Родственные души

скачать книгу бесплатно


Толиб хотел поздороваться за руку. Тетя Соня же обняла и поцеловала его в лоб. Стала приглашать в комнату.

Всю дорогу он мучился в сомнениях, примет его тетя Соня или закроет перед ним дверь. От столь радушного приема он покраснел и на душе у него посветлело. От избытка чувств на глаза даже набежали слезы…

Тетя Соня не стала ни о чем расспрашивать. Ей итак все было ясно.

– Я понимаю тебя, Толибчик. В молодости бывают такие заблуждения, – сказала она, настраиваясь на откровенный разговор. – Только не принимай близко к сердцу ее измену. Она того не стоит. Хороших девушек много.

– Нет, довольно с меня. Уже никакая не нужна, – сказал Толиб, махнув рукой.

– Ты так не говори. У тебя все еще впереди.

Хозяйка пыталась поднять ему настроение. Толиб, опустив голову, слушал ее, но его истерзанное сердце не получало утешения от слов тети Сони. Он думал: «Никто не понимает моих переживаний».

– Только дожив до семидесяти лет, я поняла одну вещь, – перевела разговор тетя Соня. – Сердце требует одно, разум – другое. Я сильно ошибалась, прислушиваясь к голосу сердца. Когда муж Борис стал сильно пить, я говорила себе: «У него только один недостаток – пьянство», – и прощала его. Оказывается, я сама себя обманывала. Нужно было плюнуть на любовь, развестись, создать новую семью. Может быть, сейчас меня бы окружали мои дети и дети моих детей – внуки…

Хозяйка говорила об этом неслучайно. Она боялась, что в таком расстроенном состоянии Толиб мог помириться с Наргизой. Но она тревожилась зря. Как бы сильно Толиб не любил, не тосковал по девушке, но он никогда бы не смог забыть то, что видел возле реки. Каждый раз, когда его сердце снова начинало бунтовать, он напоминал себе о том, что видел. И сердце словно окатывало ледяной водой, его пыл остужало…

Прошли годы, от молодого незрелого паренька, которого привел в этот дом отец, не осталось и следа. Толиб стал таким же, как он, высоким, широким в плечах, у него был серьезный взгляд. Он часто молча выслушивал собеседника, не поддавался его влиянию, твердо стоял на своих принципах. После института Толиб уже успел несколько лет поработать. Теперь тетя Соня перестала быть хозяйкой, у которой он снимал квартиру. Она стала для него вроде доброй матери, советчицы, которую он посвящал во все свои тайны. Она не брала с него денег за квартиру. Толиб взял на себя оплату коммунальных расходов, устранял неполадки, что-то ремонтировал, чинил, словом, на нем была вся мужская работа по дому.

Возраст тети Сони перевалил за восемьдесят. Как все старые люди, она стала капризной. Толиб же воспринимал это спокойно. Теперь он не злился, как раньше, улыбаясь, соглашался с ней, что бы она ни говорила. Видя, как она стареет на глазах, как часто мучает ее слабое сердце, он горевал: «Эх, матушка, моя дорогая матушка», – обнимал старушку. Их соседка, тетя Тоня, видя их отношения матери и сына, завидовала, говорила мужу Альфреду: «Когда мы постареем, нам тоже понадобиться такая опора, как Толиб.

– Может, мы тоже приютим какого-нибудь студента, воспитаем его? – предлагала она мужу.

– Тонечка, не беспокойся зря! Даже если ты постареешь, я останусь молодым и всегда буду носить тебя на руках, – отшучивался Альфред, но сам в душе очень сильно хотел, чтобы рядом с ними был такой парень, как Толиб…

* * *

Будильник нервно прозвенел, а потом продолжил мерно отсчитывать секунды. Толиб, глядя на стрелки часов, лежал, прислушиваясь к утренней тишине, пытался вспомнить, когда у него появилась и как давно держится привычка размышлять по утрам. Раньше тетя Соня с утра пораньше включала на всю громкость телевизор, слушала новости и занималась домашними делами. Но в последние годы чуть ли не каждый день в новостях сообщали, что в какой-то стране началась война, а в другой продолжались военные действия. Тетя Соня тяжело переживала эти сообщения. Каждый раз, подойдя к иконам, крестилась и вслух говорила: «Неужели люди, развязавшие войну, не боятся Бога?» Даже днем, когда они с Толибом смотрели разные передачи, если там сообщали о катастрофах и войнах, она просила у него прощения, переключала телевизор на другой канал или вовсе его выключала.

Она не раз рассказывала парню про свои детские годы, которые пришлись на войну:

– Мне было девять, брату Леше – четыре, а младшему Коле– всего три года, когда вражеские самолеты со страшным гулом в течение недели бомбили наше село. Мы, дети, были на улице, когда бомба попала в наш дом. Мать и бабушка остались под обломками… Отец воевал на фронте, а мы, трое детей остались одни, без присмотра. До сих пор помню потемневшие от голода и страха глаза моих братьев. Добрые люди нашли нас, посадили на поезд. Вот тогда мы и приехали в Ташкент.

Тетя Соня немного помолчала, тяжело вздохнула и продолжала свой рассказ:

– Нынешняя молодежь представить себе не может, что было. Из-за этой проклятой войны миллионы людей с севера были эвакуированы на юг и благодаря этому остались живы. Люди забыли об этом, а это плохо… Длинный-предлинный эшелон, на котором мы ехали, был переполнен дрожащими от холода и исхудавшими от голода детьми разных национальностей, стариками, ранеными. В вагоне можно было только сидеть, места, чтобы лежать, не было. Стоял ужасный смрад. Рядом с нами ехал раненый солдат. Однажды он уже лежал в ташкентском госпитале. Всю дорогу солдат пытался вселить в нас надежду:

– Ташкент – город хлебный. Вот увидите, все будет хорошо, вы досыта наедитесь хлеба! – он рассказывал казавшиеся нам сказочными перспективы. До сих пор помню, как у всех детей открывался рот, когда он говорил о молоке, меде, винограде, яблоках, абрикосах, дынях и арбузах… Мы верили в это всей душой и оживали… Позже, когда мы все это увидели своими глазами, то, что мы считали сказкой, для нас вдруг стало правдой. Великодушный узбекский народ прижал тогда к груди миллионы детей.

Но столько детей невозможно было определить в детские дома. На вокзале нас встречали жители Ташкента. Тысячи людей прямо с вокзала забирали детей к себе домой. Крепко держа братьев за руки, я стояла в очереди, чтобы пройти регистрацию. Высокая, худощавая, смуглая старушка, голова которой была туго стянута платком, подошла ко мне, сказала, что ее зовут Эшон ойим*.

Я не знала узбекского языка, но поняла, что она спросила: «Это твои братья?» Я кивнула. Эшон ойим вытащила из кармана три куска сахара, раздала нам. Затем взяла меня за руку, подвела нас к человеку, который составлял списки, что-то сказала ему. Нас тут же зарегистрировали, вручили старушке какую-то бумагу.

Она привела нас в один из домов в Старом городе. Эшон ойим жила здесь с единственной дочерью, Мактубой опа. Это была незамужняя женщина лет пятидесяти.

Войдя во двор, Эшон ойим что-то радостно стала рассказывать дочери. Дочь тоже обрадовалась и всех нас, одного за другим, стала обнимать и целовать. Со слезами на глазах гладила нас по голове. Как позже рассказывала Мактуба опа, мать тогда сказала ей: «Это мои внуки. Это твоя дочь и двое сыновей. Теперь я могу спокойно умереть. Теперь есть парни, которые поднимут на плечи погребальные носилки!» В то время все мужчины Узбекистана ушли на фронт, остались одни инвалиды и калеки, которые не годились для тяжелой работы.

Мактуба опа была похожа на мать: высокая ростом, заплетала свои густые тяжелые с сединой волосы в две косы. Она внимательно осмотрела нас большими красивыми глазами и сказала матери: «Можно, я искупаю своих детей?»

* * *

Толиб встал с постели. Его комната была первой у входа, затем шел санузел, небольшой коридор, по которому можно было пройти в гостиную, на кухню и застекленный балкон.

На балконе тетя Соня могла находиться часами. Там у нее был зимний сад. Когда одни растения отцветали, вслед за ними всходили другие. Здесь было всегда светло и свежо, сюда не доходил шум центральной магистрали, проходившей позади дома. На балконе стояли швейная машинка, небольшой книжный шкаф, рядом с ним – маленький письменный стол. С балкона дверь вела в гостиную. Здесь стоял диван, рядом с ним – два мягких кресла, напротив них – телевизор. На полу гостиной был расстелен большой хивинский ковер. Отсюда был проход на кухню, где стояли обеденный стол и два стула.

Толиб умылся, оделся и сел к столу на свое обычное место. Тетя Соня уже накрыла стол для завтрака.

– У Альфреда случился сердечный приступ, – рассказывала она о своих соседях, как всегда делясь с утра новостями. – Мы с Тоней вызвали «скорую помощь». В больнице его сразу положили на операционный стол. По словам хирургов, если бы его привезли чуть позже, то вряд ли бы уже спасли.

– А как сейчас себя чувствует дядя Альфред?

– Уже лучше, но тебе ведь известно состояние Тони – она не может ходить по больницам. А еще ее матери нужно относить еду. Вчера она хотела попросить об этом тебя, что скажешь? – спросила хозяйка.

Через тюль настежь открытого окна Толиб задумчиво смотрел на поток машин на большой дороге. Он вспомнил, как они в прошлом году дружно отметили семидесятипятилетие дяди Альфреда и сказал:

– Вы же знаете, я всегда готов помочь тете Тоне и дяде Альфреду, – говоря это, он по привычке хотел подальше отдернуть тюль на окне.

– Ну, тогда хорошо. Теперь о бабке можно не беспокоиться, слава Богу, – похоже, тетя Соня осталась довольной.

Толиб посмотрел на нее с улыбкой и еще дальше оттянул тюль. Тетя Соня тоже по привычке шлепнула его по руке, задернула занавеску так, что улицу уже не было видно.

– Не понимаю, двенадцать лет я закрываю занавеску, а ты стараешься ее отодвинуть, – сказала она раздраженно.