скачать книгу бесплатно
– Мам, мы выберемся отсюда, и очень скоро, – заверили они Фариду.
Эксперимент
В Калькутте, в ресторане, на крыше двадцатиэтажного небоскрёба, рядом с Храмом Тысячи Будд сидели за столиком, глядя на лучший в мире закат, миллионер из Нью-Йорка, физик из Швеции, писатель из Днепропетровска, доктор Рама из ООН, наш представитель СССР в Индии – Валентин Сидоров и Нина Аллахвердова в лёгком развевающемся платье, с новой причёской кинозвезды восьмидесятых.
– Ну что ж, дорогие мои, – сказала Нина Аллахвердова, улыбаясь своей ослепительной улыбкой, – значит, вы предлагаете мне вылететь вместе с вами на эту новую планету с благоприятными для человеческой жизни условиями, вывезти туда детей, первую партию из тысячи человек, воспитать из них людей будущего? Более развитых, способных больше радоваться жизни, чем здесь, на Земле? Это возможно. Но у меня есть условия. Во-первых, я сама должна выбрать себе помощников из числа своих знакомых. Я думаю, что выберу Милу Голубкину, Неллю Исмаилову, Розу Хуснутдинову, кое-кого ещё. Во-вторых, у меня свой биологический ритм, своё чувство времени, поэтому не торопите меня, я не знаю, когда будет закончен этот эксперимент, через пять лет, через десять или позже. В-третьих, дорогие мои, я не вижу радости на ваших лицах. Почему о такой хорошей идее вы говорите с такими унылыми лицами? Если цель вашего эксперимента – создать людей радостных, с разнообразными талантами и желаниями, почему вы, руководство, так ограниченны в своём мышлении?
– Почему вы думаете только о деньгах, валюте, долларах, рублях? – обратилась она к финансисту из Нью-Йорка.
Финансист попытался согнать с лица озабоченное выражение.
– А вы почему думаете только о нейтронах-нейтринах? – спросила она физика.
Физик блеснул стёклами своих очков, смущённо отвернулся.
– А вы всё думаете, где напечатать очерк о нашем эксперименте, в «Новом мире» или журнале «Москва»? – спросила она писателя.
– Мы больше не будем! – хором заверили Нину миллионер, учёный и писатель из Днепропетровска. – Пожалуйста, не покидайте нас, мы одни ничего не сможем!
– Ну хорошо, – прищурила свои хитрые армянские глаза Нина Аллахвердова. – Я, может, и не покину вас… Но я должна признаться, что люблю красивых людей. А вы? Как вы себя ведёте?
– Ну, почему, почему вы едите салат с такой жадностью, будто неделю не ели? – обратилась она к финансисту.
Тот испуганно отодвинул от себя тарелку и смирно положил руки на колени.
– А вы почему выглядите таким больным? – спросила Нина у физика. – Сейчас же улыбнитесь и скажите что-нибудь смешное!
Учёный раздвинул тонкие губы и произнёс сквозь зубы:
– Без! Женщин! Жить! Нельзя! На свете! Нет!
– На первый раз сойдёт, но учтите, с юмором у вас не всё ладно, – сказала Нина.
– Товарищ Сидоров, объясните, пожалуйста, своему коллеге из Днепропетровска, что быть писателем – это ещё не всё! Не надо казаться Львом Толстым, если для этого нет никаких оснований!
– Вы не Лев Толстой! – сказал Сидоров писателю из Днепропетровска.
– И вы не Толстой! – ехидно парировал тот.
Нина Аллахвердова обратилась к представителю ООН, доктору Раме:
– У меня к вам просьба. Нельзя ли на той планете, куда мы полетим, показывать фильмы, хотя бы ту программу, которую показывают на двухгодичных Высших курсах для режиссёров и сценаристов?
– Можно, – кивнул доктор Рама.
– И ещё одно условие, – сказала Нина Аллахвердова, – я хочу, чтобы моя семья, Артёмочка с Машей, Катенька с Андрюшей, Матусик, отправилась вместе со мной. Потому что… кто я без них? Сухая былинка на ветру! А вместе мы сможем всё.
Присутствующие кивнули.
– И ещё одно, – тихо сказала Нина Аллахвердова, глядя задумчивыми армянскими глазами на лучший в мире закат. – А может ли случиться такое, что на этой планете я смогу встретить людей из прошлого? То есть, конечно, мы будем воспитывать людей будущего… Но так много неясного в прошлом… Могу ли встретить там людей, которых уже нет на Земле, но кого я очень любила и с кем мне хотелось бы встретиться?
– Возможности человека безграничны, ваши особенно. Надейтесь, может, с вами и произойдёт такое чудо, – сказал доктор Рама.
Нина Аллахвердова лучезарно улыбнулась и попрощалась до завтра.
Весь вечер она гуляла по калькуттским улицам, полным пряных запахов и красивых людей. В одном из переулков у неё произошла знаменательная встреча. Нина повстречала свою маму, Анну Сергеевну, которая, вообще-то, должна была находиться сейчас совсем в другом месте, в Баку на улице Самеда Вургуна в доме номер 13.
– Дорогая моя, – сказала дочери Анна Сергеевна, – ты можешь ввести в заблуждение всё человечество, но только не меня. О каких это твоих достоинствах толкуют твои друзья? Всё экспериментируете, сочиняете, вместо того, чтобы прислушаться к голосу сердца. Впрочем, лети! Может, на этот раз что-то и удастся…
И Анна Сергеевна, завернувшись в тончайшую с блёстками розовую индийскую шаль, скрылась в толпе.
На следующий день вылетели по намеченному маршруту. Международный эксперимент с целью создать людей счастливого будущего человечества начался.
Луиза
Ну, были, были опасные эпизоды в жизни Луизы П. Была ночь, проведённая среди льдов и снегов за Северным полярным кругом. Биологическая станция, на которой работала Луиза, находилась на берегу Баренцева моря, в десяти километрах от стойбища лопарей. В безветренную погоду Луиза преодолевала это расстояние за час-полтора. Лопари принимали её за свою: у неё было смуглое лицо, высокие скулы, длинные чёрные волосы, спадающие на плечи. Подруга говорила ей, что она походит на жену индейского вождя из Северной Америки или на героиню из романа Фенимора Купера. Видимо, и лопари считали так же. Они радостно приветствовали её, угощали сырой и вяленой рыбой, она угощала их галетами и ирисками, объяснялись они жестами, потом Луиза узнала несколько слов на их языке. Иногда Луиза оставалась в стойбище ночевать, правда, спала в собственном спальном мешке из гагачьего пуха – предмет её особой гордости. Этот пух она собирала целое лето на безымянных каменистых островах, где обитали только птицы.
В тот злополучный день Луиза со спальным мешком за спиной пробежала на лыжах, обгоняя позёмку, половину пути до стойбища, как вдруг резко остановилась, засмотревшись на огромный снежный сугроб, который, как показалось ей, зашевелился – уж не медведица ли? Раздался треск, правая лыжа сломалась, наехав на снежную застругу, затвердевшую как лёд. Что было делать? Двигаться дальше на одной лыже – бесполезно, не дойти, возвращаться назад – поздно, уже стемнело, надвигалась ночь… Обломком лыжи Луиза вырыла яму в снежном сугробе, покрытом сверху ледяной коркой, сняла со спины спальный мешок и постаралась разложить его в вырытой нише. Влезла в него, застегнула замок и стала интенсивно дышать внутрь мешка, согревая его своим дыханием. И так как одета она была в три свитера и ватные штаны, и всё время представляла себе горячо натопленную баню, в которой парилась когда-то в детстве в деревне под Бугульмой вместе с матерью и сёстрами Риммой и Майей, не замёрзла. Лежала себе в мешке, разглядывая сквозь щели нависшее над ней ледяное небо, на котором играло розовыми, сиреневыми, жёлтыми сполохами северное сияние, с красотами которого, как известно, не может сравниться ни одно зрелище в мире! Что там картины Рокуэлла Кента или Николая Рериха!
Через несколько часов муж Луизы, внезапно почувствовав сильное беспокойство, отправился на поиски жены, которую обнаружил по оранжевому спальному мешку, выглядывающему из сугроба и обломку лыжи, лежащей рядом.
В другой раз Луиза встретила опасность в лице акулы, заплывшей в тропические широты. Луиза находилась тогда на корабле «Академик Курчатов», работая в группе биологов, исследующих уровень интенсивности жизни в мировом океане. В свободные часы сотрудники расходились по своим каютам, чтобы вздремнуть, почитать, отдохнуть, а Луиза надевала водолазный костюм, маску, акваланг и спускалась в глубины тёплого моря – во-первых, здесь было очень красиво, во-вторых, водная стихия для человека, может быть, более родная, чем суша, только без жабров, конечно, трудно дышать, приходится пользоваться аквалангом. Спустившись на дно, Луиза медленно продвигалась по воде, разглядывая бесчисленные рифы из белого и розового светящегося коралла, как вдруг нос к носу столкнулась с огромной рыбиной, тоже как будто разглядывающей кораллы. «Да уж не акула ли это? – ужаснулась Луиза. – Как велика!» Осторожно отщепив кусок коралла, она медленно двинулась вверх, стараясь не встревожить резкими движениями опасную незнакомку. Рыбина – или акула? – внимательно смотрела ей вслед своими маленькими недобрыми глазками. Луиза заторопилась, выскочила на поверхность воды и, сорвав с лица маску, крикнула: «Акула!» Два матроса, стоявшие на палубе корабля, бросились в шлюпку и поплыли к ней. Луиза плыла сажонками, изо всех сил взмахивая руками, чувствуя приближающуюся к ней снизу, из глубины океана, преследовательницу. Спустя две секунды, после того как Луиза, задыхаясь, перевалилась через борт шлюпки, из воды высунулась огромная белая пасть, нашпигованная зубами как компьютер сотами или как рояль клавишами, и лязгнула так, будто зубы эти были металлическими. Акула развернулась и мощным хвостом ударила по шлюпке, но, к счастью, та не перевернулась. С корабля пальнули разок-другой, чтобы отпугнуть хищницу.
– Вы спаслись чудом, – сказал Луизе капитан корабля, – как видите, жизнь в океане есть и очень интенсивная, настоятельно прошу вас, больше в воду ни ногой, уж пожалуйста!
Третий опасный случай произошёл с Луизой в горах. Она поднималась по каменистой тропинке, разглядывая прекрасную панораму открывающихся глазу горных склонов, пиков, пропастей, вершин, на одну из этих вершин завтра предстояло подняться группе альпинистов, в числе которых была и Луиза.
Какой-то звук, будто покатился камешек, заставил её поднять голову. В двадцати метрах от себя, у входа в пещеру Луиза увидела женщину с распущенными волосами до пят. Сверкающие глаза женщины, не моргая, смотрели на неё.
«Снежная женщина! – подумала Луиза. – Это про неё в лагере говорили!»
– Ну, как вам живётся вдали от цивилизации? – приветливо спросила Луиза на русском, английском и немецком языках. Потом добавила по-татарски. – Ис?нмесез![1 - Ис?нмесез (татар.) – здравствуйте.]
Женщина безмолвствовала, но смотрела не угрожающе, а скорее доброжелательно.
– Можно посмотреть вашу пещеру? – спросила Луиза, подойдя ближе. – Какая прекрасная планировка! Какие шкуры! Камни! Вы их тоже собираете? Я ещё люблю собирать птичьи перья! О, у вас они тоже есть!
Женщина протянула руку и коснулась пальцем свитера Луизы из верблюжьей шерсти с узором из ярких бабочек. Пощупала Луизины джинсы.
– Нравится мой свитер? Джинсы? – спросила Луиза. – Хотите померить?
Быстро скинула с себя свитер и джинсы, протянула женщине.
Та довольно быстро, ловко облачилась в одежду, стала с интересом оглядывать себя.
– Волосы мешают, завяжите узлом на затылке, – сказала Луиза и показала, как это делается.
Женщина завязала свои волосы узлом на затылке.
Луиза задумчиво оглядывала пещеру, связки сушёных трав, кореньев, шкуры на полу и стенах.
– Хотите, я поживу здесь, а вы там? – показала она на пылавшую ярким цветком палатку далеко внизу. Оттуда доносилась зажигательная музыка: видимо, кто-то из альпинистов включил транзистор.
Женщина кивнула.
– Ну тогда надо знать несколько слов, чтобы общаться с людьми, – сказала Луиза, – запоминайте: «айм сорри»[2 - I’m sorry (англ.) – извините.], «плииз»[3 - Please (англ.) – пожалуйста.], «битте»[4 - Bitte (нем.) – пожалуйста.], «нормально», «р?хм?т»[5 - Р?хм?т (татар.) – спасибо.].
Женщина повторила вслед за Луизой эти слова.
– Можете идти к людям! – и Луиза подтолкнула женщину вниз.
Легкими, вполне спортивными прыжками женщина помчалась с горы вниз, к манящей её палатке.
А Луиза вошла в пещеру, растянулась на козьей шкуре и закрыла глаза со словами: «Какое блаженство! Наконец-то я одна!» И сладко уснула.
Наутро для неё началась чудесная жизнь. Она много гуляла, любуясь окрестными пейзажами, собирала камни, красивые яйца птиц, однажды вытащила из расщелины изумрудик (природный или оброненный какой-нибудь экстравагантной туристкой-альпинисткой). Луиза сплела себе накидку из широких листьев, а в длинные волосы вплела стебли вьющегося растения, так что теперь казалось, особенно издали, что волосы у неё до пят. Как-то она ушибла ногу, прыгнув с крутого откоса вслед за горным туром, но быстро поправилась, отыскав мумиё в одной из пещер.
Луиза загорела, потемнела лицом, привыкла ходить босиком, местные птицы уже не пересвистывались тревожно при её появлении, они принимали её за свою, здешнюю обитательницу.
Иногда Луиза забавлялась. Видя группу туристов, с фотоаппаратами в руках взбирающихся по горному склону, она внезапно появлялась на какой-нибудь открытой площадке, чтобы туристы могли вскрикнуть: «О, снежная женщина!» и щёлкнуть её фотоаппаратом. Только она старалась находиться от туристов подальше, так было безопаснее.
Но совсем избежать опасности не удалось. Однажды, проснувшись утром, Луиза услышала голоса двух мужчин, переговаривающихся поблизости, у входа в пещеру.
– Вроде в этой пещере она живёт, – говорил один голос. – Как выйдет – накинем сетку! Поймаем, доставим в институт, пусть изучают, снежная она женщина или нет!
Быстрее лани кинулась Луиза к запасному выходу, предусмотрительно выкопанному ею недавно. И через несколько секунд уже мчалась вниз по горному склону, невидимому для незваных гостей.
Добравшись до ближайшего ручья, умылась, сбросила с себя экзотическую накидку из листьев, расплела волосы, связала их узлом на затылке и, завернувшись в козью шкуру, прихваченную из пещеры, явилась в таком виде в высокогорное селение, облюбованное ею во время недавних прогулок. Луиза объяснила жителям селения, что она альпинистка, заблудилась в горах. Горцы накормили её горячей едой и выдали одежду – ватный полосатый халат и атласные шароварчики. В таком одеянии Луиза и добралась на ослике до ближайшего населённого пункта, где имелась почта, отправила мужу телеграмму: «Скоро прилетаю. Луиза».
И через день действительно очутилась в своей уютной квартире на Московском проспекте в Санкт-Петербурге, где комнаты были завалены книгами по археологии, истории, об альпинистах, камнями, обломками древней глиняной посуды, птичьими перьями, засушенными морскими звёздами – словом, всем тем, что составляет гордость любого путешественника, объездившего, исходившего пешком полмира.
Карта Луны, таллинский ликёр и лагман
– Наш благородный эстонец пригласил меня послушать стихи, – сказала я казашке, когда мы вернулись с Высших сценарных курсов в общежитие на Руставели и поужинали лагманной лапшой, присланной из Алма-Аты.
– Сходи, потом расскажешь, – кивнула она. – По крайней мере, он не пьёт по вечерам, как другие наши, особенно свердловские, посмотришь, что у него в комнате. Не ковры же и платки, как у нас, а что-нибудь другое! Всё-таки – прибалт!
Когда я постучалась в комнату на шестом этаже и вошла, её хозяин сидел за письменным столом, как обычно, в чёрном костюме и белой рубашке, перед ним на столе лежали исписанные листки бумаги. Он приподнялся и вежливо поклонился, будто мы встретились на дипломатическом приёме.
– Прошу садиться!
Я оглядела почти пустую комнату. Стол, два стула, кровать. На стене, над кроватью, заправленной серым казённым одеялом, висела голубоватая карта обеих сторон Луны.
На голом столе стояла бутылка таллинского ликёра сизого цвета и две крошечные рюмки.
В комнате был ледяной холод, дыру в окне закрывало одеяло.
– Разбилось стекло? – спросила я.
– Соседи, – кивнул он на стенку, – студенты Литинститута получили стипендию, отметили, ворвались, разбили окно и отправились драться дальше…
– Надо было сказать комендантше! – возмутилась я.
– Комендантша сказала, что стекла нет, будет на следующей неделе.
– Но как терпеть? Ведь сегодня минус семь!
– А вчера было ноль. Но, по-моему, это не интересно. Лучше я почитаю стихи.
Я кивнула.
Глуховатым медленным голосом человека, выздоравливающего после долгой болезни, он начал читать. Об электрических проводах, опоясывающих землю, о больших городах, где люди живут, как муравьи, об одиночестве, о вересковых полях где-то далеко-далеко, о вещих братьях-деревьях…
Я не шевелилась, смотрела на карту Луны. Чувствовала, что лунные моря и кратеры, впадины и возвышенности на чёрно-бело-голубой карте чем-то сродни этим волнам стихов, наплывающих на меня.
– Ты, кажется, замёрзла, – прервал он чтение, взглянув на меня. Взял в руки бутылку ликёра в сизой упаковке и налил в крошечную рюмку, стоящую на краю стола.
Я выпила, сразу стало горячо (о, сорокоградусная жара ашхабадской улицы, где мы шли этим летом с подругой Гультэч!).
– Продолжай, интересно! – заверила я.
Он продолжил чтение. Потом, отложив листы в сторону, стал говорить об острове Сааремаа, о Ливонии, в которую вторглись крестоносцы в тринадцатом веке, о том, как они уничтожали береговых, лесных, луговых языческих богов, как сжигали жертвенные рощи и вырезали из дерева человека-бога, на кресте… А что думаю я о кипчаках, о булгарах, о Золотой Орде? Наверное, тоже вижу во сне скачущих смуглых всадников на косматых лошадях, слышу их воинственные крики: «Ур-р, ур-р!!!» Знаю ли я, что на многих, казалось бы, совсем разных языках мира некоторые слова звучат одинаково…
Я сидела не двигаясь. Из окна дуло как из морозильника. Обратная сторона Луны придвигалась ко мне всё ближе.
Раздались крики, дверь со стуком открылась, и два пьяных студента, вцепившиеся друг в друга как сиамские близнецы, дошагали до кровати в углу комнаты, повалились на неё.
– Шаганэ ты моя, Шаганэ! – вскричал один из них.
– Тихо розы бегут по полям… – всхлипнул второй.
Потом оба поднялись и, обнявшись, покинули комнату.
– Каряк и якут с отделения переводчиков, очень Есенина любят, – пояснил эстонец.
Снова налил в рюмку ликёр, пододвинул мне и продолжил монолог.
Я сидела, боясь пошевелиться, чтобы не стало ещё холоднее.
– Кажется, всё-таки ты мёрзнешь, – прервал он чтение, встал, подошёл к шкафу, вынул из него шерстяное одеяло и подал. – Завернись.
Я завернулась.
– «Ливли-ливли», так называли себя ливы, – сказал он. – По-моему, звучит музыкально. А чем ливское солнце отличалось от солнца наших дней? Чем отличалось солнце кипчаков от нынешнего?
Комната, казалось, заледенела совсем, потонула в сизом тумане. Я сидела в полном оцепенении. Лицо человека напротив меня было застывшим, бледным, но синие глаза, порой вскидывающиеся на меня, жили, мерцали, в них светился неукротимый огонь.
Я перевела взгляд на карту Луны, висящую на стене, на пятно между двумя впадинами.
