополучный винт в планы не вписывались.
Путь к вокзалу был длиннее, чем она ожидала. Некоторые станции внезапно оказались перекрыты из-за ремонтных работ, о которых наверняка сообщали в новостях заранее. Тома в лучшем случае перелистывала вылезшие в «Яндекс» особо скандальные новости о зарезанных женах, упавших самолетах и авариях с двадцатью пострадавшими – и их воспринимала скорее как бредни новомодного автора, чем как что-то имеющее отношение к ней и ее жизни.
Во время второй пересадки Тома вспомнила, что у нее разрядился телефон. Бабушка могла позвонить. Судя по станционным часам, до прибытия ее поезда оставалось всего десять минут. Томе захотелось сесть, закрыть лицо руками и замереть, как смирившийся со своей участью путник в ночном снежном лесу.
Когда привычный механический голос возвестил о прибытии на станцию Павелецкая, на часах было восемь ноль семь. Бабушка не стала входить в здание вокзала и осталась на перроне. Тома и не надеялась, что при виде нее испытает что-то особенное, но на мгновение все же нахлынуло мягкое, уютное чувство, будто она вернулась домой после долгой утомительной прогулки, наконец вытянула гудящие ноги и налила себе чаю. Однако поникшие плечи бабушки, тревога и, кажется, раздражение в ее взгляде быстро развеяли это мимолетное ощущение.
– Где ты была?
Укор. Досада. Что угодно, только не радость.
– Задержали на работе. – Голос внучки тоже прозвучал без нежности – необходимость оправдываться окончательно все испортила.
– Ты могла бы предупредить по телефону. Или просто хоть иногда его включать.
«Господи, я этого так и не сделала. Ну что я за человек».
– Мне не четырнадцать, – неожиданно для себя огрызнулась Тома.
Откуда это вылезло? Вспомнились вдруг времена, когда Тома обещала прийти от очередной подружки к обеду, а приходила, заболтавшись и заигравшись в компьютерные игры, минут на сорок позже. Потом неохотно объясняла, почему не позвонила и заставила бабушку волноваться, а самой не терпелось свалить обратно к подружке. Там никто не заставлял отчитываться, не нервничал и не обижался, там можно было вдоволь читать подростковые журналы с новостями о звездах и советами о мальчиках. И никому не отвечать на вопросы, чем эти журналы лучше книг.
В пятнадцать лет читать Толстого Тома так и не начала, журналы все еще покупала, но полудетская агрессия отступила, и подчеркнутая дистанция между ней и взрослыми сократилась. Девочка стала предупреждать бабушку об опозданиях и уже не закатывала глаза на каждое ее замечание – впрочем, таковых становилось все меньше.
В шестнадцать все наладилось. Тома изменила мнение: читать о сексе немодно (лучше загадочно или понимающе улыбаться при упоминании о нем), зато общаться со старшими, особенно на равных, здорово и вообще по-взрослому. Да и с бабушкой дико интересно! Они болтали ночи напролет – Тома не помнила уже, о чем именно – кажется, обо всем на свете. В тот период мнившая себя творческой личностью Тома решила поступать на факультет с многообещающим названием «Искусство и гуманитарные науки». Ей никто не препятствовал. И все получилось. Правда, был ли в этом смысл?..
До метро дошли молча. Бабушка тяжело дышала, хотя внучка забрала у нее обе сумки, и, похоже, все еще сердилась. Или была разочарована. Тома украдкой посматривала на нее. Та же горделивая, несмотря на больную спину, осанка (сейчас бабушка устала с дороги, потому и горбится немного), гладкое аристократично бледное лицо (морщины – только на лбу), ясные голубые глаза под слегка тяжеловатыми веками и родинка над тонкой верхней губой. Бабушку эта родинка всю жизнь бесила, а поклонников сводила с ума.
В молодости бабушка была русой – теперь же волосы, вместо того чтобы поседеть, приобрели цвет мокрой соломы. Легкая полнота придавала скорее здоровый, чем неухоженный вид. Эта женщина ничем не походила на согбенных старушек, обивающих пороги поликлиник, хотя давно сравнялась с многими из них по возрасту. А возраст бабушки выдавали только руки и шея, морщины на которых были частыми и глубокими.
Все в ней осталось прежним (ведь правда?)
– Придется пересесть на другую ветку. Ремонтные работы, – предупредила Тома, нарушив молчание.
– Ничего страшного, – неожиданно охотно отозвалась бабушка.
Если она и обижалась подолгу, то всегда умело скрывала это. И безукоризненно соблюдала свод одной ей известных правил: не затягивать утреннюю ссору до обеда, не вспоминать вчерашних недоразумений и прощать близким самые резкие слова и самый ужасный тон, если они волнуются, опечалены или испытывают боль. Знай она, что творится в душе внучки…
– И продукты придется купить.
– Хорошо, зайдем в магазин.
– Недалеко от станции метро есть супермаркет.
– А твой дом от метро далеко?
– К счастью, не очень. Но можно вызвать такси. Только сначала за едой, хорошо?
Такси… почему это светлая мысль не пришла Томе в голову раньше? Учитывая московские пробки, вряд ли путь занял бы меньше времени, зато бабушке было бы комфортнее.
– Такси – да, недурная идея, чтобы ты не несла тяжелое… если это не очень дорого. Я заплачу.
– Какие глупости, совсем не дорого, и я сама. Как ты доехала? Все в порядке? – «Браво, вовремя – приличные люди задают этот вопрос на вокзале».
– Я отвыкла от долгих переездов. Особенно в Москву.
Впервые с момента их встречи бабушка слегка улыбнулась.
– Но вот ты здесь. – Вместо ожидаемой радости в голосе Томы прозвучала обреченность.
– Я здесь. – Бабушка сделала вид, что ничего не заметила.
В супермаркете, дорога до которого показалась Томе слишком долгой (она все время с ужасом думала о том, что бабушка вымоталась и стоило сперва доставить ее домой), девушка по привычке двинулась к полуфабрикатам. Гамбургеры, картошку фри и прочий фастфуд она не жаловала, а вот замороженные пельмени и блинчики здорово выручали, когда было лень готовить, то есть практически всегда. Еще одной причиной минимизировать свое пребывание на кухне было поведение соседок.
Надя и Катя проводили в этой части квартиры уйму времени – обе постоянно ставили кулинарные эксперименты, а Катя даже окончила какие-то курсы. При этом в последнее время соседки не всегда предлагали Томе угоститься, а просить было ниже ее достоинства. Кроме того, обе постоянно болтали, пили чай и листали журналы за столом, а стоило появиться Томе, прекращали свои дела и выразительно замолкали, точно обсуждали именно ее. Естественно, ее тянуло поскорее уйти.
Однако сейчас кухня была свободна, а кормить бабушку магазинными пельменями было бы свинством. Тома сменила маршрут и направилась в отдел готовой еды. Она заприметила аппетитный салат и куриные котлетки и собиралась обратиться к женщине за витриной, когда рядом оказалась бабушка.
– Ты куда побежала? Я за тобой не успеваю. – Она пару раз глубоко вздохнула и украдкой размяла поясницу.
– Прости. Я хотела взять нам ужин. Как тебе, например, эти…
– Даже не думай! Покупная еда, да еще, – бабушка поправила очки в прозрачной оправе и пригляделась, – за такую цену!
– Ты права. Я куплю фарш и все сделаю сама, – сконфуженно отозвалась Тома.
– Купишь фарш? У тебя нет мясорубки?
– Нет. Вроде бы.
– Я понимаю, тебе жаль тратить время на приготовление пищи, ты молодая и занятая, но у меня, старухи, времени предостаточно. Я с удовольствием все сделаю.
Бабушка называла себя старухой сколько Тома ее помнила, и она уже давно устала вежливо возражать.
– Я хочу сама угостить тебя, а не заставлять готовить, – только и сказала девушка.
– Я не просто гостья, которую нужно обихаживать, – возразила бабушка. – Я приехала, чтобы скрасить тебе выходные, и у меня получится.
«Вряд ли это возможно». Подумав о том, что произойдет в воскресенье, Тома, видимо, изменилась в лице, потому что бабушка с недоумением спросила:
– Что произошло?
– Ничего.
Надо постараться загнать это поглубже. Не обращать внимания на винт. Потом, когда бабушка уедет, Тома получит право убиваться хоть бесконечно. Можно лечь в постель, укрыться с головой и делать вид, что спишь, а самой облиться слезами.
***
Съемная квартира выглядела убого. Тома отметила это только теперь, приведя сюда бабушку и оценив обстановку как бы со стороны. Заселяясь, счастливые подруги этого не заметили – глаза застелила пелена эйфории от самого факта переезда «в Москву, в Москву» и предстоящей жизни вместе. «Двушка» всегда казалась темной: окна выходили на северо-восток, и под ними к тому же росли высокие деревья, так что солнце и свет почти не проникали в помещение даже летом.
Комната, в которой разместились Тома и позже Соня, смотрелась вроде бы терпимо, особенно когда в ней прибирали. Но незамыленный взгляд легко «вылавливал» кучу хлама, для вывоза которого потребовался бы целый грузовик, а то и не один. Хозяйка квартиры не желала выбрасывать ничего, начиная с дышавшей на ладан мебели и заканчивая слегка побитым молью советским ковром на стене. Бабушкина квартира – особенно прежняя, времен детства Томы – тоже хранила множество «приветов» из прошлого, но если в ее атмосфере был трогательный налет ретро, то здесь – лишь тоска.
Сразу было решено, что Тома поселится в комнате одна, потому что к ней должна была приехать подруга Соня – она уже тогда поговаривала о переезде. С появлением Сони мало что изменилось: она почти не инициировала беседы с соседками и в основном передвигалась по квартире короткими рывками – до ванной, до входной двери. Большую часть времени проводила лежа.
Кровать Томы разместилась в углу между горой ветхих книг и добротной старой тумбочкой, у которой, правда, покривилась дверца. Заправлять постель с утра Тома не стала. Наполовину вылезшее из пододеяльника одеяло бесформенным комом возвышалось над не слишком чистой простыней.
– Я собираюсь перестелить постель и достать запасную подушку, – объявила Тома, стараясь встать так, чтобы заслонить от бабушки это безобразие – как будто все остальное было безупречно. – Ты сможешь лечь.
– А разве ты не проголодалась после работы?
Бабушка тяжело опустилась в кресло – судя по невнятно-тусклому цвету, ему тоже был не один десяток лет, но, главное, свои функции оно выполняло.
– Я что-нибудь приготовлю, а ты поспи.
– Нет уж, мы договорились, это возьму на себя я. Сижу пять минут и приступаю.
– Не хочешь принять душ?
Полотенце. Надо найти чистое.
– Да, вот это было бы неплохо.
Бабушка сняла и протерла очки. Томе не хотелось думать, что она незаметно разглядывает комнату, каждый ее уголок.
– Симпатичный узор на обоях. – Бабушка удовлетворенно улыбнулась, точно наконец нашла нужные слова.
– Ужасный, – с некоторым облегчением отозвалась внучка.
Иногда ей казалось, что кроваво-алые астры на белом фоне светятся в темноте. А перед рассветом и на закате они становились черными, как наряд вдовы.
– Не так просто найти нормальную квартиру в Москве, – будто оправдалась Тома.
