Во имя Науки! Убийства, пытки, шпионаж и многое другое

скачать книгу бесплатно

Сами похищения обычно осуществлялись по ночам. Мешочникам приходилось заодно осваивать навыки астрономов-любителей и составлять расписания времени восхода Луны и лунных фаз, чтобы определять наступление полной темноты. Сторожа, как правило, проблем не создавали. Если на кладбище и был один, его либо подкупали, либо спаивали до бесчувствия. Затем грабители тихо пробирались к свежей могиле, обезвреживали все ловушки, если таковые были, запоминали узоры из веточек или ракушек и начинали копать своими бесшумными деревянными лопатами.

Банда редко извлекала гроб целиком – слишком много работы. Обычно они откапывали только головную часть, затем поддевали крышку ломом и, используя вес наваленной сверху земли, ломали доски. Под мышки трупа продевали веревку и вытаскивали добычу. Часто затем уродовали лицо, чтобы покойника было невозможно опознать. Перед уходом они снимали с трупа саван и все украшения, оставляя их в могиле, поскольку кража золота или одежды считалась преступлением, караемым смертной казнью. Профессионалы могли опустошить могилу за пятнадцать минут и были настоящими Пикассо в восстановлении облика нетронутого захоронения. Не раз одна шайка, проникнув на кладбище и раскопав захоронение, натыкалась на уже пустую могилу – результат работы более оперативных конкурентов[15 - Людям, которые умирали летом, в этом смысле везло больше, потому что в жаркое время трупы быстро разлагаются. Следовательно, от них меньше пользы анатомам, которые часто просто не работали в летние месяцы. Смерть зимой почти всегда влекла за собой похищение тела. В особо морозные дни, когда трупы оставались окоченевшими, похитителям даже не приходилось их прятать. Они просто усаживали их в карету, как пассажиров, и подвозили прямо к заднему крыльцу дома анатома. В иных случаях тела закутывали в тряпки или в мешки или даже перевозили в бочках с надписями «свинина» или «говядина». Возможно, это поясняет строчку в стишке, который я приведу позже в этой главе. (Прим. авт.)].

(У похитителей трупов были и другие хитрые способы зарабатывания денег. Некоторые, не желая утруждать себя возней с могилами, прибегали к мошенничеству. Они приходили в богадельню или больницу, выбирали труп и начинали рыдать и рвать на себе одежды, изображая горе по поводу усопших горячо любимых «дядюшки» или «двоюродной бабушки». Был и другой вариант. Некоторые шайки продавали труп анатому, а потом, примерно через час, пока тот не начал вскрытие, в дверь стучался их сообщник, представлялся родственником покойного и требовал труп обратно, угрожая в ином случае заявить в полицию. После этого вся шайка отправлялась к другому анатому и продавала труп вторично. Одна компания поступила еще более нагло: они запрятали в мешок своего совершенно живого подельника и продали его анатому. Видимо, они полагали, что анатом оставит мешок в покое до утра, а у их приятеля будет время выбраться, обчистить дом и ускользнуть незамеченным. План рухнул, потому что анатом заметил, что «труп» вполне жив.)

Во времена Хантера бандиты получали примерно по два фунта за труп взрослого. Крестьянин такую сумму зарабатывал за целый сезон. Трупы «мелких» (детей) стоили немного дороже[16 - Анатомы препарировали трупы детей и младенцев при любом удобном случае, отчасти потому, что стремились выяснить, как протекает процесс роста и развития организма. Это была популярнейшая научная тема в те времена. С практической точки зрения младенцы лучше годились для учебных целей. Для изучения расположения нервов и кровеносных сосудов анатомы закачивали окрашенный воск или ртуть в тело, порой просто вдувая через трубки. Намного легче накачать жидкостью маленькое детское тельце, чем тело взрослого человека.Кстати говоря, анатомы препарировали трупы в строгом порядке, который определялся тем, как быстро разлагаются те или иные органы. Первым делом занимались брюшной полостью, поскольку органы, расположенные там, быстро приходят в негодность. Затем наступало время для сердца и легких (которые зачастую были черными от закопченного лондонского воздуха). Мышцы разлагаются медленнее, поэтому с ними можно было подождать. В последнюю очередь занимались костями. Порой анатомы скрепляли их проволокой, собирая полный скелет. Несмотря на спешку работы с быстро разлагающимися тканями, прозекторские комнаты сильно воняли гниющей плотью, как и сами анатомы. Чтобы учащиеся не отвлекались от занятий, руководство медицинских школ часто запрещало студентам хирургических отделений заводить семьи, но, с учетом того, где они проводили большую часть времени, можно усомниться, так ли уж нужен был этот запрет. (Прим. авт.)]. За редкие экземпляры (например, беременные женщины на последних месяцах) цена могла подниматься до 20 фунтов (нынешние 2500 долларов). Некий предприимчивый гробокопатель как-то за одну ночь выручил 100 фунтов.

Работа, конечно, была очень соблазнительной, но и довольно опасной. Будучи пойманными, гробокопатели рисковали попасть за решетку или отправиться в колонии[17 - Просто для пояснения некоторых юридических тонкостей: владение мертвецом не являлось преступлением. Технически трупы никому не принадлежали, они не считались собственностью. Но гробокопатели могли быть привлечены к ответственности за осквернение могил. Это было противозаконно. И еще раз: кража одежды или украшений с трупа однозначно считалась преступлением, которое нередко каралось смертной казнью. (Прим. авт.)]. И если полиция предпочитала отводить взгляд, то народ – нет. Расхитителей могил регулярно отстреливали, избивали металлическими прутьями. Одна ватага, проявив своеобразное чувство юмора, попыталась закопать заживо одного такого грабителя в могилу, которую он только что вскрыл. Некоторые анатомы выступали в роли крестных отцов по отношению к своим поставщикам, заботились о наиболее надежных из них, даже выкупали из тюрьмы или оказывали финансовую помощь семьям тех, кто отбывал срок. Но если анатомы пытались их обмануть или купить труп у конкурирующей группы, оскорбленные могли не задумываясь вломиться в лабораторию и искромсать «рабочий материал» так, что он становился непригодным для исследований. Это была откровенная мафиозная тактика. У тебя там хорошенький трупик. Будет жаль, если с ним что-то случится.

Впрочем, Хантер редко ссорился с поставщиками трупов, в основном потому, что не мог себе этого позволить. От них зависели все его исследования. Ближе к концу жизни он посчитал, что за десяток лет работы с братом он препарировал или наблюдал за препарированием примерно двух тысяч трупов – по одному телу каждые два дня.

Учитывая, что почти все тела были крадеными – иногда самим Хантером, – это уже достаточно плохо. Но месяц за месяцем, труп за трупом у него сформировалась такая нравственная мозоль, что в глазах ученого эти некогда живые существа превратились попросту в мешки с костями. Самый, вероятно, постыдный эпизод в его жизни связан с ирландским великаном Чарльзом Берном.

Берн был очень высоким – 254 см, как сообщали таблоиды. Говорили, что он может прикурить трубку от уличного газового фонаря, даже не вставая на цыпочки. Ученые того времени объясняли фантастический рост тем, что его родители занимались сексом на стоге сена. Современные врачи полагают, что причина – в гипофизе, который выделяет излишек гормона роста. Берн зарабатывал на жизнь, выступая на сельских ярмарках в Ирландии и Англии. Он носил огромные манжеты с оборками и треугольную шляпу размером с приличный парус. Однажды его удостоил аудиенции король Георг. Джон Хантер, как только увидел Берна, сразу же загорелся идеей препарировать его тело.

Ради этого он однажды встретился с Берном в Лондоне и предложил выкупить его будущий труп. Хантер полагал, что тем самым оказывает честь. Кому не захочется быть препарированным всемирно известным анатомом? (Не будучи ханжой, Хантер позже распорядился, чтобы ассистенты вскрыли его собственное тело после смерти.) Но в своей одержимости Хантер упустил из виду тот факт, что большинство людей считали препарирование трупов крайне мерзким делом. Берна просто передернуло от такого предложения. Послав Хантера подальше, гигант собрал друзей и взял с них клятву, что после его смерти тело утопят в море, чтобы оно не попало в лапы анатомов.

К несчастью для Берна, смерть настигла его раньше, чем он надеялся. Гипертрофированный гипофиз может стать причиной артрита и сильных головных болей. Говорили, что он начал много пить, чтобы заглушить боль. (Хантер узнал об этом от шпиона, которого нанял следить за гигантом, перемещающимся от одного паба к другому.) Чтобы дойти до невменяемого состояния, такому здоровяку, вероятно, требовалось огромное количество спиртного, и печень в конце концов не выдержала. В июне 1783 года он упился до смерти. Ему было всего двадцать два года.

Как сообщала одна газета, анатомы вились у дома Берна, «как гренландские гарпунеры вокруг гигантского кита». Друзья Берна заказали гроб размером со шхуну и, вспомнив, что друг при жизни любил себя показывать, выставили покойника на всеобщее обозрение и стали продавать билеты. Но, верные своему слову, тело никуда не отдали. Собрав за четыре дня кое-какую выручку, они вместе с сотрудником похоронной конторы отправились в долгий путь протяженностью семьдесят пять миль, к морю, чтобы исполнить последнюю волю покойного.

К сожалению, у траурной процессии оказалось больше добрых намерений, чем здравого смысла. Тащить огромный гроб в июньскую жару было тяжкой, утомительной работой, поэтому добрые ирландцы каждые четыре мили останавливались, чтобы освежиться элем и помянуть друга. Будучи ответственными людьми, они всегда старались затащить гроб с собой в таверну, чтобы не упускать его из виду. Но в одной таверне дверь оказалась слишком узкой для похоронных дрог Берна, и они приняли предложение сотрудника конторы и отвезли их в ближайший амбар. В конце концов кочующие поминки оказались на морском побережье у Кентербери. Там приятели наняли большую лодку и выгребли в море. Потом столкнули гроб ирландского гиганта за борт и проследили, как он скрылся в пучине.

Тем временем тело ирландского гиганта оказалось в Лондоне. Прежде чем траурная процессия отправилась в путь, шпион Хантера нашел этого сотрудника погребальной конторы и предложил взятку в 50 фунтов за содействие. Тот, почуяв отчаянное положение клиента, постепенно поднял ставку до 500 фунтов (50 000 долларов на сегодняшний день). Хантер не мог себе позволить такой суммы, но страсть затмила разум, и он согласился. По пути сотрудник похоронной конторы заманил друзей Берна в таверну с узкой дверью, в которую, как он знал, гроб не войдет, а перед этим подкупил хозяина ближайшего сенного амбара, где спрятались его приятели с инструментами. Пока друзья Берна пировали, подельники похитителя вскрыли гроб, спрятали тело гиганта в куче сена, положили вместо него точно отмеренное по весу количество булыжников и вернули крышку на место. Впоследствии гроб отправился в одном направлении, а тело – в противоположном. Рано утром следующего дня Хантер уже втаскивал гиганта через заднюю дверь в свой дом.

Может показаться странным, но он не стал препарировать Берна. В ином случае своим натренированным глазом он наверняка бы заметил гипертрофированный гипофиз и попытался связать это с гигантизмом; такую связь установили только в следующем веке[18 - Знаменитый нейрохирург Харви Кушинг в 1909 году вскрыл череп Ирландского гиганта и обнаружил явное свидетельство опухоли. Он обратил внимание на увеличенные размеры sella turcica – седловидного углубления в основании черепа, в котором находится гипофиз. Это характерный признак гигантизма, которым отличался Берн. (Прим. авт.)]. Но Хантер очень боялся друзей Берна и отказался от своего первоначального плана. Вместо этого он решил выварить труп, чтобы сохранить скелет. Для этого он использовал огромный медный котел. Снимая пену и жир, как из наваристого супа, он извлекал кости гиганта. Позже Хантер открыл в Лондоне музей анатомических диковин (один автор назвал его «Музеем человеческих страданий имени Хантера»), центральным экспонатом которого стал скелет высотой семь футов и семь дюймов. Вопреки воле гиганта, он представлен в экспозиции и по сей день.

Хантер оставил после себя противоречивое наследие. С одной стороны, никто не спорит, что он был одним из величайших ученых своего времени, сделавшим десятки открытий о том, как работает человеческий организм. Помимо конкретных находок он также привнес новый дух в медицину, вытаскивая ее из царства кровопускания и клизм с табачным дымом и настаивая на важности наблюдений и экспериментов, – большой шаг в направлении научной респектабельности. Он также вдохновил своим примером множество выдающихся медиков (достаточно назвать хотя бы Эдварда Дженнера и Джеймса Паркинсона); после его смерти в 1793 году молодежь буквально хлынула в медицинские учебные заведения.

Тем не менее отсутствие этических принципов существенно подорвало репутацию Хантера. Осуждать ученых прошлого за то, что они не соответствуют нашим современным нравственным нормам, несправедливо, но даже в те времена были люди, которые презирали Хантера. Одним махом ему удалось нажить себе врагов и среди медиков-аристократов, которые испытывали отвращение к его тесным контактам с гробокопателями, и среди простого народа, возмущенного тем, что он использует людей как мясо для своих научных экспериментов. Даже коллеги-анатомы побледнели, когда узнали, что Хантер украл тело Чарльза Берна. Он являет собой классический пример человека, оправдывающего свои грехи пользой, которую принесли его действия, словно этика – не более чем нравственная калькуляция, при которой добрые дела отменяют плохие.

Но худшее еще было впереди. Хантер более чем кто-либо превратил разграбления могил из дерзких выходок пьяных студентов в бизнес, и количество трупов, которые он купил, деформировало рынок сбыта. Резкий рост числа студентов медицинских заведений стал причиной повышения спроса на анатомические материалы. Если в 1780-е годы за труп в среднем платили 2 фунта, то в 1810-е годы в отдельных местах цена доходила до 16 фунтов (почти 1000 долларов) – это сопоставимо с пятилетней заработной платой среднего рабочего. Надо признать, Хантер не был чудовищем. Сколь бы гибкой ни была его совесть, она у него была. Но чем выше росли цены на трупы, тем больше людей, не испытывавших вообще никаких угрызений совести, испытывали искушение вступить в игру. Людей, подобных Берку и Хейру.

Уильяму Берку не давали покоя воспоминания об удушении старика подушкой. Он начал пить виски по вечерам, чтобы заснуть. Бутылка для подкрепления всегда стояла у него рядом с кроватью. Уильям Хейр особо не переживал. Старику все равно суждено было умереть, так чего париться? Впрочем, учитывая обстоятельства, ни один из них от полученных денег не отказался. Берк, которому в это время шел четвертый десяток, вырос в нищете в Ирландии и в молодые годы стал отцом. Со временем он перебрался в Шотландию, чтобы помогать семье, и хватался за любую малоперспективную работу – рыл каналы, служил в армии, работал в пекарне. Жена, оставшаяся дома, в конце концов перестала отвечать на его письма, и он в Эдинбурге сошелся с другой женщиной. О прошлом Хейра известно еще меньше. Предположительно, он был моложе Берка и, вероятно, тоже приехал из Ирландии. Если Берк был круглолицым и внешне привлекательным, то у Хейра были узкие глаза и тот жадный и голодный взгляд, о котором предостерегал Шекспир. В течение нескольких лет Хейр помогал своей жене Маргарет держать пансион, но они едва сводили концы с концами. Берк, работавший сапожником, тоже бедствовал. Когда он в очередной раз оказался на мели, Хейру не составило большого труда уговорить приятеля на второе убийство. Испытывал он угрызения совести или нет – неизвестно.

Весьма недостоверное изображение убийства, совершаемого Берком и Хейром. Большинство своих жертв они спаивали до потери сознания, а потом убивали – но не душили за горло, а усаживались им на грудь и зажимали рот и ноздри. Этот способ убийства получил название «беркинг» (гравюра Роберта Сеймура).

В середине февраля 1828 года в пансионе сняла комнату пожилая женщина по имени Абигейл Симпсон. Парочка напоила даму до рвоты, однако продолжала потчевать ее портером и виски, пока та не отключилась. Честно говоря, в этот момент она и сама могла умереть от алкогольного отравления, но Хейр для верности уселся ей на грудь, а Берк зажал ей рот и нос и держал так, пока она не перестала подавать признаки жизни. Тело Симпсон вполне могло стоить около 10 фунтов, и Берк, хотя и принял изрядную дозу спиртного тем вечером, заснул гораздо легче.

Вскоре все стало намного проще. Как выразился однажды Берк, «нас так же могли повесить за овцу или ягненка», и на протяжении ближайших десяти месяцев они придушили еще четырнадцать человек. Эта серия убийств является одной из крупнейших в истории. Они убили пожилую женщину и ее умственно отсталого внука. Они убили еще одну пожилую женщину с единственным зубом во рту, а затем и ее дочь, которая, как сообщили, отправилась на ее поиски. У двух жертв они даже не потрудились узнать имена. Поначалу парочка просто поджидала подходящих кандидатов, которые заселялись в пансион, но потом им стало невтерпеж, и они начали заманивать людей. Берк, разговорчивый мужчина с приветливым лицом, обычно появлялся ранним утром у винных лавок, высматривал несчастных алкоголиков, крайне нуждающихся в опохмелке. Затем входил к ним в доверие и приглашал в пансион Хейра, где обещал дать выпить и покормить горячей пищей. Когда жертва обмана отключалась, оба Уильяма приступали к действиям. Берк вспоминал, что у жертв с приближением смерти «начинались судороги и громкое бурчание в животе». Все тела затем переправляли к анатому Роберту Ноксу.

Пресловутый доктор Роберт Нокс, «покупатель мяса» у Берка и Хейра (с разрешения Wellcome Trust).

Нокс был одаренным ученым, пусть и не таким блестящим, как Джон Хантер, но гораздо более изысканным. Он читал лекции в солидных костюмах и рубашках, отделанных кружевами, а пальцы, хотя и с красными пятнами, были унизаны бриллиантовыми перстнями. У него была сходная с Хантером жажда к человеческой плоти. В Эдинбурге, где ежегодно появлялись сотни новых студентов медицинских училищ, ему приходилось выдерживать суровую конкуренцию в приобретении анатомического материала. В такой обстановке было совершенно естественно покупать покойников у кого угодно. Про эту троицу позже даже сочинили стишок: “Burke’s the butcher, Hare’s the thief / And Knox the boy who buys the beef”[19 - «Берк – мясник, Хейр – вор, а Нокс – покупатель мяса». (Прим. ред.)]. Можно с уверенностью сказать, что у помощников Нокса были свои подозрения относительно Берка и Хейра. Один даже попробовал выяснить у Берка, откуда у него взялся очередной труп. (Берк парировал: «Будешь допрашивать, где и как я достал предмет, расскажу доктору [Ноксу]!» Помощник заткнулся.) Даже если помощник проинформировал Нокса, тот ничего не стал предпринимать. Любой опытный анатом мог заметить следы удушения на телах, которые доставляли Берк и Хейр: налитые кровью глаза, покраснение лица, характерные струйки крови изо рта. Но сохранившаяся в целости подъязычная кость давала Ноксу возможность правдоподобного отрицания очевидного. В любом случае от большинства жертв разило спиртным, и, к сожалению, были нередки случаи, когда алкоголики умирали, захлебнувшись своими рвотными массами. Короче, Нокс закрывал свой единственный глаз на любые признаки проблемы, не желая портить отношения с такими надежными поставщиками и прерывать свои исследования.

Чем больше «мяса» покупал Нокс, тем более безрассудно вели себя Берк и Хейр. Однажды Берк заметил, как два полисмена приставали к пьяной женщине, и великодушно предложил сопроводить ее до дома. Но вместо этого отвел ее в пансион Хейра и придушил. Самое дерзкое убийство связано с дурачком Джеми, всеми любимым «городским сумасшедшим», ходившим по улицам босиком; его все знали в лицо. Парочка все равно его прикончила и притащила Ноксу. Но вместо того чтобы сжечь одежду Джеми, как они поступали со всеми жертвами, они решили раздать ее своим приятелям. Бывшие владельцы впоследствии опознали некоторые предметы и весьма озадачились. Когда Нокс с помощниками собрался препарировать тело Джеми, один узнал его лицо и задохнулся от ужаса. Нокс поджал губы и распорядился начинать работать.

Подобные опасные звоночки только придавали смелости Берку и Хейру. Кульминацией серии стал план тройного убийства накануне Хеллоуина 1828 года. На этот раз гости – молодая пара Энн и Джеймс Грей и миниатюрная, лет сорока ирландка по имени Маргарет Дохерти – остановились не у Хейра, а в доме Берка и его гражданской жены. (Берк выловил Дохерти в продуктовом магазине, сказав, что его фамилия тоже Дохерти.) Стремясь избавиться в первую очередь от ирландки, Берк под некоторыми благовидными предлогами отправил Энн и Джеймса из дома. Затем появился Хейр. Как обычно, сначала предложили женщине выпить; изображая ностальгию по родине, они упросили ее спеть несколько ирландских песенок. Дальше началось совершенно незапланированное. Около 11 часов вечера между Берком и Хейром вспыхнула ожесточенная ссора, и Берк принялся душить своего младшего партнера. Дохерти закричала: «Убивают, убивают!» – и сосед с верхнего этажа стал звать полицию. Впрочем, это был Хеллоуин – ночь, полная всяческих выходок, и у полиции хватало других забот. На крики никто не появился. Когда Берк и Хейр наконец отцепились друг от друга, их неутоленная ярость обратилась на Дохерти, которую немедленно придушили. Потом стащили с нее красное платье и спрятали тело под соломой в ногах кровати.

Удивительно, но на следующее утро Берк впустил в дом Энн и Джеймса, вероятно, имея в мыслях убить также и их. Но его поведение вызвало подозрения у Энн – героини всей этой истории. Берк несколько раз как бы неловко расплескал виски, стараясь замаскировать запах, а когда Энн предложила свою помощь по уборке дома, он отказался. Она также обратила внимание, что он всячески старается не подпустить ее к изножью кровати, заваленному охапкой соломы.

Вечером 1 ноября, в День Всех Святых, Энн оказалась одна в доме и тут же направилась к охапке соломы. Она полагала, что Берк и Хейр в Хеллоуин совершили какую-то кражу, а добычу спрятали под соломой. Вместо этого она наткнулась на руку, а затем – на обнаженное женское тело с запекшейся кровью на губах. Энн схватила мужа, они бросились бежать, но в дверях встретились с гражданской женой Берка, Элен. Та предложила деньги за молчание, но Энн и Джеймс оттолкнули ее и побежали в полицию[20 - Энн Грей совершила геройский поступок, но эта история с печальным концом. Ее муж Джеймс умер через несколько месяцев после их столкновения с Берком и Хейром, и, как это происходило со многими вдовами в те времена, Энн осталась практически без средств к существованию. (Прим. авт.)].

Надо сказать, полиция быстро сообразила, что это отнюдь не элементарный случай. Да, было мертвое тело, но Берк и Хейр всегда могли заявить, что Дохерти выпила лишнего и сама задохнулась. Применив различные уловки, полицейские оценили личности обоих подозреваемых, решили, что Хейр менее щепетилен, и предложили ему сделку со следствием. Это сработало безупречно. Хейр выступил свидетелем обвинения, дал показания против Берка и в итоге вообще избежал наказания.

Суд над Берком начался в конце декабря. Заседание продлилось двадцать четыре часа кряду и завершилось вынесением очевидного смертного приговора. Судья приговорил Берка к повешению. А Хейр вышел из зала суда свободным человеком, хотя и замаскированным, потому что на улице его ждала толпа, жаждущая мести. Он бежал, как его тезка из мира животных[21 - Его фамилия по-английски пишется Hare, что в переводе означает «заяц». (Прим. перев.)], в нескольких городах оказывался на волосок от гибели, в конце концов покинул Шотландию и исчез. Его последующие годы покрыты таким же туманом, как и предыдущие.

Берка повесили через месяц, дождливым утром. Смерть сама по себе была непримечательной, хотя во всех окнах домов, окружающих тюрьму, виднелись любопытствующие лица. В причудливом повороте судьбы тело передали злейшему конкуренту Роберта Нокса для препарирования и выставления в музее. Конкурент не побоялся окунуть перо в кровь из черепа Берка и вывести на табличке: «Это написано кровью У. Берка, повешенного в Эдинбурге 28 янв. 1829».

Нокса тоже могли бы привлечь к ответственности, но прямых доказательств не было. Он просто мог заявить, что ничего не знал. Тем не менее группа жителей Эдинбурга создала его чучело («лысая голова и все такое», как записал один современник). Но чучело не сожгли, а демонстративно придушили.

Возмущение убийствами, совершенными Берком и Хейром (равно как и несколькими аналогичными убийствами в Лондоне), в конце концов вынудило британские власти как-то отреагировать на дефицит покойников, доступных для анатомических исследований. Например, был подготовлен указ о передаче анатомам невостребованных трупов из домов призрения и богаделен – тех, на которые не заявляли претензий члены семьи или друзья покойного. Это не только увеличивало количество тел, доступных для использования в учебном процессе или для исследований, это подрывало черный рынок и давало возможность ученым порвать связи с ворами, бандитами и гробокопателями.

При всей благопристойности подобного решения использование невостребованных покойников не снимало этических проблем. Бедноту в особенности возмущал этот план, поскольку именно этот слой общества оказывался основным поставщиком трупов. Действительно, в богадельни не попадают состоятельные люди из хороших семей.

Проявив полное бесчувствие к этим переживаниям, один политик заявил, что, предоставляя трупы для научных исследований, беднота может хотя бы так послужить обществу. В конце концов, нельзя забывать, какое количество продуктов питания и медицинской помощи они получают за общественные деньги на протяжении своей жизни. (Его политический конкурент заметил, что поддерживает также анатомирование тех, кто высасывает все соки из общества, и предложил начать с королевской семьи.) Некоторые сторонники закона проявили больше сострадания, подчеркивая, что, несмотря на социальную несправедливость в отношении поставок анатомического материала, повышение качества подготовки врачей принесет беднякам больше пользы, чем другим социальным группам. Богатые могут себе позволить опытных, высококвалифицированных врачей и хирургов, в то время как бедняки вынуждены пользоваться услугами начинающих врачей, которые могут путаться и делать ошибки. Следовательно, пусть лучше они ошибаются, имея дело с трупами бедняков, чем с живыми людьми. Иными словами, разрешение препарировать невостребованные тела является меньшим из двух зол и сокращает страдания бедноты в целом.

В итоге подобные аргументы возобладали, и в 1832 году Парламент принял Анатомический акт. Билль снял напряженность в Британском королевстве, но никак не повлиял на Соединенные Штаты, где анатомы всегда вызывали возмущение и регулярно случались «анатомические бунты». Однажды в центре громкого пикантного скандала оказалось даже анатомическое отделение медицинского факультета широко известного Гарвардского университета. Пропал один из его знаменитых выпускников, а нашелся там, где ему никак не полагалось быть, – в лаборатории одного профессора, разделанным на части умелой рукой.

4. Убийство: профессор и уборщик

Есть легенда, что первый в Америке бунт против анатомов начался из-за глупой шутки. Одним апрельским днем 1788 года студент-медик занимался препарированием тела женщины в анатомической лаборатории Главной больницы Нью-Йорка. Внезапно он почувствовал, что за ним следят. Оказывается, за окном собралась стайка уличных мальчишек, которые разинув рты во все глаза смотрели на настоящего покойника.

Это не понравилось студенту, который хотел спокойно поработать. Рассказывали, что он, желая отпугнуть мальчишек, схватил руку трупа и замахнулся в их сторону. У-ху! А затем выкрикнул: «Это рука твоей матери! Я только что ее откопал!»

Ха-ха. К сожалению, один из мальчишек действительно только что потерял мать. Разревевшись, он побежал домой к отцу. Тот, в свою очередь, схватил лопату и поспешил к могиле покойной жены. Нашел он там ровно то, что искал, – опустошенную могилу – и пришел в ярость.

Он был не один такой. Похищение тел всегда касалось больше бедных, чем богатых. Состоятельная публика могла себе позволить защиту от грабителей, например, могильные сейфы – металлическую клетку, в которую ставился гроб, чтобы его нельзя было вскрыть. Богатые для сохранения покоя своих усопших также могли нанять охрану могилы на одну-две недели, после которых обычно наступает такое разложение тканей, что покойник не годится для анатомирования. Беднякам такая роскошь была недоступна. В Соединенных Штатах от потрошителей могил особенно сильно страдали отдельные группы населения: американские индейцы, чернокожие – как рабы, так и свободные граждане, а также иммигранты из Германии и Ирландии. Так что, когда отец мальчика вернулся с кладбища и призвал идти штурмовать Главную больницу Нью-Йорка, он сразу же нашел множество разгневанных сторонников.

Когда толпа численностью в несколько сотен человек оказалась перед зданием больницы, врачи и анатомы стали в панике разбегаться. Один скрылся через дымоход. Мятежники ворвались внутрь, стали ломать и курочить медицинское оборудование, сожгли анатомические образцы и перезахоронили несколько тел в различной степени разложения.

Впрочем, разгром больницы не остудил пыл мятежников. На следующий день, значительно прибавив в численности, толпа двинулась к зданию другого медицинского учреждения, в Колумбийском университете. Сам Александр Гамильтон вышел на крыльцо, пытаясь остановить возмущенную публику. Мэр Нью-Йорка спрятал нескольких медиков в здании тюрьмы – ради их безопасности. Это не обескуражило людей. К тому времени уже собралась пятитысячная толпа. Люди начали бить стекла, ломать ограждения. Послышались громкие выкрики: «Отдай нам врачей!» Ближе к вечеру перепуганный мэр решил вызвать вооруженное подкрепление. Одновременно он призвал местных известных политических деятелей выступить за восстановление порядка.

Напряженная обстановка могла бы, наверное, разрешиться мирно, если бы не последовавшие события. Среди политиков, откликнувшихся на призыв, был, в частности, Джон Джей, в будущем – первый председатель Верховного суда США и губернатор штата Нью-Йорк. Но его увещевания не принесли пользы. Что может знать такой аристократ о горе тех, у кого разграблены могилы родных и близких? Кто-то швырнул в него камень и разбил голову.

Среди выступавших был и барон фон Штойбен, армейский генерал и один из героев Войны за независимость. Он тоже получил удар кирпичом в голову. Говорят, фон Штойбен пошатнулся, залитый кровью, и призвал мэра распорядиться открыть огонь.

В принципе, это не было приказом. Но солдаты уже были перепуганы, и второй раз повторять не пришлось. Услышав, как генерал крикнул «огонь», они вскинули винтовки и принялись стрелять в толпу. Оценки разнятся, но к тому моменту, как дым рассеялся, на мостовой лежало примерно двадцать убитых. Мятеж начался с одного трупа, а закончился множеством.

При этом Нью-Йорк вряд ли можно назвать исключением. До начала гражданской войны в Америке произошло как минимум семнадцать анатомических бунтов – в Бостоне и Нью-Хейвене, Балтиморе и Филадельфии, в Кливленде и Сент-Луисе. Да, от гробокопателей в основном страдали представители бедноты, но доставалось и богатым. В Огайо, например, выкопали тело сенатора Джона Скотта Гаррисона – сына 9-го президента Уильяма Генри Гаррисона и отца 23-го президента Бенджамина Гаррисона. С тела уже сняли одежду и уложили на анатомический стол, но в последнюю минуту успели примчаться члены семьи и спасти покойника[22 - Даже Авраам Линкольн едва не стал жертвой похитителей останков, хотя и не в анатомических целях. Вечером в день выборов 1876 года (момент выбрали не случайно, потому что всеобщее внимание было приковано к результатам) несколько грабителей проникли в склеп Эйба, чтобы выкрасть кости и потребовать за них выкуп. Помимо денег, они также надеялись, что кости помогут вызволить из тюрьмы их приятеля, опытного фальшивомонетчика. К несчастью для злоумышленников, Секретная служба внедрила в их ряды шпиона, и заговор провалился. (Прим. авт.)].

Постепенно большинство американских штатов подписали анатомические акты (они же «Билли о костях»), составленные по образцу акта, принятого в 1832 году в Великобритании. Эти законы давали медицинским учебным заведениям право на невостребованные тела умерших в больницах и приютах. Но и в Америке они вызвали такие же этические проблемы, как и по другую сторону Атлантики. Более того, скоро выяснилось, что использование невостребованных покойников сомнительно не только с этической, но и с научной точки зрения. Как ни дико это звучит, но доходы человека могут оказывать влияние на его анатомию.

Различия проявляются на гормональном уровне. Разумеется, среди бедняков можно обнаружить множество индивидуальных отличий, но в самом широком смысле бедные люди страдают от хронического стресса в большей степени, чем представители среднего и высшего класса. Причины очевидны. У пораженных бедностью слоев населения больше проблем со здоровьем и меньше возможностей их решать. К тому же они живут в более грязных условиях, а в 1800-е годы многие из них не имели жилища и регулярно голодали. Организм реагирует на такие стрессовые условия выработкой адреналина и других гормонов, а хронический стресс сказывается на размере и форме желез, которые вырабатывают эти гормоны. Некоторые железы, словно хорошо натренированные мышцы, увеличиваются в размерах. Другие, наоборот, истощаются и усыхают. А поскольку в те времена анатомические исследования проводили только на бедняках, врачи, изучавшие по ним строение организма, получали искаженное представление о том, как должны выглядеть нормальные железы. Это была систематическая научная ошибка.

Проблема представляла не просто научный интерес. Она имела реальные, опасные для жизни последствия.

В 1800-е годы множество младенцев стало умирать от того, что мы сейчас называем СДВС – синдром внезапной детской смерти. Естественно, врачи хотели выяснить причину, поэтому стали проводить аутопсию детей, умерших от СДВС. Они обратили внимание, что у большинства таких детей была чрезмерно увеличена одна конкретная железа – тимус, или вилочковая железа, расположенная в грудной клетке. На самом деле она была нормального размера и только казалась увеличенной по сравнению с вялой вилочковой железой, которую врачи обычно обнаруживали у детей из бедных семей. Эти младенцы часто умирали от хронических и стрессовых недомоганий, таких как диарея или истощение. Младенцы, умершие от СДВС, умирали внезапно, по определению, раньше, чем диарея или истощение могли негативно подействовать на железы. В результате их тимус оставался в нормальных размерах.

Патологоанатомы, не подозревая об этом, начали объяснять причину СДВС гипертрофией вилочковой железы, что, по их мнению, приводило к сдавливанию трахеи и остановке дыхания. В начале 1900-х годов врачи стали использовать радиоактивное облучение, чтобы сократить размер этой железы. Многие тысячи младенцев получали ожоги, истощенные железы и позже – раковые заболевания, что привело, по некоторым оценкам, к десятку тысяч преждевременных смертей. Яркий пример того, как неэтичный научный подход может привести к опасным научным выводам.

Со временем добровольное пожертвование тел устранило необходимость использования невостребованных трупов. В 1832 году философ Джереми Бентам, основатель современного утилитаризма, стал первым человеком, завещавшим свое тело науке – отчасти для того, чтобы смягчить негативное отношение к работе анатомов. В то время его добродетель убедила не многих, но к середине 1900-х годов мир осознал идею Бентама. Сегодня большинство препарируемых в медицинских заведениях трупов – добровольные пожертвования.

Но медицинские учебные заведения все равно испытывают трудности с получением анатомического материала. В 2016 году был проведен анализ, который показал, что в мединститутах Нью-Йорка не хватало трех десятков тел из восьмисот, которые требовались для обучения новых врачей. Дефицит – 5 процентов. В других штатах дефицит достигал 40 процентов. В таких странах, как Бразилия, Индия и Бангладеш, ситуация еще хуже. Население Нигерии составляет около 200 миллионов человек, но некоторые медучреждения в виде пожертвований не получают ничего. Стремясь нажиться на дефиците, современные гробокопатели продолжают извлекать погребенные тела или воруют их с погребальных костров, чтобы продавать на «красном рынке»[23 - Подробнее об этом вы можете прочитать в книге Скотта Карни «Красный рынок» (Карни С. Красный рынок. Как устроена торговля всем, из чего состоит человек. М.: Бомбора, 2021). (Прим. ред.)].

И в дело идут не только целые трупы. Как угонщики автомобилей разбирают машины на запчасти, так и похитители трупов могут заработать большие деньги – до 200 000 долларов, – расчленяя тела и продавая органы по отдельности: зубы, барабанные перепонки, роговицу, сухожилия, даже мочевой пузырь и кожу. Зачастую семьи усопших не подозревают об этом; некоторые привозили тела своих родных и близких после гражданской панихиды домой и обнаруживали, что кости заменены ПВХ-трубками. (По крайней мере, они получали тела целыми. В 2004 году один сотрудник похоронного бюро из Статен-Айленд попался на продаже трупов по 30 000 долларов представителям армии США: армейцы надевали на покойников бронированную обувь и опускали их на сухопутные мины, чтобы проверить надежность защиты.) Разумеется, международные законы, регулирующие трансплантацию органов (легких, печени, почек), очень строгие и не допускают такого рода трафик. Но в остальных случаях, как выразился один профессор анатомии, «мы с большим вниманием относимся к [импорту] овощей и фруктов, чем человеческих органов». И хотя у бедняков по-прежнему больше шансов после смерти быть разобранными на детали, в 2004 году такого не избежал Алистер Кук, ведущий многолетнего драматического телесериала Masterpiece Theatre («Театральные шедевры»).

Если все сказанное про анатомию как науку оскорбляет ваши чувства, поверьте, вы не одиноки. Сами анатомы продолжают дискутировать об этичности различных действий, и даже в тех случаях, когда наука приносит реальную пользу – например, методы патологоанатомии применяют для поимки преступников, совершивших убийства, – все эти исследования все равно имеют какой-то жутковатый подтекст. Во многом зарождение судебной анатомии связано с одним кошмарным случаем, произошедшим в Гарвардской медицинской школе в 1849 году. Можно сказать, это было противостоянием между прошлым и будущим анатомии. Многие лучшие умы американской медицины должны были решить, является ли это очередным делом гробокопателя или за произошедшим кроется нечто более угрожающее.

Подозрение об убийстве возникло у уборщика из-за индейки. В День благодарения 1849 года дома на кухне его ждала сочная жареная индейка, подарок от босса, доктора Вебстера. А он сам разбирал кирпичную стенку сортира в цокольном этаже Гарвардской медицинской школы. Он бы очень хотел встретить праздник в своей квартире. Но из-за мыслей и подозрений, которые роились в голове, он бы и куска не смог проглотить.

Уборщик был не единственным, кого очень взволновало это дело. В том ноябре о нем говорили едва ли не все жители городка Кембридж в штате Массачусетс. Доктор Джордж Паркман, долговязый, худощавый, энергичный при ходьбе, с вздернутым под немыслимым углом подбородком, днем в пятницу зашел в бакалейную лавку, чтобы купить колотого сахара и шесть фунтов масла. Затем он попросил продавца добавить пучок салата – угощение для больной дочери, большой деликатес в ноябре, – и отложить покупки. Паркман сказал, что у него назначена встреча, но он скоро вернется и заберет все. Он не вернулся никогда.

Паркман, которому было около шестидесяти лет, окончил Гарвардскую медицинскую школу в 1809 году, но никогда всерьез не занимался врачебной практикой. Вместо этого он предпочитал скупать земельные участки и даже подарил Гарварду кусок земли, на котором по сей день стоит приземистое трехэтажное здание медицинской школы. Не чурался Паркман и менее благородных занятий: он владел несколькими многоквартирными домами, которые активно сдавал в аренду. Он также получал большую прибыль как ростовщик, выжимая из должников все до последнего цента – особенно если они пытались его обмануть.

А доктор Джон Уайт Вебстер его обманывал. Вебстер, которому в то время было пятьдесят шесть лет, обладал сомнительной репутацией. Он окончил Гарвардскую медицинскую школу на несколько лет позже Паркмана и проходил последипломную практику в Лондоне, где ему нравилось посещать публичные казни. «В восемь повесят, в девять – завтрак», – посмеивался он. Наверняка он в свое время похитил парочку трупов. Но, недолго поработав на Азорских островах, Вебстер забросил медицину и начал преподавать в Гарварде химию и геологию. Его лаборатория находилась в цокольном этаже медицинской школы. На лекциях он нередко устраивал пиротехнические фокусы и любил запускать в аудиторию веселящий газ, чтобы студенты получали кайф.

Исчезающий Джордж Паркман (с разрешения U.S. National Library of Medicine).

Впрочем, закончив заниматься медициной, Вебстер не собирался отказываться от образа жизни преуспевающего доктора. В то время типичный гарвардский профессор имел собственное состояние, которое оценивалось примерно в 75 000 долларов (2,3 миллиона на сегодняшние деньги). Три четверти преподавательского состава были близки к одному проценту богатейших людей Америки, а некоторые профессорские особняки за свою привлекательность отмечались на местных туристических картах, чтобы желающие могли приехать полюбоваться. К сожалению, жалованье Вебстера в то время составляло 1200 долларов, намного ниже среднего университетского уровня в 1950 долларов. Мало того что это доставляло неудобства; нищенское существование грозило потерей работы. В середине 1840-х годов один итальянский профессор, работавший в Гарварде, оказался банкротом и был вынужден подать в отставку. Так что несоответствие социальным стандартам жизни в Гарварде имело свои последствия. Вебстер решил продолжать тот образ жизни, который вел, занимаясь медицинской практикой. Он купил в Кембридже дом с шестью спальнями и двумя гостиными и жил на широкую ногу, услаждая себя вином и устрицами. Но он не мог позволить себе держать прислугу. Стыдно, но его жена и дочери вынуждены были сами убираться в доме, а сбережения иссякли настолько, что однажды банк вернул без оплаты чек на 9 долларов.

В 1842 году, вместо того чтобы задуматься об экономии, Вебстер попросил у Паркмана в долг 400 долларов (13 000 нынешних). В 1847 году он попросил еще 2000 (62 000). В течение двух лет он пытался вернуть долги. Не имея представления о финансовой дисциплине, в конце концов в качестве обеспечения долга он был вынужден передать Паркману закладную на свою любимую коллекцию минералов и камней. В городе поползли слухи о долгах Вебстера, что приводило его в ярость. Однажды в парикмахерской он услышал, как один знакомый пошутил: «Никто не видел человека, бреющего обезьяну?» Возможно, это была невинная шутка, не имевшая отношения к финансам Вебстера. Тем не менее тот моментально вскочил, выхватил из рук брадобрея бритву, бросился на этого знакомого и едва не поранил его.

К осени 1849 года Паркман стал настойчиво требовать от Вебстера возвращения долга, а шериф уже угрожал изъять его мебель за неуплату. Отчаянно пытаясь выиграть время, Вебстер за спиной у Паркмана заложил свою коллекцию минералов двум другим кредиторам. К несчастью, одним из них оказался родственник Паркмана, Роберт Шоу. Однажды Паркман и Шоу повстречали на улице Вебстера, прошли мимо, а потом Шоу поинтересовался у Паркмана состоянием финансов Вебстера. Когда Паркман спросил, чем вызван такой интерес, Шоу сказал о заложенной коллекции минералов. После некоторого замешательства они поняли, что Вебстер, по существу, продал одну и ту же коллекцию им обоим.

Паркмана привело в ярость это известие. Позже он отправился к Вебстеру в лабораторию. «Плати, а то хуже будет», – потребовал он. Мужчины вступили в яростный спор. Перебранку случайно услышал уборщик, в том числе угрозу Паркмана: «С этим должно быть покончено». Вебстер в итоге пообещал наскрести 483 доллара (15 000 нынешними) и отдать их в пятницу, перед Днем благодарения.

В пятницу Паркман расплатился с бакалейщиком за сахар и масло и отказался от пучка салата. Вскинув подбородок, он направился к Вебстеру получать обещанное. Позже Вебстер скажет полиции, что Паркман схватил 483 доллара и удалился без единого слова.

И здесь начинаются загадки. Паркман был невероятно педантичен в своих привычках, и, когда тем вечером не пришел домой к ужину, семья начала беспокоиться. Когда он не появился и наутро, началась паника. Проведя ряд расспросов, семья решила дать объявление в газету, пообещав 3000 долларов (92 000 нынешних) за любую информацию. Увидев объявление, Вебстер отправился к брату Паркмана и, изображая глубокую озабоченность, рассказал о прошедшей встрече. Услышав новость, семья пришла в ужас. У Паркмана была дурная привычка носить с собой большие суммы наличными, собранные с должников. Его уже не раз грабили. Вероятно, это произошло и теперь – с фатальными результатами. С тяжелым сердцем семья разместила еще одно объявление, предлагая 1000 долларов за тело Паркмана.

Гарвардский химик и предполагаемый убийца Джон Уайт Вебстер (с разрешения U.S. National Library of Medicine).

Тем временем полицейские начали прочесывать ближайшую речку Чарльз. С пристрастием допросили местную шпану. Ничего определенного не выяснилось. Последним подтвержденным местом нахождения Джорджа Паркмана оставалось здание Гарвардской медицинской школы. Более того, появились слухи, что рядом со зданием видели собаку Паркмана – он часто брал ее с собой, обходя должников, – словно та ждала возвращения своего хозяина.

За пару дней до Дня благодарения полиция все-таки пришла в здание медицинской школы. Сначала они обыскали подвальное помещение, в котором жил уборщик. Даже залезали под кровать. Ничего. В конце концов с большой неохотой (как можно беспокоить такого знаменитого ученого!) они постучались в соседнюю дверь, в кабинет Вебстера. Великодушный Вебстер сказал, что все прекрасно понимает, и позволил обыскать всю лабораторию. Или, по крайней мере, почти всю. Никто не осмелился заглянуть в его личную уборную. Полицейские обратили внимание на запертый сундук. Один коп спросил, что там внутри, и Вебстер объяснил, что там хранятся взрывоопасные химикаты. Этого оказалось достаточно, и через некоторое время полицейские распрощались с профессором и отправились трясти уличных бродяг. Им и в голову не пришло, что главный подозреваемый все время находился на расстоянии вытянутой руки.

Эфраим Литтлфилд был не только уборщиком в медицинской школе. Высокий лоб и шкиперская бородка делали его похожим на благородного квакера, но он еще занимался грязным бизнесом по обеспечению анатомических классов трупами. Поскольку они с женой жили в цокольном этаже здания медицинской школы, он мог принимать потрошителей могил в любое время. Не чурался он и прочих темных делишек. Годом ранее местный врач неудачно сделал аборт женщине на втором триместре беременности. Она умерла. Врач попытался продать тело и мертвый плод гарвардскому врачу Оливеру Уэнделлу Холмсу-старшему. Проявив нехарактерные для того времени нравственные принципы, Холмс отказался. В отчаянии врач обратился к Литтлфилду и попросил его уничтожить трупы. Литтлфилд согласился за пять фунтов. Деньги он получил, но врач все равно попался, и информация о продажности Литтлфилда стала известна всей школе.

Такие темные коммерческие аферы должны были в глазах полиции сделать Литтлфилда главным подозреваемым по делу об исчезновении Паркмана. Полиция тщательно обыскала его жилье в подвале. Возможно, чтобы снять с себя подозрения, Литтлфилд начал собственное расследование, сосредоточившись на сомнениях, которые у него имелись относительно своего босса, доктора Вебстера.

Жилье Литтлфилда располагалось рядом с лабораторией Вебстера, а поскольку в обязанности уборщика входило каждое утро разводить огонь в лабораторной печи, он привык, что дверь всегда открыта. После исчезновения Паркмана Вебстер неожиданно стал запирать лабораторию. Но печь горела постоянно, причем внешняя стенка раскалялась настолько, что Литтлфилд беспокоился, не случился бы пожар. Еще более странной показалась ему подаренная индейка. Вебстер обычно игнорировал Литтлфилда как помощника, и было известно, что профессор в долгах. Однако за несколько дней до Дня благодарения он облагодетельствовал уборщика 8-фунтовой птицей. Почему? И почему он предложил Литтлфилду отправиться за ней на другой конец города, вместо того чтобы заказать доставку? Может, он хотел, чтобы уборщик ему не мешал?

Полный подозрений, Литтлфилд решил заняться разведкой. Однажды Вебстер, находясь в лаборатории, не отреагировал на его стук в дверь. Уборщик лег на пол и, затаив дыхание, заглянул в щель под дверью. Ему были видны только ноги профессора: похоже, он что-то подтаскивал к печи. Позже Литтлфилд заглянул в открытое окно лаборатории, но беглый осмотр не обнаружил ничего подозрительного.

После этого он приступил к решительным действиям. В День благодарения Литтлфилд убедился, что здание школы опустело. Пока остывала его восьмифунтовая индейка, он вооружился топором и зубилом, поставил жену на страже и пробрался в подвал под цокольным этажом, чтобы пробить кирпичную стену сортира. Полиция отказалась обследовать отхожее место. Уборщик был не так щепетилен.

Гарвардский уборщик Эфраим Литтлфилд (с разрешения U.S. National Library of Medicine).

Впрочем, он был немного ленив. Для разрушения стенки из пяти слоев кирпичей топор оказался не самым подходящим инструментом. Через полтора часа, замерзнув и проголодавшись, Литтлфилд бросил свою затею. Вечером, вероятно, чтобы развеяться, он пошел с женой на танцы. Домой они вернулись в четыре часа утра. На следующий день Литтлфилд был немного вялым, к тому же у него были разные дела[24 - Среди разных дел, которыми ему пришлось заниматься первую половину дня в праздник Благодарения, была переноска френологических бюстов по просьбе знаменитого гарвардского профессора Джона Уоррена. Читателям моей книги «Последний вздох Цезаря» Уоррен известен как хирург, первым применивший анестезию в медицинской практике. Блестящий пример того, как даже самые продвинутые в некоторых областях ученые могут быть поразительно дремучими в других.В связи с анестезией нужно сказать еще вот о чем. На процессе по делу Вебстера свидетелями выступали Уильям Мортон (дантист-мошенник, который открыл анестезию) и Чарльз Т. Джексон (который заявлял, что Мортон украл у него идею). Джексон рассказал на суде о неких странных химических препаратах, которые он видел в здании Гарвардской медицинской школы. Невероятно, но в перерыве заседания Вебстер получил возможность переговорить с Джексоном и упрекнул последнего в даче показаний против него. Джексон немедленно попросил слова еще раз и выступил уже в защиту репутации обвиняемого. (Прим. авт.)], но он все-таки заставил себя днем сходить в ближайшую металломастерскую и выпросил на время молот, зубило получше и лом, объяснив, что нужно провести новую водопроводную трубу. Все это он перетащил в подвал.

Сначала работа пошла быстрее. Потом он услышал четыре удара молотком над головой: бам, бам, бам, бам, – это жена подала сигнал, что Вебстер на подходе. Литтлфилд все оставил и поспешил подняться наверх, но тревога оказалась ложной. Вскоре Вебстер все же появился, и Литтлфилду пришлось какое-то время отвлекать его. Затем он вернулся к прерванному занятию.

Через несколько часов он наконец пробил дыру во внутреннем слое кирпичей. Он поднял светильник повыше, вглядываясь в темноту. Возникший сквозняк едва не погасил огонь (учитывая место раскопок, сквозняк наверняка обдал его соответствующими запахами). Но Литтлфилд расширил отверстие и, прикрывая пламя светильника, заглянул внутрь выгребной ямы. Это был момент, достойный пера Эдгара По. В основном Литтлфилд увидел то, что и можно увидеть в выгребной яме. Но когда глаза привыкли к сумраку, он заметил кое-что еще. В центре ямы, отсвечивая тусклой белизной, лежали человеческие тазовые кости.

Литтлфилд быстро выбрался наружу и поспешил в полицию, которая на сей раз провела тщательный обыск в лаборатории. Среди золы в очаге они нашли фрагменты костей и зубной протез. В выгребной яме обнаружилось еще несколько фрагментов костей. Их вытащили на поверхность. Самую страшную находку полицейские сделали в ящике из-под чая, где Вебстер хранил свою коллекцию минералов, источник всех бед. У самого дна обнаружилось нечто мягкое и решительно не похожее на камни. Это была выпотрошенная грудная клетка, внутри которой лежала левая бедренная кость, словно человеческий турдакен[25 - Турдакен – блюдо из птицы. Название образовано слиянием слов «индейка» (англ. turkey), «утка» (англ. duck) и «цыпленок» (англ. chicken). Представляет собой целые тушки птиц, вложенные одна в другую, наподобие матрешки. (Прим. перев.)].

Останки Джорджа Паркмана, найденные в лаборатории Джона Уайта Вебстера в Гарварде (с разрешения U.S. National Library of Medicine).

Публика была в ошеломлении. Убийство – в Гарварде? Как написала одна газета, «на улицах, на рынке, на каждом углу люди встречались, вглядывались в побледневшие лица и обменивались напряженными взглядами – «неужели это правда?». Поэт Генри Уодсворт Лонгфелло, который преподавал в Гарварде итальянский язык и считал Вебстера своим другом, был в полном отчаянии. «Все души, – причитал он, – замараны этим грязным делом».

Но если многие были готовы немедленно повесить Вебстера, то у местной прокуратуры улики вызывали сомнения. Как в случае с Берком и Хейром, все оказалось не так просто. Да, тело обнаружено, но обезглавленное. Действительно ли это Паркман? В конце концов, в медицинской школе всегда полно всяких трупов. И даже если это Паркман, не исключено, что его кто-то убил где-то в другом месте или нашел тело скончавшегося своей смертью человека и продал труп в школу. Полиция также не могла исключить и самого Литтлфилда из числа подозреваемых. В конце концов, кто обнаружил кости? К тому же все помнили, что он охотно согласился ликвидировать тело умершей женщины и ее нерожденного ребенка за какие-то паршивые пять баксов. Может быть, он надеялся получить вознаграждение за тело Паркмана или был в сговоре с какими-то расхитителями могил? Как ни смотри, возникали разумные сомнения.