скачать книгу бесплатно
Мариам устало кивнула. Все-таки ей приходилось напрягаться, чтобы понять кабульский выговор мужа. Да тут еще его пуштунский акцент. Ведь в его родном Кандагаре все говорят на пуштунском.
А он, казалось, без труда понимал ее гератский фарси.
Мариам быстро оглядела узкую незамощенную улицу, тесно стоявшие дома из обожженного кирпича, заборы, за которыми прятались дворы, плоские крыши. Некоторые дома были саманные и серым своим цветом напоминали горы, кольцом окружавшие город. По обеим сторонам улицы тянулись сточные канавы, полные мутной воды. Тут и там громоздились кучи мусора.
Дом Рашида был двухэтажный, выкрашенный в синий цвет. Краска давным-давно выцвела. Двор порос пожелтевшей травой. Справа к дому примыкал сарай, слева виднелся колодец с ручным насосом, высаженные в ряд чахлые деревца. Под навесом, прислоненный к стене дома, стоял велосипед.
– Твой отец сказал, ты любишь рыбалку, – сказал Рашид. – К северу от нас есть реки. Рыбы полно. Я тебя как-нибудь отвезу.
И он отомкнул входную дверь и впустил Мариам в дом.
Конечно, у Джалиля дом куда больше. Но против хижины, где они обитали с матерью, это были хоромы. На первом этаже помещались передняя, гостиная и кухня. Рашид сразу показал ей кастрюльки, сковородки, скороварку, керосинку-иштоп. В гостиной бросился в глаза кожаный зеленый диван с тщательно зашитым разрезом на боку. Еще тут имелись стол, два плетеных кресла, два складных стула, черная чугунная печка в углу. И голые стены.
Стоя посреди гостиной, Мариам осматривалась. У себя в домике она легко могла дотянуться до потолка. По солнцу, косые лучи которого проникали в окно, можно было определить время. Мариам четко знала, на сколько приоткроется дверь, прежде чем раздастся скрип. Ей хорошо были знакомы каждый скол и каждая трещинка на тридцати половицах. Со смертью матери все, к чему она привыкла, куда-то кануло. Она в чужом городе, и от прежней жизни ее отделяют высокие горы, глубокие ущелья и пустынные равнины. В чужом доме за темно-зелеными занавесками, где пахнет табачным дымом и полно незнакомых предметов, ей и до потолка-то не достать.
И зачем ей такой простор, если он ее душит?
Мариам пронзила острая тоска по Нане, по мулле Фатхулле, по всей своей прежней жизни.
И она заплакала.
– С чего это вдруг? – недовольно спросил Рашид, полез в карман штанов, достал носовой платок, втиснул в руку Мариам, потом прислонился к стене и закурил, не спуская с жены глаз.
Мариам прижала платок к глазам.
– Прошло?
Мариам молча кивнула.
– Точно?
– Да.
Он взял ее под руку и подвел к окну гостиной.
– Выходит на север. – Рашид постучал по стеклу скрюченным указательным пальцем. – Прямо перед нами гора Асмаи – видишь? – а слева гора Али Абад. У ее подножия находится университет. К востоку от нас – отсюда не видно – горный хребет Ширдарваза. Каждый день ровно в полдень оттуда стреляет пушка… Немедля прекрати реветь. Я терпеть не могу слез.
Мариам еще раз вытерла глаза.
– Совершенно не выношу женского плача. Ты уж извини. Рыдания выводят меня из себя.
– Хочу домой, – всхлипнула Мариам.
Рашид раздраженно вздохнул. На Мариам так и понесло табаком.
– На этот раз обижаться не буду.
Он опять взял ее под руку, и они отправились наверх.
Узкий темный коридор и две спальни. Дверь в ту, что побольше, распахнута настежь. Обстановка довольно скудная – как и во всех прочих помещениях в доме. Кровать под коричневым покрывалом, комод, платяной шкаф. На стенах ничего, только маленькое зеркало.
Рашид захлопнул дверь.
– Это – моя комната. А ты будешь жить в гостевой. Ты, надеюсь, не против? Я привык спать один.
Мариам с трудом сдержала вздох облегчения.
Ее комната оказалась невелика размером, не то что у Джалиля, из мебели – только кровать и два старых шкафа, поменьше и побольше. Окно во двор, из-за забора виден кусок улицы.
Рашид поставил ее чемодан в угол.
Мариам присела на кровать.
– А ты и не заметила, – с упреком произнес Рашид. Чтобы пройти в дверь, ему пришлось нагнуться. – Посмотри на окно. Знаешь, как они называются? Я купил их перед отъездом в Герат.
Только сейчас Мариам заметила на подоконнике корзину с белыми туберозами.
– Тебе нравится? Ты рада?
– Да.
– Так поблагодари меня.
– Извини. Спасибо. Ташакор.
– Ты вся дрожишь. Ты меня боишься? Я тебе страшен?
В его словах Мариам послышалась игривость, лукавинка. Она поспешно затрясла головой.
Вот и первая ложь за время их супружества.
– Нет? Это хорошо. Для тебя хорошо. Так что теперь это – твой дом. Ты его полюбишь. Я тебе говорил, что у нас проведен свет? По ночам электричество есть всегда. Днем вот иногда отключают.
Он глубоко затянулся и сделал такое движение, будто собирался выйти. Но так и не собрался.
Мариам думала, он скажет что-то еще.
Но Рашид постоял, подумал. И удалился.
Дверь хлопнула. Мариам осталась одна со своим чемоданом и со своими цветами.
10
Первые несколько дней Мариам почти не выходила из своей комнаты. На рассвете при звуках далекого азана[10 - Призыв к правоверным преклонить колени и вознести молитву.] она просыпалась, молилась и снова проскальзывала в теплую постель. Когда Рашид, умывшись, заглядывал к ней в комнату, перед тем как отправиться в мастерскую, она еще лежала. В окно она видела, как он проходит по двору, крепит к багажнику велосипеда узелок с обедом, выкатывает велосипед на улицу, садится и уезжает.
Днем Мариам редко поднималась с кровати. Когда становилось особенно тоскливо и одиноко, она спускалась в кухню, к замызганному, в жирных пятнах, столу, к пластиковым занавескам в цветочек, от которых почему-то пахло паленым, выдвигала ящики, перебирала разнокалиберные ложки и ножи, лопаточки и сита – все, что должно было теперь составлять важную часть ее повседневной жизни, но лишь напоминало о том, какая ее постигла катастрофа и насколько ей все вокруг чуждо.
Там, в хижине, ей хотелось есть в определенное время. Здесь голод приходил к ней очень редко. Ей хватало остатков риса и кусочка черствого хлеба. Из гостиной были видны крыши одноэтажных домишек на их улице. В соседних дворах женщины развешивали белье, баюкали детей, куры разгребали пыль, жевали свою вечную жвачку привязанные к деревьям коровы.
Ей вспоминались летние ночи в Гуль-Дамане, такие душные, что рубашка прилипала к телу. Они с Наной отправлялись спать на плоскую крышу своего саманного домика, и яркая луна освещала их. Ей вспоминались зимние утра, когда они в хижине читали священную книгу с муллой Фатхуллой, треск падающих с деревьев сосулек, карканье ворон с заснеженных веток.
Мариам слонялась по дому: из кухни в гостиную, потом наверх к себе, обратно вниз по лестнице – и так много раз. Утомившись, она опускалась на колени, а помолившись, падала на кровать и давала волю печали и скуке.
На закате Мариам делалось особенно плохо. Зубы у нее начинали выбивать дробь при одной мысли о том, что сегодня вечером Рашиду вдруг взбредет наконец в голову взяться за исполнение супружеского долга. Вся дрожа, она лежала в постели и ждала, когда муж отужинает.
После ужина Рашид обязательно к ней заглядывал.
– Как, ты уже спишь? Не может быть! Еще и семи нет. Проснулась? Ну-ка, отвечай мне.
Он не успокаивался, пока Мариам не отвечала из тьмы спальни:
– Я здесь.
В дверном проеме виднелись очертания его фигуры, большое тело, длинные ноги, крючковатый нос. Неизменная сигарета в зубах то разгоралась, то гасла. Он рассказывал ей, как прошел день. Замминистра иностранных дел оплатил пару мокасин – он заказывает обувь только у Рашида. Польский дипломат с женой заказали сандалии. Рашид расписывал Мариам суеверия, связанные с обувью: нельзя класть ее на кровать – накличешь смерть, не годится обуваться, начиная с левой ноги, – навлечешь ссору.
– Ну разве что сделал это в пятницу и не нарочно, – усмехался Рашид. – И еще плохая примета связывать шнурки вместе и вешать ботинки на гвоздь.
Сам Рашид во все эти плохие приметы не верил – бабьи бредни, больше ничего.
Еще Рашид пересказывал жене разные новости. Вот, например, американский президент Ричард Никсон подал в отставку в связи со скандалом.
Мариам помалкивала – она понятия не имела, кто такой Никсон и что за скандал заставил его уйти с поста, – и не могла дождаться, когда муж закончит болтать, затушит сигарету и удалится. Стальные пальцы, схватившие сердце, разжимались, только когда внизу хлопала дверь его комнаты.
Но однажды вечером он погасил сигарету – и не ушел.
– Ты когда-нибудь разберешь свой чемодан? Пора бы уже перестать тосковать, привыкнуть. Целая неделя прошла, а ты… С завтрашнего дня веди себя как жена. Фамиди? Поняла?
Зубы у Мариам застучали.
– Отвечай же!
– Да, поняла.
– Вот и чудесно. Что ты себе вообразила? Что у меня здесь гостиница? Что я содержу постоялый двор? Господи… что я говорил про слезы? Мариам! Ты слышала, что я сказал насчет слез?
На следующее утро, как только Рашид ушел на работу, Мариам распаковала свои вещи, повесила их в шкаф, принесла из колодца ведро воды, вымыла окна своей комнаты и гостиной на первом этаже, помыла пол, смахнула из углов паутину и проветрила дом.
Потом она замочила в горшке чечевицу, порезала морковь и картошку и тоже погрузила в воду. В уголке кухонного шкафа за грязными банками из-под специй нашлась мука, и Мариам замесила тесто, тщательно размяла, как учила ее Нана, потом завернула в мокрую тряпочку, набросила на голову хиджаб и отправилась в пекарню.
Рашид объяснил ей, где находится пекарня для жителей – пройти по улице, свернуть налево и сразу направо. Но его объяснения Мариам не пригодились – в нужное ей место направлялась целая толпа женщин и детей, и Мариам просто последовала за ними. Рубашки на мальчишках были латаные-перелатаные, штаны слишком маленькие или чересчур большие, ремешки на сандалиях истрепанные или вовсе оборванные. Некоторые палками катили перед собой старые ржавые обручи.
Их матери шли кучками по три-четыре человека (кое-кто в бурках[11 - Она же паранджа или чадра – самый радикальный способ сокрытия женской красоты. Экзотическое одеяние свободного покроя и яркой расцветки, укутывает женщину с головы до пят. В области глаз находится «смотровое окошко», забранное матерчатой сеточкой.], кое-кто – нет), весело переговаривались, громко смеялись. Хотя, казалось, радоваться было нечему – с уст у женщин не сходили больные дети и ленивые, нерадивые мужья.
– Если бы еда сама себя готовила!
– Господи ты боже мой, ни минуты покоя!
– А он мне тогда и говорит: клянусь, это правда…
Почти одни и те же слова повторялись на разные лады на пути к пекарне и в очереди к тандыру. У кого-то муж играл в азартные игры. У кого-то всем заправляла свекровь, а жене муж не давал ни рупии. Мариам только удивлялась про себя: как это получилось, что всем до единой достались такие ледащие мужья? Или это просто бабьи разговоры, своеобразный незнакомый ей ежедневный ритуал вроде замачивания риса или замешивания теста? И скоро она сама точно так же даст волю язычку?
Стоя в очереди, Мариам чувствовала на себе любопытные взгляды, слышала шепоток за спиной. У нее вспотели ладони – вдруг все вокруг уже знают, что она харами, позор для отца и всей семьи, предавшая свою мать и обесчестившая себя?
Уголком хиджаба Мариам вытерла капельки с верхней губы и постаралась взять себя в руки.
Вроде получилось.
И тут кто-то хлопнул ее сзади по плечу.
Мариам обернулась. Рядом с ней стояла толстенькая светлокожая женщина с темными, коротко стриженными кудряшками и круглым веселым лицом. На голове у нее тоже был хиджаб. Рот у женщины был куда более пухлый, чем у Мариам, на подбородке у чуть отвисшей нижней губы темнела большая родинка, зеленоватые глаза искрились дружелюбием.
– Ты ведь новая жена Рашид-джана? – широко улыбнулась круглолицая. – Из Герата приехала? Какая ты молоденькая! Тебя зовут Мариам-джан, да? А я Фариба, живу за пять домов от вас на той же улице, у нас калитка – зеленая. А это мой сын Ноор.
У мальчика было живое веселое лицо и черные вьющиеся волосы, в точности как у матери.
– Салам, Хала-джан[12 - Обращение, соответствующее русскому «тетя».].
– Ноору десять лет. Его старшего брата зовут Ахмад.
– Ему тринадцать, – сообщил Ноор.
– А еще одному мальчику – сорок. – Фариба засмеялась. – Мужа моего зовут Хаким. Он учитель в Дих-Мазанге. Загляни к нам как-нибудь, выпьем по чашечке чаю…
Словно по команде женщины обступили Мариам.
– Значит, ты – юная жена Рашид-джана…
– Как тебе Кабул?
– А я была в Герате. У меня там двоюродный брат.
– Кого ты хочешь первенцем – мальчика или девочку?
– Какие там минареты! Какая красота! Герат – замечательный город.
– Лучше мальчика, Мариам-джан, он сохранит имя рода…
– Ба! Мальчишка женится – и был таков. А девочка останется с тобой, будет опорой в старости…
– Мы слышали о вашем приезде.
– Рожай двойню! Мальчика и девочку! И все будут довольны.
Мариам попятилась. Дыхание у нее прерывалось, в ушах звенело, чужие лица расплывались перед глазами. Еще несколько шагов назад… Только отступать некуда, она в кольце.
Мариам умоляюще посмотрела на Фарибу. Та все поняла.
– Вот ведь набросились! Дайте ей пройти! Вы ее напугали!