Становление бытия

скачать книгу бесплатно

Становление бытия. К мифологическим предпосылкам метафизики
Евгений Кирьянов

Эта книга продолжает и развивает темы, затронутые в корпусе текстов книги Е. Кирьянова «В поисках пристанища без опоры» (Москва, «Энигма», 2016). В центре внимания автора – задача выявления действия Логоса на осознание личностью становящегося образа Бытия-для-себя. Выясняется роль парадокса и антиномии в диалектическом формировании онтологического качества сущего в подверженности его темпоральному воздействию возрастающего Логоса.

Становление бытия

К мифологическим предпосылкам метафизики

Евгений Кирьянов

© Евгений Кирьянов, 2023

ISBN 978-5-4490-3866-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Кирьянов Евгений

СТАНОВЛЕНИЕ БЫТИЯ

Москва

(К МИФОЛОГИЧЕСКИМ ПРЕДПОСЫЛКАМ МЕТАФИЗИКИ)2023

ПРЕДИСЛОВИЕ

Книга суммирует то, что автор обдумывал при написании предшествующих текстов. Таким образом, эта книга является не только естественным продолжением идей, составляющих существо написанного прежде, но и завершением его в единстве общего смысла и содержания.

Добавлены также комментарии к трактату Фа Цзана «Золотой Лев Хуаянь».

.

ЧИСЛО

Здесь можно вернуться к фрагменту из «Тимея». Там выявлен оттенок смысла того, что именно есть число. Числовая пропорция в процессе её порождения первичнее самого числа в его полной определённости. И число как сущность отчасти выявилось именно в пропорции. Но этого мало для уловления числа целиком. Стихиям неоткуда взяться. Максимум, что мы можем позволить себе допустить, это существование Первоматерии. Все стихии есть она сама. В отсутствии чисел они ещё не могут ни в каком смысле осуществляться в различии. Из Первоматерии их изготовить тоже невозможно. Утверждать единичность Первоматерии в отсутствии чисел тоже невозможно. Но нам необходимо допустить априорную посылку, которая максимальным образом соответствовала бы видимым нами в мире метаморфозам в многообразии сущих. Уничтожение, преобразование и взаимопереходы, рождение и гибель…

Одним словом, замеченное ещё Гераклитом и Эмпедоклом. И как-то выраженное ими. Эта априорная предпосылка содержится и в мифах. А мифы свидетельствуют о том, о чём люди догадались, созерцая окружающий их мир. А догадавшись, сказали об этом. Таким образом, переходящие друг в друга и смешивающиеся стихии есть факт повсеместно наблюдаемых явлений превращения, порождения и распада. И прообразом взаимоперехода сущих может быть именно взаимопревращение и взаимопереход первичных стихий. Но как быть с тем, что нет ресурсов для осуществления первичного разделения первоматерии на стихии? Ведь и непонятно, что такое разделение. Да и как можно даже помыслить процедуру преобразования во что бы то ни было того, что является абсолютно простым и не составным?

Нам надо в самой Первоматерии найти потенциал для того, чтобы она, оставаясь собою единой, была бы и разной в стихиях. Мне представляется, что этот потенциал различения в стихии содержится в идее перенесения факта установления природы каждой стихии в сам акт соотнесения её с остальными стихиями. При этом, разумеется, мы не можем получить ни одной новой сущности. Остаётся только Первоматерия. Но она приобретает разный модус осуществлённости именно в соотнесении каждой стихии с прочими. При этом стихии должны быть взаимозаменяемы в соотношении (соотнесении) с другими, ибо ничего сущностно нового и отличного от Первоматерии мы не можем получить. Уже сказанным мы сделали частичный вклад в определение того, что есть число. Мы уже теперь можем сказать, что «имеем несколько от числа». И в этом событии мы и не можем получить больше. Мы можем только добавить выражение смысла сказанного на другом, искусственном, языке. Да и это только потому, что располагаем некоторым знанием этого языка. Мы скажем, что стихии разделены в пропорции. И тем самым мы выявили некое косвенное свидетельство о сущности, в которой надеемся опознать число. Пропорция, это часть выявленности природы числа, которая замечательна тем, что при замене пар внутри пропорции она сохраняется. Именно это в точности и предписывает метафизический аспект рассмотрения манипуляций демиурга с Первоматерией. И в привычной математической символике этому полностью соответствует отношение пропорциональности.

И это уже выражено в мифе «Тимея» о стихиях. Что же мы имеем от числа? Уже имеем их «четыре» (в свойстве уложения в пропорциональное соотнесение), связанных пропорцией. Но не «этих» четыре, а всяких таких, что они укладываются в отношение пропорциональности. И ещё мы имеем Единицу – саму Первоматерию. Кстати, и она подвержена вложению в пропорцию. Но, хоть их и уже «четыре» в частном отношении, сами они ещё только «недочисла», поскольку проявляют свою числовую природу только в пропорциях. А у чисел свойств много. Ещё раз необходимо подчеркнуть, что иллюзия содержательности в написании знаковых образов числа только тщетно обещает возможность актуальных операций над числами. В знаках только фиксируется запоминание «работы» чисел, выраженной в динамике (не темпоральной) преобразований в сочетании и разобщении стихий, чем бы они ни были, произведённые в действии над Первосущностью. И, поскольку факт сущностного неразличения стихий (выраженный в причастности Первоматерии – Единице) есть фундаментальное свойство всякого возможного уподобления отношений в производных от стихий сущих, то из этого следует исходить и в попытках содержательного определения круга понятий, среди которых и можно обрести число. И самым не последним в этом может быть фиксирование внимания на тот фактор в соотнесении стихий и производных от них сущих, который обеспечивает такие соотнесения, которые сущностно не затрагивают природу и целостность того, что подвергается действию в реализации этих соотнесений. Так сказать, приобретаются новые качества при сохранении первичной сущности. Это и есть порождение безграничного многообразия сущих в свете инвариантности их при действии в установлении соотнесения. Именно смешение, а не воссоздание вновь. И в таком видении сущих отсутствует модус усмотрения их в субстанциальной актуальности.

Число есть такое выражение отношения в сущих, в котором снята актуальность субстанциального их соотнесения между собой. Причём, снята в самом действии осуществления этого соотнесения.

Все эти коллизии, имевшие место в организации стихий, не суть подверженность стихий числовым законам и числам, а суть само число по определению.

То, о чём говорил Платон, отстранено от субстанции самим фактом получения стихий из Первоматерии без использования её как субстанции. Это подчёркивается тем, что есть способ игнорирования субстанциальности стихий и фиксированности на них как на вновь образованных сущих в акте различения их только вместе данных. Это и есть иным образом сказанное о том, что они (она – Первоматерия) уложены (а) в условие пропорциональности: а/в =с/d, в/а=d/с, и т. д. Они стоят в разных местах разных пропорций, но фактически выражают одну и ту же пропорциональную связь.

Мы не будем упираться в неразрешимую проблему определения того, что такое всё множество чисел. Это иное по природе понятие. Оно вторично при определении числа. В конце концов, нельзя утверждать даже того, что оно бесконечно. Другая процедура определения чисел – добавление единицы к тому, что уже есть, не позволяет нам сделать вывод, что однажды получив уже очень большое число, мы не окажемся в ситуации, когда добавление единицы уже числа не меняет. И эта процедура только показывает, что чисел может быть много, но она ничего не говорит о том, каковы они. В отличие от схемы в «Тимее». Так процедура добавления абстрактной единицы и не отражает никаких свойств числа. Может быть, возводя во всё новую степень уже имеющееся, мы можем получить совсем иные числа.

Но у нас другая цель. Ведь совпадения и их серии при синхронистичности завязаны на числа. Не значит ли это, что числовые соответствия ответственны за характер регулярности, которому подчинены рассматриваемые нами совпадения смыслов событий. И Юнг связал эти процессы с астрологическими измерениями. Он нашёл подтверждение корреляции между странными совпадениями смыслов и астрологическими данными…

Следует заметить, что и в «Тимее» развитие темы о действии Демиурга предполагает поиск гармонических соотношений между объектами, которыми он манипулирует. Демиург не уходит от перспективы поддержания предельной инвариантности в отношениях между этими объектами, имея уже извлечёнными для этого в первичных своих действиях операцию умножения и деления. Используя их, он и в условиях недоопределённости того, что есть число, пытается создавать новые соотношения гармонии в уже созданных им стихиях. Таким образом, им создаётся «числовой материал» для гармонии в Космосе. Из этого следует, что Гармония Сфер есть выражение самого принципа числа. Даже ещё и не в полноте его «уже определённости». Роль цикличности очевидна. Она утверждает всякое событие в его присущности бытию ещё на стадии его осуществления в «дотемпоральности».

В связи с вышесказанным можно вспомнить и о методе усмотрения символической общности посредством чисел, имеющем место в каббале. Я имею в виду гематрию. В этом тоже можно усмотреть принцип, аналогичный усмотрению принципа порождения первостихий и последующего развития его в концепцию космической гармонии, основанную на числовой гармонии – Гармонии Сфер. Связь между сущими определяется не априорной разносущностью субстанций, а порождением всех возможных отношений между сущими посредством соотнесения их в числовых тождественностях с сохраниением числовых инвариантностей.

И разумеется, если природа самого числа таинственна и священна, то и такая числовая символика не может не иметь сакрального содержания. Сущие также взаимозаменяемы и перестановочны, как и в «Тимее» Платона. И их сущностная инаковость и тождественность определяются на уровне числовых соотношений. Методы символического истолкования сакральных текстов неявно содержат интенцию к «доопределению» «тела» числа.

Следует отметить, что существенной предпосылкой к такому пониманию процесса творения и формирования является факт творения из Ничто. Сущее осуществляется именно в отношении с иными сущими. Описание созидания в Сефер Йецира пропитано пафосом основополагания творения и формирования мира на числовом принципе.

Вопрос о «четвёртом» был, вероятно, проблематичным для полного объяснения и для Платона, поскольку его непосредственные последователи, неоплатоники, достаточно много комментировали даже начало диалога «Тимей», в котором они усмотрели намёк Платона на эту проблему. В другом месте Платон говорит о том, что:

«…Бог сотворил душу первенствующей и старейшей по своему рождению и совершенству, как госпожу и повелительницу тела, а составил он ее вот из каких частей и вот каким образом: из той сущности, которая неделима и вечно тождественна, и той, которая претерпевает разделение в телах, он создал путем смешения третий, средний вид сущности, причастный природе тождественного и природе иного, и подобным же образом поставил его между тем, что неделимо, и тем, что претерпевает разделение в телах. Затем, взяв эти три [начала], он слил их все в единую идею, силой принудив не поддающуюся смешению природу иного к сопряжению с тождественным. Слив их таким образом при участии сущности и сделав из трех одно,…»

Почему первое смешение не пришлось осуществлять принуждением силой? Потому, что они (те, что смешивались) исходно (в себе) не были положены как таковые по своему существу. Иное приобрело неформальный (не номинальный) статус иного в результате меры инаковости, которую ему сообщила рядоположенность с тождественным уже в результате смешения (смешение есть порождение факта инаковости инакового тождественному). Препятствий для первого смешения не было. В нём (в смешении) они именно впервые полагались как тождественное и иное. Смешение – это акт манифестации на уровень большего различения. Второе смешение было уже противным и природе реально (не номинально) тождественного, и природе реально иного. И насильственное смешение – это не смешение в тождественности, а смешение в разъятости.

Сначала, тем самым, иное стало иным относительно тождественного в модусе (в качестве) только не-тождественного («успев» появиться до возникновения противоречия). И только вторым смешением была получена сущность, которая была Иным и тождественному, и Иному в первой, дихотомической, оппозиции (после первого смешенияав из трех одно,). Эта сущность и есть Четвёртый. Смысл её в том, что она есть новое иное. Иное и тождественному, и иному. В применении к манифестации в плоскость дихотомии «Бытие» – «Небытие» это есть утверждение неопределяемости в диалектике троичности неограниченного в своих модальностях бытия. Его не подчинённости диалектическим и логическим альтернативам. Его стремление быть в себе самом ВСЕМ! Но все вместе они суть Одно, поскольку то, что имеет нечто своей предпосылкой, не может быть больше его (этого «нечто»). Таким образом, Четыре есть Одно.

Почему я об этом говорю? Дело в том, что, как ни изворачивайся, а всякая попытка вывода и обусловливания на уровне неразличимости сущего (Сверхсущее, Единое, Троица), вся диалектика, связанная с ними, и даже продолжение этого типа диалектики заставляет нас крутиться на одном месте. Мы будем осуществлять те же абстрактные процедуры и с «богами» следующих уровней, и… Мы никогда не выйдем из сферы выше «ангельских чинов». А поскольку эта диалектика будет осуществляться в сфере почти неразличимости, то речь будет просто об одном и том же. Мы будем «проседать» вверх. Отсутствие внелогичного и неподчинённого диалектике момента в предпосылке осуществления эманации в «нижний мир» множественного создаёт непреодолимый разрыв между первичным, самодовлеющим Принципом и тем, что называется «сотворённое». Как возникает множественность? Хотя бы и иллюзорная

В лурианской Каббале есть понятие «цимцум». Оно приблизительно означает вот что. Прежде чем эманировать в творческом акте, неизречённый Бог, бывший ВСЕМ, «ушёл в себя», освободив место для творческой эманации. Но он и остался ВСЕМ. То что освободилось, есть непустой остаток от ВСЕГО во ВСЁМ. И потому ушедший в себя остался и лишённым всего. Это потому, что акт ухода в себя и есть позиционирование себя в лишённости всего. Он подвержен действию принципа неподверженности какой-либо оформленности; и он есть след неизречённости Высшего принципа в самом акте творения. Он есть свидетельство присутствия в «действии» «Четвёртого» в смешении.

И парадигмой множественности является инаковость всему уже наличному в проявлении сущему; и предпосылка для новых форм проявленности. Четвёртый есть источник оформляющей энергии. Но это есть и исполнитель творческой воли Единого. Это энергия, источником которой является Дух.

И, наконец, коснёмся идеи порождения множественности в контексте темы «четвёртого» на примере рассуждения о самопожирающемся Змее (драконе).

Он проглатывает самого себя. Вопрос: «сколько стало драконов»? Тут возможны разные ответы: ноль (поскольку был один, но и тот съеден); один (поскольку съевший-то остался); два (поскольку один проглотивший, а другой проглоченный); три (поскольку у дракона ещё один внутри и один снаружи); четыре (поскольку можно сделать сдвиг дракона на единицу, ведь это один и тот же дракон) и, наконец, – и это только потому, что четыре есть один – их …бесконечность (поскольку внутри и снаружи каждого есть следующий). Какой же ответ верный? Всё зависит от априорной предпосылки; если мы считаем, что находимся логически (гносеологически, онтологически) в ситуации, когда ещё можно допустить возможность «самопоедания» дракона, то эта же предпосылка предписывает нам считать, что мы ещё там, где нет различия между «нулём», «единицей», «двойкой», «тройкой», «четвёркой» (с неё же начинается «много») и множественностью (не бесконечностью). Сделав шаг в направлении материальной раздробленности (шаг «вниз» в проявленности), мы приобретаем перспективу числового различия (различения). При этом утрачивается возможность осуществимости героического самопоедания дракона.

Аксиомы Марии Пророчицы (1 – 2 век):

Одно становится двумя, а два – тремя; и благодаря третьему Одно – четвертое; в двух – Одно.

Четыре суть Одно.

Один вид производит все.

Я имею в виду и саму эскалацию процесса неразличения и в самих предметах внимания познающего.

Что касается самопоедания дракона, то ведь утверждение сделано для того уровня проявленности, где уже качествует более грубая материя (разве, например, в привычном нам возможно такое?) В процессе «падения» в проявленности всё больше утрачивается модус тождественности; и единство утрачивается, сменяясь всё большей дробностью во множественности. Описанные мною приключения дракона как раз и происходят в предпосылке, что сущее на этом уровне проявленности (начальный выход из единства) и может, будучи в условиях предельной тождественности, осуществить такой акт. Оно не так связано жёсткими закономерностями, появляющимися и структурирующими мир более грубой проявленности.

В том, что запредельно для всех иерархий и онтологических вертикалей (о нём даже нельзя сказать ни что оно есть, ни что его нет, ни иначе) осуществиться может ВСЁ; даже немыслимое. Приключение дракона есть первый онтологический акт. Там присутствуют уже препятствия невозможному, но несравненно больше свободы в возможности, чем в профанном мире. Добавлю к сказанному выше, что сам акт самопожирания двойственен. Это одновременно и обратное – порождение (исторжение). Ведь на этом уровне неразличения не качествует причинно-следственная и временная связь (или может быть обращена) и отсутствуют ограничения временного последования и пространственного порядка.

До падения во множественность дракон был андрогином. Ведь он и порождал сам в себе себя же. А отсутствие количественной различительности тоже есть предпосылка для тождества одного и четырёх. Результатом этого была возможность необозримой множественности разных осуществлений при всё большей проявленности.

Здесь можно сказать кое-что и о проблеме уяснения принципа метафизики пола. Это выражается в факте соотнесения между всякими сущими. Они существуют только в свидетельстве друг о друге. Как отражение, как присутствие каждого из них в другом. Как таковое всякое сущее тем самым является и отражаемым, и отражением; и присутствующим, и то, в чём присутствует. Это разделение есть выражение модуса инаковости в сущих вообще. Уроборос и есть тот Змей, который повинен в осуществлении инаковости в примордиальном Андрогине и, далее, в эскалации процесса падения в сущих во множественность. И сущие могут быть друг для друга только в сохранении такого отношения между ними. Сами по себе они были бы монадами, которые воистину не имели бы окон. А так они существуют друг для друга всегда в таком остаточном андрогинате. Они «знают» друг о друге и имеют друг в друге долю, как бы далеки они ни были. Об этом свидетельствует и Сеть Индры, и Миф о Дионисе, и Уроборос

ЧИСЛО И СИНХРОНИСТИЧНОСТЬ

Нам не стоит рассматривать перспективы подсознательной готовности к акту осознания явлений синхронистичности. Этим мы отсылаем наши умозрения в область неопределённости психологического свойства.

Трудность понимания предмета и в том, что возникает слишком много искушений ассоциирования на почве возможностей многообразных интерпретаций, которые незаметно для нас могут разрешиться в тривиальную банальность.

Чем мы располагаем? Серией событий, которые странным образом связаны между собою общностью смысла. Но что такое «общность смысла»? Можно закопаться в этом вопросе так, что и не вылезти из-под груды «объясняющих» деталей. Тоже, кстати, имеющих априорную смысловую нагрузку. А можно с самого начала сказать, что «общность смысла» есть наблюдение одного и того же объекта и связанного с ним одного и того же события.

Если мы в ресторане получили порцию рыбы, то есть уже некоторое совпадение в том, что мы заказали именно эту рыбу, указав на приглянувшуюся нам плавающую в специальном резервуаре. А потом получили (вот ещё совпадение!) её же приготовленной на стол. Потом на некоторое время потеряли её из поля нашего зрения. Но после первого блюда опять увидели её же, уже приготовленную к употреблению (второе совпадение). А потом от этой же рыбы остались только кости. Ещё одно совпадение! Так стоит ли нам удивляться, что по прошествии короткого времени мы вдруг увидели изображённой на гобелене у себя в номере гостиницы всё ту же самую рыбу? И, что важно, не существует принципа различения этих рыб. Есть ли это одна и та же рыба или они разные, но связаны единством «смысла».

Так вот, рыба, которую мы съели за столом и рыба на гобелене в нашем номере – одна и та же рыба! Без всяких оговорок. Даже и не только изображение одной и той же рыбы, а она сама и есть. И дополнительное подтверждение этому мы имеем в изумлённом осознании именно факта совпадения. В сущности, в субстанции этого нашего изумления присутствует доминанта узнавания рыбы. Потому мы и изумились, что узнали именно её.

При некотором дефекте зрения мы можем воспринимать один предмет как раздвоенный и даже размноженный. И при этом каждый из образов равно с другими реален или равно же иллюзорен. Кстати, будучи в восприятии сдвинуты друг относительно друга, они могут выглядеть и не вполне одинаковыми. Можно предположить, что и вся полнота в восприятии события претерпевает подобную же аберрацию сознания. Таким образом, можно думать, что мы наблюдаем одно и то же событие, но в разных фазах его усмотрения в общем универсуме сущих. Но можно вспомнить сказанное в опусе О СОЗНАНИИ. Есть вся безграничность осуществления всех возможностей. И есть в каждый момент их осуществление «где-нибудь». А в сущности, тут же. Ведь нет никакой априорно заданной меры «близости» или «отдалённости». И это не физический факт, а факт исключения из рассмотрения версий о сущих, в которых они априори претерпевают какую – нибудь приоритетную заданность в своём осуществлении. И стоит заметить вот что. Как в странной «рыбной» эпопее Юнга, так и в банальном «анабасисе» её вокруг обеденного стола не существует принципиальной разницы между возможностью одного варианта и возможностью другого. Раз они осуществились, то они оба и возможны. Если мы предполагаем, что все объекты совпадения имеют некую общую парадигму для себя, то мы тем самым утверждаем некую парадигматическую сущность для них. И тогда возникает вопрос – что это за сущность и где она присутствует? Тогда это что-то вроде архетипа. Но и в этом случае остаётся открытым вопрос о том, каким образом архетип может быть не связан в частном своём выражении ни с какой необходимой деталью, присутствующей в каждом из явленных объектов серии совпадений. Нет базового набора характеристик, которые были бы общими в явленности всех «совпадающих по смыслу» событий.

В частности непонятно, почему бы не усмотреть «общность смысла» между фактом появления на столе рыбы и выпадением дождя вечером в тот же день. Значит, подобный архетип может быть абстрактной фикцией. Ведь он сам никак не явлен. И он не имеет собственных характеристик для привязывания его именно к «этому» объекту в «этом» событии.

Кстати, в круг близких по существу феноменов «общности смысла» входят и рассмотренные мною в фрагменте о Большом Взрыве «странные» явления, выражающиеся в притяжении (гравитация) друг к другу материальных тел. Как там, так и здесь природа синхронистичности предполагается коренящейся не в уподоблении архетипу, а в осуществлении принципа неразличения сущих. Любые два материальных тела «помнят» о том, что они – одно. И это выражается в их притяжении. Ведь главный модус их присутствия, это присутствие в пространстве. В нём и проявляется их «единосущность».

Существует связь между осознанием субъектом наблюдения критичности ситуации с тупиковостью в причинно-следственном её развитии и разрешением её в странном и маловероятном совпадении (чудо, … смерть). Это можно осмыслить как наблюдение невозможности оставаться в пределах воспринимаемого нормативным в своей причинности мире. Происходит «естественный» насильственный переход в один из «иных миров», которые всегда присутствуют как альтернативные варианты.

Таким образом, мы пока откладываем необходимость использования понятия архетипа для объяснения феномена синхронистичности.

Но остаётся востребованной идея о том, каков принцип реализации смысловой общности. Мы попробуем рассмотреть возможность для этого в понимании того, что есть число.

К ДИАЛЕКТИКЕ ЕДИНОГО

О происхождении иного Единому. Источником для явления Иного может быть только само Единое. Это очевидно из невозможности предположения, что независимо осуществившиеся сущие могли бы хоть как-то иметь долю друг в друге и опознавать друг друга как существующие в отсутствие всех внешних предпосылок. Итак, Иное есть результат отражения Единого в себе.

И, поскольку отсутствуют какие-либо сущности кроме Единого, то оно и есть Единое. Это уже само по себе чревато некоторым внутренним противоречием. Фактически происходит раздвоение Единого на субъект и объект. При этом они не разное, но и не одно и то же. Но у нас нет пока необходимости в определённости в этом. Единое – образ себя в себе – Иное. Иное и тождественно Единому, но всегда выявляет себя (свидетельствует) в инаковости (как Иное). Если Иное выявляет себя как Иное, то оно выявляет себя тем самым в модусе тождественности. При этом снимается инверсионность в акте выявления. И, так выявляясь, Иное позиционирует себя в этом Единым. Что уже есть опять же в выявлении себя Иным. А если Иное выявляет себя как Единое, то в модусе выявления (свидетельства о себе) оно позиционирует себя как Иное. То есть, полагая себя в модусе выявления как Иное, свидетельствует о себе как о Едином. Но

само выявление этого есть полагание в Иное. Но всякое свидетельство Иного может быть только в модусе инаковости. Но, так выявляя себя (как иное Ино-

му), Иное позиционирует себя как Единое. Но тогда оно должно было бы позиционировать себя в модусе тождественности. И иначе ещё быть не может, поскольку в этом ещё только образуется парадигма иного и тождественного. И важно ещё раз подчеркнуть, что Иного негде априори взять, кроме как из «себя» Единому. Поскольку независимая их явленность фатально и неизбежно не имеет никаких перспектив для опознания друг друга в бытии. Нужно третье. Но оно тоже имеет проблемы в такой ситуации, поскольку априори должно иметь долю в каждом из взаимно иных. И хотя Иное не тождественно Единому, оно ему и не нетождественно. Нет ещё априорных предпосылок для этого в отсутствие всех смысловых коннотаций, кроме напрямую заявленных как априорное положение.

Сказанное выше, мне кажется, есть существенное самой диалектики. И никакие суждения именно диалектического порядка не могут обойтись без отражения в них подобного положения. Надо отметить, что исходно только Единое (Одно), а сущность не умножается. С точки зрения сущностной модусы инаковости или тождественности есть только присущности… Лица. В них Единое и претерпевает умножение, сохраняя единосущность. И объект – знак инаковости. В Ином нет ничего субъектного, поскольку оно Иное. Но в единосущности нет различия в инаковости и нет смысла в тождественности. Они «выделяются» как таковые, не делая то, из чего «выделяются», дуальным. Но в лицах есть тождественность, а потому они и

субъектны. Ничто не препятствует Единому прозревать себя в модусе инаковости. Ведь этот модус находится ниже «сущностности» Единого. И у Единого нет «психики», чтобы оно могло следовать её законам. Когда же даже и Я прозреваю себя как Я, то это может иметь разные наполнения. Когда я смотрю на себя в зеркало, то вижу «отчуждённого», но себя. И опознаю себя в том смысле, в котором я сущностно располагаюсь поверх всех модальностей и презентаций в чём бы то ни было. И это опознание не зависит от того, смотрю я на себя в зеркало или нет. Это ведь именно отображение меня есть иное. И отображение того, что в зеркале, – тоже, уже ему, иное. И это они опознают свои взаимоотражения не как себя, но как Иное. А я всё тот же един, и в том, кто перед зеркалом, и в отражённом. Поверх отражаемого и отражённого, которые самотождественны, но друг другу иные.

НИКАК

«У того мыслимого за пределами всякого универсума есть один признак и одно имя в этом мире. Оно – НИКАК. Оно по ту сторону Бытия и Небытия и соотносится с ними как универсальное с частным. Оно универсальнее, чем НИЧТО и ВСЁ. Ведь только оно (глубже, чем и НИЧТО, и Всё) имеет потенциал для того, чтобы инспирировать как возможное, так и невозможное».

Но почему источник бытия – НИЧТО? Потому что только оно имеет потенциал свободы от связи с любым уже наличествующим модусом осуществлённости. Оно не имеет на себе печати ограниченности в уже состоявшемся выборе. И именно таков смысл этого слова. НИЧТО равно-потенциально в отношении осуществления любого сущего. Ведь даже Бытие оседает в осознании его в качестве частного сущего.

Почему для всякой осуществлённости источник – НИКАК? По подобной же причине. НИКАК содержит потенциал свободы перед ним в равносущности всех сущих без исключения. Как возможных в осуществлении, так и невозможных. Оно универсальнее НИЧТО, поскольку в принципе содержит потенциал индифферентности к выбору в сущих. И оно не связано необходимостью содержать в себе априорный критерий возможности осуществления для сущих. НИЧТО же содержит в себе отношение к некоему особому сущему, знак которого сохраняет при всех обстоятельствах. Это – универсальность отсутствия. Сознание содержит в себе знание НИЧТО с неизгладимостью на нём этой печати. Следует принять НИКАК доминантой, в которой есть перспектива умопостигания в абсолютной простоте не-выбора. Также и необходимо его умопостигать в перспективе порождения абсолютно немыслимой данности с потенциалом не укладываться ни в какую альтернативу.

Даже и в универсальную данность ВСЕГО. Если НИКАК есть предшествие порождения чего-либо, то таковое не подвержено априорности самоопределения в модусах возможности и невозможности.

Эти слова не имеют иного шанса к оснащению их смыслом кроме как в спонтанном порождении взгляда в бездну в пронзительно-остром и ничем не мотивированном умопостигании. Но на нём есть знак причастности тому, что открывается до начала всего.

Но вернёмся к действиям демиурга. Что есть субстанция? Она только одна – Первоматерия. И она бескачественна. Она, фактически, и есть НИЧТО, из которого творится всякое сущее и которого пока нет. НИЧТО принимает функцию субстанции. У нас нет шанса позиционировать себя относительно НИЧТО вне восприятия его в отрицании подверженности определению в сущих. Фактически, в этом смысле оно и есть НИЧТО. Откуда оно взялось? Оно покоится в неразличении, которое априори не позиционирует себя НИКАК. И оно покоится в НИКАК. Отсюда и поглощение двойственности. НИЧТО в неразличении, до исключения или утверждения в нём сущих, имеет и потенциал ВСЕГО. И в сознании субъекта оно есть нечто имеющее потенциал для всякого осуществления. Ведь оно не предъявлено субъекту иначе.

И не следует совершенно противопоставлять Первоматерию и НИЧТО. Разница в том, что они постигаются в универсальности определения их в сдвиге интенсивности близких смысловых коннотаций. Ведь у человека нет априорного различения НИЧТО и Первосущности как бескачественного беспредельного. Оба они всегда должны опознаваться в своей универсальности и беспрецедентной нам предъявленности. Но в человека не положена предпосылка для эффективного различения смысловых модальностей того и другого паче его (человека) субъективистского произволения. Ведь сам он в отношении к Сущему в умозрении позиционирует себя как принадлежащее ему. И заметим, НИЧТО содержит и коннотации исключения любого ограничения своих возможностей. Как тоже (его – ограничения) сущего. Это металогический аспект выявления потенциала НИЧТО. Но и логосный. НИЧТО не может прорваться к самому себе в абсолютности в сознании сквозь цензуру неразличительности без потери себя в негации. И оно всегда приносит на себе и печать универсального НЕЧТО. Его индифферентность же в предпочтении сущих тем самым иначе выражает пластичность в их осуществлении. И нет препятствия для уподобления актов созидания всего Сущего в зависимости от полагания в основания творения НИЧТО или Первосущности. Первосущность есть что-то вроде «буферной зоны» между НИЧТО и всем универсумом сущих.

Что же касается поиска досократиками возможности наделить Первосубстанцию каким-то одним качеством, то здесь может быть и невольная подмена. Вода Фалеса, Воздух Анаксимена, Огонь Гераклита, это всё тот же Апейрон Анаксимандра. Ведь отношение у них к этим стихиям было целостное и формировалось на основе непосредственного восприятия общего пластического потенциала этих стихий. Постулировалась причастность к ним как к парадигмам для наследования результатов этой пластичности сущими.

Попробуем ещё немного отстраниться от позитивистских наработок более поздних времён и увидеть, что огонь – это огненная вода, а вода – жидкий огонь. А Первосубстанция есть их инвариантная общность. Ведь в свете платоновского «Тимея» так оно и есть. А стихии только символы Первосущего.

Но мне кажется, что есть граница между творчеством тимеевского Демиурга и космогоническими концепциями досократиков.

Мысль досократиков о созидании циркулирует вокруг уже свершённого акта осуществлённости в Первостихии.

Если в умопостигании несколько сдвинуть место Первосущности в сторону трансцендентности, то и забрезжит перспектива видения её в апофатической явленности сознанию как НИЧТО. Мне кажется, что «разрешающая способность» сознания субъекта не может окончательно справиться с принципиальным отсечением беспредельной и бескачественной Первосущности от (с необходимостью несущего на себе в сознании след предсущего) НИЧТО на конечном этапе решения этой проблемы. Это возможно сделать только в трансцендентном акте. А в логосе потенцирования осмысления этой проблемы мы вязнем в придании модуса неразличения в этой паре. Так как же всё обстоит с этим? Пусть же будет пока НИКАК.

НИЧТО или первоматерия? Что это есть? Частность осуществлённости над-порядка, извлечённого из недр НИКАК, или неизбежность? Возможно ли помыслить иную, не столь печальную, перспективу?

К надежде на разрешение в трансцендентном… Для того, чтобы получить шанс для обретения невозможного, неизбежно пройти в НИКАК очищение от модуса фатальной и неотменяемой невозможности. Вернуться через него в абсолютную простоту непричастности и обрести неприкосновенность от всякого поползновения Неизбежности. Принципиальная несвобода всего сущего не в ограничении его наличной осуществлённости, а в том, что каждая малость вопиет о невозможности невозможного. В том, что принцип несвободы в полноте онтологического осуществления лежит в основе всего и навязывает свою неизбежность.

Но титаны проиграли битву богам…

Я говорю о «моих» интересах. А они находятся на пределе напряжённости онтологического запроса в освобождении от чтойности. Отодвинуть НИЧТО глубже «такой» его явленности именно «мною» и есть шаг в решении задачи по обретению свободы и потенциала осуществления невозможного «всякого». Но это есть титанический шаг! Несколько условно можно сказать, что это есть шаг в авантюре стяжания власти над самим принципом субстанциальности и обретении свободы в выборе субстанции. Разумеется, как потенциальной перспективы. Это знак освобождения от звучания во мне мелодии судьбы в её неизбежности. Освобождение от немыслимости альтернативы «этой» чтойности. И это не надумано, а является нервом онтологического запроса. И НИЧТО покоится в НИКАК, это значит, что мне надо освободить для себя его от следов навязчивой «этой» чтойности, в которой НИЧТО активно имитирует себя в себе абсолютном, будучи не им, а неся на себе следы безальтернативной «таковости». НИЧТО должно пройти очищение в НИКАК. Тогда оно не будет навязывать свою чтойность, а спросит у «меня – предсущего», чем я хочу осуществиться. Разумеется, всё что я сейчас сказал, есть иносказание для выявления тенденции в отношении к своему онтологическому статусу. Это и импульс титанизма, который загоняет в тупик и из которого возможен выход только в акте трансцендирования. Но это не просто метод. В этом присутствует и живая боль осознания абсолютной беспощадности немыслимого в отменяемости положения.