скачать книгу бесплатно
Осколки памяти
Владимир Александрович Киеня
Автору уже за 80… Есть, что вспомнить и что рассказать. Сотни человеческих характеров и судеб, огромный диапазон проявления человеческой натуры: от порядочности до подлости, от истинного героизма и патриотизма до предательства, – прошли через его жизнь.Память человеческая практически стирает трудности, трагедии и почти все плохое, остается больше светлого и солнечного. По ночам память переносит автора в прожитую жизнь: детство, юность, зрелые годы, – он предается воспоминаниям. Они субъективны, но честны. И хотя воспоминания только его, автор считает, могут быть интересны современным читателям разных возрастов как кусочек прошлого нашей страны.Книга адресована широкому кругу читателей.
Владимир Киеня
Осколки памяти
Автор выражает огромную благодарность Борисову Олегу Владимировичу, ветерану военной контрразведки ФСБ России, за постоянную поддержку и бескорыстную помощь в издании моих книг
Посвящаю книгу моей жене
Киене Неле Михайловне
Я ЧЕКИСТ И ЭТИМ ГОРЖУСЬ
Родился под немецкую бомбежку в августе 1941 года в Белоруссии. Холодное и вечно голодное военное и послевоенное детство, когда ночью снится кусочек хлеба, протягиваешь руку, чтобы взять, просыпаешься и плачешь от голода. Отец погиб на фронте. Мать – медицинская сестра в ветеринарном техникуме. Обычная семья.
Так получилось, что учился на железнодорожника, а стал чекистом. В 1973 году был направлен в школу военной контрразведки в городе Новосибирске. Раньше там готовили военных контрразведчиков для «СМЕРШа». «Смерть шпионам» – это советская военная контрразведка, которая во время Великой Отечественной войны была подчинена лично Верховному Главнокомандующему войсками СССР Маршалу Советского Союза И. В. Сталину. Это сыграло решающую роль в борьбе с «Абвером» – немецкой военной разведкой и контрразведкой.
В школе свято соблюдали заповеди «СМЕРШа»: чекист должен любить Родину и быть абсолютно ей преданным; любовь к Родине должна быть выше любви к родителям, семье и своей жизни. Мы навсегда запомнили и руководствовались словами председателя Чрезвычайной комиссии (ЧК) Феликса Эдмундовича Дзержинского: «Чекист – это три слова, начинающиеся на букву «ч», – честность, чуткость, чистоплотность. Чекист должен быть чище и честнее любого, он должен быть прозрачным, как кристалл»[1 - https://kostroma.bezformata.com/listnews/kakim-bil-feliks-dzerzhinskij/38486109/]. Эти слова стали правилом поведения и жизни каждого из курсантов школы, конечно, и меня…
Впоследствии служил в 8 гарнизонах в разных уголках страны, часто переезжал с семьей, сменил 15 квартир. Почти четыре года прослужил в Заполярье, где свирепый мороз, пурга и черная полярная ночь. Трижды подавал рапорт и, наконец, попал служить в воюющий Афганистан. Два года – старший следователь Особого отдела КГБ СССР по 40 общевойсковой армии. Участвовал в боевых действиях, выявлял агентуру противника. Расследовал уголовные дела, в том числе в отношении изменников Родины. Много летал и ездил по Афганистану. Из двух лет пребывания в спецкомандировке практически год провел вне Кабула, места постоянной дислокации.
После Афганистана продолжил службу в оперативном подразделении УКГБ Свердловской области. Участвовал в работе по реабилитации жертв политических репрессий. Сейчас я подполковник ФСБ России в отставке. Я чекист и этим горжусь. Чекист должен быть честнее любого, прозрачным, как кристалл. Конечно, и чекисты люди разные. Но основная часть работников КГБ честно и добросовестно стояли на защите безопасности Родины. И это не громкие слова. Это убеждение.
САМОЦВЕТ
До Октябрьской революции 1917 года недалеко от этого места в скалах Уральских гор была найдена большая друза горного хрусталя, вероятно, поэтому и получила железнодорожная станция такое красивое и редкое название Самоцвет. Была она построена в 1914 году на однопутной ветке с узловыми крупными станциями Егоршино-Алапаевск и находится между промежуточными станциями Незевай и Катышка.
Название станции Незевай, конечно, произошло от криков пассажиров, штурмующих вагон при посадке и боящихся опоздать: «Не зевай!» Раньше пассажирские поезда здесь ходили очень редко. Люди штурмовали их и набивались в вагоны, как селедки. Стояли между вагонами на буферах, держась за вагон. Многие ехали на ступеньках вагонов, некоторые стояли на одной ноге. Большинство пассажиров было даже не в вагоне, а на крышах вагонов, с багажом, сумками, котомками. А станция Катышка – малюсенькая, так и есть «маленький комочек».
На станции Самоцвет – главный путь и четыре боковых. Назначение станции – пропуск транзитных поездов по главному пути в обе стороны. Когда я работал начальником станции Самоцвет, а было мне тогда 20 лет, на пути стояли семафоры – высокие мачты с боковыми крыльями, управляемыми тросами. На станции ежедневно – подача порожних платформ и полувагонов для погрузки лесоматериалов и отправление груженых, подача и проверка крытых вагонов для погрузки зерна и их отправка по назначению. На боковом пути ежедневно погрузка вагона с целебной грязью из озера Молтаево. На нем же выгрузка стройматериалов для строительства будущего курорта «Самоцвет». Штат станции – 32 сотрудника: дежурные по станции, стрелочники, весовщики, осмотрщик вагонов, уборщицы, бухгалтер.
В Калининградском техникуме железнодорожного транспорта, который я окончил в 1960 году, преподавали нам только технические предметы: «Движение поездов», «Путь и путевое хозяйство», «СЦБ» (связь, централизация и блокировка – прим. автора), – и школьные: физику, математику, сопротивление материалов и т.д. Изучали мы ведомственные нормативные акты: «Устав железных дорог СССР», «Правила технической эксплуатации» (ПТЭ), нормы по движению поездов, погрузке-выгрузке и работе связи. Никаких предметов по организации труда, психологии, как оказалось, очень нужных в жизни, тогда не было.
Сразу после окончания техникума я прибыл на Свердловскую железную дорогу. Был назначен дежурным по станции Кунара, это узловая станция 3 класса на направлении Егоршино – Богданович.
Через несколько месяцев меня вызвали к начальнику Егоршинского отделения дороги Шимановичу Григорию Марковичу, его только что назначили. Ему тогда было всего тридцать лет, умный, властолюбивый, энергичный. Уговорил меня на должность начальника станции Самоцвет. Мотивировал тем, что на многих промежуточных станциях работают старики-пенсионеры со школьным образованием и их надо менять. Мне было интересно попробовать немного другую работу, согласился.
1961 год, 20 лет.
Владимир Киеня – начальник
станции Самоцвет
Свердловской железной дороги.
Фото из архива автора
На железнодорожном кителе у меня появились две звездочки, вместо одной, как в Кунаре. Я был абсолютно неопытным, худющим, болезненным мальчишкой и не производил на своих много меня старше сотрудников уважительного впечатления. Никто меня не называл по имени-отчеству, как моего предшественника, а только: «Товарищ начальник».
Набирался опыта с ошибками, которые сейчас вспоминаю с улыбкой. На утренних планерках строго спрашивал за упущения со всех, невзирая на возраст. Наказывал за лень, безответственность беспощадно. Это, конечно, вызывало ропот подчиненных, но мной управляемый. Они терпели. Терпели еще и потому, что на себя я брал и такую работу, которую по должности не должен был выполнять. Заботился о людях, бывал в семьях своих сотрудников, помогал, чем мог. По праздникам 1 и 9 мая лично забирался на крышу вокзала, прибивал гвоздями на конек большой красный флаг.
Один раз лежал на животе на крыше, раскинув ноги в обе стороны для устойчивости, слишком свесился с крыши и едва не свалился вниз на асфальт, мог бы погибнуть…
Каждый год начальство присылало на станцию полувагон березовых бревен для отопления вокзала. Все сотрудники на добровольно-принудительных субботниках и воскресниках вручную эти дрова пилили, кололи и складывали в огромную поленницу. Дров хватало на весь следующий год. Наравне со всеми я принимал участие в этой работе. Как-то мы попросили прислать дополнительно полувагон дров для семей железнодорожников. Прислали за наши деньги кривые, уродливые бревна из осины и березы. Мы их выгрузили, разложили на равные кучки, по справедливости. Себе я выбрал самую плохонькую кучку, как-то неудобно было брать хорошие бревна. Порезал и переколол дрова и себе, и старикам соседям.
Кабинет на станции у меня был угловой с тремя большими окнами. У окна, еще, наверное, с царских времен, стоял стол, покрытый зеленым сукном, по периметру кабинета – стулья. На столе – настольная лампа с зеленым абажуром, как у всех больших начальников. Здесь я проводил ежедневные планерки, беседовал с сотрудниками и посетителями. Здесь же проходили партийные собрания, в парторганизации, насколько помню, было 12 или 13 коммунистов. На собраниях сидел у стены. Меня заслушивали каждый раз по вопросам повестки дня собрания. Такие собрания каждый раз проходили в истерично-пафосном, резком и непримиримом тоне по отношению ко мне. Секретарь парторганизации из обычно улыбчивого и спокойного стрелочника превращался в прокурора, следователя и сотрудника НКВД. Я был терпелив и делал все, что требовали. Только удивляло, что я же комсомолец, беспартийный, а с меня жестко спрашивают, как с коммуниста. Вызвали в Алапаевский районный комитет партии и предложили вступить в члены партии. Отказался, не считал, что достоин. Сослался на молодость.
Еженедельно мне было нужно заслушивать отчет билетного кассира, она же была и бухгалтером. Высокая грузная женщина приносила большую пачку копий бумажных и картонных билетов и разных ведомостей. На каждом билете и в каждой ведомости я как начальник станции должен был расписаться. Это был мучительный и ненавистный труд. Один раз попытался уклониться, как мне казалось тогда, шутливым образом: посетители и сотрудники терпеливо сидели перед дверью кабинета и ждали, когда выгляну и позову; я выглянул из кабинета и сказал, что приму кассира через пять минут; а сам вылез в окно и, обойдя здание, вошел в зал для пассажиров, подошел к своему кабинету. Кассир от изумления вскинулась и посмотрела на меня огромными глазами. Как ни в чем не бывало, я попросил ее зайти с отчетом. Пока я подписывал бумаги, она все время качала молча головой, но от вопросов удержалась.
Обдурили пару раз, как «пацана»: приехал начальник строящегося недалеко от станции санатория «Самоцвет» на грузовой машине с мужиками. Как-то странно, уходя от прямого взгляда, попросил в долг 6 кубометров дров, с возвратом. Я разрешил, они быстро нагрузили свою машину дровами. Больше я их никогда не видел.
Недавно посмотрел в интернете на современное фото вокзала. Перед ним – заборчик с квадратными кирпичными столбами. Незадолго до своего призыва в армию (меня призвали на «срочную» службу), я закупил все необходимые материалы для строительства заборчика, нашел исполнителя. Скромного и порядочного с виду. Договорились о сумме по итогам работы, после строительства забора. Снова обратил внимание, что мужчина в глаза не смотрит, а вбок, но тогда не насторожился. Работник сделал несколько столбов, квадратных, кирпичных, и попросил выдать аванс. Дал ему деньги без расписки. И его я больше не видел…
Каждую субботу все сотрудники станции мылись в общей бане. Топили ее поочередно. Каждый старался топить жарко. Мылись посменно, сначала мылись мужчины. Поддав пару, неистово хлестали друг друга вениками и потом бегали по снегу вокруг бани, дурачились. Умывшись, поодиночке, трезвые, уходили домой отдыхать. О посиделках с выпивкой и закуской, как сегодня, даже не думали. Очереди мыться ждали еще женщины с детьми.
Через несколько километров от станции, пройдя через сосновый бор с духовитым ароматным воздухом, можно было попасть на большой, ровный склон берега реки Реж. На этом склоне собирались по праздникам все жители нашего поселка Самоцвет и праздновали семьями. Народу собиралось много, несколько тысяч. Выпивали, шутили, пели любимые песни, которые волнами подхватывали все. Чувствовали себя равными, свободными товарищами и братьями.
Моста через реку тогда не было. Летом в этом месте реку Реж переходили вброд. На том берегу, в селе Аромашево, стояла огромная скала с большой площадкой наверху и развалинами церкви. Там тоже по праздникам собиралась огромная толпа, пили, ели, пели песни. И каждый год случался в этом месте фатальный случай. Неосторожно подходил к краю скалы человек, всегда мужчина, поскальзывался, летел вниз и разбивался насмерть.
Потом приехала из Белоруссии моя старшая сестра Люда с мужем и сыном. Устроилась дояркой в совхоз в селе Аромашево, и мама переехала к ней, тоже стала работать дояркой на ферме. Тогда я частенько бывал у них в гостях.
Работа доярки очень тяжелая. Три дойки в день, в группе у каждой доярки 24 коровы. В моем детстве в 1952-56 годах мама тоже работала дояркой в колхозе имени И. В. Сталина в Калининградской области, где мы были переселенцами. Я приходил к ней на ферму, помогал убирать навоз. До сих пор запах коровьего навоза мне родной, а если еще и с дымком из бани на дровах, то это запах Родины. В детстве на ферме мама наливала из полного бидона мне кружку парного молока, и я этим молоком с куском хлеба наедался до отвала. Молоко было ароматное, теплое, жирное, с пенкой. Сегодняшнее, магазинное совсем на молоко моего детства не похоже.
Муж сестры Люды Виктор тоже работал дояром. Помню его рассказ, как они вдвоем с мамой помогали корове родить теленка. Целый час мучились, пока тащили его за ноги из коровы. Все кончилось благополучно, отелилась.
Виктор был «тюремщик», отсидел в лагере два года за хулиганство. Был он настоящим русским буяном, грубым, невоспитанным сельским драчуном. Он не матерился, он со всеми просто разговаривал матом. Ему постоянно было скучно дома, иногда он специально ходил к сельскому магазину, чтобы выпить и подраться с кем-нибудь.
И с животными у него были свои отношения… Люда и мама, когда приходили в коровник на дойку, долго мыли каждой корове вымя теплой водой, давали кусочек хлеба с солью. И только потом садились рядом с ней на перевернутое ведро и доили.
Виктор же в кепке и с неизменной «Беломориной» в зубах подходил к корове и матом орал ей: «Стоять!!». Для острастки бил сапогом в коровье пузо. Корова съеживалась и начинала мелко дрожать от страха. Он садился и, не помыв ей вымя, принимался доить. Некоторые осмелевшие коровы мстили: слегка обернувшись, искоса поглядывали на него и, видимо, ждали, пока ведро наполнится молоком. Потом задней ногой, как бы случайно, ударяли по ведру, и оно опрокидывалось. Стены фермы после этого дрожали от громкого мата Виктора и звуков ударов сапог по коровьему животу.
К лошадям он тоже относился очень грубо. Собираясь поехать куда-то по делам по деревне, надевал на лошадь хомут, конечно, матеря ее и всю ее родню. Полностью запрягал, подтягивал подпруги, ехал, не сидя в телеге, как все, а обязательно стоя. Натянув вожжи, орал: «Пошла!» и больно стегал лошадь кнутом. Лошадь срывалась галопом и неслась по улице по грязи и лужам, давя кур.
Помню такой случай. Было сентябрьское воскресенье. Виктор собрался на охоту на рябчиков, положил в рюкзак пару вареных яиц, бутылку с водой и кусок хлеба. Надел рюкзак на плечи, ружье через плечо, медленно пошел по дороге к лесу. До леса было километра полтора. Несколько дней перед этим воскресеньем был сильный ветер, шел дождь, дорогу развезло. Каждый шаг давался Виктору с трудом, сапоги погружались в густую, тягучую грязь и чавкали. До леса он добирался около часу.
На опушке леса, прямо у входа в него, поперек дороги, загораживая проход, лежала громадная, зеленая, красивая ель с густыми лапами веток. Виктор не стал поваленную ель обходить, а решил, держась за ветки, протиснуться через нее на ту сторону. И вдруг нос к носу столкнулся с мордой огромного медведя.
Далее события замелькали, как при быстрой перемотке ленточного кино. Он несся домой, едва касаясь грязи на дороге. Ружье и сапоги остались далеко позади. Рюкзак хлопал по спине, и ему казалось, что это медведь настигает его и вот-вот схватит. Легко и красиво в высоком прыжке он перепрыгнул изгородь у дома и вбежал в избу. С его бурного старта после встречи в лесу с медведем прошло, наверное, не более 10-15 минут. Человек в экстремальных условиях, оказывается, может многое такое, что ему и не снилось.
Октябрь 1963 года. Скоро увезут призывников из Самоцвета на сборный пункт в Егоршино. Меня уже уважительно все больше и больше сотрудников зовут не «товарищ начальник», а по имени-отчеству. 27 октября вечером в самой большой квартире на станции накрыли столы, провожали меня в армию. Говорили про меня только хорошее. Я напился, мужики заставили. Никогда не пил до этого и не курил. Утром за 15 минут до прибытия поезда призывников построили на перроне, провели перекличку и инструктаж на дорогу. Пьяных не было вообще. Все были слегка радостно возбуждены. В армию служить шли охотно, и мы, и наши родные гордились службой в Советской армии. Началась новая страница жизни.
ВСПОМИНАЯ МОЛОДОСТЬ
Заканчивая третий год срочной службы в Советской Армии сержантом по званию, я написал запросы в Могилевское и Минское отделения Белорусской железной дороги, возьмут ли меня на работу после армии и дадут ли жилье. Хотелось вернуться в родную Белоруссию. Из того и другого отделения ответили, что возьмут, конечно, но вот первое время будут проблемы с жильем. Написал в Егоршинское отделение, откуда призывался. Ответили, что работа и жилье будут сразу, как приеду.
Вспомнил, что еще до моего призыва в армию начальник Егоршинского отделения Свердловской железной дороги Шиманович хвалил меня за работу и предлагал похлопотать, чтобы в армию не призвали; обещал должность поездного диспетчера. Я тогда не согласился. Вообще-то был я с детства болезненным, часто лежал в больнице, и это меня здорово угнетало. Поэтому в армию я рвался, хотел заставить себя быть как большинство тогда: сильным и здоровым; к тому же в то время, а это начало 60-х годов, служба в армии была почетным занятием и гордостью.
Я вернулся из армии спортсменом и физически здоровым человеком, а вначале не мог подтянуться на турнике ни разу. Но тренировался. Бегали мы в армейских трусах и сапогах. Бежать медленно не давали комары, облепляя и нещадно жаля худосочное тело.
После отбоя, когда все уже спали, качал мышцы на турнике и брусьях возле каптерки. Через год службы имел второй спортивный разряд по бегу, одевался на спор за 28 секунд, на турнике делал подъем с переворотом, не спускаясь вниз, почти 30 раз. Так и научился постоянно себя преодолевать. Спасибо Советской Армии.
И вот вернулся. Начальник отделения железной дороги предложил полгода поработать дежурным по станции Буланаш, это в шести километрах от Егоршино, позднее обещал перевести в диспетчера. Дал согласие. Был я холост. Коварство Шимановича понял, приехав на станцию Буланаш. Оказывается, летом этого года на Буланаш после окончания Свердловского железнодорожного техникума прибыли три молодые и холостые девчонки, которые стали работать дежурными по станции. К одной из них, Неле Фатеевой, меня и назначили стажером на шесть смен.
Предложили поселиться в трехкомнатной квартире: две комнаты отвели нам с мамой, а в третьей эти девчонки и жили. Ожидая, когда принесут ключи от дежурного по станции, мы с мамой стояли на площадке третьего этажа. Громко хлопнула входная дверь подъезда, по лестнице вверх побежали все три девчонки. Первая была высокого роста, две остальные маленькие. Я тогда обратил внимание, что у одной девчонки были длинные волосы, которые при беге по лестнице разлетались и хлопали ее по плечам. Что-то тогда в душе теплое шевельнулось. Это и была Неля. Мы познакомились.
Получил ключи от квартиры. В нашей комнате стояло две кровати и стол. Кухня была общей.
На следующее утро заступил на 12-ти часовое дежурство стажером у Нели. Она была сантиметров на 20 ниже меня, худенькая, фигурка стройная. Поражали огромные зеленые глаза… Была малоразговорчивой. Это ее качество сохранилось на все 56 лет нашей совместной семейной жизни.
Она показала мне аппаратуру, разговоры вела только служебные, отдавала команды, что мне надо было делать. Через некоторое время все поручила мне и только контролировала мои действия. Первое дежурство прошло нормально.
Следующее дежурство было ночным. Часа через два, посмотрев на мою работу, Неля поставила в углу три стула и легла на них, свернувшись в комочек. Легла и отключилась. Я был поражен ее доверием ко мне! Ночное дежурство прошло без замечаний. Я вспомнил свою работу на станциях Кунара и Самоцвет еще до армии и работал без напряжения. На следующих четырех совместных дежурствах Неля так же точно доверяла мне полностью. Потом я стал работать дежурным по станции Буланаш уже самостоятельно.
Супруги Киени Владимир Александрович и Неля Михайловна.
56 лет вместе. Фото из архива автора
С каждым днем Неля нравилась мне все больше. Мы много гуляли по окрестностям, обнимались и целовались…
7 марта 1967 года были в городе Артемовском, это недалеко от Буланаша, проходили возле ЗАГСа. Предложил Неле зайти и расписаться. Она запаниковала и потащила меня за руку вперед, но я остановился и настоял на своем. Мы зашли в здание ЗАГСа и через несколько минут вышли уже мужем и женой. Но отмечаем мы годовщины нашей свадьбы каждый год 8 марта. На следующий день в Актовом зале мы отмечали свадьбу. Был весь коллектив станции, человек 50. Каждый гость принес еду и выпивку. Такая получилась складчина. Я был не в солдатском кителе и брюках, а в настоящей белой рубашке и черных брюках, которые мне подарили. Было много веселья, пожеланий любви и счастья.
ОТЕЦ
Киеня Александр Борисович,
1941г.
Фото из архива автора
Киевичи
В марте 1976 года я приехал в гости в деревню Киевичи Копыльского района Минской области к своей бабушке Ирине Григорьевне Киене, матери моего погибшего на войне отца. Был я тогда старшим лейтенантом органов государственной безопасности. Вместе с сыном Сашей шести лет мы самолетом прилетели в Минск. Аэродром там был необычным: располагался прямо в центре города рядом с автовокзалом и железнодорожным вокзалом.
Прилетел я не в военной форме, а в штатском, из-за чего выслушал от родных мягкое порицание. В Белоруссии свято чтут военную форму и очень уважительно относятся к военным.
Сразу вспомнился год срочной службы в 1964 году в сержантской ракетной школе на юг от города Читы в Даурии на советско-монгольско-китайской границе. С китайцами тогда были очень недружественные, даже враждебные отношения. Китайские коммунисты резко отрицательно относились к руководителю СССР Никите Хрущеву за его выступление на XX съезде КПСС и разоблачение культа И. В. Сталина. Считали, что Хрущев преследовал при этом свои личные цели, скомпрометировал мировое коммунистическое движение и расколол его, оказав тем самым услугу нашему общему врагу – США. Это, по мнению китайского руководства, потом и послужило причиной уничтожения великой державы СССР.
На самой границе китайцы разместили 25 дивизий. Постоянно устраивали провокации, воровали по ночам наших часовых. Несмотря на жестокие морозы, за 40 градусов, зимой там снега нет, стоит мрачная темнота. Когда ветер дул в нашу сторону, китайские военные поджигали траву, и огонь быстро перекидывался к нам, уходил вглубь территории. Горела военная техника, и мы по тревоге частенько тушили эти пожары. Нас, курсантов сержантской ракетной школы, командиры постоянно призывали к бдительности, рассказывая о памятнике недалеко от части, где были похоронены семеро солдат, зарезанных ночью неизвестными врагами. С местными жителями нас призывали быть настороженными и не расслабляться.
От греха подальше нашу ракетную школу летом 1964 года передислоцировали в город Мышанку в Белоруссии. Помню, что ездивший туда старшина роты и сержанты, вернувшись, часами с восхищением рассказывали, какие белорусы сердечные. Как они с ведрами молока, яблок и домашними заготовками приходили в часть и всех военных угощали от чистого сердца. Мне как белорусу это было вдвойне приятно слышать.
Из Минска нам с сыном надо было автобусом добраться до Солигорска. Автобус уходил через два с половиной часа. Прокатились на троллейбусе в центр, прошлись по продуктовым магазинам. Приятно удивились разнообразию мясных и консервных продуктов, чего у нас в Свердловске в середине 70-х не было. Купил в подарок бабушке большую бутылку армянского коньяка.
Сели в наполненный пассажирами автобус, он выехал за город и помчался по автостраде, как сумасшедший. Был густой, белый, непроглядный туман, а он все несся, не сбавляя скорости. Я был в диком напряжении от такой скорости и ограниченной видимости и попытался отвлечься в разговоре с Сашей; не помогало. Наконец автобус остановился на развилке, где нам предстояла пересадка на местный автобус-тихоход и короткая поездка уже в деревню Киевичи.
Приехали. Недалеко от дороги нашли дом бабушки. Зашли, обнялись. Худенькая, маленькая, как воробышек, простенько по-деревенски одетая старушка, говорящая, как и мы, по-русски, с редкими словами по-белорусски. А глаза пронзительные, видят тебя и твои мысли насквозь, как рентген. Накрыла стол для обеда. Я вручил бутылку коньяка. Засмеялась. Из шкафчика в углу достала точно такую же бутылку. Сказала, что побаливает желудок и она перед едой каждый раз выпивает по ложке этого коньяку для улучшения пищеварения. Открыла погреб и велела мне достать свекольного самогона в банке. Я спустился по лесенке в подпол. Из тридцатилитровой пузатой бутыли в литровую банку налил немного самогона. Он был мутный и с плохим запахом. Выпили за встречу. После первой же рюмки самогона у меня «поплыла» голова, он был очень крепким, я чего-то вкусного поел и вскоре отключился на широкой мягкой кровати с большими подушками. Проснулся около полудня на следующий день. Голова была абсолютно ясная и не болела. Только воняло от меня каким-то чертом. Трактор привез бабушке большую тележку крупной сахарной свеклы во двор, и надо было помогать выгружать ее и складировать. Этим делом и занялись.
Общался я с бабушкой несколько дней. Она рассказала, что в этой деревне Киевичи жители все по фамилии Киеня. Других нет. Чтобы отличить друг друга, к каждой фамилии добавляют прозвище. Наши Киени – «адарушкинские», по имени маленькой речки рядом. Убеждала, что все мы – Киени – потомки древнего русского князя Кия, основателя города Киева.
О себе бабушка Киеня Ирина Григорьевна рассказывала, что родилась в 1895 году в местечке Сопоцкин под Гродно. В молодости уехала на учебу в Иваново. Стала ткачихой. В 1917 году, по ее словам, участвовала в революционных событиях. Там же и познакомилась с дедушкой Борисом Киеней, который служил тогда в царской армии и разгонял демонстрации ткачих. Служба его после революции окончилась. Он не захотел служить ни красным, ни белым и вернулся на родину, в эту самую деревню Киевичи, где жили его родители, с молодой женой Ириной. Построили молодые Киени свой дом. Дедушка мой, Киеня Борис Иосифович, родился здесь в Киевичах в 1890 году, жил здесь постоянно после службы и в 1950 году умер, похоронен на местном кладбище.
У деда и бабушки моих было шестеро детей. Все родились в этой деревне Киевичи. Мой отец, Киеня Александр Борисович, был старшим сыном в семье. Родился в 1920 году. Окончил семь классов Семежевской школы, это поселок ближе всего от деревни Киевичи. Получил ветеринарное образование в городе Чериков и был направлен перед войной после присоединения Западной Беларуси к Белорусской ССР в Брестскую область на работу в какой-то организуемый колхоз.
В 1941 году, отступая с советскими войсками под напором фашистов, он сумел пешком за три месяца добраться до Могилевской области и здесь, по словам бабушки, то ли присоединился, то ли создал партизанский отряд. Видимо, присоединился, потому что имел знания по медицине, ведь был ветеринаром, и оказывал посильную помощь раненым партизанам. Там в отряде они и были с моей мамой Марией. Где находился этот партизанский отряд, что в нем делал мой отец, бабушке не известно.
Бабушка встречалась с моей мамой после войны. Встреча их была, по словам бабушки, не очень теплая, потому что Мария была гражданской женой Александра (до 1944 года гражданский брак признавался государством так же, как и зарегистрированный – прим. автора), и не венчаной. А бабушка строго соблюдала церковные законы. Близкие отношения бабушки и моей мамы так и не сложились. Как мне стало потом известно, бабушка очень сильно обиделась на сына, что он вернулся не к ней, когда война началась, а в Чериков, к любимой женщине – моей матери. В нашей беседе я понял, почему именно меня с сыном бабушка пригласила в гости, а мою маму Марию нет.
Абсолютно точно, где и как погиб мой отец, где похоронен, никто не знает. Мне давно когда-то мама рассказывала, когда наши войска освободили Чериковский район, отца, как и других молодых партизан, призвали на фронт. Воевал он недалеко от города Чаусы. Потом ей прислали похоронку, где указано, что муж погиб на фронте 4 февраля 1944 года. Место погребения не было указано, я сам держал в руках эту бумажку-похоронку.
Еще мама показывала два треугольничка – письма отца с фронта. Там он ее называет «Муся», пишет о любви к ней и ко мне, своему сыну. Похоронка и письма куда-то потерялись, когда мы переселялись с мамой в Калининградскую область после войны.
Бабушка рассказывала, что и второй ее сын, Иван Борисович, 1924 года рождения, гвардии рядовой 58 гвардейского минометного полка, погиб в бою с фашистами 24 августа 1944 года. Был похоронен в братской могиле у дороги Баурчи-Томай, 200 метров западнее моста, это уже Молдавия.
Младший сын Киеня Федор Борисович, в 1941 году парнишка 13 лет, пас колхозных коров на большом лугу перед местной древней церковью. Налетели немецкие самолеты, стали бомбить деревню. Фашист беспрерывно кружил над стадом и стрелял, пока не перестрелял всех коров. Потом начал преследовать Федю, тот бегал зигзагами, укрыться не успел, и очередью из пулемета фашист ранил парня, Федя перестал двигаться. Пилот принял его за мертвого и улетел.
Когда немцы вошли в деревню, они выгнали бабушку и дедушку в неотапливаемые сени, а в хате поселился пузатый фельдфебель, который их за людей не считал. И они зимой в холодных сенях жили. Бабушка рассказывала, что ночами приходили партизаны, и всем, чем можно, наши им помогали. Гремели взрывы на дорогах, фашисты зверствовали… Бабушка рассказывала и плакала. А я мечтал поквитаться с гадами на любом военном конфликте земного шара. Кровь закипала, когда слушал бабушку.
На следующий день после нашего приезда к бабушке пришли в гости сын Федор Борисович со своим сыном Александром, студентом Гомельского педагогического университета. Чуть позже на мужском велосипеде за три километра из деревни Лешня приехала дочь, моя тетка, Евгения Борисовна. Познакомились, начались длительные расспросы о моей жизни, семье, родственниках. Я снял с руки и подарил дяде Федору часы с именной надписью мне от командира войсковой части 23685, которыми был награжден за участие в поимке вооруженного дезертира.
Тетя Женя позвала к себе в гости и на завтра снова приехала на своем велосипеде. Мой сын Саша, засучив правую штанину, чтобы не попала в цепь, просунул ногу под раму и поехал вперед по дороге, а мы с тетей Женей шли пешком три километра.
В небольшой деревеньке у тетки обыкновенный деревянный дом с большим крытым двором и чуланами со скотиной. Она обратила наше внимание, что рядом с ее домом в ряд стоят еще шесть точно таких же. У каждого дома – необычные столбы освещения.
Везде в Белоруссии столбы освещения – это обычные деревянные телеграфные столбы с фонарями. А здесь шесть новеньких, металлических, белого цвета с изогнутыми верхушками и полукруглыми приплюснутыми фонарями, напоминающие змеиную голову. Так называемые «Кобры». На каждом столбе – именная табличка с указанием фамилии, имени и отчества человека. Тетя Женя рассказала, что в этих домах жили ее соседи. В одну из ночей партизаны на этой дороге напали на немецкую колонну и убили несколько фашистов, сами убежали в болотистый лес рядом. Немцы не рискнули туда сунуться. Они въехали в деревню, вытащили из этих шести домов шестерых мужчин и повесили их на телеграфных столбах напротив домов. А после войны организация ветеранов войны закупила за большие деньги эти столбы «Кобры», прикрепила к ним именные таблички и установила столбы освещения в память о погибших земляках.
На могиле погибшего отца
После нашей поездки на родину в Белоруссию прошло почти 50 лет. Так получилось, что контакты с отцовской родней продолжения тогда не имели, но я писал запросы в архив Министерства Обороны СССР о судьбе отца, месте его гибели и захоронения. Ответы были отрицательными: «неизвестно». В 2010 году в Интернете на сайте «Подвиг народа» я узнал, что Киеня Александр Борисович похоронен в братской могиле в селе Головенчицы Чаусского района Могилевской области. Узнал, что мой двоюродный брат Киеня Александр Федорович работает директором школы в поселке Радуша Слуцкого района Могилевской области. Установил контакт с ним, и уже с женой на машине мы вновь поехали в Белоруссию.
От увиденного мы были в шоке: после российских заброшенных воинских захоронений, разбитых, разрушающихся зданий фабрик и заводов, сельских ферм и бескрайних, заросших бурьяном просторов бывших колхозных полей, мы снова попали в родной Советский Союз. В Белоруссии отличные автотрассы, места отдыха на них с детскими площадками. По обеим сторонам дороги засеянные поля до самого горизонта, нет даже клочка земли, где растет бурьян. Работают предприятия. И большие коттеджные городки, газифицированные, для людей. Заселяйся, работай, живи! Огромные современные торговые центры, ледовые дворцы спорта. Тысячи памятников погибшим в войну, все ухоженные, покрашенные, с обелисками. Я чуть не заплакал от горя и стыда за Россию и от радости, что, воскресни из братских могил, мои родные сказали бы спасибо президенту Беларуси Лукашенко Александру Григорьевичу.
Провели две недели в санатории «Приднепровский» у города Рогачев на берегу Днепра, в выходные ездили в Радушу примерно за 30 километров к двоюродному брату Александру.
Встреча в Белоруссии. Слева двоюродный брат Александр,
автор справа. Фото из архива автора
Съездили с ним в село Головенчицы Чаусского района, возложили венок на могилу моего отца. Из архивных документов я узнал, что он похоронен в братской могиле, где всего погребены 604 бойца Красной Армии. На плитах черного мрамора выгравированы их фамилии. У моего было написано не «Киеня», а «Кисня». Ошибки в написании моей фамилии преследует меня всю жизнь: пишут и Кисня, Китеня, Киенян, видел свою фамилию, написанную на китайский манер Ки-е-ня; однажды прислали телеграмму мне с поздравлением на фамилию Киевский.
\\
Мы с братом Александром с помощью отвертки и большого камня вместо молотка эту ошибку моментально исправили. Потом я приезжал еще раз на это место, сверял местность со схемой первоначального захоронения, полученного через интернет, зашел в несколько домов в деревне Новоселки, где на окраине на месте могил выросли три огромные березы. Сельчане рассказали, что немцы здесь держали оборону 9 месяцев, наши много раз штурмовали, несли огромные потери, но безрезультатно. Десятки тысяч жителей фашисты сгоняли сюда, чтобы они выкапывали огромные ямы; помещали туда целиком дома, сверху маскировали. Глубина обороны у немцев здесь была около 30 км., три полосы укрепления, назвали они ее «Восточный вал». Местное население фашисты выселили.
Я спросил про братскую могилу в Головенчицах, рассказали, что никто в этом болоте на берегу реки Вилейки могилы не раскапывал, кости не доставал, бойцов не устанавливал, а на могильных плитах выгравировали фамилии всех погибших по списку…
Последний бой отца
