скачать книгу бесплатно
Мёртвая и Живой
Кира Журавлёва
Элла Чак
Она чужая в царстве мёртвых, он изгой среди живых. Им суждено поменять свои миры местами.В царстве Эбла, что процветало тысячелетия назад, случились два дурных предзнаменования. Еще одно, и наступит конец света, о котором горожан предупреждали зеркальные жрицы.Когда вокруг беда и смерть, в Иркалле – мире мертвых – наступает благостное время. И лишь одно событие огорчает царицу Иркаллы по имени Эрешкигаль – ее дочь Ралин, что не желает становиться наследницей.Ралин мечтает ощутить не пыль мёртвой Иркаллы, а вкус живой Эблы и найти истинную любовь бьющегося сердца, а не пустоты. Но для побега нужен мост. Мостом между мирами становится пятнадцатилетний парень по имени Раман – белявый изгой эблаит, рожденный от демона. Вот только встреча Рамана и Ралин оборачивается сбывшимся пророчеством, и чтобы остановить его, героям предстоит сделать выбор – убить или спасти тех, кого любишь.
Кира Журавлёва, Элла Чак
Мёртвая и Живой
Она чужая в царстве мёртвых, он изгой среди живых.
Им суждено поменять свои миры местами.
Глава 1.
В древней цивилизации Эбла, что процветала три тысячелетия назад, совсем иначе относились к смерти. Одной из самых почитаемых богинь того времени слыла великая царица загробного мира по имени Эрешкигаль. Она правила подземным городом Иркалла, восседая на троне, окружённом тысячей смерчей из пыли, оставшейся от разложившихся тел её подданных.
Эблаиты строго чтили традиции, поклоняясь богине Эрешкигаль, опасаясь ее гнева. Каждый уважающий себя горожанин: от пастуха до лисьего стражника, от жреца до дворцового вельможи, держал в своем доме алтарь, имитирующий птицу и каждые без малого четыреста закатов алтарь тот украшался новым пером, символизируя прожитый год.
Чем больше перьев, тем длиннее жизнь, тем благосклонней встретит Эрешкигаль покинувшую бренный мир душу, а собранные на алтаре перья превратит она в крылья, без которых ушедшим душам нет места в Иркалле. Без крыльев в загробном мире наступит окончательная смерть без права на перерождение.
Земной путь для эблаита был ценен и дорог, но ничуть не менее важным считался загробный с последующим новым рождением. Чтобы оно непременно случилось, чтобы вернуться не в коже гадюки или навозным жуком, волоча существование с вечно уткнувшейся головой в шарик козьего помёта, надобно выказывать почтение к Эрешкигаль, посещать храмы-зиккураты, петь гимны.
Чем больше строк гимна запомнишь, тем радостней пройдет встреча в Иркалле у трона царицы, где начертает она клинописью имя достойного своего слуги и подарит сделанные из собранных за земную жизнь перьев крылья.
Без них в Иркалле душа тут же рухнет в болотистые пустоши Ламашту, где приспешники демона проглотят тленное тело, срыгнув ошмётки пыли.
Та пыль вилась в Иркалле, как если бы боги наказали Эблу вечной песчаной бурей.
Пылинки превращались в смерчи, защищая царицу и ее трон. Пыль перемешивалась, врезаясь в другие частички некогда живых своих соратников, возможно, братьев, возможно злейших врагов. Неважно было пыли и тем более Эрешкигаль – были ли те ошметки великими царями или пастухами.
Теперь их вечная участь – оберегать свою царицу, раздирая кожу непослушных тысячами серых шрамов по первому требованию богини.
Древние клинописи эблаитов хранили много сведений о пятистах богах, чья суровость повергала в ужас, но не было среди них всех страшней богини Эрешкегаль. Потому эблаиты выстроили храмовые комплексы зиккураты, где самым великим стал храм мертвых, а полный гимн царице пелся без остановок более пяти закатов.
Иной раз зеркальные жрицы Эблы спускались к поданным, демонстрируя как кровь с кинжала поднимается по лезвию от одной только мысли присутствующих, что демона Ламашту можно не опасаться, а Эрешкигаль не почитать.
Лилус и Лилис обводили взглядом горожан, пока те падали ниц, не в силах посмотреть в глаза жрицам-близнецам.
К словам этих великих женщин прислушивался сам царь Эблы, советуясь перед каждым военным походом – будет ли благосклонна Эрешкигаль к армии? А муж ее Нергал – бог войны и мора – не удумал ли встать на сторону вражеской Мории? Или сестра Иштар – владычица подземного океана Абзу – наполнит ли она реки водой, даруя урожай и глубину царским ладьям?
Царь приносил в усладу Лилис и Лилус щедрые дары: перья павлинов альбиносов и райских птиц, чтоб украсили ими жрицы алтари во имя Эрешкигаль, чтобы спели за царя целиком весь гимн. Правитель Эблы отсылал целые походы ради завоевания не только новых земель, золота и драгоценных камней, но и птичьих хвостов, хохолков и пуха.
Всякий в древней Месопотамии знал – нагрянет завоеватель Индиллим из Эблы – наложниц его армия не тронет, а вот над птицей будут глумиться, выщипывая им хохолки и хвосты, что после Индиллим дарует жрицам, а лучшими украсит свой собственный алтарь и алтари своих тринадцати дочерей.
И причина этому перьевому безумию крылась вот в чем.
Лишь в облачении птицы Эрешкигаль могла покидать подземный мир Иркаллы. Хоть коршуном, хоть попугаем или колибри. Одетая в оперение, она отправлялась на поиски душ, чтобы пополнить ряды своих подданных. Одно прикосновение ее пера – мгновенная смерть.
Вот почему в Эбле под строгим запретом была любая птица: живая или мертвая, а границы государства защищали специальные ловчие сети из самых прочных шелковых нитей, доставленных с Востока, что выменивались за гранатовые самоцветы на великом базаре.
Вот почему перья было столь тяжело раздобыть.
Ни курицы не встретишь в Эбле на дворе, ни утки. Ни голубя или залетной пичужки. Любая тварь с перьями может оказаться Эрешкигаль, а горожане слишком хорошо помнили о рождении средь них белявого мальчишки.
В ночь, когда белявого должны были убить на жертвенном столе зиккурата, явилась за городские стены сама Эрешкигаль. Ни сети ее не остановили, ни лисья стража с натренированными зверьками душить любую птицу.
Визит царицы мира мертвых не мог закончиться радостным пиром, он закончился поминальными столами.
Что именно случилось возле золотого жертвенного камня, на котором собирались проткнуть витым кинжалом сердце белявого новорождённого пятнадцать лет тому назад, достоверно никто и не знал.
В памяти эблаитов остались только смерти их соседа, брата, жены, сестры или отца.
Сто тридцать мертвых горожан вынесли на утро из домов, когда в Эбле последний раз заметили птицу, да и заметили не все. Уж слишком маленькой она была, не более жука или бабочки.
Крошечная птичка влетела в окна зиккурата, когда зеркальные жрицы успели занести кинжал над трепыхающимся сердечком под ребрами мальчика… а что случилось дальше – великая тайна.
Седой старик Ияри – учитель и наставник зеркальных жриц – присутствовал в тот час в зиккурате, но и он молчал. Вот уж пятнадцать лет молчал о том событии.
Одни толковали, мол это он мальчонку защитил от жриц с Эрешкигаль. Другие противились – Ияри слишком слаб и стар, чтобы противостоять своим ученицам. А свою рану старец получил, отбиваясь от Эрешкигаль, которая в ту ночь, рассерженная, что белявого не принесли ей в жертву, забрала сто тридцать неповинных душ вместо одной.
Народ судачил, перешептывался, но быстро город озаботился хлопотами погребения ста тридцати погибших из-за малой птички. Сам царь Индиллим с супругой и дочерями присутствовали на церемонии сожжения, а каждому дому, потерявшему мужчину старше шестнадцати лет, царь повелел выплачивать содержание рисом и мясом.
Лилис и Лилус семь закатов резали на золотом камне мулов и лошадей, ублажая Эрешкигаль. Лисьи патрули – стражники с натренированными степными лисицами на поиск птицы – усилили контроль на границе, в городе, и на рынке.
Без досмотра минимум тремя животными никто за городские стены не впускался, а самым ценным оберегом стал отрезанный хвост лисы на шее или мумифицированная морда. Если кто надевал такую, то лишь пытаясь демонстрировать, что вся его одежда лисицей провоняла и никакую птицу за шиворотом он не скрывает.
Однако, с той самой ночи, когда белявый выжил, сам он стал изгоем. И на то у жриц и учителя Ияри нашлись свои противоположные мотивы – у женщин была веская причина ненавидеть мальчишку, а у учителя была своя причина – заботиться о нем.
– Стражники переходят все допустимые границы, – кричал царь Индиллим на зеркальную жрицу Лилис, отворачиваясь от окна высокой башни, откуда только что смотрел, как лисий патруль раздел до нага трех женщин, обыскивая их.
Горожанок бросили лицом о камни мостовой, пока лисицы проводили обыск, царапая медными впаянными в ногтевую ткань засечками когтями, их спины в кровь, получив команду «копать».
– Что ты молчишь, Лилис? – выплеснул Индиллим вино в лицо прислужника, а кубок швырнул прочь за ставни. – Пять лет прошло, как мальчишка выжил. Не можешь убить его сама?
– Он под защитой Ияри. Прежде нам нужно избавиться от старика.
– Никаких «нас»! Не угодно царю марать о такое руки! Знать ничего не желаю!
– Я не о тебе, мой царь. Я о себе и моей сестре.
– Где кубок?! – пнул царь прислужника стопой ноги, чтобы наливал вина до краев. – Лучше бы достойно службу несли. Эрешкигаль гневается на Эблу. Мало мулов? Мало служек? Почему она убивает?
– Из-за того, что не принесли ей в дар белявого. Кожа его прозрачна, как бумага. Глаза текут, как вода. У него нет ресниц и бровей, – произносила Лилис баюкающим тоном каждое слово, совершенно не опасаясь Индиллима. – Младенец словно снег Иркаллы вместо ее серой пыли. Он черное светило на серебре небосклона. Рождение белявого – дурное предзнаменование. Одно из трех.
– Из трех – пошатнулся Индиллим.
Жрица, окутанная прозрачными тканями и драгоценными сияющими браслетами вокруг запястий и лодыжек приближалась к своему царю. Напротив ее сестра близнец синхронно повторяла каждое движение. Души женщины были соединены материей, что не различит ни одно живое око, что существует за пределами знаний поданных жриц о мире.
– Белявый – второе предзнаменование о конце света, наш царь, – произнесли одновременно женщины, и Индиллиму показалось, что у него звенит в ушах. – Как только книга знаний и алое перо появятся за стенами царства, случится страшная беда. Придет конец всему.
– Но книга знаний… ее больше нет, – еле ворочал языком Индиллим. Он опрокинул кубок, проливая вино по золой нити своих одеяний, – вы…
– Мы, – снова прозвенело у него в голове, – то били мы…
– Мы… – еле слышно согласился Индиллим. Стирая с бороды вино он отмахивался от видений крови на своих руках, а не гранатового забродившего сока, – мы сделали, что должно… Конец наступит Эбле, ежели царица сына не родит. Но боги все молчат, великие жрицы. Не исполняют обещание о даровании мне сына…
– Они ответят, о великий Индиллим. Не терпелив ты, но предсказано, твоим шестнадцатым ребенком станет сын от женщины, которой в этом мире нет.
– Но где она?! Я посажу на трон любую, скажите только, где ее искать?!
– Туда дороги нет, наш царь, – прикоснулись жрицы к одеяниям царя, растягивая в стороны удерживающие ее ремни, – оттуда нет возврата.
– Великие пятьсот! – взмыли руки царя к нависающим над ними кронами вниз вертикальному оливковому саду. Он не помешал Лилис с Лилус сорвать его одеяние, – как я получу жену, которая… застряла меж миров?!
– Для этого, – переглянулись жрицы, – тебя постигнет таинство… но то еще не завтра…
Лилис кинула прислужнице, чтобы та закрыла туже ставни, под которыми надрывались ором женщины, чьи спины были исполосованы лисьими когтями до самого мяса.
– Ты полон гнева, наш царь, как сей кубок.
Вторая ее рука прикоснулась к отрезку коже на запястье Индиллима, быстро расстёгивая кожаные ремешки, что удерживали последние шелка.
Зеркальные жрицы произнесли синхронно, зашептав:
– Мы твои кубки, Индиллим. Наполни собой нас.
О чем бы ни судачили горожане на рынке, да возле живительных вод оазисов, об одном помнили хорошо – не говорить дурного о зеркальных жрицах. А то и вовсе не произносить их имена.
Даже в мыслях.
Бывало, на городской площади казнили по доносу Пустоликих, злопыхателей, или тех, кто дурное произнес о жрицах, а иной раз и за одно упоминание их имен. Как выглядели пустоликие – никто не знал. Шептались, что те умеют ветром говорить, и дюной слушать. Бредешь себе по пескам, бормочешь ерунду о несчастной судьбине и зажиточных жрицах, что моются в золотых сосудах, да нужду в них справляют, а на рассвете уж и отправишься к Эрешкигаль.
Всего одной женщине, приговоренной жрицами к казне, удалось этой участи избежать.
Спасла ее болезнь, что в Эбле называлась бесячей. От бесячей виделось и слышалось разное. Сходившие с ума утверждали, что смотрели на оживший танец в наскальных рисунках, а то и клинопись зачитывали, сложенную в небе облаками.
Вот и женщина с бесячей утверждала, что новорожденная ее девочка должна носить имя Лилис, означающее «лилия». Мол, родила она ее в водах, полных цветущих белых лилий, а на смешавшуюся с водой кровь приплыли крокодилы, сожравшие помогающего с родами мужа.
Бесячей не поверили. Дочь ее переименовали просто в Ил. Ведь ни в каких ни в лилиях она родилась, а в грязном иле, где беднякам и полоумным самое место. Вот только мужа действительно нашли обглоданного крокодилами в речушке, где свободно играли ма?лые – такая низкая в ней стояла вода, ранее совершенно безопасная.
Ияри просил перед верховными жрицами, чтобы оставили они той матери жизнь, а девочку Ил, как подросла, пристроил в чашницы к кочевым пастухам. Ияри и белявого взял к себе в прислужники зиккурата, и нищенке помог; к Ияри единственному шли открыто, не страшась, что огреет клюкой.
Кому он помогал советом, кому лекарственными травами, а кому и назиданием. Эблаиты старика уважали, помня, что жрицы учились у него. А потому терпели и белявую голову изгоя, мелькающую по рынку, и чумазую девочку Ил, что как мать бормотала под нос всякую ересь.
Когда Индиллим покидал покои жриц, навещая чуть ли ни каждый седьмой закат, Лилис с Лилус взялись за руки, возлегая на бархате и закрыв глаза, прислушались к небесному шепоту. С рождения их разум проникал туда, где смертных не бывает, пока сердца их бьются.
– Мы снова не пройдем, – сжала ладонь сестры Лилус, – нам не попасть к богам, сестра… я их не слышу… и не вижу…
– Пытайся, – ответила Лилис рукопожатием в два раза крепче, – мы должны увидеть, должны проникнуть к божествам.
Лилус пыталась отключить сознание, пыталась рассмотреть хоть что-то кроме звёздных комьев, но раз за разом те превращались в илистые топи, из черных вод который расцветали лилии с сочившимися кровью лепестками.
– Нет… мы не можем! – выдернула она руку. – Мы не богини! Мы всего лишь люди!
– Всего лишь?! – подвернула голову ее сестра, – а люди могут сделать так?
Вытянув руку, она призвала в центр ладони спелую оливку с вертикального сада, падающего кронами с потолочный сводов.
– В нас сила, я не отрицаю, – не сводила Лилус взгляда с оливки.
– Он должен умереть. Мы знаем.
– Мы о царе, или о белявом… о ком мы говорим?
Лилис сдавила пальцы, и кружившаяся над ее рукой оливка пролила масляные капли.
– Мы даже более, чем только лишь о них.
Ничего не ведая о делах богинь, жриц, царей или Ияри десятилетняя девочка Ил исследовала пустынные земли Эблы в поисках нового пера. Пока погонщики устраивались на привал, пока разжигались костры, вытирая нос рукавом, Ил бегала от куста к кусту, от кочки к кочке, заглядывала под каждый камень, припевая:
– Перышко найдись скорее! И станет моя мамочка веселее! Пёрышко найди меня, и… – скакала она на одной ноге, – я буду добра и жива! Жива, – задумалась Ил, придумывая, что там дальше, она услышала шепот камушков у себя под ногами и повторила их слова, – пока не отправлюсь под землю в Иркаллу! Пока я… ой! Пока я совсем мертвой не стану! – расхохоталась она, крепко захлопывая ладошками рот.
Ну и песенка получилась. Какая-то совсем не веселая, и чего слушать твердые бездушные камни! Что им-то может быть известно об Иркалле?
– Ну нет! Я! В Иркаллу?! У меня еще слишком мало пёрышек на алтаре!
Ил искала особенное перо, которых не видывали в Эбле больше тысячи лет. Она верила, что непременно его отыщет. Она просто знала. Знала и все. Ил снились странные сны, которые всегда сбывались, а тут еще и камни стали напевать, да песок нашептывать.
Совсем недавно, не более пары закатов тому назад, перед походом к Западу с погонщиками, Ил увидела во сне, как с неба на нее срывается вода. Ту воду старожила называли дождем. А увидеть дождь над пустыней… такое и за всю жизнь не каждому-то удается.
Ияри много раз просили предсказать, когда начнется дождь? Закатов через тысячу иль две? Но тот ни разу не ответил: не знал, а может, не хотел развеивать надежду.
Одна только Ил знала, сегодня капли окропят ее макушку.
Сегодня с неба на нее рухнет жижа.
И будет она алой, как перо, что снилось девочке.
И только жрицы знали, что алое перо – третье предзнаменование конца для всего живого.
Жаль, что Ил не знала какого цвета настоящий дождь.
– Аппа, расскажи про алую птицу! – упрашивала Ил пастуха, что неподвижно сидел, вытянув кривые ноги к огню.
Пальцы на ступнях его были скрещены, переплетены лозой, а ногти тверды, как камень.
Ил не унималась, приставая к спящему. Ей надоело разыскивать алое перо. Как только капли упадут на голову, тогда случится и перо их сна. А пока что Ил вернулась к пастухам урвать чего-нибудь съестного, да послушать аппу и его истории.
