скачать книгу бесплатно
– А ты зачем вообще работаешь? Ну, в смысле, с какой целью? Много денег заработать? И сколько тебе надо? – Я понимала, что нарушаю все приличия, задавая такие вопросы, но мне стало крайне интересно, в чем вообще тут можно находить цель и смысл.
Макс, казалось, не считал мои вопросы неприличными, они, скорее всего, для него были просто непривычными.
– Да нет, – попытался он искренне ответить. – Не в деньгах дело. В смысле, я как-то не задумывался, что делаю это, чтоб заработать много денег. Я просто так живу. Кто-то же когда-то должен превратить нашу страну в нормальную? Иначе что, если вот так разъедутся все по Парижам да Амстердамам? Парижанам-то может там и нормально, а наши пускай вообще подыхают? Мне интересно вот так взять и сделать где-нибудь в Перми нормальную больницу. Понимаешь, не просто бабла срубить, а сделать нормальное дело. Потом, что значит «много денег»?
Он обвел рукой то, что было за окном машины. Мы как раз въезжали на Калининский проспект (сорри, на Новый Арбат, вспомнила я), и за окном переливались вывески казино, кругом прямо на тротуарах были нагло припаркованы сумасшедше дорогие автомобили, тусовались мужчины в костюмах, девушки на каблуках, все сверкало и искрилось, короче, та самая вечерняя Москва, которую я хотела посмотреть давеча.
– Для того чтобы в Москве чувствовать себя комфортно, действительно денег надо много, – продолжал Макс. – Кроме того, у меня есть определенный статус, мне надо его поддерживать. И, в конце концов, все мои деньги вложены в бизнес, и вытащить их быстро невозможно.
С тем, что в Москве надо иметь много денег, я была вообще-то уже согласна. Все цены тут брались будто с потолка, словно никто никогда не бывал за границей и не знал, что нормальный салат в отличном ресторане в одном из лучших городов мира стоит от и до, а не столько, за сколько его продают в московских заведениях. А цены на недвижимость? А качество этой недвижимости? Моя обычная амстердамская квартира в Москве называлась бы ну просто супер «элитное» жилье.
– И потом у меня есть дочь. И мне бы хотелось обеспечить ей нормальное будущее, – серьезно добавил он после паузы.
Макс уже говорил мне, что очень любит свою дочь. Я никогда не расспрашивала его о ней подробно, частично – потому что не слишком любила детей, а частично – оттого, что это было, наверное, для него чересчур личным, и говорить на такую тему мне почему-то казалось неловко.
– Я тебя с ней обязательно скоро познакомлю, – сказал вдруг Макс. – Классная девчонка получилась.
Я замерла. Его желание нас познакомить было мне, конечно, лестно, но знакомиться большого желания у меня не возникало – я никогда не знала, как себя вести с детьми. Даже в самые первые и тяжелые годы моей эмиграции, когда я уже рассталась с тем парнем, ради которого меня унесло в европейские степи, и обнаружила, что нахожусь на грани полнейшей нищеты, я всегда старательно избегала работать бебиситтером, предпочитая детям общение со взрослыми и пополняя свой послужной список подработками во всевозможных ресторанах и кафе. Из-за моего неумения носить по три тарелки в каждой руке меня обычно ставили помощником повара, – работа не сказать, чтобы очень приятная, например, резать лук по тридцать луковиц подряд, но зато избавляющая от необходимости искусственно улыбаться и тянуть с сияющим лицом: «Ой, какая у вас милая крошка!» Были у такой работы и другие плюсы, в частности, сейчас я могла похвастаться тем, что готовлю не хуже любого профессионала. А в жизни все надо уметь, считала я, и умение готовить вкусные ужины никому еще не помешало.
– Она живет с мамой? – попыталась я отвлечь разговор от знакомства с милой крошкой.
– Да. В нашем бывшем доме. Это недалеко от Москвы. Там хоть как-то можно еще дышать.
– А ты где живешь? Ты оставил им дом после развода?
– И купил себе другой, недалеко от них, тоже по Новорижскому, а московской квартирой уже почти не пользуюсь, так только, если лень ехать. Сначала мы переехали загород из-за дочки, сразу как она родилась, а потом и самим понравилось. А сейчас я привык уже. Знаешь, так классно хоть вечером оказаться на чистом воздухе… И Дашку, дочку, забираю иногда к себе… – он покосился на меня, проверяя, интересно ли мне все это. – У нее и спальня есть в моем доме своя, и игрушки. Она всегда спит с одним и тем же зайцем, огромным, плюшевым таким, он уже весь старый и облезлый, из ушей вата лезет, аж зашивали… Васей его зовут, зайца, – хохотнул Макс, продолжая тему. – Пробовал заменить его медведем, купил нового, классного мишку – ни в какую! Слезы! Только зайца своего хочет и все, обнимает его ночью мертвой хваткой. Сильная растет девчонка!
Да, подумала я, если у нас с ним что-то получится в будущем, то познакомиться с Дашей мне придется непременно, и хорошо бы я ей понравилась.
– А сколько ей лет? – спросила я, обреченно прикидывая в уме, можно ли найти с Дашей общий язык или придется сюсюкать.
– Пять исполнилось, но она девица взрослая не по годам. Тебе понравится, – заверил меня счастливый отец.
Мне ужасно хотелось спросить о причине развода, но я постеснялась. Захочет – расскажет как-нибудь сам. К тому же в машине опять заиграла мелодия его мобильника.
* * *
За ужином все прошло на этот раз очень мило.
– Я правильно понял, у какого окна вы заказывали столик? – спросил пожилой метрдотель в синей форме и фуражке с блестящими пуговицами, чуточку слишком услужливо провожая нас к нашему месту.
Я поняла, что Макс не просто потрудился выбрать хороший ресторан на вечер, но даже заранее оговорил, где хочет сидеть. Наш столик у самого окна позволял любоваться изящно обрамленным чугунными решетками бульваром за стеклом, и действительно оказался, на мой взгляд, лучшим в зале. В антикварном серебряном подсвечнике уже горела белая свеча – просто и со вкусом создавая романтичную атмосферу, стол был накрыт белой льняной скатертью, приборы и хрустальные бокалы красиво поблескивали. Я посмотрела на Макса с одобрением, и (или мне только показалось?) в его глазах мелькнула радость похвале.
Нам пришлось опять пройти, как сквозь строй, под взглядами посетителей ресторана, но сегодня меня это уже не взволновало, – ко всему можно привыкнуть, в конце концов. Ну и подумаешь… Я тоже походя испепелила взглядом парочку столиков, и один из них мне даже удалось смутить – там быстро отвернулись. С волками жить… – улыбнулась я сама себе.
Я уже стала осваиваться с московскими ценами и, не подавившись, пила вино по сто шестьдесят евро бутылка. Интересно, Макс всегда так шикует, или все-таки это специально ради меня? К вину я выбрала довольно хорошо получившийся у повара салат с белыми грибами и запеченную осетрину на горячее (немного пресно, но соус с анчоусами придал рыбе остроты). У Макса оказался отличный вкус на рестораны, и сегодняшнее заведение понравилось мне не меньше вчерашнего. Слава богу, он не страдал российской манией японской кухни, а то даже после нескольких дней, проведенных мной в Москве, у меня сложилось впечатление, что столичные жители просто помешались на всех этих сашими и роллах. В каждом, даже не японском заведении, был японский раздел в меню.
– Солнышко! Давай выпьем за тебя, – поднял бокал Макс.
– Спасибо, дарлинг! Хотя такое вино я бы выпила даже за коммунистическую партию!
Макс пропустил шутку мимо ушей.
– Нравится вино? – спросил он.
– Макс, мне все нравится! И ресторан замечательный. И ты тоже, – добавила я чуть тише.
Макс опять поднял на меня свои немигающие глаза, и на этот раз мне удалось выдержать его взгляд.
Когда принесли счет, попыток платить за себя я больше делать не стала. Оказалось, что это довольно легко. Я курила и, откинувшись на спинку стула, молча наблюдала, как ему дали счет, он достал бумажник, вынул оттуда кредитку и положил в папочку, которую тотчас забрал официант. Ни он, ни официант не ожидали от меня никакого участия в происходящем, и оказалось, что я могла просто не делать ничего. Сидеть и смотреть. И почему-то это было даже приятно.
Выйдя из ресторана, мы повернули на бульвар. Наша машина осталась припаркованной чуть выше по улице.
– Пройдемся? – спросил Макс. – Мне надо подождать одного человека, моего партнера. Он весь вечер готовил кое-какие бумаги, и я должен их сегодня еще подписать. Ты же никуда не спешишь?
– Да нет, куда мне спешить? Дома меня достает разговорами мама. Не пробовал пожить сейчас с мамой в одной квартире?
Макс коротко хохотнул и, неожиданно оказавшись на газоне, прыгнул на бордюр, отделявший бульвар от проезжей части.
– Смотри, Ксюха, как я оказывается еще могу! Сто лет не пробовал.
Он балансировал руками и медленными шагами продвигался по парапету. В глазах его заиграли совершенно мальчишечьи чертики.
И этот парень, работая по четырнадцать часов в сутки, пробивает в Кремле какие-то схемы, по которым отчаявшиеся почечники получат бесплатное лечение в построенных им больницах?!
Наконец Макс легко спрыгнул обратно на землю, и мы пошли по бульвару. Минут через пять, когда мы проходили мимо какого-то памятника (я, разумеется, уже не помнила кому, хотя раньше знала бульвары как свои пять пальцев), его рука легла на мое плечо. А еще через пару минут он остановился и повернулся ко мне. Мне казалось, что еще чуть-чуть, – и он меня поцелует. Я замерла и, кажется, перестала дышать, но – и это было в лучших традициях русского жанра – у него мгновенно зазвонил телефон.
– Вот дьявол! – выругался Макс, убирая руку, чтобы вытащить мобильный из кармана. – Да, Сань! Ну тут я, тут! Где ж мне еще быть? Ты в машине? У ресторана? Иду, ща… Сиди жди.
– Он уже приехал? – спросила я, просто чтобы как-то разрядить ситуацию.
– Приехал, – пробурчал Макс недовольно. – Давай подойдем к его машине. Я быстро подпишу и опять полностью в твоем распоряжении.
Пройдя по бульвару обратно, мы опять оказались у ярко освещенного входа в ресторан. Прямо на тротуаре нас ждала черная «Ауди». Когда мы приблизились к машине, тонированное окно тихо прожужжало вниз, и на меня с интересом уставились два голубых глаза.
– Ага! Так вот значит, с кем пропадает наш дорогой директор последние дни! Та самая интуристка! Из братской Голландщины! Обожаю пить за здоровье гостей столицы! – произнес обладатель голубых глаз довольно пьяным голосом, и прежде, чем я успела что-то ответить, окно поползло вверх, а дверка с водительской стороны открылась, и перед нами вырос высоченный худой парень, на вид лет около сорока. Одет он был в добротный серебристый костюм в тонкую полоску и белую рубашку, а его блондинистые волосы были тщательно зализаны назад и уложены, видимо, гелем, совсем на бандитский манер начала девяностых. Я отметила про себя, что он неплохо осведомлен: даже знает, что я из Голландии. Наверное, Макс в офисе про меня говорил, иначе откуда? У меня на лбу ж не написано, откуда я приехала.
– Значит, пока я там в офисе, можно сказать, надрываю последнее здоровье, у вас тут международные отношения укрепляются? Похвально! Молодцы!
Я окончательно перестала сомневаться, что этот тип уже сегодня немало выпил, чтобы скрасить себе вечер, проведенный с бумагами. Макс же не вмешивался в происходящее и молча смотрел, как Саша огибает машину и подходит к нам. Прижимая к себе локтем черную кожаную папку с документами, он одновременно делал попытки прикурить.
– Друзья, вы ведь не откажете ветерану экономического труда в одном коктейле? – выдохнул он, затянувшись, наконец, сигаретой. – Здесь буквально за углом есть потрясающе гостеприимное заведение, где одиноким путникам в ночи наливают отличный «Мохито». А?
Макс устало посмотрел на меня и развел руками, как бы говоря, что ничего не может сделать, вот такой у него партнер.
– Ну пошли, Мохито, – согласился Макс без особого энтузиазма. – Только по-быстрому. Нам и без тебя было неплохо. Да? – Макс внимательно посмотрел на меня, и его рука опять оказалась на моем голом плече. – Ты не замерзла, солнышко мое? Ты в мурашках.
Мы отправились к какому-то заведению, похожему на смесь бара и ночного клуба, который действительно оказался прямо за углом. Пройдя мимо внушительного секьюрити, состоявшего из двух здоровенных угрюмых мужиков, мы попали в шумный, битком забитый маленький зал, где табачный дым висел сплошной завесой, так, что я с трудом видела происходящее.
Саша с видом завсегдатая провел нас сквозь толпу к барной стойке.
– Заенька, – обратился он к молодой девице в черном кожаном лифчике вместе одежды. – Сделай нам три «Мохито», а лучше сразу валяй четыре. Я пью по два зараз! Возможно, мне просто есть, чего сегодня отпраздновать?!
Макс посмотрел на меня и закатил глаза, извиняясь за товарища. Я дотронулась до его руки, покачала головой, – все в порядке, не волнуйся, не такой уж я и интурист, чтобы приходить в шок от вида пьяного мужика. Мало я их видела, что ли?
Саша тем временем сел на высокий барный табурет рядом со мной и довольно откровенно стал меня рассматривать.
– Ну и как вы там, бедные, прозябаете на чужбине? Мучаетесь, поди? Загниваете? – обратился он ко мне, пытаясь чокнуться своим «Мохито».
– Да ничего так прозябаем. Не жалуемся, загниваем молча, – ответила я уклончиво.
Меня ужасно раздражали такие вопросы – как мы там, а вы тут. Я была уверена, что люди, которые в XXI веке все еще мыслят категориями стран, – страшно ограниченные и закомплексованные типы. Какие на фиг страны и границы в наше космополитичное время? У всех нормальных людей уже есть приличные паспорта, самолеты соединяют любые точки мира, билеты по нашим временам стоят вполне умеренно, и мыслить в терминах «вы там» – просто какая-то культурная отсталость. Макс вот, например, молодец, ни разу не задал мне этого идиотского вопроса: как вы там?
– А вы здесь как? – спросила я в ответ у Саши.
– О-о-о! А мы здесь просто супер! Местами. Теми, что не в говне, – заржал в ответ голубоглазый блондин. – Хотя вот Максим Сергеич у нас всегда в порядке – спасибо зарядке, он не рассказывал? – И, не дожидаясь моего ответа, продолжил: – Максим Сергеич у нас ваще молодец! И всегда молодцом был, еще с Плешки, где моя счастливая звезда соизволила поместить нас в одну группу. Он ни хера, пардон, там не учился, пробухал все, что нашел, и с товарищами делился щедро, ну не всем, конечно, самых раскрасавиц никому не давал, берег для себя, но вот с алкашкой и баблом не жадничал. И угадай, кто после этого из института вылетел? Думаешь Максим Сергеич да-ра-гой? Не-а. Упс… – уронил пепел на брючину и сдул его прямо на меня. – Ваш скромный покорный слуга! Выперли меня, радость наша заморская, и не вздрогнули. И если б не Максим наш дорогой Сергеич, сидел бы я ща на… хер знает, короче, где сидел бы, – закончил он свою речь и погладил проходившую мимо незнакомую девицу прямо по заднице. Та проплыла дальше, даже не оглянувшись.
Все это начинало меня доставать. Вспышки чужой зависти, неудовлетворенность жизнью, да еще и в алкогольном варианте в каком-то противном клубе, – и это сразу после романтического ужина при свечах и почти уже было случившегося поцелуя на бульваре.
Я посмотрела на Макса, он кивнул и, довольно резко перебив друга, взял папку, чиркнул, не глядя, роспись в нескольких местах, обнял меня за плечи и вывел на улицу.
– Ну и валяйте! – услышали мы за спиной обиженный голос Саши. – Тоже мне, иностранка чертова нашлась, мать твою, нос воротит!
Романтическое настроение после пьяной мизансцены в клубе куда-то испарилось. Макс не делал больше попыток меня поцеловать, отвез домой и, как вчера, проводив до лифта, ушел. Я была сегодня этим довольна, мне хотелось побыть одной и разобраться в своих чувствах.
* * *
Кто я вообще такая? – думала я, глядя в черноту, заполнившую ночной овраг у дома, и затягиваясь уже третьей сигаретой на мамином балконе.
Россия производила на меня мрачное и гнетущее впечатление. И не только полусломанные машины хачиков, загазованность воздуха или появление новых пятен неизвестного происхождения на одежде вызывали это неприятное чувство. Даже богатые рестораны, куда водил меня Макс, его дорогущая машина, амбалы, стоявшие в дверях модных клубов, и во всех прочих якобы приличных и хороших своих проявлениях – во всем Москва наводила на меня тоску, оставляла какую-то тяжесть в груди. Я была здесь совершенно чужая. Будто принадлежность каждой стране программирует тебе мозги на определенный лад, и ты, являясь частью национальной матрицы, смотришь на страну вокруг тебя как сквозь специальные, декодирующие действительность розовые очки. У меня, судя по всему, таких очков на Москву больше не было, и даже мои непрозрачные «софи-лореновские» стекла могли всего-навсего слегка загородить от чужих глаз, но совершенно не меняли картины, только наоборот, делали все еще более темным. Я чувствовала себя абсолютно другой и очень чужой, прав был пьяный Саша, когда крикнул мне «иностранка чертова». Точней было не сказать, не иностранка, а именно чертова иностранка, так я себя и ощущала. В смысле, в принципе быть иностранцем довольно ничего, если ты не на родине своей себя так чувствуешь. Но в городе, где ты родилась, выросла, влюблялась, страдала, смеялась и дружила, чувство это было неуместно и вызывало эмоциональный дискомфорт.
Я могла бы все это понять, если бы прижилась в Голландии настолько, чтобы воспринимать ее как родину. Я видела: такое часто происходит, в частности, у эмигрантов, привезенных за границу в детстве. У них не остается никаких толком воспоминаний о прошлом, и они со школьных лет впитывают новую страну как родину. Я же попала за границу слишком поздно для такого эффекта. И пусть с годами полностью наладила быт и бизнес, завела друзей и прижилась во всех смыслах, чувства, что я там дома, у меня не возникало. Более того, ощущала себя я там русской. А, приехав в Россию, вроде бы как на родину, я впервые почувствовала себя голландкой. Выходила полная путаница: в какой бы из этих двух стран я не находилась, на родине или в Голландии, так гостеприимно меня приютившей, где был последние четырнадцать лет мой дом, – чувствовала я себя одинаково не дома. Ну, может, не одинаково, в Амстердаме мне было комфортнее, я отлично знала город, в отличие от Москвы, где переименовано все настолько массово, будто таким, как я, эмигрантам как бы давали понять, что им здесь больше делать нечего. Даже улицы, на которой стояла моя школа, больше нет. В Голландии был мой дом, там же и мои друзья. В Москве же (и недаром я боялась сюда так долго приезжать, чувствовала, наверное, насколько это будет эмоционально нелегко) у меня возникло ощущение полного отторжения. Я не узнавала ничего, даже не понимала больше, кто есть кто, не могла делить людей по типам и, даже, несмотря на всю свою осторожность, без конца попадала впросак со своими реакциями и трактовками происходящего.
Я всегда гордилась, что потеряла национальность, – ведь вместе с ней пропадают и ограничения, навязанные этой национальной матрицей. Мне казалось, заодно у тебя прочищаются мозги, и ты можешь смотреть на вещи непредвзято и без условностей, приобретая некую свободу мышления и восприятия. Но цена за такую свободу, как выяснялось много позже, была не малой: теряя принадлежность к той или иной стране с ее особенностями и ограничениями менталитета, ты в том числе теряешь и что-то под названием Родина, в смысле, как у Шевчука: «а она нам нравится, хоть и не красавица».
Впервые я остро осознала это несколько лет назад. Мы с мамой и Машкой, по уже установившейся у нас традиции, в очередной раз устраивали встречу на нейтральной территории, и выбор пал на Турцию – дешево, всем близко, не нужна виза, и все-таки море и тепло. Машка купила нам путевки, а я прилетела туда из Голландии. Проведя неделю в довольно скучном all inclusive отеле, состоявшем наполовину из русских туристов и наполовину – из сборной солянки из разных западных стран, мы разлетались так же, как и приехали – по своим странам.
Самолеты наши улетали почти в одно время, и даже стойки на регистрацию пассажиров в маленьком аэропорту Мармариса оказались у нас соседними. И так мы и стояли, медленно двигаясь по направлению к стойкам, настроение у всех было грустное, и я смотрела на маму, на Машку, и не понимала, почему, если вот они – моя семья, такие родные для меня люди, я лечу не с ними, а (по ошибке, может?) стою в другой очереди? Но приглядевшись повнимательнее к окружавшим их людям, я поняла, что не чувствую ничего общего с этими быдловатыми на вид и уже успевшими, чисто по-русски, с утра нализаться товарищами, одетыми в излишне крикливую и дорогую одежду. И главное – у них у всех были совершенно другие глаза!
Вздохнув, я осознала, что не ошиблась, и перевела взгляд на впереди стоящих голландцев. Но и тут меня ждал неприятный сюрприз: в моей очереди, регистрировавшейся на амстердамский рейс, тоже стояли совершенно чужие мне люди. Ни в их языке, ни в глазах я не прочла подтверждения, что не ошиблась в направлении. Я потопталась на месте, пытаясь понять, где мне комфортнее, и оказалась в пустом проходе ровно посередине между очередями.
Зарегистрировавшись на рейс, мы на короткое время слились одним коридором, ведущим в душный предбанник вылета, и только там, под жужжащие вентиляторы и вечное нытье детей, последний раз разделились на две группы: одна шла коридором налево в самолет на Москву, вторая – направо в Амстердам. Как раз на распутье стояла группа слепленных боками серых пластиковых стульев и напольная пепельница, и предлагалось последний раз перед полетом покурить. Я кивнула Машке и остановилась. Мне казалось, что моя душа сейчас разорвется на части, я должна была решить, в какой самолет свернуть, налево с мамой, Машкой и полупьяными мужиками и вульгарными тетками – в Москву, или направо, с хехекающими на своем гхе-хе голландском языке блондинами, с которыми у меня не больше общего, чем с людьми, удалявшимися налево. Я с ужасом осознала, что моей очереди тут не было вообще, – были две, и обе чужие! Я закурила и у меня полились тихие слезы. Больше всего на свете мне захотелось остаться в Турции, лишь бы не делать этого выбора.
Сейчас же, в полтретьего ночи, допивая бутылку вина на балконе квартиры, где я выросла, я чувствовала нечто похожее. Нет тут моей очереди. Есть лишь я и бутылка вина. И, может, этого вполне достаточно? И почему мне кажется, что я должна обязательно все досконально понимать в окружающем?
Макс для меня – странный, незнакомый тип, появившийся в стране уже после моего отъезда, мы с ним из разных стран, но какая разница? Кто сказал, что мы не можем быть счастливы? Я была почти уверена, что очень ему нравлюсь. В конце концов, он даже выбросил мой билет (сумасшедшая выходка, которая обойдется мне теперь в лишние пятьсот евро за новый билет, но, черт возьми, как это было приятно!) А родина? Что вообще она такое? Кусок земли, который тебя питает силой? Как на фронте, русские солдаты носили землю в платочке, – развернут, посмотрят, засмолят цигарку… и опять можно под пулеметы, поскольку понятно, за что и почему умираешь.
Путаные мысли бороздили мою пьяную голову. У меня не было такой земли, которую можно положить в платочек, но у меня нет и платочка. Зато есть бутылка вина, и родители, и Макс, который так мне нравился, и какая разница, где моя родина? И должна ли она быть вообще у человека? И стоит ли платить такую дорогую цену, как безусловное принятие национального менталитета со всеми его дурацкими ограничениями и полным отсутствием выбора, за это чувство – подержать горстку высохших песчинок в платке? И это мрачное удовлетворение, получаемое русскими при попытках вот так, ночью, после бутылки вина, покопаться в собственной душе – не осталось ли это во мне в нагрузку от родины? А тот факт, что мне ужасно нравится Макс, а я пытаюсь платить за себя в ресторане и боюсь разрешить себе влюбиться по-настоящему – это у меня уже от моих фламандских соотечественников? Думала, что освободилась от всей национальной гадости, а сама, возможно, наоборот, насобирала недостатки обеих стран?
Неожиданно для себя я решила, что с завтрашнего дня заживу простой, самой обычной жизнью – не буду изводить и без того слишком склонную к рефлексии нервную систему идиотским самокопанием, а поцелую Макса, и пускай случится все, как оно должно случиться. Я выцедила из бутылки последние капли уже теплой и гадкой жидкости, которую тут продают, выдавая за «Шабли» (Девятьсот восемьдесят рублей за бутылку! Возмутительно! В Голландии можно купить совершенно нормальное вино в пять раз дешевле!) и отправила Максу очень не голландскую по духу эсэмеэску: «priglashau tebya zavtra na ujin, kotoryi ya gotovlu u tebya doma v 7 vechera».
Через пару минут пришел ответ: «Как скажешь, солнышко».
Время было уже около трех ночи. Боже! Я его разбудила или он тоже не спал?
День пятый
Следующим утром ничего не предвещало драматических событий, которым уготовано было изменить мою жизнь и до начала которых оставались считанные счастливые часы. Моя новая (как решено вчера: простая и самая обычная) жизнь началась с обычной чашки кофе на мегапростой маминой кухне. Светило яркое летнее солнце, пахло нагретой травой из оврага, от кого-то из соседей доносились обрывки Земфиры:
…Этот город заполнен деньгами и проститутками,
Я не против ни тех, ни других, но только не сутками!
Я готова забыть и начать, разумеется, заново…
Приготовьте, согласно условиям, синего самого…
Настроение было отличное, и, сделав себе сэндвич с помидором и моцареллой, я решила отправиться на закупки продуктов, необходимых для ужина у Макса на даче. Памятуя о моем шоке от магазина «Перекресток», где мало-мальски импортный продукт стоил в три раза дороже, чем в Голландии, а качества при этом был просто ужасающего, я позвонила Машке узнать адрес приличного магазина.
– Только не подумай, что там будет дешевле «Перекрестка», – язвительно предупредила меня сестра, давая адрес ближайшей «Азбуки вкуса».
– Ладно пугать! Расплачусь, было бы за что! – ответила я весело, зная наперед, что какие бы сюрпризы мне не готовил сегодняшний московский день, испортить мне настроение так просто никому не удастся.
Цены в магазине меня все равно немного потрясли. Это в России такие таксы на импорт или просто не принято делать бизнес, накручивая меньше трехсот процентов прибыли? Еще одно неприятное открытие: несмотря на то, что выглядело все не в пример лучше, чем в «Перекрестке», на вкус продукты все равно были не такие. Французские сыры, пересекая российскую границу, как будто теряли цвет, авокадо – способность к дозреванию, пармская ветчина высыхала, пармезан – наоборот, размякал, а оливки приобретали прогорклый и кислый вкус.
Но главное – сколько же на такое простое дело, как покупка одной сумки продуктов, в Москве уходило времени! Вернувшись домой, я обнаружила, что Макс заедет уже через три часа, а у меня еще конь в сборах не валялся! Ежедневная йога и пробежка в соседнем сквере еще не сделаны, волосы смотаны в хвост, маникюр надо делать заново, на носу красуется неизвестно откуда взявшийся мини-прыщик, с которым еще предстоит побороться в ванной, а мучительные полчаса у чемодана вообще уже начинали меня доставать. Та-ак! Быстро! Без нервов! Пара-тройка асан, круг по скверу и начинаем собираться!
Минут через пятнадцать я остановилась на платье из линяло-лилового шелка, чуть выше колена, довольно открытый вырез которого кокетливо украшен выпуклыми цветками типа ромашек. Платье было специально куплено мной для Москвы и стоило почти треть моих месячных заработков. К нему – распущенные волосы, умеренные каблуки, французский маникюр и немного духов «Alien».
* * *
Час спустя наша машина мягко въехала в автоматические ворота сногсшибательной подмосковной виллы. Назвать эту постройку «дачей» не поворачивался язык. Огромный участок, на вид – около сорока соток, солидный каменный дом, окруженный кустами сирени и жасмина, ухоженные газоны с красивой садовой подсветкой, а перед самым входом – невероятная статуя, изображавшая что-то из греческой мифологии. Первое впечатление – растерянность и удивление выбору такой скульптуры.
– Вот мы и дома, – подмигнул Макс, который всю дорогу был очень общителен, пожалуй, даже слишком, без конца рассказывал анекдоты и забавные случаи из жизни, и, казалось, старательно избегал пауз, пытаясь скрыть волнение. Очевидно, моя выходка с ночной эсэмэской была, пожалуй, немного слишком преждевременной, откровенной? Не могу сказать, что я совсем в ней не засомневалась, протрезвев поутру и вспомнив о вчерашнем приступе пьяной решительности.
Мы поднялись на массивное, увитое чем-то вроде плюща крыльцо и вошли в дом, дверь которого почему-то оказалась незаперта. Ладно, в Голландии, пожилые люди часто не закрывают двери, по старой привычке, оставшейся от прежних лет, когда страна еще не была перенаселена неблагополучными ино странцами, но в Подмосковье мне показалось это более чем неосмотрительным.
– В доме есть охрана? – спросила я.
– Охрана? Нет. Есть кнопка сигнализации в моем кабинете на втором этаже. А что?
Решив, что хозяину виднее, я промолчала. Мы прошли через просторный холл с какими-то гравюрами на стенах и опять с маленькой псевдоантичной статуэткой на пьедестале (бьюсь об заклад, над домом поработал неталантливый дизайнер из серии: деньги есть – ума не надо), и Макс распахнул передо мной двери гостиной. Первое, что бросилось мне в глаза, – почему-то работающий телевизор. Когда же глаза чуть привыкли к полумраку, я разглядела сидящую на диване пожилую женщину. Я замерла и вытаращилась сначала на нее, потом на хозяина дома.
– Вечер добрый! Все у нас в порядке? Дашка заснула? – кинул Макс на ходу, шурша купленными мной пакетами с едой и направляясь с ними на кухню.
Женщина, судя по всему оказавшаяся в одном лице и домработницей, и Дашиной няней, поспешила за хозяином дома, давая объяснения о приготовленном ею ужине, прошедшем дне с ребенком и прочих хозяйственных делах.
Пройдя за ними, я остановилась в дверях.
– Это что у нас? Индюшка? – басил Макс, заглядывая в духовку. – Может, заберете ее внукам? У нас сегодня все равно свой ужин намечается. А вы идите домой. Больше сегодня ничего не надо.
