Отель «Большая Л»

скачать книгу бесплатно


– Девочка, да от тебя глаз не оторвать!

Как я обрадовалась! Давно мечтаю услышать что-то подобное от Коса, но он все молчит. Может, трусит, а может, я ему не нравлюсь.

Тогда я еще не знала того, что знаю сейчас. Видели, как эта глава называется?

– Спасибо, – ответила я, надеясь, что вкусы отцов и сыновей совпадают.

Папа Коса спросил, всегда ли я прихожу поддержать брата. А я возьми и признайся:

– Не брата – Коса.

– Ах вот как… – протянул он.

И видно было, что он понял.

Внезапно он завопил:

– Вперед! Вперед!

Ричард жахнул по мячу, тот упал рядом с Косом, и он… Я до сих пор не понимаю, что Кос сделал. Он сам сейчас расскажет, я все равно до конца не поняла. Но это было гениально, потому что агент «Аякса» достал из кармана записную книжку и что-то застрочил.]

Я взглянул на табло. Все еще ноль – ноль. Делать им там, наверху, сегодня особо нечего. Часы отсчитывали время. Кажется, оставалось три минуты и сорок три секунды. Изабель с отцом вели задушевную беседу. Я заметил, что она чему-то обрадовалась. Ни разу я еще не разговаривал с ней так долго, как папа сейчас. Надо бы спросить, как ему это удается.

Чего бы я хотел от Изабель? Думаю, всего лишь быть с ней рядом и не краснеть. Вот просто быть рядом с ней и чувствовать такую легкость в голове, от которой хочется петь. Говорить с ней. Без опаски делиться всем, о чем я думаю. Но, похоже, на этом свете запрещено изобретать хоть что-нибудь новое. Если бы мы с Изабель были вместе, то мне, уж конечно, пришлось бы держать ее за руку, объясняться в любви и целовать. Но этого я не хочу! Я даже не знаю, люблю ли ее, потому что понятия не имею, каково это. Если для этого обязательно целоваться – спасибочки, обойдусь как-нибудь. А может, любовь – это когда хочется быть вместе всегда, не отходить друг от друга ни на шаг. Так было у мамы с папой. Просто у Изабель такое милое лицо, что хочется рассматривать его вблизи. И слушать, что она говорит. Пусть бы она рассказывала что-нибудь совсем обычное. Про бабушку с дедушкой. Неважно. Как она провела каникулы. И мы бы сидели рядышком на дюне и просеивали бы песок сквозь пальцы. Или в дождь укрывались бы под навесом. И смеялись бы шуткам друг друга.

Но я сомневаюсь, что наши желания совпадают. Наверняка Изабель хочется чего-то другого, как и всем девчонкам. Такой, как я, ей не нужен. С таким, как я, ей скучно. Со мной и вправду скучно. [А вот и нет!] Дал бы я ей послушать эту пленку? Наверняка нет. [А вот и да!]

Я очнулся от папиного крика:

– Вперед! Вперед!

Одна минута семь секунд. Мяч высокой дугой летел ко мне. Кажется, от Ричарда. Во всяком случае, сзади, с правой стороны. Их крайний защитник ринулся ко мне. Он был года на три старше и на две головы выше меня, с усами и бакенбардами – полный джентльменский набор. Я стоял ближе к месту, куда должен был приземлиться мяч, и кинулся туда. Но как завладеть мячом? Надо было повернуться и отбить его грудью, но тогда усатый догнал бы меня. Я вдруг понял, что делать. И знал, что смогу: однажды на тренировке мне это удалось. Я метнулся еще быстрее, чтобы мяч приземлился чуть позади меня. Все вышло как надо. Когда мяч находился в полуметре от земли, сзади и справа от меня, я выставил ногу назад и отбил его вправо внешней стороной бутса, так что он красивой дугой перелетел через голову противника. Я промчался мимо него, принял мяч верхней частью стопы, пнул его и побежал. Все это происходило в центре поля, так что бежать было неблизко. Я увидел, что вратарь вышел из ворот, но заколебался. Это означало, что их защитник совсем уже рядом. Я слышал, как трава шелестит у него под ногами. Вратарь вернулся в ворота, снова вышел вперед и внезапно побежал мне навстречу. Это усложнило ситуацию. Я вбежал в штрафную площадь. Что теперь? Бить слева? Справа? Парашютом?

Когда рассказываешь, выходит долго, но думаем-то мы гораздо быстрее. Так что все эти мысли действительно промелькнули у меня в голове. Если бы можно было думать о том, что произошло сегодня, и одновременно как-то фиксировать это на пленке, я бы уже давно закончил. И спокойно спал бы. Хотя нет, я бы ворочался в постели и думал о папе. Смертельно усталый, но сна – ни в одном глазу.

Тот крайний защитник – вылитый зомби! – сам помог мне с выбором. Он ухватил меня за футболку. Всего на секунду. Но все же. Клянусь, я на миг потерял равновесие! Наверно, я смог бы устоять на ногах. С трудом. Но шанс был бы упущен. И я упал. Покачиваясь, сделал еще несколько шагов и упал. Даже удержись я на ногах, зомби все равно совершил нарушение, так что какая разница? Но арбитр мог бы этого не заметить. Так что разница все-таки есть. Однако я не думаю, что все, что было дальше, случилось из-за того, что я решил упасть. Это произошло бы и если б я просто забил гол – слева, справа или парашютом, я уверен. Абсолютно уверен. Это я так, чтоб все знали.

В общем, я это сделал. Я решил упасть, и так на моем месте поступил бы каждый. Я упал как подкошенный. Так сказал бы Феликс: Кос упал как подкошенный. Это он меня научил так говорить. Я упал как подкошенный, арбитр засвистел и указал на одиннадцатиметровую отметку.

Подняв голову, я увидел, что папа и Изабель радостно выплясывают рядом с воротами и, разбрызгивая вокруг себя пиво, распевают «We are the champions»[2 - «Мы – чемпионы», песня группы Queen 1977 года.]. Все мчались к полю, а дети даже выбежали прямо на него, чтобы лучше видеть. Ричард стоял у меня за спиной. Он ободряюще кивнул мне. Это он молодец. Я положил мяч на отметку. Выпрямившись, я увидел, что Изабель снимает все мобильным. Я подмигнул ей. Если ты не герой, нужно постараться им стать. Хотя бы в глазах одного человека. Я подмигнул, и в эту секунду сосиска и пиво выскользнули у папы из рук, он схватился за грудь и согнулся вдвое. Он попытался выпрямиться. Его лицо… На нем отражалась не боль, даже не испуг. Удивление. И тут он рухнул на землю. В панике завопив «Папа!», я наобум толкнул мяч носком в сторону ворот и кинулся к отцу.

[Кос долго молчит. По-моему, я слышу, как из крана бежит вода и кто-то стучит в дверь. Или пинает стену.]

Добраться до папы я не смог. Вокруг вопили и улюлюкали, будто с неба посыпались тысячеевровые банкноты, зрители выбежали на поле и схватили меня, я отбивался, но без толку, меня подняли и, подбрасывая в воздух, потащили куда-то, и я не видел папы и кричал, чтобы меня отпустили, поставили на ноги, но мои крики были не громче писка мыши в желудке у льва, и толпа, распевая «We are the champions», уносила меня все дальше и дальше от папы, а в голове у меня только и вертелось: папа умрет… папа умрет… и он тоже умрет. Все смотрели на меня и ухохатывались, думая, что я плачу от счастья, а я и не плакал вовсе. «Косси!», «Косси!», «Косси!»…

Тут завыла сирена скорой – и через полчаса я сидел в могильной тиши больничного коридора.

С золотой медалью на шее.

По-моему, белизна больничных постелей заразна

Когда умирала мама, меня не было рядом: все решили, что лучше мне при этом не присутствовать. Да я и сам струсил. С ней был папа. И Либби. По-моему, важно, чтобы кто-нибудь ласково на тебя смотрел, когда ты умираешь. Чтобы ты видел: этот человек рад, что ты жил. Чтобы этот человек поблагодарил тебя, даже если ты промолчишь в ответ, потому что не можешь ничего сказать. Но ты это видишь. Поэтому я обязан был быть рядом с папой. Он должен был видеть меня и то, что я его любил. Люблю. Я так рад, что все-таки успел в последний момент запрыгнуть в скорую! И папа был рад, я видел. Он мне улыбнулся. И взял меня за руку. И не отпускал, пока мы не приехали в больницу.

Там с папой стали делать всякие вещи, при которых присутствовать не разрешалось. Я сидел и ждал в коридоре. В футбольной форме, в бутсах, с грязными коленями. Только там я заметил медаль у себя на шее. Понятия не имею, кто мне ее повесил. Из папиной палаты доносились тихие голоса – папы, какого-то мужчины и женщины. Потом оттуда вышла медсестра. Я хотел ее обо всем расспросить, но она только сказала:

– Скоро придет врач.

И ушла.

Тогда я стал подглядывать. Дверь палаты была приоткрыта. Папа лежал в кровати у окна, от его тела к машинам бежали провода. В носу у него была такая штука для подачи кислорода. Выглядел он жутко больным. Но еще шевелился и разговаривал с медбратом.

– Надо было надеть кепку, – сказал он. – Это все от солнца.

– Через несколько дней мы узнаем больше, – ответил медбрат.

– Несколько дней? У меня же отель!

– У вас только одно сердце. Если оно не выдержит…

Так я и знал, я сразу понял: это инфаркт!

– Но мне было больно здесь, – папа показал на середину груди, – а сердце тут, – он ткнул пальцем левее.

– Это распространенное заблуждение, – ответил медбрат.

И папа вдруг так испугался! Он побелел как мел, серьезно. Казалось, ему лет сто.

– Пожалуйста, скажите моим детям, что все будет хорошо, – попросил он медбрата.

– Могу соврать.

– Спасибо.

Медбрат скользнул взглядом по двери и увидел меня.

– Тебя же попросили подождать в коридоре, – строго сказал он.

Я быстро помахал папе, и он помахал в ответ, не поднимая руку с кровати.

Опять я сидел в коридоре. Сестры еще не пришли. А что если они опоздают?

Мне так хотелось быть с папой! Он, конечно, не при смерти, но мама тоже долго не умирала, хотя мы уже знали, что это неизбежно. Тогда хочешь не хочешь, а становишься другим человеком. Иногда мы забывали об этом, но, когда она вдруг улыбалась, мы знали: улыбаться ей осталось недолго. Вот и теперь мне было страшно. В скорой папа мне улыбался и даже шутил, но видно было, что он тоже боится. И он отчего-то выглядел ужасно усталым. По-моему, белизна больничных постелей заразна.

«У вас только одно сердце», – сказал медбрат. Лучше бы у человека были два сердца и одна ноздря, но я тут не главный.

Если папа умрет, мы останемся сиротами: ни дядей, ни теть у нас нет. Мама и папа были единственными детьми, поэтому сами родили четверых. Если папа умрет, то кроме нас самих у нас никого не останется. Вот был бы у меня старший брат!..

Так думал я в коридоре, но не успел додумать, как явились сестры. Впереди, как полагается матери, шагала Либби. Рядом, держа ее за руку, скакала Пел. За ними следовала Брик в полном боевом облачении – размалеванная, со всеми своими цепями, браслетами и пирсингом. Все это блестело и переливалось в противном свете больничных ламп. Брик надела свою самую короткую юбку.

Пел подбежала ко мне.

– Папа уже умер? – поинтересовалась она чуть ли не с надеждой в голосе.

Я спросил, где они так долго пропадали.

– Брик надо было нарядиться, – сообщила Пел.

– Да вы сдурели? – рассердился я. – Не в театре же!

– Знаешь, что мы сейчас видели? – вступила в разговор Брик. – Палату, где мама…

Не в силах продолжать, она сжала зубы и показала туда, откуда они пришли. Она имела в виду палату, где мама лежала перед смертью.

– Мама не умерла, она изменилась, – заявила Пел.

Такое она говорит часто. И верит в это. Мы с Либби не хотим ее разочаровывать, но Брик подобные заявления на дух не переносит.

– Да уж, довольно сильно изменилась, – желчно ответила она.

Под глазами у нее растеклась тушь.

Медбрат поманил нас в палату.

– А ну соберитесь! – приказала Либби. – Брик, держи себя в руках, Пел, веди себя нормально.

Папа сидел в постели. Рубашки на нем не было, грудь была вся заклеена проводами. На лице у него играла широкая улыбка. Будто уголки его рта были подвешены на рыболовные крючки, а сверху кто-то тянул за леску. Боже, как папа старался!

Пел тут же подскочила к нему и чмокнула в нос.

– Привет, сокровище! – сказал папа.

Либби поцеловала его в щеку и спросила:

– Ты как, ничего?

– Мне прописали лекарства, – ответил папа. – А в худшем случае сделают пластику. И тогда… – Он взглянул на медбрата.

– Ваш папа ведет не слишком здоровый образ жизни, – принялся объяснять тот. – Мы боимся, что у него забилась артерия. Она должна быть вот такой ширины. – Он раздвинул большой и указательный палец на сантиметр. – Но, возможно, она теперь такая. – Он почти соединил пальцы. – Кровь дальше не проходит, сердцу не хватает кислорода, и…

– Не будем о мрачном, – перебил его папа.

– Но мы вставим в забитый сосуд металлическую трубочку – стент, это называется ангиопластика, и сосуд опять станет вот таким. – Сантиметр.

– И тогда… – папа угрожающе взглянул на медбрата.

Тот глубоко вздохнул и закончил:

– И тогда все будет хорошо.

– Нужно только вставить стент, и здоров наш пациент! – продекламировал папа.

– Пап, да ты поэт! – восхитилась Либби и нервно захихикала. – Смотри, как бы твоя поэтическая жилка тоже не забилась!

Она махнула все еще стоявшей на пороге Брик: мол, скажи что-нибудь тоже. Что-нибудь ободряющее.

– Иначе придется тебе переквалифицироваться в… стентап-комика.

Никто не засмеялся, кроме Пел, – та покатилась со смеху.

– Или в его ассистента! Ассистента! – заверещала она.

Сейчас я ненавидел их, всех трех.

Я отошел к окну и отвернулся: пускай по моей спине станет ясно, как я их ненавижу.

По улице шли люди в легкой одежде и улыбались. Нельзя умирать, когда на дворе весна.

– Не сердись, Кос, – сказал папа. – Они перепугались.

Я тоже перепугался, подумал я. Но промолчал и не обернулся.

Папа спросил, кто присматривает за отелем.

– Валпют, – ответила Либби.

– О боже! – вздохнул папа. – Вам нужно позвонить в страховую компанию и объяснить…

– Погодите! – осадил его медбрат. – Сейчас лучше не говорить о делах.

Но папа сказал, что это чрезвычайно важно: мы должны позвонить в страховую компанию, все объяснить, и они пришлют временного управляющего. Он попросил Пел подать ему пиджак. Все еще икая от смеха, она послушалась. Папа вынул из кармана бумажник, и вместе с ним оттуда выпала пачка сигарет. Надо было видеть лицо медбрата! Казалось, будто у него из ушей, из носа и изо рта пошел дым, так он рассердился. Словно каждое из его ребер закурило по сигарете.