скачать книгу бесплатно
– Пробиваем флюгарочные брусья! – Княже проявился. Мастер уже уровень выставляет. Потащил и я двухпудовый домкрат.
– Принёс соединители? – похоже, это он мне.
– Нет ещё.
– Ну так неси. Домкрат вон Дед возьмёт.
Он поднял рацию:
– Горка?
– Да, горка, слушаю, – прошипела рация.
– Докладывает руководитель работ Князев. Работы по замене стрелочного перевода №… закончены. Ограждения сняты. Можно распускать.
– Поняла… ш… п… – Дальнейшего шипения я не слышал – всегда плохо воспринимал речь через рацию или громкоговорители, не разбирал.
Вот так вот. Ещё делов часа на четыре, но он открыл движение! Отчитался. Молодчик! Ещё сорок минут окна было, но он быстренько отчитался. В акте приёмке поставят красивое время. Да кого колышет? Ну и что, что опасно это?
Я топал по шпалам в «парк». Там отстаивалось наше «прикрытие». На соседних путях работали тоже наши. Две бригады, человек сорок, мельтешили оранжевыми букашками. Некоторые замахали руками, видимо узнали. Я тоже поднял руку в приветствии. Они не унимались, ещё больше народа махали, что-то кричали, тыкали руками в меня, указывая за меня.
Я обернулся. По этому же пути ехал на меня полувагон. Тихо ехал, неспешно и неслышно.
Я уже говорил, то я животина не беговая, а тягловая? Я и живу так же неспешно, и соображаю так же неспешно, но основательно. Жена вообще называет меня тормозом. Поэтому, когда я увидел вагон, прущий на меня с неизбежностью смерти, первой моей мыслью была, конечно же, неправильная, а именно: «Какого хрена он тут делает? Окно же!» Тут я вспомнил, что движение-то уже открыли.
И я прыгнул из колеи пути, но поздно. Я как обычно – ступил, стормозил. Я видел в прыжке приближающийся тёмно-зелёный угол полувагона. Я понял, что не успеваю. Всё. Алес капут. Финита ля комедия. Эта штука не е… не ест, а давит.
Я не боялся. Совершенно. Страха не было совсем. Его уже давно во мне не было совсем. Уже с десяток лет я ничего не боялся совершенно, даже смерти. Жена говорит, что я настолько тормоз, что не успеваю испугаться. Но я думал совсем не об этом. Последней и единственной мыслью было: «И это – всё? Так бессмысленно и бесполезно? Где смысл? И для чего же я жил?»
Удара не почувствовал. Просто наступила Тьма.
Ничто в Нигде
Боли не было. Ничего не было. Полное отсутствие всего. Вообще ничего. Полная, абсолютная темнота. Но я же думаю! Я мыслю, значит, я – существую. Цитата. Не помню откуда. Я живой. Или как?
Долго. Сколько – непонятно. Долго-долго ничего не происходило. Потом что-то изменилось. Мне показалось, я начал двигаться. Как двигаться? Непонятно. Тела своего я не ощущал. Ногами не шел. Ничего не ощущал, кроме изменения моего местоположения относительно предыдущего местоположения. Падение? Полёт? Не знаю – как это – полёт? В свободном полёте быть не приходилось. На падение похоже. Тут уж у меня большой опыт, в падениях. Но падал я не вниз, как должно быть, а как-то вбок.
Ещё изменение – источник света вдали. В кромешной тьме – отсвет далёкой призрачной звёздочки. Как только я увидел едва различимый отсвет, появилось новое ощущение – боль. Боль! Блин, как я не любил боль! Я ужасно плохо переношу боль. Не могу её терпеть, вернее – терпеть её не могу! Ничего никогда не боялся, а боль не переношу.
Звездочка пропала. Пропала и боль. Повисло опять Ничто темноты. И движение прекратилось.
Не-ет, так не пойдет! Да, приятно, конечно же, когда ничего не болит (а чему, кстати, болеть-то?), но Ничто меня не устраивает. И я рванулся (чем?) в сторону, где отблёскивал до этого свет.
Опять появилась звёздочка, появилось падение, вернулась боль. Но теперь для продолжения падения приходилось прилагать усилия, будто я толкал что-то на подъём горы, хотя тела я по-прежнему не чуял. Да ещё терпеть боль. Это тоже тяжко. Говорят, к боли привыкают. Не знаю. Невозможно привыкнуть к этому мучению.
Что же там, в конце? Что за свет? Свет, причиняющий боль? Чем я ближе «падал» к нему, тем больнее было. Но я «толкал» «падение» всё сильнее, превозмогая всё усиливающиеся мучения. Когда стало невмоготу терпеть, я стал кричать, орать, потом просто голосить во всю мощь (чего?), но упорно «толкал» к свету.
И вот Свет залил Всё. Остался только Свет. И Боль. Мука. Мучение.
– Кто ты? – раздалось громоподобно.
– Я? – удивился я.
– Кто я – я знаю. Кто ты?
А кто я? Кто Я? Имя? Что имя? Как меня зовут? Да все по-разному. Коверкают имя, вешают прозвища. Мама, жена, сын, ребята с работы, одноклассники – все по-разному. Каждый хоть чуть, но иначе. Как я сам себя называю? А кто сам себя называет, ну если сам перед собой? Я и есть Я. Имя – чушь. Придуманный людьми идентификатор. Перед этим Голосом и Болью – имя – чушь.
А что? Социальный статус? Место в обществе себе подобных? Пыль. Я – пыль. Миг между прошлым и будущим. Выживал, старался, учился, терпел. А сейчас что значит всё это, вся моя прошлая жизнь? Чушь.
Что я для людей? Для любимой жены, для того набитного мальчугана – сына моего, для матери? Они мне дороги, я им дорог. Я – муж, отец, сын? Со стыдом и болью я вспомнил, как причинял боль обид, невнимания дорогим мне людям. Стыдно. Больно. Плохой муж, плохой отец, никудышный сын. Опять не то!
А что ещё? Работа? Служба? Не служил. Работу ненавидел. Нет, я – не лентяй. Ну, не больше других. Не было у меня работы, которую можно было бы назвать Делом, заниматься Делом и быть довольным. От всех способов зарабатывания средств к существованию оставался только стойкий осадок Мозгоё…ства. Напрасно потерянное время. Не мог я себя назвать ни экономистом, ни металлургом, ни путейцем. Как один сказал: «Мы поколение коекакеров». Вот это точно. Но тоже – чушь.
– Я не знаю, – ответил, наконец, я. – Я – Никто.
– Никому место в Нигде. Зачем шел ты на Свет, терпишь Мучение?
– Не хочу в Нигде. Не хочу быть Никем. А к Свету всегда надо идти. Иначе нельзя. А Мучение? Бог терпел – и нам велел. Терпимо. Это что-то. Лучше Небытия. И так всю жизнь это – НЕ. Не-жизнь, не-смерть, не-друг, не-враг, а всё только – ТАК… Ни то, ни сё. Небытие. Унылое Ничто. Постоянно.
– Почему шел через Мучение на Свет? Легче же было наоборот?
– Легче, – согласился я. – Легче не значит лучше.
– Почему? – опять прогремел гром.
– По кочану! Не знаю! Так надо!
– Кому надо?
– Мне!
– А ты кто?
– Я? Я – человек! Мужик! Для трудностей я создан!
– Помни об этом. Не забывай!
Раскаты грома катались волнами вокруг. Отдаляясь, приближаясь, схлёстывались друг с другом, дробились друг об друга.
– Жить хочешь? – спросил тот же голос, но тише, без громовых раскатов.
– Не знаю. Особо и нет. Только…
– Только…
– Родные мои. Нужен я им. Жене нужен муж, сыну – отец, матери – сын.
– У них будут они. Может лучше, чем ты.
Если бы у меня была бы голова, я покачал бы ею, были бы губы – поджал бы их.
– Это врят ли. Будет ли он любить их, как я? Заботиться о них? Никому не доверю. Надо жить. Потому и живу. Для них.
– Ой ли?
– Упрёк справедлив, согласен.
Раскаты грома совсем стихли. Но что-то гремело всё равно. Это Боль. Мучение уже гасило Свет.
– Так что же с тобой делать?
– Не мне, видимо, решать.
– Не тебе. А чего хотел бы ты?
– Положи, где взял.
Опять загрохотало, оглушило. Мне становилось всё хуже.
– Может быть… – пророкотало, – и будет по-твоему. Но будет тебе Испытание. От того как ты пройдёшь его и будет зависеть – Небытие или «Положи, где взял». Кто ты?
– Я! Я – человек! Русский человек! А ты кто?
Боль накатывала, как штормовые волны. Боль уже гасила Свет и моё сознание. Кругом темнело. Лишь два светлых пятна осталось.
– Ты – Бог? – спросил я, но голос мой прозвучал так жалко, тихо, как стон.
– Нет, – со смешком ответил громоподобный голос, правда, в этот раз – звеня, как в пустом ведре.
– Я умер? – опять спросил я.
– Пока нет. И я, как врач, постараюсь этого не допустить.
Врач? Какой, на хрен, врач? Это…
Всё исчезло, как будто выключили рубильник.
Привет, Великое Позавчера!
Блин, больно-то как!
– Терпи, боец, генералом будешь, – грохотал болтом в пустом ведре голос.
– Маршалом, гля. Где я?
– В узловой больнице.
– Чё я тут потерял? Чё больно-то так? Чё я не вижу ничего?
– Во, ожил, залопотал. Жить будешь.
– Куда я, на хрен, денусь! Чё за узловая больница?
– А ты что, совсем ничего не помнишь?
– Что я должен помнить?
– Как твоё имя? Звание? Номер части?
– Вы с какого дуба попадали? Какое звание? Часть чего? – спросил я и тут крепко призадумался. Часть вкупе со званием – что-то воинское, а всё воинское меня обошло далёкой-далёкой стороной.
– Имя-то своё помнишь?
– Имя? – я решил подстраховаться и потупить. Тяну время. Авось, куда и вытянет само.
– Амнезия, – другим грохочущим скрежетом донеслось с другой стороны. – Обычное дело при сильных контузиях.
Точно! Амнезия. Удачно. Можно дальше дурачком прикидываться.
– Что ты видишь?
– Ничего я не вижу. Пятна какие-то. И грохочете вы.
– Все симптомы налицо. Вот ещё что проверим. Чувствуешь? Что чувствуешь?
– Бьёте по ноге и колете. Хорош! И так всё болит! Обезболивающего дали лучше бы.
Но просьба моя была проигнорирована.
– Чувствительность нижних конечностей сохранилась, что говорит об обратимости повреждений спинного мозга. Надеюсь зрение и слух также восстановятся.
– Что со мной случилось?
– Контузило тебя при бомбёжке станции. Взрывом отшвырнуло. Ещё и об штабель шпал приложило. Живой – и то чудо.
– Бомбёжке? Какая бомбёжка?
– А ты и это не помнишь? Война, батенька. Немец уже и до нас долетает.
– Ё-о-о! Гля! Твою дивизию! Что за х…ню ты несёшь? Война чёрте-когда кончилась!
– Не кончилась. – вздох. – И когда она теперь кончится?
– А какое число сегодня?
– Пятое июля. Сорок первого года.
– Ё-ё-о!..
