скачать книгу бесплатно
Сможет ли брат простить его?
После таких серьезных проступков пришлось бежать в Месопотамию, где он и жил до сего времени у родственника, работая на него и умножая его хозяйство за то, что дочек своих тот отдал в жены Иакову. Но что такое любовь женщины! Хотя нет, именно любовь жён зажгла в нём неукротимое желание вернуться домой, жить своей жизнью, жизнью своего рода.
Сможет ли брат простить его?
Ах, как трудно иногда бывает прийти к покаянию! Осознание своей неправоты не приходит сразу. Точнее сказать, никогда может не прийти, уж об этом-то враг рода человеческого позаботился как нельзя лучше: себе-любимого заставлять каяться? в чём? другие пусть каются! они больше согрешили предо мной и пред небом!
Вот так и уходит человек, но к Богу ли?
Сможет ли брат простить его?
– Конечно, простит? Надо только обмануть его, притвориться, что сокрушён содеянным, задобрить его подарками.
Голос прозвучал неожиданно, ниоткуда, из пустоты, и Иаков вздрогнул.
Показалось? Оглядев пристальным глазом округу, обойдя вокруг жертвенника и заглянув даже в шатёр, Иаков ничего и никого не обнаружил.
– Верно показалось, – подумал он опять. – Но голос был так явственен и ощутим. Что это? Или вновь Господь испытывает меня? Послать брату подарки? Да, это выход. И выход реальный. Только посылать надо не с целью обмана, а с целью покаяния. Брат увидит, что я для него ничего не жалею из того, что имею и простит меня.
– И купится на твоё мнимое покаяние, – опять откуда-то возник голос.
– Кто здесь? – Иаков встал перед жертвенником, всматриваясь в тугую, как мышцы горной реки, темноту.
– Да никого здесь нет, кроме тебя самого, – из темноты выступил статный черноглазый юноша. Голову его вместо покрывала венчал широкий золотой обруч с великолепным изумрудом во лбу. Диковинный халат переливался золотым же шитьём, а на боку висел большой кривой ятаган.
– А ты? Кто же ты? – осмелился спросить Иаков.
– Я? – переспросил тот. – Считай что я – часть твоей души, твоей сущности.
Когда ты начинаешь какое-либо дело, то всегда советуешься со мной. И, согласись, я тебе честно помогаю. Разве смог бы ты заработать такое богатство в доме тестя твоего, не подскажи я, как обмануть его? Разве смог бы ты взять в жёны двух сестер и служанок их, не примири я женщин меж собою? Да и вернуться в землю свою разве смог бы ты, не подскажи я, как хитрее это сделать?
– Нет! Ты не можешь быть мной! Не можешь владеть душой моей! – в отчаянии воскликнул Иаков. – Я не звал тебя! Уйди, дух злобный и нечестивый!
– Гляди-ка, чистые мы какие, – усмехнулся юноша. – А когда, скажем, старшую жену свою Лию ты с отвращением отвергал – это тоже от чистоты сердечной? А когда мошенничал с ярками, по сути, воруя овец у тестя своего, это тоже от наипрекраснейшей души? Нет, милый. Ты мой! Как и народ твой. Мой навек! И служить мне будешь исправно, как я велю.
– Не бывать по-твоему! – воскликнул Иаков и кинулся на обидчика. Он хотел вцепиться юноше в горло и задушить, избавиться от мерзкой зависимости, но руки сжали пустоту.
– Куда, воитель? Я не там, – прозвучал из-за спины насмешливый голос.
Иаков обернулся.
Юноша стоял, скрестив руки на груди. В улыбке его проглядывала откровенная издёвка. Иаков схватил с жертвенника длинный нож для принесения жертвы, больше похожий на саблю, и снова ринулся в атаку, но противник его ловким ударом ятагана выбил нож, который в неярком огне жертвенника сверкнул слабой искрой и улетел в темноту. Демон стоял, поигрывая ятаганом, и всё так же ядовито усмехался.
– Господи! – взмолился Иаков. – Во имя отец моих Авраама и Исаака, помоги мне. Господи! Ты видишь стремление духа лукавого отвратить меня от лица Твоего. Помоги мне, ибо Ты один – моя защита и пристанище. Услыши мя, Господи, в правде твоей и вонми молению моему!..
И, как ответ на мольбу, вдруг ярко вспыхнул огонь жертвенника. Язык пламени, вырвавшись широким алым языком, полоснул темноту, изогнулся в хищной стойке змеи и прыгнул в лицо юноше. Тот вскрикнул, отшатнулся, попытался закрыться рукой от взбесившегося пламени, но оно уже растаяло в чернильно-чёрном небе, ничем не напоминая о себе и оставив природу так же дремать и досматривать сладкие сны.
Однако была всё же короткая заминка, момент, когда злой дух ослеп от огненного поцелуя. Этого мгновения оказалось достаточно. Одним прыжком Иаков оказался за спиной юноши, сдернул с себя пояс и стянул его на горле противника, одновременно упершись коленом ему в позвоночник.
Тот захрипел, вцепился в душившую его петлю обеими руками, но на поясе Иакова были вытканы священные письмена – молитва Господня. Поэтому все попытки освободиться пропали втуне.
– Отпусти… – наконец прохрипел демон. – Ты победил.
Иаков чуть ослабил душившую противника петлю, не собираясь, однако, отпускать его до поры.
– Кто ты? – спросил он. – Как звать тебя?
– Что в имени тебе моём? – вопросом на вопрос ответил юноша. – Имя моё чудно и непривычно для слуха твоего. Отпусти меня. Я верно буду служить тебе и словом, и делом. И даже лучше, чем прежде.
– Знаю я твою службу! – проворчал Иаков.
– Сам человек слаб, – возразил юноша, – и без помощи извне, без гармонического сосуществования с внешним миром, обойтись не сможет. Взять, к примеру, твоё собственное существо. Твоя душа, не представляет ли из себя целую Вселенную? Она полна бурь и несогласий. И задача в том, чтобы осуществить в ней единство гармонии.
Только тогда Бог сможет проникнуть в сознание твоё, и только тогда ты сможешь разделить Его власть и создать из собственной воли жертвенник огня души своей. Но ты победил меня, и принимать службу мою – твой удел победителя. Имя твоё отныне будет Израиль, а место битвы нашей – Пенуэл.
Слушая речи эти, Иаков ещё чуть-чуть ослабил ремень на шее демона и тот не замедлил воспользоваться промашкой. Израиль почувствовал, как железные когти впились ему в бедро и разорвали жилы. Взвыв от боли, он выпустил из рук ремень и дух, тут же обернувшись змеёю, скользнул в темноту.
Израиль приложил к бедру шейный платок: рана по счастью оказалась не очень серьезной, хотя порванные жилы грозили хромотой на всю оставшуюся жизнь.
– Пенуэл, – задумчиво повторил Израиль, – Пенуэл. Запомнят ли потомки это место и станут ли вспоминать, где искать помощь, когда надо будет побороть своего демона?
Сказка о любви
Она ждала.
Она ждала и знала, что рано или поздно за ней придут, её найдут. Или она отыщется. Как правильно?
Многих далёких и даже близких уже нашли, отыскали в этом безумном мире. Как она это знала? Может, чувствовала. Может, слышала волну радости, экзальтации, счастья. А разве счастье, когда тебя найдут? Да, вероятно. То есть, иначе и быть не может. Зачем тогда столько ждать, зачем смотреть в ночное небо на звёзды, да и вообще: зачем тогда всё?
Кстати, о звёздах. Она очень любила ночами смотреть на них, удивляясь весёлому перемигиванию, вспышкам разноцветных лучиков, искорок еле заметного пламени, холодного сияния, которое, по правде сказать, вовсе не было холодным. Просто это особый огонь. Можно сказать, царский. Видеть его мог не каждый, но и он был ничто без многоцветной гаммы других огней.
Только прекраснее всех сияла в небе удивительная звезда, которая зажигалась по утрам низко над горизонтом. О, как же она умела сиять! Её лучи, сначала спокойные, даже меланхоличные, вдруг вспыхивали, вздыбливались обилием красок и дарили, дарили без устали радость света и сияния.
Когда её найдут… Ну, или она найдётся. Как правильно? Она тогда будет сиять для своего избранника такой же сумасшедшей гаммой сверкающих лучей, она подарит ему такую любовь, какой ещё не было в подлунном.
Так мечтала она, мечтала и ждала. Ждала, когда придёт её время.
И оно всё-таки пришло! Вернее, пришёл он. Отыскал её среди всех. Забрал с собой. Сначала он долго присматривался, видимо, боясь обидеть грубым прикосновением и навсегда испортить отношения. Но она ждала – не привыкать. Ведь это он! Она точно знала! И знала, что всё получится, что он подойдёт, возьмёт её…
Наконец, она дождалась и этого. Он приходил к ней, ласкал сплошными нежно-обволакивающими движениями, которые лишали воли и в то же время разжигали в ней огонь. Огонь неугасимый. Который с каждой секундой разгорался сильней, ярче. Она не боялась сгореть в этом огне, потому что весь огонь без остатка будет принадлежать только ему.
– Мастер Симеон. А, мастер Симеон. Глядит-ко я сработал чево.
Мастер взял из рук подмастерья крупный адамант, вспыхивающий весёлыми, радужными и в то же время завораживающими искрами. Оценивающе повертел так и этак, крякнул.
– Да ты, гляжу, в работе-то и меня старика уж за пояс заткнул. Хорош камень. Ох, хорош! С любовью точён, любовью и светится. Вон звезда утреня – так же сверкат. Венерою величают. Она, бают, любви богиня. Так ты адамант-от назови дочкой ейной. В самый раз.
Сказка о похищении
…– Где же Андрей?
– Сидит в чулане. В дублёнке на голое тело.
– С чего это вдруг?
– Из чулана вид хороший на дорогу. А к нам должны приехать западные журналисты. Андрюша и решил: как появится машина – дубленку в сторону! Выбежит на задний двор и будет обсыпаться снегом. Журналисты увидят – русский медведь купается в снегу. Андрюша их заметит, смутится. Затем, прикрывая срам, убежит. А статьи в западных газетах будут начинаться так: «Гениального русского поэта мы застали купающимся в снегу…». Может, они даже сфотографируют его. Представляешь – бежит Андрюша с голым задом, а кругом российские снега.
Сергей Довлатов. «Чемодан».
Из радиопередачи:
– Сегодня мы, уважаемые радиослушатели, пригласили к нам на Радио Х человека, имя которого известно всей планете. Это знаменитый парапсихолог, хиромант и астролог, бессменный директор НИИ уфологии профессор Ажажа. По нашему контрактному телефону вы сможете спросить профессора, о чём захотите, и задать ему любые вопросы. А пока это сделаем мы. Скажите, господин Ажажа, как вы относитесь к инопланетянам?
– Положительно и даже очень, хотя не исключен некоторый отрицательный момент.
– Как вы считаете, встречи с инопланетными существами опасны?
– Ну что вы, они никогда и никому не приносили вреда, но, тем не менее, возможен некоторый летальный исход.
– К нам в студию прорвался первый радиослушатель. Это юное существо интересуется: почему инопланетяне не идут на широкие контакты с землянами?
– Видите ли, тому есть множество причин как положительных, так и отрицательных…
В этот раз Возмущенский так же безрезультатно провел день в чулане, до рези в глазах всматриваясь в пустынную дачную дорогу, иногда поёживаясь от щекотки порядком надоевшего, но ещё не изъеденного молью тулупа. Горько сплюнув и почесав валенком о валенок, Возмущенский хотел было бросить к чёртовой бабке это неблагодарное занятие, но вдруг его обострившийся болезненный слух уловил какое-то явно механическое жужжание, приближающееся со стороны города.
– Едут-таки козлы драные, – пробормотал он, – вспомнили! Ничего, я им выдам. Выдам такое! Опять заставлю говорить о себе всю Европу и Америку.
С этими словами, сбросив аховый тулупчик и латаные валенки, он выскочил на ещё не успевший сваляться декабрьский снег. Совсем было изготовясь исполнить роль «русского медведя», Возмущенский бросил косой взгляд на дорогу, но, к великому удивлению гения, она оставалась пуста, как и раньше, хотя тарахтение мотора слышалось совсем рядом.
– Вот наваждение: на-важдение, ждение, дение, день, тень Е., – подумал наш герой, деля слово по застарелой поэтической привычке на всевозможные благозвучные аллитерации.
Жужжание между тем возникло снова где-то между зенитом и надиром, поэтому Возмущенский активно посмотрел вверх, да так и остался стоять с раскрытым ртом, даже забыв прикрыть срам.
Прямо над его головой, метрах эдак в десяти-пятнадцати, висела летающая тарелка.
– Вот тебе и нихренасик, – только и сумел промолвить наш герой.
А тарелка никуда не собиралась улетать и, видимо, с неё делали снимки «русского медведя, купающегося в снегу». Но вдруг в брюхе тарелки обозначилось отверстие и Возмущенского стало затягивать откуда ни возьмись взявшееся гравито-магнитно-пю-мезонное поле.
– Зинка! – не своим голосом заорал он. – Зинка!
Его жена в застиранном китайском пеньюаре и турецких тапочках на босу ногу выскочила на крыльцо.
– Господи! Да что же это? Да куда же?! – завопила она и попыталась ухватить мужа за пятку, но тот был уже вне пределов досягаемости и вопил ничуть не меньше своей супружницы, только на совсем другую тему:
– Молчи, дура! В прихожей «Поляроид» лежит. Быстро фотографируй! Но Зина не послушалась, а всё так же, нелепо махая руками, ахала и охала на крыльце.
– Фотографируй, дура! – ещё раз возмутился Возмущенский, поднимаясь, как в песне, всё выше и выше.
Поэт не любил свою жену хотя бы за то, что она в свое время запретила ему эмигрировать и, в конце концов, загнала известного модного поэта под башмак. Возмущенский никак не хотел признаться себе в том, что эмигрировать в юные годы никогда и никуда не собирался, так как возмущаться существующим строем ему было разрешено и здесь, что называется «не слезая с печи», получая к тому же за это ощутимую денежную независимость и удовлетворение от сделанного дела.
Обалденная мечта любого поэта! Но была в этой бочке мёда своя ложечка дёгтя – наглый конкурент Гений Евтушенский. Возмущенский, сколько помнил себя, всегда завидовал удачам и неудачам конкурента, поскольку тот даже из неудач извлекал для себя выгоду.
Размышляя таким образом, плюнув на кудахтавшую внизу жену, он с любопытством присматривался к иноземному летательному снаряду, пассажиром которого ему предстояло оказаться в ближайшем будущем.
Долго ли коротко ли, а люк за ним все-таки закрылся и снаряд рванул со скоростью снаряда так, что у нашего героя Зинины пирожки на волю запросились. Но ничего, пронесло вроде. А когда в открытый космос вырулили – совсем полегчало. В кабинке у него экран во всю стену, очень на окошко похож, только занавесочек не хватает. Смотрит Возмущенский, а Земля уже размером с земляной орех.
– Куда ж это меня черти полосатые потащили? И сами что-то не показываются. Ну, да ничего, потерпим.
Между тем тарелка эта летающая прямо к созвездию Льва устремилась. Да снова ка-ак рванет через все супер световые барьеры и нуль-пространство так, что весь полет в несколько минут обошелся.
Глядит Возмущенский – его скоростное ландо к какой-то задрипанной планетке подруливает, навроде Луны нашей.
– Тоже мне, инопланетяне! – возмутился поэт. – Не могли планетой посолиднее обзавестись, – а сам ждет, что же дальше будет.
Дальше опустила его тарелка осторожно на поверхность. Люк открылся, и путешественник легко так выпрыгнул из неё. Стоит, платочек шейный поправляет, который один только из всей одежды и был у него.
Глядь, а к нему уже аборигены инопланетные спешат. Засмущался Возмущенский, за тарелку прячется: как-никак первый контакт с внеземной, так сказать, а он не при смокинге. Хорошо хоть платочек есть: поэт его никогда не снимал, даже в бане, но тут снял-таки и на манер бикини пристроил.
Подбегают аборигены, рады-радёшеньки, что такую птицу заполучили и ну наперебой интервью брать. А Возмущенский, достоинство своё и честь планеты блюдя, отвечал поначалу осторожненько, с оглядкой. Но потом разошелся всё же и давай отборной словесной грязью поливать кого попало, особенно конкурента своего:
– Скажите, а ваш собрат по перу, поэт Гений Евтушенский помогал вам добиться славы и почета?
– Нет, никогда! – возмутился Возмущенский. – Евтушенский здесь совершенно ни при чём. Я был, есть и остаюсь главным поэтом страны и самым непревзойдённым скульптором планеты. Ведь на призвание и значимость человека всегда указывает его фамилия и потому, если уж возмущаться, то возмущаться, как положено истинно русскому человеку. Конечно, в разумных пределах, но рамки мне никто никогда не ставил, не то, что этой бездари Евтушенскому. Недаром он и прославился только тем, что писал поэмы о Чернобыльской АС да о космодроме Байконур, где однажды был Сам Первый Президент! Я – другое дело. Мне ничего не стоит сказать прямое слово даже о душе, глядя ей прямо в глаза. Вот послушайте:
Я любовно вступаю в санузел,
с вожделеньем вхожу, не спеша.
И крепки, и прочны эти узы:
он – моя молодая душа!
Я большой карандаш очиняю
и, присев на родной унитаз,
размышляю, пишу, сочиняю,
постепенно впадая в экстаз.
Можно краски продАть за бесценок,
можно прОдать свой домик и кров
и снимать купюрованность пенок,
на сберкнижье отложив улов.
Пусть завистник заливисто лает —
мне не страшен критический нож,
если то, что отсель вытекает,
с удовольствием пьёт молодежь!
– Но ведь это же не о душе, а…
– Напрасно вы так! – возразил Возмущенский. – Ведь человеку свойственно пачкать душу в течение дня. Где же ему отмываться? А отмываться надо, потому что нет опаснее грязи грязной и грязи разной, прилипающей. А вокруг нужен друг и подруг кутерьма. Эх-ма, Дюма, ума котома!
Поэт тут же отыскал под ногами уголёк и принялся наглядно выписывать своё словотворчество на боку летающей тарелки:
– И что же, это нравится землянам? – удивились инопланетяне.
