скачать книгу бесплатно
Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова
Геннадий Русланович Хоминский
Предателями не рождаются, предателями становятся. Зачем? Как? Почему успешный советский учёный встал на путь, который привёл его на скамью подсудимых, где он услышал страшный приговор – высшая мера наказания? Четыре мгновения жизни Константинова, каждое из которых приближало его к роковой черте. Четыре оправдания самого себя: «Это не я плохой, это жизнь такая». Мысль порождает поступок, поступок порождает привычку, привычка порождает характер, характер порождает судьбу…
Геннадий Хоминский
Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова
…Ваши убеждения становятся вашими мыслями,
ваши мысли становятся вашими словами,
ваши слова становятся вашими действиями,
ваши действия становятся вашими привычками,
ваши привычки становятся вашими ценностями,
ваши ценности становятся вашей судьбой…
Махатма Ганди
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРЕДАТЕЛЬСТВО
1.1. ЮРИЙ ИВАНОВИЧ КОНСТАНТИНОВ
«Встать, суд идёт!» – звонким голосом громко сказала секретарь суда, миловидная девушка в форме сержанта юстиции. По небольшому залу военного суда пронёсся лёгкий шум, послышались шарканье ног и звуки отодвигаемых стульев. Все встали. Встал и Константинов. Через прутья ограждения ему был хорошо виден зал. Поскольку суд был закрытый, народу было мало – человек десять, может, пятнадцать. Все ему хорошо знакомы. Он побоялся с кем-либо встретиться взглядами и поэтому сразу стал смотреть на входящих судей. Их было трое, все в военной форме. Женщина и двое мужчин. Они не спеша заняли свои места за длинным столом.
Сегодня последний день. Сегодня ему огласят приговор. Он долго этого ждал. Суд шёл почти две недели. Две недели его публичного позора. Да, он виноват. Но хватит его унижать, заставляя при всех рассказывать о своём предательстве. Сегодня он наконец станет свободен. Свободен от необходимости всем объяснять, как это случилось. Ему не нужно будет отводить глаза от знакомых и малознакомых людей, которые выступали перед судьями. За прошедшие две недели он увидел почти всех сотрудников лаборатории. И каждый из них норовил заглянуть ему в глаза, чтобы понять, как такое могло произойти. Было и руководство института, те смотрели на него с презрением. Но сегодня на глаза опустилась какая-то пелена. Он не различал отдельных лиц, все они слились в один бесформенный образ, который начал своё медленное вращение вокруг центра – стола судей. Этот калейдоскоп втянул в себя и Константинова. Он почувствовал, как пол под ним тоже начал вращаться, и, чтобы не упасть, схватился руками за прутья решётки.
«Именем Союза Советских Социалистических Республик», – донёсся, словно сквозь вату, голос председателя суда. Боже, ему зачитывают приговор, а он никак не может сконцентрироваться на происходящем. Эта женщина, которая чем-то напоминала его бабушку, в военной форме полковника юстиции, которая никак ей не шла, она решала его судьбу. Она казалась доброй старушкой, которая в течение двух недель задавала ему вопросы, внимательно выслушивала ответы. Голос у неё был какой-то добрый, как бабушкин, и не нёс в себе никакой угрозы для него. Он ей спокойно всё рассказывал, даже то, что не мог рассказать следователю. И вот она, этим добрым голосом зачитывает приговор. В голове гудят колокола. Откуда этот набат?
«Принимая во внимание результаты проведённых экспертиз», – читала она своим добрым голосом по бумаге. А в голове всё громче и громче звучат колокола. «Нужно слушать, нужно слушать», – твердил он сам себе. Но ничего не получалось. Вдруг в сознание всплыла его родная бабушка. Она сидела на кровати и читала ему сказку, а он тоже её не слышал. «Юрочка, зайчик, ты не слушаешь меня, ты дремлешь? Засыпай, малыш». Его убаюкивал бабушкин голос. Как сейчас его убаюкивал голос Председателя военного суда, полковника, фамилия вылетела из головы. И ещё колокола.
«Приговорить к высшей мере наказания – расстрелу», – внезапно громко и чётко долетел до него её голос. На мгновение пелена слетела с глаз, и он ясно увидел бабушку, но не свою, а чужую, в военной форме. Она остановилась перевести дух и посмотрела на Константинова, захлопнула папку, а затем продолжила: «Приговор суда вступает в законную силы через тридцать дней после оглашения».
«Встать, суд идёт»! – вновь выкрикнула девушка.
В глазах всё помутнело, в голове стоял сплошной гул. Он не мог разглядеть никого в зале, какие-то силуэты, кто-то что-то говорит. Он ничего не видит и не понимает. Его тащит за цепочку на наручниках солдат, сзади другой подталкивает в спину, и он, еле передвигая ноги, куда-то идёт. Стукается об углы коридора. Так проходит несколько поворотов. Вдруг яркий свет бьёт прямо по глазам. Это его вывели на улицу.
Впереди тёмное пятно – это машина, на которой его привезли утром. Нужно подняться по ступенькам, он их не видит, какая-то пелена застилает глаза. Солдат сзади подталкивает его. Он спотыкается, больно ударяется ногой. «Сука, смотри под ноги, когда лезешь. Василий, принимай, а то убьётся раньше времени». Кто-то схватил его за руки и волоком затянул в машину. Он почувствовал пинок в зад и с силой влетел в бокс. Упал на металлический пол, сзади захлопнулась дверь. Стало темно. И только тусклая лампочка под потолком давала совсем немного света, создавая иллюзию подземелья. Константинов нащупал скованными руками скамейку и взгромоздился на неё. Скамейка была холодная. Он передвинулся в самый угол и откинул голову на стенку. Стенка была тоже металлическая и тоже холодная. Как в могиле, почему-то подумал он. Сознание постепенно возвращалось, гул колоколов стих. Через несколько минут, а может быть, часов, машина поехала. Ощущение времени полностью пропало. Как долго они ехали, Константинов сказать не мог. Через некоторое время машина остановилась. Затем распахнулась дверь, в боксе стало светлее.
«На выход!» – громко крикнул солдат. Константинов поднялся, гула в ушах уже не было. Осознание действительности возвращалось к нему. Он спокойно спустился по металлическим ступенькам с машины и встал на землю. «Трофимыч, расписывайся», – солдат протянул журнал пожилому прапорщику.
Тот быстренько ощупал рубашку и брюки Константинова. Сделал это он скорее для проформы, чем из желания что-то найти. Расписавшись в журнале, Трофимыч взял Константинова за цепочку и повёл, не спеша за собой. Позади шёл ещё один конвоир. Подошли к железной двери. «Направо, лицом к стене», – сказал конвоир, который шёл позади. Константинов весь напрягся, ему показалось, что щёлкнул курок пистолета. Его прошиб холодный пот – он ожидал выстрела, хотя понимал, что этого не может быть. Этот путь они проделывали часто, и каждый раз была та же самая команда. А сейчас сердце упало куда-то вниз, и по желудку разлился смертельный холод. Прапорщик открыл дверь своим ключом и двинулся вперёд, Константинов за ним. Они шли по длинному коридору, в котором не было ни одной двери.
– Трофимыч, я теперь свободен. Никто не может меня унизить, – тихо проговорил Константинов.
– Да нет, горемычный, свободным ты станешь, когда приведут в исполнение, – со вздохом ответил Трофимыч, а затем сурово добавил: – Отставить разговоры.
Они дошли до конца коридора и повернули налево. За поворотом была лестница, по которой нужно было подняться на один этаж. Там располагались камеры заключённых. Константинов не спеша шёл за Трофимычем. Поднялись, повернули направо.
– Сегодня переночуй на старом месте, а завтра переселим в другой блок, – тихо сказал Трофимыч и громко добавил, – направо, лицом к стене.
Затем открыл дверь камеры, вошёл и опустил полку, или как он её называл – «шконку», которая днём должна быть поднята, так как лежать арестованным было нельзя. Затем не спеша снял с Константинова наручники. Махнул рукой: «Ложись, отдохни. Сегодня у тебя был тяжёлый день». Вышел, дверь камеры с глухим стуком закрылась, громко щёлкнул ключ.
Константинов раскатал свою постель, но ложиться не стал, а залез на шконку, забился в самый угол, вытянул ноги и облокотился спиной о прохладную стену. В голове стала постепенно появляться какая-то осмысленность. Нервное напряжение последних двух недель суда отошло. Всё. Всё закончилось. Ему больше не нужно напрягать память, рассказывая о каких-то событиях своей жизни. Ему не нужно больше мучительно отводить взгляд от своих сослуживцев, которых вызывали на очные ставки, а затем и в суд. Он больше не будет ощущать спиной их немые вопросы, когда его выводили из кабинета следователя.
Потом в его голове возник какой-то звук, как будто звонок будильника. Он звенел всё громче и громче. И сквозь этот звук до него донёсся спокойный и какой-то домашний голос судьи: «К высшей мере наказания – расстрелу». Звонок звенел ещё громче и ещё громче звучал голос: «Расстрелу! Расстрелу!! Расстрелу!!!» Константинов зажал уши руками, но голос повторял и повторял это страшное слово. Его расстреляют. Убьют. Раз и навсегда. Расстрел – он знал, что это ждёт его. Об этом говорил следователь, об этом говорил обвинитель. Об этом говорили все. Но говорили не так. «Вас могут расстрелять», «Вас должны расстрелять», «Вы заслуживаете расстрела». Но теперь сменилась интонация: «Приговорить к высшей мере наказания – расстрелу». Это последняя точка, это как выстрел. Но ведь судья сказала, что приговор вступит в законную силу только через тридцать дней. Значит, у него есть ещё целый месяц. Что можно успеть сделать за это время? В тюрьме? Наверное, ничего. Сидеть и ждать. А чего ждать? Помилования или расстрела? Но он знал, что его не помилуют. Вина доказана полностью. Он ПРЕДАТЕЛЬ. Константинов это понимал. Он предал свою Родину. Предал своих друзей. Предал себя. Тогда зачем ждать целый месяц? Расстрелять, и всё! Он забился ещё сильнее в угол. Прижался всем своим телом к шершавым и холодным стенам камеры. Его охватил ужас, какой-то животный страх смерти. Он представил, как идёт по тёмному коридору, как сзади раздаётся выстрел, как пуля раскалывает его череп, как его мозг разлетается в разные стороны. Его начало трясти. Зуб не попадал на зуб. Он сполз на матрац, лежащий на шконке. Натянул на себя одеяло. Озноб не пропадал. Он залез полностью, с головой, под одеяло. Свернулся калачиком, прижал колени к груди. В голове эхом отдавался звук выстрела. Он зажал уши руками. Постепенно всё пропало. Пропал звук выстрела, пропал озноб. Он просто лежал под одеялом. А сейчас день или ночь? У него не было ощущения времени. Сколько прошло часов или минут, как он вернулся в камеру? Может, пять минут, а может, целая ночь. На одной стене было маленькое оконце, но свет в него не попадал, и оно постоянно было серым. Над дверью, в зарешеченном проёме, была лампочка, она светила постоянно. И днём, и ночью. Ранее Константинов ориентировался во времени по тому, когда опускали или поднимали шконку, на которой он спал. Если конвоир её опускал, значит, наступала ночь, если поднимал – день. Внезапно открылась маленькая дверца на двери камеры и в неё просунули алюминиевую чашку и кружку. Может, завтрак, а может, ужин. Константинов сел на шконку, посидел несколько минут, затем поднялся и, пошатываясь, подошёл к двери. Он вдруг понял, что очень хочет пить. Язык был тяжёлый и шершавый. В горле стоял жгучий комок. Константинов взял кружку, в ней был тёплый чай. Он маленькими глотками выпил половину кружки. Затем взял чашку с едой, кружку с остатками чая и медленно отнёс на стол. У стола стоял привинченный к полу табурет. Сел. Посмотрел в чашку: там лежало несколько разрезанных картофелин, политых красноватым соусом и кусок чёрного хлеба. Константинов почувствовал, что он голоден. Съел не спеша всю картошку, кусочком хлеба подобрал весь соус, запил чаем. Понял, что жизнь возвращается и он может спокойно думать. Только о чём? Прошлого у него не было. Оно осталось там, за фразой «Приговорить к высшей мере наказания». Будущего тоже не было. Оно обрывается словом «расстрел». Есть только сейчас. И сейчас он вдруг захотел спать, да так сильно, как никогда за те полгода, что находится в камере. Подошёл к полке, поправил матрац, одеяло и лёг. Заснул моментально.
Проснулся спокойно. Сколько проспал? Непонятно. Прислушался, за дверью в коридоре тишина. Наверное, ещё ночь. Хотя и днём там тоже была тишина. Заключённых в камерах было мало. Может, даже кроме него никого и не было. Он этого не знал. Сел на шконку, облокотившись о прохладную стену. Всё позади. Больше не будет ежедневных допросов. Не будет ночных вызовов в кабинет к следователю, где его избивали. Размеренно, методично, грамотно. Не оставляя никаких следов. Не будет ежедневных поездок в суд, куда его возили в течение последних двух недель. Он свободен. Можно не спеша всё разложить по полочкам.
1.2. ДЯДЯ КОЛЯ
Дядя Коля, как просил называть себя связной, был мужчина лет пятидесяти, а может, даже и постарше. Похожий чем-то на дачника или огородника. На первой встрече, которая произошла в лесу на тропинке ведущей от станции «Сходня» в сторону Рижского шоссе, они познакомились. Как было указано в записке, которую Константинов получил от Марины и выучил наизусть, ему нужно поехать на электричке, отправляющейся с Ленинградского вокзала в 10.20, выйти на платформе «Сходня» из предпоследнего вагона. Пройти не спеша через весь перрон и сесть на скамейку прямо под первой вывеской «Сходня», на перроне, по ходу движения поезда. Переобуться в резиновые сапоги. Затем не спеша идти в сторону деревни Жаворонки. В руках должна быть корзина. В корзине какая-нибудь еда и термос. Корзина должна быть накрыта вафельным полотенцем, термос должен выглядывать из-под полотенца. На участке дороги от Сходни до Жаворонок подойдёт мужчина с корзиной, из-под полотенца также будет выглядывать термос. Спросит: «За грибами собрались?» Ответите: «Нет, просто прогуляться». На что он скажет: «А я хотел за грибами, но наверное, тоже просто прогуляюсь». Пойдёте вместе, он передаст все инструкции.
Так всё и произошло. Был тёплый осенний денёк, воскресенье. На платформе из электрички вышло человек двадцать. Большая часть вышедших были жители Москвы, любители прогуляться по окрестным лесам. В руках у многих были корзины. Этой осенью грибов было достаточно. Дня два назад прошёл небольшой, и ещё не холодный дождик. Грибной, как его называли грибники. Никого не удивило, что Константинов сел на скамейку и снял с себя кроссовки, переобувшись в невысокие резиновые сапоги, которые он достал из рюкзака, стоящего рядом. Заправил в них брюки, кроссовки положил в рюкзак, огляделся и не спеша побрёл по дорожке, закинув рюкзак на спину. Переобуваясь, он внимательно оглядел людей, направившихся к выходу с платформы. Не заметил никого, кто бы мог наблюдать за ним. Константинов понимал, что переобувание было условным сигналом для связного, с которым он ни разу не встречался. Он шёл по дороге в сторону посёлка Жаворонки, о чём указывал дорожный знак. Закончились последние дома Сходни, дальше шла натоптанная тропинка. Она прижималась к небольшому лесочку с правой стороны. Грибники, которые шли впереди, начали сворачивать в него. Константинов, не торопясь, продолжал идти прямо. Спереди, метрах в пяти, из-за деревьев вышел на тропинку мужчина с корзиной в руках, где из-под полотенца выглядывал термос. «Связной», – пронеслось в мозгу Константинова. Он весь собрался, как перед прыжком. Сердце забилось чаще. Связной оглянулся вокруг, затем улыбнулся: «Здравствуйте, не нужно волноваться. За грибами собрались?» – с улыбкой спросил он. «Нет, просто прогуляться», – дрожащим голосом ответил Константинов. «А я хотел за грибами, но наверное, тоже просто прогуляюсь», – и связной протянул ему руку. Константинов пожал своей влажной рукой крепкую сухую ладонь мужчины.
– Ну что Вы так разволновались? Ничего не произошло. Просто встретились два немолодых человека на тропинке, познакомились. Кстати – меня зовут дядя Коля.
– Юрий Иванович, – представился Константинов внезапно осипшим голосом.
– Ну вот и славненько, Юрий Иванович. Прогуляемся вместе. Вы ведь любите лесные прогулки? – спросил он.
– Наверное, люблю, правда, времени не хватает, – сухо ответил Константинов.
– Уважаемый Юрий Иванович, это самообман. Время для такого отдыха всегда можно найти. Это ведь так прекрасно: не спеша прогуляться по лесу, подышать чистым воздухом, а может, ещё и грибки повстречаются.
Говорил дядя Коля мягким, успокаивающим голосом, да и вся его внешность располагала к доверию. Одет он был в куртку из тонкого брезента, на голове какая-то соломенная шляпа, на ногах резиновые сапоги. Постепенно Константинов успокоился, и они не торопясь, как два старых знакомых, шли по тропинке. Вот показалась деревня Жаворонки. Миновали ряд стареньких домов, где за оградами виднелись огороды и сады. Пошли по тропинке дальше. А ведь и в самом деле хорошо. Давно Константинов не выбирался, вот просто так, на природу. Мягкое осеннее солнышко, по небу проплывают лёгкие облака, над тропинкой протянуты тоненькие паутинки. Хорошо. Как-то отошли все волнения последних дней. Тропинка привела их в лес, где стоял запах прелой хвои и сырости, и через сотню метров вышли на широкую поляну. Дядя Коля свернул с тропинки, и они пошли по скошенной траве. Затем поднялись на небольшую возвышенность. На ней была лужайка с сухой травой. С этого места было видно далеко вокруг. На несколько километров. Впереди лежал скошенный луг, за ним был виден лес, а ещё дальше снова проглядывали холмы. Дядя Коля остановился: «Какое прекрасное место. А какой вид? Вот так бы поставить здесь палатку и пожить с недельку. Замечательно», – вздохнул он. Затем достал из своей корзинки свёрнутую скатерть, расстелил её на траву. Вытащил бумажный пакет с варёным картофелем и яйцами. Достал термос и две кружки, разлил чай. Термос был китайский, разукрашенный большими цветами, большой, литра на два.
– Садись, что как не родной, – громко сказал дядя Коля.
– Да, да. Конечно, – пролепетал Константинов и как-то бочком примостился на расстеленной скатерти, затем тоже вытащил из своей корзины нарезанный батон и помидоры.
Собираясь в дорогу, он не подумал о том, чем будет обедать, и ничего больше не взял. Дядя Коля по-хозяйски взял помидор, картофелину, круто посолил и с аппетитом начал есть.
– Хорошо, люблю вот так, на природе, – проговорил он, – а ещё бы чарочку пропустить, так вообще – полное блаженство, но нельзя – врачи запретили строго-настрого.
Константинов был напряжён и всё ждал начала разговора.
– Чудак человек, что ты так разволновался? Поешь, полюбуйся природой, а дела – они никуда не денутся.
Константинов кое-как почистил яйцо и давясь съел его. Запил чаем. А дядя Коля продолжал ловко уплетать и картофель, и яйца с помидорами, запивая чаем. Закончив есть, лёг на спину и посмотрел в небо. Константинов тоже посмотрел вверх. Небо было голубым, с некоторой дымкой. Где-то в вышине пела маленькая птичка.
– А термосами мы поменяемся, – внезапно сказал дядя Коля, – в моём есть для тебя послание, оно находится между корпусом и стеклянной колбой. Дома открутишь нижнюю крышку, вытащишь пенопласт. Между стеклянной колбой и корпусом лежит инструкция. Она зашифрована. Расшифровывается очень просто. У тебя ведь есть дома БСЭ?
– Что есть? – не понял Константинов.
– Большая советская энциклопедия.
– Ах да, я сразу не понял. Конечно, есть.
– Пользоваться шифром очень просто. Берёшь том, номер которого совпадает с месяцем получения послания. Сегодня сентябрь, следовательно, том номер девять. Открываешь его на странице с датой получения, то есть пятая страница, так как сегодня пятое сентября. Первые две цифры – номер строки на странице, вторые две цифры – номер буквы в строке. Как видишь, шифр очень простой, но расшифровке он практически не поддаётся. Выписываешь все буквы на бумажку. В книгу тыкать карандашом ни в коем случае нельзя. Процесс длинный, но ничего не поделаешь. Там также есть три адреса, где мы будем с тобой встречаться. По какому из адресов – тоже в инструкции есть. Предусмотрен и аварийный сигнал, что по нему делать – прочитаешь. Кстати, инструкцию после расшифровки сожжёшь. Сожжёшь и листок, на котором будешь записывать буквы. Хорошенько запомнишь и сожжёшь. Не выбросишь в мусор, а именно сожжёшь и пепел разотрёшь. Аварийный сигнал будешь ожидать каждый вечер. Ровно в двадцать часов двадцать минут. По радиоприёмнику. На частоте «Радио Европа». Как настроить, в инструкции написано. Кстати, у тебя есть радиоприёмник? – спросил дядя Коля.
– Нет, только телевизор, – ответил Константинов.
«Зачем я соврал, ведь у меня есть большой приёмник с проигрывателем и магнитофоном?» – подумал Константинов.
– Не беда, завтра купишь.
– Завтра я работаю.
– Я знаю. После работы поедешь на Смоленскую, там есть магазин «Орбита».
– Да, я знаю, бывал в нём.
– Так вот. Он работает до семи вечера. Подойдёшь в комиссионный отдел за пятнадцать минут до закрытия. Спросишь продавца Валеру. Ему скажешь, что тебе нужен переносной приёмник «Геолог», что тебе посоветовал его купить дядя Коля. Вот и всё. Купишь и будешь им пользоваться. Как – написано в инструкции. Кстати, музыку любишь?
– Не знаю, наверное, люблю, смотря какую, – запинаясь ответил Константинов.
– Группу «Иглс» знаешь?
– Нет, не слышал.
– Ничего. Сходишь в «Грампластинки», купишь. У них есть песня «Отель Калифорния». Послушаешь и хорошенько запомнишь. Это и будет аварийным сигналом. Если в двадцать часов двадцать минут зазвучит эта песня, это значит, тебе передан аварийный сигнал. Слушать нужно обязательно. А если не сможешь, задержишься на работе или ещё какие дела – нестрашно. Песня будет повторяться три дня.
– А если командировка, я ведь часто уезжаю на несколько дней?
– Я знаю. Приёмник переносной, будешь брать с собой.
Дядя Коля потянулся и сел рядом с Константиновым.
– И вот ещё, чуть не забыл, – улыбнулся дядя Коля и вытащил из кармана куртки пакет, завёрнутый в газету и перемотанный нитками. Отдал Константинову.
– Это что? – тихо спросил он, держа пакет в руке.
– Это деньги и не надо шептать, нас никто не слышит.
– От кого, за что? – вновь тихо спросил он.
– От заказчика, за работу. Здесь тысяча рублей.
– От какого заказчика? – удивился Константинов, – от Владимира Петровича?
– От того, кто нанял тебя на работу.
– Меня наняли на работу?
– Ты что, Юрий Иванович, до сих пор не понял. Ты уже работаешь. И это твоя первая зарплата. Если будешь выполнять все задания, которые получаешь, деньги я тебе буду передавать ежемесячно. По тысяче рублей, а возможно, и значительно больше.
– Я ещё не выполнил никакого задания.
– Ну как же? На встречу пришёл? Это было твоим первым заданием. Кстати, с Владимиром Петровичем ты больше отношений не имеешь, и даже если где случайно встретишь его – ты его не знаешь. Понял? Ну, вроде с делами покончили, что-то меня смаривает после обеда. Вздремну, пожалуй, полчасика, да пойдём назад. – Дядя Коля убрал всё со скатерти, сложил в корзину, скатерть встряхнул, затем расстелил снова и улёгся на неё. – Можешь тоже полежать, очень приятно после обеда вздремнуть на свежем воздухе.
– Да нет, спасибо, я прогуляюсь, – ответил Константинов и положил пакет с деньгами себе во внутренний карман куртки.
– Чувствую я, Юрий Иванович, что ты недоволен чем-то. Кстати, ты можешь передумать, ещё есть время, пока мы не расстались, вернёшь мне термос и можешь идти на все четыре стороны.
– А деньги? – спросил Константинов и понял, насколько глупо прозвучал его вопрос.
– А деньги твои, задание выполнил – получил, – улыбнулся дядя Коля, – ладно, я вздремну, а ты погуляй, подумай.
Он закрыл глаза, а Константинов поднялся, размял затёкшие ноги и не спеша пошёл в сторону тропинки. У него появилось желание быстренько выйти из леса и бегом до платформы. А там на первую электричку и куда глаза глядят. Но он почувствовал в кармане толстую пачку с деньгами и остановился. Тысяча рублей – деньги немалые. Зарплата старшего научного сотрудника, которую он получал, была триста двадцать рублей, это со всеми надбавками, а здесь в три раза больше. Интересно, что они хотят от него? Дядя Коля сказал, что в инструкции всё написано. Почитать бы её сейчас, но она лежит в термосе на лужайке. Хотя и так понятно. Их интересует его работа в институте. Но у него есть информация только по системе, которой они занимаются в лаборатории. И по одной системе понять работу всего изделия невозможно. И если даже предположить, что они с его помощью получат информацию по этой системе, это ничего не даст. А по изделию он ничего сказать не может. Даже примерно. Ну, знает его назначение и какие-то характеристики, но это мелочи. А система – это его детище, он её выстрадал с момента зарождения идеи и до воплощения в железе. Хотя начальник лаборатории, его шеф, приписывает эту идею себе. Этот выскочка, Анатолий Васильевич. Как-то он умудрился занять место начальника лаборатории, хотя Константинов метил на него давно. Ведь он был правой рукой Леонида Парфёновича, пока не появился в лаборатории этот Анатолий. Он был моложе и опыта у него меньше, чем у Константинова. Но как-то незаметно он стал лидером. И уже через полгода сотрудники лаборатории стали чаще советоваться с ним, а не, как раньше, с Константиновым. Леонид Парфёнович тоже стал чаще вызывать к себе Анатолия, чтобы что-то решить. И если до этого Константинов считался негласным заместителем начальника, то теперь эта роль потихоньку перешла к Анатолию. Почему это произошло, Константинов понять не мог. Несомненно, Анатолий был очень грамотным специалистом, все возникающие вопросы он решал правильно и как-то лихо. Константинов тоже всё делал хорошо и правильно. Но ему нужно было всё продумать, не спеша взвесить, и только потом он выдавал решение. Через год все сотрудники лаборатории, особенно её женская часть, смотрели в рот Анатолию, и когда Леонид Парфёнович ушёл на пенсию, начальником лаборатории, естественно, назначили его. Это был сильный удар по самолюбию Константинова, он даже хотел уволиться. Но затем, трезво рассудив, понял, что идти-то некуда, остался и незаметно для себя стал искать возможность подставить подножку Анатолию. И вот теперь такой шанс представился. Хотя если он будет выносить секреты из лаборатории, то как это может ударить по Анатолию, он не понимал. Но тысяча рублей в месяц – это серьёзные деньги, такие не снились даже начальнику лаборатории. Причём его триста двадцать рублей он также будет получать каждый месяц в кассе института. Хоть в чём-то он будет первый. О том, что это измена Родине, шпионаж, Константинов не думал. Предложили поработать на заказчика ему, а не Анатолию. Значит, он в чём-то лучше Анатолия? А кто такой этот заказчик? Какая разница. Он платит деньги за работу, которую может сделать только Константинов. Не успев дойти до тропинки, он внутренне был уже согласен поработать за тысячу рублей в месяц.
Вернулся на лужайку. Подошёл и сел на траву. Дядя Коля открыл глаза, потянулся и поднялся на ноги. Как заметил Константинов, дядя Коля был достаточно подвижен и силён. Невысокого роста, плотный. Под курткой была заметна хорошая мускулатура. И рука очень крепкая, на это обратил внимание Константинов, ещё когда здоровался с ним. Волосы стрижены под «бобрик». Глаза очень цепкие, когда он смотрел на него, сразу хотелось отвести взгляд.
– Ну вот и славненько, вот и хорошо. Что, Юрий Иванович, пора домой?
– Да, пожалуй, – спокойно ответил Константинов.
– Чувствую по голосу, что ты определился? И правильно. Только забыл тебя предупредить, не нужно никаких фокусов. Ты понимаешь, о чём я?
– Понимаю, не маленький.
– Молодец, что понимаешь. Работать насильно тебя никто не заставит. Не захочешь, скажешь мне. Сделаем расчёт. – Дядя Коля рассмеялся каким-то недобрым смехом.
Они быстренько собрались. К себе в корзину Константинов положил цветастый термос дяди Коли и укрыл его полотенцем, а его, простенький, пластмассовый, производства Калужского завода, дядя Коля положил к себе. Затем они бодрым шагом, молча вернулись на платформу «Сходня», сели в прибывшую электричку и поехали в Москву.
С этого дня Константинов Юрий Иванович стал предателем Родины.
1.3. ТРОФИМЫЧ
Видимо, он долго сидел неподвижно, потому что затекли спина и ноги. Константинов отодвинулся от холодной стены, а затем слез со шконки. Прошёлся по камере, чтобы размять затёкшие ноги. Камера была достаточно просторной. Четыре шага от шконки до умывальника с унитазом и пять шагов от двери до стола. Примерно двадцать квадратных метров. Пол кафельный, как в бане. Стены просто грубо оштукатурены. В дальнем углу был умывальник и унитаз, отгороженный от камеры небольшим простенком. Его шконка, на которой он спал, была сделана из оструганных досок, шириной сантиметров шестьдесят или семьдесят. На ней был полосатый матрац, маленькая полупустая подушка и солдатское тёмно-синее одеяло. Постели не было. Сколько арестованных спало на этом матраце и укрывалось этим одеялом, Константинов не знал. Поначалу ему было очень брезгливо ложиться на неё, но постепенно он привык, как привык ко всему тюремному быту. Спал не раздеваясь. Под окном, в которое никогда не заглядывало солнце, стоял простой деревянный стол и такая же деревянная табуретка. Всё прикреплено к полу – с места не сдвинуть. Воздух был душен, камера не проветривалась. Стоял стойкий запах мочи и хлорки, которой раз в неделю обрабатывался унитаз. Это была его камера, и очень не хотелось бы менять её на другую, о чём ему сказал Трофимыч. За полгода он уже привык к ней.
***
Первую неделю чуть не сошёл с ума. Это был шок. Когда его, упирающегося, истерящего, впихнули в камеру, предварительно хорошенько ударив по почкам, он упал на пол. Пролежал так почти всю ночь. Он задыхался от душивших его слёз, которые размазывал по лицу. Ему казалось, что сейчас он просто умрёт, так всё было ужасно.
Его схватили прямо на улице, когда он опускал контейнер в мусорную урну. Он ничего не понял, не ожидал, как на него налетело несколько человек, ударом свалили на землю. Он сильно стукнулся локтем. Кто-то прижимал его лицо к грязному асфальту, больно держа за волосы. Вокруг было много людей, они его фотографировали и снимали на камеру. А он лежал и ничего не мог понять. Ему было очень страшно и жутко стыдно. Руки завернули за спину и надели наручники. Его подняли и что-то говорили или спрашивали. Смысл слов не доходил до него. Затем грубо запихнули в машину. С обеих сторон сидели парни со стальной мускулатурой, они плотно зажали его между собой. Константинов ничего не видел и не понимал, куда его везли. На глазах была какая-то пелена, в ушах стоял разноголосый шум. На щеке, которой его прижимали к асфальту, прилип песок и какой-то мусор. Он никак не мог отряхнуть его, было очень неприятно и брезгливо.
Пролежав на полу камеры несколько часов, Константинов поднялся и подошёл к умывальнику. Ледяной водой он умылся и ощупал саднящую щёку. Она была поцарапана, и к коже прилипли песчинки. Он тщательно всё отмыл. Осмотрел свой локоть, который сильно болел. Он был весь в запёкшейся крови, кожа была сбита, сустав опух. Константинов его хорошенько промыл и ощупал. Слава богу, кости целы. Ему очень захотелось в туалет, он расстегнул брюки и почувствовал, что они мокрые. Мокрыми были и трусы. Он, наверное, обмочился с перепугу, когда его повалили на землю. Как стыдно, как противно. Он стянул с себя брюки и трусы и постирал их в умывальнике. Хорошенько отжал и снова надел.
***
И вот спустя полгода он сидит в той же камере. За это время у него что-то изменилось внутри. Он привык. Привык к тюремному быту, привык к одиночеству. Сейчас, вспомнив своё задержание и первые дни в камере, Константинов вздохнул с облегчением – этого больше не повторится. Никогда.
Вспомнил, как к нему ночью пришёл конвоир, от которого разило водкой. Он взял наручники и пристегнул одну руку к ножке стола. А затем начал его медленно бить в живот. Константинов не мог понять, за что, что происходит, а этот сержант продолжал молча наносить ему удары. Константинов не выдержал и заорал. Ему было очень больно, и самое главное, очень страшно.
– Что же ты, падла, орёшь? – и конвоир ловко ударил его в солнечное сплетение.
