скачать книгу бесплатно
– Ну а в левую – детское сердце. От Ак[18 - Ак (тат.) – белый.] Барса, ставшего черным, никуда вам, увы, не деться… – скривились в ухмылке губы говорящей с джиннами, и пламя свечи потухло.
В юрте стало темно. Тимур глубоко дышал. Пот крупными каплями стекал по его лицу, пропитывая одежду. Когда кто-то коснулся его, племянник султана вскрикнул. В свете вновь вспыхнувшего пламени свечи, зажженной старухой от спички, Тимур увидел лицо дяди. Глаза его вновь стали нормальными.
– Тимур, все в порядке?
– Что это было?
– О чем ты? – озадачился султан.
– Только что. Голоса, стихи… тени…
– Ну-ка, повтори, что ты сказал? – встрепенулась говорящая с джиннами.
И Тимур тут же все выложил, как на духу. Всех стихов он не запомнил, но суть послания передал с достоверной точностью.
– Ты уверен в том, что ты говоришь, улым? – поинтересовался султан у племянника.
– Дядя, я же не псих! – вспылил Тимур.
– Конечно-конечно, – успокоил он и тут же переключился на старуху. – И что это значит, эби?
– Не знаю, улым. Нечасто со мной такое бывает. Джинны – странные создания. У них свои правила. Но если хочешь свою девчонку найти, а-ам, нужно отыскать пастуха.
– И где же мы, интересно, его найдем? С тем же успехом нам можно было предложить найти и Латику! – все еще нервничал и срывался Тимур.
– Простите…
Голос чтеца прозвучал как гром в палатах. Все обратили внимание на человека, который все это время сидел в углу покоев господина.
– Что? – зашёлся слюной Тимур.
– Кажется, я знаю, кто вам нужен…
* * *
Камиля была бледна и беззащитна настолько, что всякий лишний шорох причинял ей чуть ли не физическую боль. Тагиру совершенно не хотелось оставлять дочь, но смотреть на ее преждевременные муки не хотелось еще больше.
Из юрты Ильдара он вырывался на станцию Авиастроительная – одну из семи, принадлежавших султанату. Эта станция, как и три другие, – Северный вокзал, Яшьлек и Дубравная – последняя из тех, что успели возвести до Великой Беды. Грязно-голубые стены, устремляющиеся к светлому потолку, линейки из кремовых и черных плит, разбежавшихся по поверхности платформы, несколько вмонтированных в пол и уже обветшавших скамеек, на одной из которых, кстати, выступал Хасан, и ни единой колоны – вот какой она была станция, на которой Тагир провел уже столько лет. Жители как могли старались облагородить ее своими собственными силами. Хоть серо-голубые стены и уцелели, кое-где их все равно пришлось закрывать металлическими листами, когда-то принесенными с поверхности. «Полосатый» потолок станции был словно разделен на три зоны – две голубые по бокам и одна светлая по центру. Интересно, думал ли архитектор станции, что когда-нибудь Авиастроительная на несколько десятков лет приютит здесь людей, скрывающихся от последствий великой катастрофы? Наверное, нет…
Жилище Ильдара находилось на окраине станции, но до шатра Мансура – управляющего Авиастроительной, – нужно было пройти всего около пятидесяти метров.
«Не дай Бог, пережить это еще раз!»
Тагир утопал в своих мыслях, как в зыбучих песках. Но проявление слабости – ахиллесова пята любого мужчины. Так говорил отец. Поэтому Тагир, перед тем как ворваться в шатер Мансура, натянул на лицо маску безразличия.
– Здравствуй, Мансур.
– Приветствую, Тагир. Чая хочешь? Да, поздоровайся с моим гостем.
Человек в военной форме, сокрытой под мантией, обернулся к пастуху.
Мансур явно был чем-то обеспокоен, но пытался скрыть это от Тагира. Мужчина поздоровался с так называемым гостем и опустился в старое кресло.
– Ты же позвал меня сюда не чаем баловаться. Что стряслось, Мансур?
– Значит, сразу к делу? – управляющий оставил в покое белый чайник, обтянутый синей кобальтовой сеткой, и присел на свое место. – Хорошо. Нашему другу нужна помощь. Точнее, она нужна султану, который, если ты еще не знал, уже несколько дней гостит на Яшьлеке. Но это – строго конфиденциально!
– Мансур, не смеши меня! И для чего же это я понадобился нашему султану? И вообще, у султана столько людей в подчинении! Зачем им нужен такой деревенщина, как я? Или они настолько разжирели, что только и знают, как перекатываться от одного обеденного шатра к другому?
– Тагир, ты не понимаешь. Это не просьба, это приказ. Кроме того, твой друг Хасан ручался за тебя.
– Никого за меня ручаться я не просил. Даже Хасана. У меня дочь на один шаг приблизилась к небесам – сейчас она где-то в районе потолка нашей станции. – Тагир приподнял руку над головой, изображая, где примерно находится его дочь. – И поверь, у меня нет времени на то, чтобы выполнять какие-то там прихоти султана. Так что, извините, ничем не могу помочь…
Тагир бросил дерзкий взгляд на гостя Мансура, поднялся с кресла и направился к выходу.
– Мы щедро заплатим.
– Мне ничего не нужно.
– А по-моему, мне есть, что вам предложить. Я разговаривал с вашим лекарем. Что он вам сказал – нужны медикаменты? Вот…
Человек в мантии протянул Тагиру металлическую коробочку. Заинтересовавшись, мужчина снова вернулся в шатер. Он взял коробочку и открыл крышку. В сосуде лежали странные травянистые свертки.
– Что это? – Тагир принюхался. – Я не собираюсь пичкать свою дочь неизвестно чем…
– Передайте это вашему лекарю. Я думаю, он поймет, что с этим делать. Мы владеем своими навыками, вы – своими. И сейчас они очень нам пригодятся…
– Хорошо. Но, вы же понимаете, что сначала мне нужно все проверить…
Незнакомец кивнул.
– Тогда, ждите моего ответа…
Тагир вышел из шатра, а мужчина в мантии проводил его довольной улыбкой.
По дороге к лекарю, Тагир постарался прикинуть, почему именно его выбрал султан, но достойных ответов на этот вопрос не было.
Едва войдя в юрту, он бросил коробочку Ильдару.
– Держи!
– Что это?
– Это я у тебя хотел спросить. Насколько я понимаю, это то, что должно спасти мою дочь. Завари, проверим. Только сначала я сам попробую…
– Думаешь, это отрава?
– Если я действительно настолько нужен султану, то нет. Но проверить стоит…
– Пап, – за несколько секунд девочка побледнела так, словно ее несколько дней кормили песком, – а чем закончилась сказка? Ты же сказал, что тебе ее пастух рассказал, значит, он не мог лопнуть и умереть?
Тагир подошел к дочери, приобнял ее и прошептал на ухо:
– Конечно, не мог, родная. Папа не допустит, чтобы кто-то в наших сказках умирал…
– Мне нравится… – ослабевшей рукой девочка попыталась прижать к себе отца, но не смогла этого сделать.
Некоторое время он разглядывал ее в приглушенном свете.
– Только бы подействовало! – пробормотал он.
Глава 2
Оскал кяльбов
Разнорабочие, уставшие пастухи, молодые гаскарцы и постовые были уже в своих юртах или по пути к ним, когда для Тагира все только начиналось. Он сидел на своем излюбленном месте – на краю платформы, возвышавшейся над загоном для баранов, и, свесив ноги, прислушивался к своем организму, пытаясь отследить в нем хоть какие-то последствия употребления отвара травяных свертков, которые ему вручил посланец султана.
Чпок-чпок.
Шерстяная голова молодого барана двигалась по определенной траектории из стороны в сторону.
Чпок-чпок.
Кучерявые существа, сбившиеся в кучу, пытались как можно глубже погрузиться в сон, но при этом были на какой-то своей волне настороженности. Все, кроме одного, что хлопал глазами, рассматривая беспокойное лицо Тагира.
– Что ты смотришь на меня, словно я твой брат? Вроде, не волосатый, не кудрявый. Ни бекаю, ни мекаю. Ну да, бородой малость оброс, но не нырять же мне теперь в ваше стадо?
Словно поняв, о чем говорил человек, неспящий баран уперся мелкими рогами в высокие ботинки Тагира и попытался вытеснить его ноги из пространства загона, но маленький рост этого не позволял.
– И давно ты с ними разговариваешь?
Тагир обернулся на голос. Его взгляд совершил долгий путь, заскользив по тяжелой мантии подошедшего.
– А кто сказал, что я с ними разговариваю? Просто сижу, жду, что меня с ваших трав пронесет. Но, вроде все нормально, можно дочери давать.
Тагир подвинулся, освобождая место непрошеному гостю, затем развязал мешочек, лежавший рядом и, достав из него несколько сухих корневищ какого-то подземного растения, бросил их барану.
– А даже если и так, лучше уж с ними, чем с людьми. В такой беседе я хотя бы могу выдумать ответ, который меня устраивает. Спрашиваешь его: «И что теперь делать?» – а он тебе мекает. Спрашиваешь: «А что тогда будет?» – и он бекает. А ты уж сам решай, что тебя больше устраивает.
– Хотел бы я попробовать, – усмехнулся посланник султана и присел рядом с Тагиром, который вложил несколько корней в его руку.
– А что тебе мешает? Это у себя на станции делай, что положено. А в нашей деревне ты – гость. Вот и делай то, что здесь можно.
Взглянув на Тагира с некоторой симпатией, путник принял от него корни странного растения и протянул руку с лакомством барану.
– Ну, скажи мне, баран, что меня ждет?
Тот попятился. Сделав несколько шагов, он остановился, тупо уставился на протянутую руку и наложил кучу. Звонкий смех вырвался из уст обоих мужчин и разбудил нескольких развалившихся в стойле овец, которые тут же вскочили на ноги, толкаясь и напирая друг на друга.
– О-о-о, огребешь ты, дружище, по полной! Не волнуйся, у нас в деревне говорят, что дерьмо всегда к богатству.
– То-то я смотрю, ты золотыми кучами прям завален! – путник обвел рукой огражденное пространство, в котором находились бараны, а затем протянул ее Тагиру. – Тимур.
– Тагир, – мужчина ответил рукопожатием.
– А ты не такой, как я ожидал. Отличаешься от других деревенских.
– Такой, такой. Ты просто меня еще не знаешь… Кстати, ты чего не спишь? Если моей дочери станет лучше, значит, утром выдвинемся. Я разве говорил что-нибудь типа «все будет раз плюнуть», или «все будет пучком», или «не парься, парень, я согласен», или…
– Я понял. Нет, – племянник султана улыбнулся и мотнул головой. – Просто как-то неуютно засыпать на чужой станции.
– Знаешь, что в таких случаях говорить надо? Я сплю на новом месте, жениху приснись невеста.
– Да я смотрю, у тебя большой опыт в убаюкивании. Небось, еще посоветуешь овец посчитать?
Тимур взял у Тагира мешочек с корнями и бросил несколько все бродившему по загону барану.
– Когда у тебя по юрте носится дочь-сорвиголова, постоянно сующая нос не в свои дела, еще и не такое скажешь.
– Ну, а когда тебе через раз мутанты снятся, вряд ли такое захочется говорить – вдруг еще жениться придется?
Оба снова рассмеялись.
– А если ты деревенских боишься, – Тагир попробовал корень, который держал в руке, сморщился и сплюнул, – и как они только едят это… то зря. Я на многих станциях побывал и ни разу не видел людей правильнее, чем они. Мне кажется, пусть хоть дюжина мутантов придет, разговор у них один: хороший мутант – иди мыться да чай пить. Плохой мутант – ступай своей дорогой, пока палкой по башке не получил. Ты можешь представить себе, что голодная тварь, спустившаяся с поверхности, получает палкой по башке, а затем с виноватым видом уползает обратно? Нет? А я могу. Каждый день вижу, как дед Афлях крыс гоняет. Но самое главное, знаешь, что? Те, кто покинул эту станцию и живут, возможно, в более цивилизованных условиях, все равно относятся к своим не как к «особенным». – Тагир покрутил правой рукой у виска. – А как к людям, с которыми им придется прожить остаток дней. Ведь каждый из них мечтает в итоге снова вернуться в свой авыл.
Тагир был прав. Еще для той, надземной Казани, деревенским было свойственно легкое и простое отношение к жизни. В их менталитете тогда (как и у людей с Авиастроительной, коих считали деревенскими, сейчас) было заложено какое-то упрощение мировых событий. Если умный человек еще задумался бы над тем, война – это хорошо или плохо, то деревенский человек однозначно бы сказал, что плохо. Ведь война – это всегда плохо. На протяжении многих лет Казани удавалось добиваться золотой середины между отношениями деревенских и городских, ведь даже самый устоявшийся горожанин, чей род прожил в городской черте не одно поколение, все равно знал, из какой он деревни и какого района.
Теперь эта обязанность была возложена на Казанский метрополитен. Конечно, называть станционную коробку, закопанную под землю, деревней было сложно, поэтому жители называли свою станцию не Авиастроительной, а авыл, чтобы помнить о своих корнях, ведь с татарского авыл так и переводилось – «деревня».
Жизнь в авыле[19 - Авыл (тат.) – деревня, село, селение, аул.] крутилась на своих проржавевших шестеренках, отличаясь своей простотой от более обеспеченных станций. Главой здесь реально был не управляющий, а народ. Разношерстное, на первый взгляд, сообщество людей основную часть времени достаточно хаотично разбиралось со своими частными делами. Но как только дело доходило до сложной ситуации, затрагивавшей хотя бы одного участника этого сколоченного из людей сообщества, никому было не наплевать. Если кто-то из жителей станции умирал, образовавшуюся рану на теле сообщества зализывали всей гурьбой. Праздничные события, будь то чей-то день рождения или что-то еще, тоже отмечали всей станцией. Это был один слаженный механизм, который зачастую, благодаря лишь инстинктам, принимал верные решения, причем как позитивные, так и не очень.
На памяти самого Тагира был случай, который он не сразу воспринял правильно. Он тогда только-только заехал на станцию со своей семьей…
Зимнее время – самый сложный период для всех станций. Но для Авиастроительной зима – это двойное испытание. Очень часто корма, заготовленного для баранов весной, не хватало на весь период. Поэтому одним жителям станции приходилось забивать голодных баранов и распределять мясо на оставшийся период, а другим подниматься на поверхность в поисках хоть какой-то пищи. На поверхность деревенские поднимались целыми семьями, надеясь в основном на себя и на помощь Всевышнего. Какие-то семьи возвращались, а какие-то нет, жертвуя собой ради жизни станции. Из одной такой вылазки одна из семей вернулась не в полном составе.
Тагир хорошо помнил тот день. Его семью уже расселили в свободной юрте и назначили в группу, которая занималась заготовкой мяса. Он резал баранов быстро, технично, чтобы те не мучились, за что и получил одобрение от новых соплеменников. И вот в тот момент, когда он разделывал очередную тушу, на станции поднялся крик.
Взобравшись на платформу, Тагир увидел, что деревенские окружили нескольких людей. Втиснувшись в балаболящую толпу, он разглядел женщину. На ней не было лица. Ее конечности были обморожены, о чем красноречиво говорили до иссиня-черные пальцы на руках и ногах. Несчастная сжимала тонкую веревку, которая изрезала ее ладони, покрыв их коркой замерзшей крови. Тагир проследил за концом веревки, привязанной к самодельным санкам. На них возлежали два тела: взрослого мужчины и ребенка. Должно быть, то были ее муж и сын. Мальчик уже умер – об этом говорила его побледневшая кожа и остекленевшие глаза, которые до сих пор были открыты, – а вот мужчина был еще жив. Однако он явно был не в состоянии не только пошевелиться, но и даже издать звук, и безвольно свесился с края санок.
Сначала жители станции предположили, что на семью напал неизвестный доселе монстр. Но единственным монстром в этой истории оказался муж женщины, который распластался на санках. Он был мертвецки пьян. Как оказалось, на поверхности семья наткнулась на некий склад, в котором из съестного стояли лишь ящики с прозрачной жидкостью. «Это водка! – кричал радостно муж. – Водка! Теперь не замерзнем!» – рассказывала женщина. Дорвавшись до горячительного «деликатеса», мужчина, не долго думая, вскрыл бутылку и приложился к ней, вливая в себя жидкость прямо из горла. На второй вскрытой бутылке его разум настолько помутнел, что он отказался возвращаться на станцию, не понимая точно, как оставить залежи этого сокровища. Женщина пыталась привести мужа в чувства, но ни плач ребенка, ни ее укоры не могли разъединить его с неожиданно приобретенным богатством. Только когда тот отключился, жена погрузила его на сани и вместе с сыном потащила к станции.
Поднявшаяся метель превратила путь женщины и ребенка в семь кругов замерзшего ада, который они все же преодолели. Уже на подступах к станции мальчишка рухнул без сознания. Женщина погрузила его на сани так же, как и мужа, и потащила эту непосильную ношу на себе. Пока несчастная рассказывала все это жителям Авиастроительной, Тагир обратил внимание на то, что она до сих пор не понимает: ее сын замерз… насмерть… Она все причитала, что сыночка нужно разбудить и накормить, но никто не собирался этого делать.
Реакция жителей станции, того самого слаженного организма, коим они становились при виде проблемы, была молниеносной. Пока женщину уводили отогреваться, двое крепких парней схватили нерадивого пьяницу за замерзшие уши и поставили на колени. Поочередно нанося полновесные удары кулаками в посиневшее лицо, словно в бубен, парни громко и четко проговаривали, за что этот мужчина получал такое наказание.
Тагир был в шоке. Вместо того чтобы оказывать первую помощь, пострадавшего, обмороженного человека избивали! На остальных станциях жители боролись за любую жизнь, даже такую никчёмную. Но «деревенские» были не такими – они беспощадно удаляли сгнивший винт из своего слаженного механизма. Когда парни закончили, Тагир было вздохнул, но жители не остановились. Свежие экзекуторы сменили уставших, и избиение продолжилось. И продолжалось до тех пор, пока пьяный мужчина не рухнул на пол станции замертво.
Похоронили его так же, как и любого другого, ничем не провинившегося жителя Авиастроительной, рядом погибшим по его вине сыном. Тагир долго не мог понять, почему «деревенские» поступили именно так. Лишь со временем до него стало доходить, что таким образом они заботились о жизни своего общества – не прощая ни единой оплошности, но беря под опеку всех, у кого не оставалось ничего. Кроме того, показательная казнь была ярким примером того, как остальным не нужно было поступать, живя на Авиастроительной…
