скачать книгу бесплатно
– Алло? – взял он трубку. – Да, да, знаю ее… Что, что? Т-а-а-к… И уже во всем призналась?
Он покосился на нас, секунду помолчал и затем медленно, подчеркивая каждое слово, сказал негромко в трубку.
– Ну, вот что… Немедленно арестовать и на рассвете расстрелять… Да, да… Рапорт пришлете потом.
И бросил трубку.
Мы переглянулись с Сергеем. Вот оно, как бывает… Михаил Борисович сел в кресло и начал говорить небрежным, но злым тоном:
– Раскололи тут девчонку одну. Успела уже связаться с немецкой разведкой. Ну, мы, конечно, немедленно узнали. У нас же там тоже свои люди есть. Зря поспешила…
Мы подавленно молчали. Откуда нам с Сергеем было тогда знать, что даже НКВД не расстреливает человека по простому приказанию начальника отдела.
– Ну, что же, – поднял Михаил Борисович на нас глаза. – Что я могу вам, ребята, сказать? Ничего хорошего… Москву оставляем… Немецкие танки на окраинах города. Держитесь и помните, что вы будете защищать… Не горячитесь. Ждите связи и указаний. Но и сами не плошайте. Запомните – жизнь ваша нужна. Если уж и отдавать ее, то вовремя и с толком…
Дверь открылась. Вошел Комаров и, поздоровавшись с нами, повернулся к Михаилу Борисовичу:
– Вас ждут, товарищ подполковник.
Михаил Борисович поднялся из-за стола, обошел его кругом и взял нас обоих за плечи:
– Ну, друзья, до свиданья. Помните все, чему мы вас учили. Увидимся в подполье.
Мы торжественно расцеловались и с Михаилом Борисовичем, и с Комаровым.
– Еще раз помните – ждите указаний. Постарайтесь сначала войти прочно в доверие к немцам… – говорил Михаил Борисович, медленно шагая с нами по коридору.
У поворота к лифту, оглянувшись, мы увидели сзади в коридоре, у двери с номером 736, Михаила Борисовича, задумчиво провожавшего нас взглядом.
Внизу, в вестибюле, нас особенно тщательно проверил часовой, и мы побрели на свою штаб-квартиру. Перспектива боевой работы придвинулась совсем вплотную.
Но русский народ не сдал Москвы. Конечно, все мы понимали, что потеря столицы не означала бы проигрыша войны. Мы говорили себе, что пока русский солдат не победит, война не закончится. Но все же в Москве было столько символического и дорогого каждому из нас…
В канун Нового года захлебнувшаяся русскою кровью нацистская армия была отброшена от Москвы. Нам не пришлось встретиться с Михаилом Борисовичем в подполье. Это было счастьем и для Москвы, и для нас – четырех артистов эстрады, наскоро приспособленных к разведке.
Уединенная жизнь в штаб-квартире, хотя и сдобренная салом и консервами, надоела нам довольно быстро. Мы не видели особенного зла в том, чтобы выйти немного в свет. Видно, уроки «дяди Пети» не предусмотрели всех случаев, когда конспирация необходима. Мы стали часто посещать ресторан Центрального Дома Работников Искусств, где еще можно было за коммерческие цены не только хорошо пообедать, но даже и прилично выпить. Держались мы, конечно, всегда вместе и вели себя в соответствии с вызубренными правилами конспирации. Наш таинственный и, в сущности, подозрительный вид был быстро подмечен острыми глазами завсегдатаев ресторана – московскими артистами и художниками. Друзья и знакомые, артисты эстрады все чаще и чаще заходили к нам на штаб-квартиру: посидеть в тепле, поиграть в покер на пуговицы и выпить стакан немного странного на вкус, но все же не по-военному вкусного чая.
Разговаривали о том, о сем, и только когда Нинин друг-саксофонист начинал подтрунивать над нашей таинственной дружбой вчетвером, Нина сурово обрывала его, добавляя неизменно значительным тоном: «Давай об этом не будем говорить…»
Но «об этом» узнавало все больше людей.
Уже в декабре Михаил Борисович решил принять от нас обратно «оперативный фонд». Когда оставшаяся сумма была подсчитана, он схватился за голову и спросил убитым голосом:
– Куда вы ухнули такую массу денег?
– Расходы по конспирации, Михаил Борисович, – почтительно ответили мы.
– По к-о-н-с-п-и-р-а-ц-и-и? – расхохотался Михаил Борисович. – Это вы-то – конспираторы? Да вся Москва знала, что вы связаны с разведкой! Ваше счастье, что немцы до Москвы не дошли. Болтались бы вы все четверо в первые же двадцать четыре часа на ближайшем фонаре.
Но группу нашу он пока не распустил. Видно, его служба все обдумывала, кого из нас и как можно использовать в изменившейся обстановке.
Наверное, именно для этого привез к нам однажды Михаил Борисович своего начальника.
– Познакомьтесь, товарищи, – это Павел Анатольевич!
Михаил Борисович почтительно посмотрел в сторону моложавого темноволосого человека среднего роста, с внимательным взглядом больших черных глаз из-под нависших мохнатых бровей.
Мы сразу почувствовали, что речь идет о высоком начальстве. Мы не разбирались в форме и званиях НКВД, но красный ромб на зеленых петличках его гимнастерки внушил нам почтение.
Он умел держать себя и знал, как нужно разговаривать с людьми, чтобы подавить их своей выдержкой, отточенными манерами, тихой, взвешенной речью большого и умного начальника. И он действительно был большим начальником, генерал-майор государственной безопасности Павел Анатольевич Судоплатов, руководитель Партизанского Управления НКВД СССР, хозяин специальных отрядов в немецком тылу. Он знал цену подчеркнутой простоте, которую могут разрешать себе люди, имеющие силу. Он посмеялся вместе со всеми рассказам Сергея о наших похождениях и о войне с местным домоуправом, посоветовал вести себя поосторожнее, особенно не расконспирироваться и, в основном больше послушав, чем поговорив, отбыл в ту же неизвестность, откуда появился.
Но ненадолго.
В ночь под Новый 1942-ой год, часа в два, раздался звонок, и я, не веря своим глазам, впустил в квартиру Михаила Борисовича и Павла Анатольевича.
Михаил Борисович держал подмышкой бутылки с вином, Павел Анатольевич – большой букет цветов.
– С Новым годом, – бодро прокричал Михаил Борисович и направился прямо в кухню. – Вы что, Николай, один дома?
– Н-е-е-т, – запинаясь от неожиданности, стал объяснять я. – Сергей и Нина работают на праздничном концерте, а у нас с Тасей свободный вечер. Она, по-моему, спит.
– Ничего, разбудите. Кто же спит под Новый год? – веселился Михаил Борисович, выкладывая на сундук бутылки и пакеты из карманов.
Павел Анатольевич, мягко улыбнувшись, прошел в столовую и показал мне на стул рядом:
– Как живете, Николай? Мама пишет вам? Как она там управляется с дочками в Ташкенте?
Пока Тася одевалась, а Михаил Борисович собственноручно откупоривал бутылки, Павел Анатольевич медленно втолковывал мне:
– Знаете, Николай, пожалуй, даже очень удачно, что ваших пока никого нет. Мы посовещались с Михаилом Борисовичем и решили вашу группу распустить. Опасность для Москвы миновала. Надеемся, что навсегда. Кроме того, некоторые ваши коллективные неудачи с конспирацией закрыли путь для дальнейшей работы вчетвером. Но мы подумали о вас лично. О вашем будущем. Как бы вы, например, отнеслись к работе в разведке не потому, что необходимость обязывает, а несколько иначе? Скажем, как к большому, очень серьезному и очень нужному Родине делу. Тут придется и много поучиться и много поработать над собой. А потом, может быть, поехать в дальнюю и ответственную командировку…
– А куда? – не удержался я. – Куда поехать?
Павел Анатольевич задумчиво приподнял два пальца, не отрывая всей ладони от скатерти, и вдруг, уронив их обратно, сказал решительно:
– Ну, скажем, в Германию…
– В Германию? – чуть не вскрикнул я. – Конечно, поеду! Но как? И что я там буду делать?
– Тихо, тихо, Николай, – остановил меня вошедший Михаил Борисович, – Не все сразу… Сначала вам нужно стать настоящим профессиональным разведчиком.
Он разлил вино в стаканы, взял один из них и продолжал, смерив меня торжественным взглядом:
– Говорят, вы мечтали когда-то стать актером или режиссером… Ну, что ж: теперь ваша мечта может исполниться… С той, правда, разницей, что режиссировать вам придется свои собственные шаги и играть не на сцене. В жизни…
Глава 2
Первая роль, которую наметил для меня генерал Судоплатов, оказалась ролью «грузинского немца».
Километрах в пятидесяти к югу от Тбилиси есть небольшой город – Люксембург. Еще со времен Екатерины Великой там жили тысячи колонистов-немцев. За сотни лет их язык потерял связь с западным немецким языком, сами колонисты обрусели, но в принципе по-прежнему считали себя немцами. С началом войны им пришлось расплачиваться за свою национальную обособленность. Поезда с тысячами «грузинских немцев» потянулись из Люксембурга на восток в дальние и неизвестные места. Нашлись десятки смельчаков, решившихся бежать к недалекой турецкой границе. Многим удалось попасть на другую сторону. Немецкое посольство в Анкаре переправляло их в Германию, где они восстанавливались в «арийских» правах. Обо всем этом советской разведке было хорошо известно. В феврале 1942 года я получил от генерала Судоплатова задание выехать в Тбилиси, познакомиться с Люксембургом и затем превратиться в немца-колониста. Дело в том, что сотрудникам судоплатовской службы удалось найти среди колонистской молодежи юношу, одного со мною возраста, и с внешностью, примерно похожей на мою. Мне предстояло изучить своего «двойника», запомнить его родственников и знакомых и потом с его документами в кармане бежать через турецкую границу. Судоплатов серьезно верил, что я смогу попасть в Германию.
Он далее назначил мне встречу в Берлине, на одной из аллей Зоологического сада. Предполагалось, что из Германии я буду добиваться зачисления в армию и на фронте установлю связь с партизанской агентурой. Для моих неопытных ушей все звучало, как почетное и вполне осуществимое задание. Но мне не пришлось проверить правильности судоплатовских расчетов. Приехав в Грузию, я сразу заболел сыпным тифом и пролежал без сознания двадцать дней. Только в конце мая врачи разрешили мне вставать с постели. Ценное время было потеряно. «Бегство» в Турцию было отменено, и в июне я вернулся в Москву. Дебют в роли «грузинского немца» не удался.
Однако моя судьба в разведке была решена. Судоплатов окончательно привык к мысли, что меня надо превратить в немца, одеть в гитлеровскую форму и заслать в тыл фашистским войскам. Разница между грузинским колонистом и офицером немецкой армии с «арийской» родословной была, конечно, огромной.
Для нашего противника такой метод борьбы был не нов. Гитлеровская разведка с первых дней войны начала забрасывать в тыл нашей армии группы фальшивых офицеров, милиционеров и даже дворников, одетых в безупречно советскую одежду и снабженных «железными» документами. В Германии нашлось достаточно бывших русских, готовых выполнить любое поручение иностранных хозяев. Эти люди хорошо ориентировались в советской обстановке. Их сбрасывали на парашютах впереди быстро наступающей фашистской армии, и они успевали выполнять сложнейшие задания по диверсии и саботажу.
В советской разведке людей, способных сыграть роль немца, можно было пересчитать по пальцам еще до войны. Они были в основном иностранцами, политэмигрантами. В условиях же отступающей советской армии вопрос доверия к иностранцам становился особенно острым. Кроме того, в первые месяцы основное внимание уделялось оставлению агентуры под видом советских граждан. Готовить искусственных фашистов для заброски через фронт было некогда.
Так было до начала 1942 года, до психологического перелома в ходе войны. Когда проснулась сила и воля русской нации, когда гитлеровская армия была остановлена и в тылу ее стало расти партизанское движение – появилась и для советской разведки возможность заброски в тыл противника своей агентуры во вражеской военной форме.
Сначала были подготовлены небольшие «специальные отряды». Они формировались из спортсменов: боксеров, лыжников, бегунов, пловцов. Под Москвой, в военном городке Отдельной Мотострелковой Бригады Особого Назначения, или, как мы все называли ее, «ОМСБОН», эти люди проходили особую тренировку для суровых условий партизанской войны. Там же было собрано разнообразное трофейное оружие, созданы лаборатории диверсионной техники, сосредоточены лучшие инструкторы по боевой подготовке.
Уже в начале 1943 года несколько отрядов «особого назначения» было сброшено в партизанские районы глубокого тыла гитлеровской армии.
Эти отряды обосновались в лесах Украины и Белоруссии, установили радиосвязь с Москвой и начали разведку ближайших городов. Следующим этапом являлась заброска специально подготовленных людей, которые могли бы, с помощью уже устроившихся отрядов, проникнуть в районы, контролируемые гитлеровцами, и приступить к диверсиям. Такие люди тоже готовились в Москве, начиная с лета 1942 года. Конечно, не все они предназначались для работы в немецкой военной форме. Многие должны были разыгрывать белых эмигрантов, беженцев из прибалтийских стран, подданных разных государств, воюющих на стороне Германии, и так далее.
Но были места в фашистском тылу, куда можно было проникнуть только в форме немецкого офицера. Эти места были особенно интересны для советской разведки.
Летом 1942 года службе генерала Судоплатова – Партизанскому Управлению НКВД СССР – было разрешено подготовить четырех человек для заброски за линию фронта в немецкой военной форме. Трое из намеченных Судоплатовым людей были настоящими немцами. Четвертым «гитлеровским офицером» предстояло стать мне.
Начинать нужно было со шлифовки немецкого языка. Меня поселили на одной квартире вместе с Карлом Кляйнюнгом, немецким коммунистом, одним из остальных трех кандидатов. Разговоры с Карлом давали необходимую практику. Внимательно присматриваясь к нему, я запасался крылатыми словечками, типичными жестами, разными мелочами поведения, деталями воспоминаний о Германии – короче, тем материалом, из которого мне предстояло создать образ немецкого офицера по своей мерке.
Участвовать в войне Карлу приходилось не впервые. Он родился и вырос в Кельне – в одном из промышленных городов Германии. Всю свою молодость Карл отдал «делу рабочего класса». Верил ли он по-настоящему в легенду о Прометее двадцатого века – закованном пролетариате? Наверное – да. Иначе вряд ли хватило бы ему сил для долгих лет подполья в нацистской Германии, выдержки для холодных и жестоких ночей под Гвадалахарой в Испании, упорства для скитаний вдали от родины, захваченной социальными преступниками.
Но и ему предстояло первый раз в жизни надеть на себя мундир фашистского офицера и пойти за линию фронта. Мы быстро сдружились. Он оказался хорошим и верным товарищем. А по идейным вопросам разногласий у нас быть не могло: в 1942 году защита советской власти означала для меня защиту Родины.
Наверное, поэтому чувство счастливой гордости все росло и росло в моей душе. Инструкторы, замелькавшие в моей жизни с осени того года, принесли с собой причудливые кусочки романтической мозаики. Из этих кусочков для меня все больше и больше складывались слова: «особое доверие государства».
Так было, например, когда я в первый раз пришел в тир клуба НКВД.
Меня встретил у входа человек в штатском сером костюме и негромко пригласил: «Пойдемте, Николай».
Мы прошли через большой, пустой и полутемный вестибюль и спустились к железной двери в подвал. Мой спутник вошел первым и зажег свет. Стены, обитые темным мягким материалом, тяжелая плотная занавесь поперек комнаты, кресла, столики.
– Садитесь, Николай. Поговорим… Моя фамилия Годлевский. Я буду тренировать вас в стрельбе из личного оружия. Расскажите, как вы стреляете…
Годлевский говорил медленно, тихо, и невидимая улыбка витала вокруг его резко очерченного рта. Он сразу внушил мне доверие к себе. Я поспешил перечислить свои серьезные успехи в стрельбе из разнообразного оружия. Улыбка Годлевского на мгновение стала видимой. Он поднялся с кресла.
– Ну, давайте, попробуем.
Прошуршала отдернутая занавесь, щелкнул выключатель, и я увидел длинный прилавок. За ним, как окошко в стене, уходил далеко вперед ярко освещенный туннель с тремя маленькими рельсовыми путями. Годлевский откинул щиток на стальной тележке, пришпилил мишень и нажал рычаг. Тележка плавно поехала вглубь туннеля. Годлевский положил на прилавок немецкий пистолет «Вальтер» и пять патронов.
– Заряжайте.
Я вложил обойму, взвел курок и поднял пистолет.
– О, нет! – остановил меня Годлевский. – Спустите курок. Положите пистолет в карман. По команде можете стрелять. На скорость. Я засеку время… Внимание… Огонь!
Когда отзвучали выстрелы, Годлевский нажимом рычага вернул мишень к прилавку. Одна пуля попала примерно в середину, остальные разбрелись куда попало.
– Может быть, пистолет не пристрелян? – смущенно пробормотал я.
Годлевский молча послал мишень вглубь туннеля, зарядил пистолет и выстрелил пять патронов молниеносной серией, почти не целясь.
В подъехавшей мишени пять пуль тесно сжалось в середине черного яблочка. Во внимательном взгляде Годлевского не было ни хвастовства, ни укора. Глаза его всего-навсего подчеркивали зазвучавшие слова:
– Примерно так вам нужно стрелять. Даже если вас разбудят ночью. Скорее всего, именно тогда. В темноте, наощупь, в доли секунд. Над этим мы и будем работать.
Часа через два, когда в моей голове уже звенело от бесчисленных выстрелов, а руки онемели от беспрерывной вскидки пистолета, Годлевский ушел проверить, свободен ли от посторонних людей наш обратный путь через вестибюль.
Оставшись один, я начал рассматривать большую таблицу международных спортивных рекордов в углу тира. В графе «стрельба из боевого оружия» стояла фамилия Годлевского. Мой учитель был, оказывается, многолетним чемпионом СССР. Неудивительно, что все пять пуль так послушно легли в центр…
В те же дни я начал учиться радиосвязи.
Сначала пришлось несколько недель выстукивать на телеграфном ключе буквы алфавита. Ключ был привинчен к краю маминого обеденного стола, и стука его никто, кроме инструктора и меня, не слышал. Потом появился второй ключ и тонко жужжащий зуммер. Инструктор ушел в другую комнату. Начались «радиоразговоры» на интернациональном радиокоде. Если я чего-нибудь не понимал, можно было приоткрыть дверь и переспросить на словах.
Но однажды радиоинструктор принес на урок небольшой аккуратный чемодан. Три светло-коричневые коробки, каждая с небольшой сигарный ящик, были торжественно вынуты и положены на стол. Инструктор соединил их толстыми, многожильными шнурами и подключил к штепселю. Между верхушкой буфета и гардеробным крючком в передней он развесил белый провод-антенну и вернулся к коробкам.
– Это наша последняя модель портативной радиостанции от переменного тока. Называется «Набла». Надписи сделаны на английском языке для маскировки.
Он передал мне пару наушников, нажал на ключ и стал настраивать передатчик. Вспыхнула розовая неоновая лампочка. Инструктор объявил, что станция готова к передаче и приему. Потом многозначительно взглянул на часы.
– Через двадцать минут у вас будет первый сеанс. Пока я объясню, как составлять позывные.
Позывными называются буквы или цифры, отличающие одну радиостанцию от другой в эфире. Мне предстояло в будущем работать из района, занятого врагом, и я не мог иметь постоянной «фамилии». Каждый раз, появляясь в эфире, я должен был менять свои позывные. Инструктор объяснил систему. Из комбинации месяца, даты и дня недели получалась несложная таблица. После нескольких перестановок оставались три буквы.
У нас получилось две комбинации. ФДК для меня и ЛТР для неизвестного собеседника, с которым я должен был встретиться в эфире через десять минут.
Я надел наушники. Медленно вращая зубчатое колесико, я прослушивал волну, где должен был вынырнуть мой «корреспондент».
Десятки станций пищали и звенели на разные голоса. Где-то вдали шумела эфирная гроза, пропуская время от времени обрывки джазовой музыки. Чей-то надрывный голос кричал что-то непонятное в пространство. Казалось невероятным, что в этой запутанной звуковой сумятице можно услышать три буквы, только что вычисленные на кусочке тетрадной бумаги. Тонкий и чистый голосок новой станции привлек мое внимание.
Я никак не мог сообразить, почему задержался на нем.
Он упорно отсвистывал одну и ту же фразу. И вдруг, как-то сразу, я прочитал: «ФДК… ФДК… я ЛТР… я ЛТР…» Трудно описать эмоции первой радиосвязи с корреспондентом. Они похожи, может быть, на радость, которая охватывает вас, когда в чужом городе, в незнакомом обществе вы встречаете вдруг привычное лицо старого друга. Я схватил ключ и начал отвечать. ЛТР тут же остановил меня протяжным и приветливым свистом и заявил, что всё – «Р» и «КюЭсЭль». В вольном переводе это означало поздравление с первой радиосвязью.
Я никогда не увидел в лицо ни оператора ЛТР, ни всех других, с кем пришлось вести радиосвязи, сначала из Москвы, потом из-за линии фронта. Они так и остались для меня теми или другими «дежурными» буквами – ниточкой между моим радиоключом и центром, Москвой. И я для них был только группой из пяти цифр – 49445. Этот номер обозначал таблицу шифра, закрепленную за мной. Преподаватель по шифровке показал мне, как превращать слова телеграммы в сочетания цифр.
Мое начальство знало, что, работая в немецком тылу, я могу оказаться и без радиостанции. Нужен был запасной способ связи. Я стал учиться тайнописи.
Девушка-инструктор вынула из портфеля белый медицинский халат и, расправляя запутавшиеся тесемки, сказала невозмутимо:
– Нет, уколов делать вам я не буду. Но платье жалко портить. Некоторые химикалии оставляют несмываемые пятна.
Она аккуратно расставила на письменном столе склянки и пробирки и приступила к уроку.
– Сначала о чернилах. Наш отдел подобрал для вас водочный раствор глюкозы. Глюкоза продается в большинстве аптек. Покупка ее вас не скомпрометирует. Водка тоже вещество не подозрительное. Если вас и застанут за письмом, вы всегда можете просто выпить «чернила». Некоторым нашим лаборантам они показались даже вкусными.
