Побег

скачать книгу бесплатно

Боль такая, будто меня рубят тысячи клинков, и я опускаю голову, не желая видеть, насколько ужасна рана, насколько хорошо видна теперь моя сырая плоть. Я подавляю рвотный позыв и сопровождающий его всхлип. Если Торин и потрясен варварским ритуалом, то ничем этого не выдает. Благодарит моего отца за благословение нашего супружеского союза и заявляет, что будущее Восточных островов в безопасности благодаря знаменательному соединению наших народов.

От меня не требуется речей и, хотя я обычно обижаюсь на пренебрежение моим мнением, впервые я за это благодарна. Мне совершенно нечего сказать хорошего. Выносят ром, графины наполняются заново, и все поднимают бокалы в честь церемонии скрепления уз. И снова мне не подносят ни капли, хотя ром помог бы притупить боль. Вместо этого я отвлекаюсь, концентрируя все свои усилия на том, чтобы избегать Грейс. Я чувствовала ее взгляд на протяжении всего этого представления и теперь не отваживаюсь с ним встретиться, потому что боюсь, как бы ее жалость не доконала меня окончательно. Потеря самообладания лишь упрочит хватку, которой держит меня отец, лишь затянет аркан. Больше всего на свете ему нравится наказывать меня за демонстрацию моих изъянов.

Вместо этого я роняю взгляд на сердитого стража Торина, единственного, кто не пьет и не предпринимает попыток скрыть свое отвращение ко всему этому спектаклю. Воображаю, что вид обжигаемого, даже по собственной воле, принца идет вразрез с его инстинктами, и хотя он не выказал в отношении меня ни малейшего намека на дружественность, я обнаруживаю, что уважаю его преданность долгу.

Бронн, с другой стороны, пьет за нас всех. Он стоит чуть в стороне от толпы, и даже издалека я вижу опасность, сверкающую в его глазах. Никто сегодня не скажет ему ни слова поперек, уж больно откровенно он нарывается на драку, и я не понимаю, нравится ли мне видеть, какой он жалкий, или меня возмущает, что ему разрешается хмуриться, тогда как я не смею пошевелиться, заговорить, вздохнуть без того, чтобы меня не уличили в малейшей слабости.

В конце концов запасы рома истощаются, и принц Торин подходит попрощаться.

– Похоже, мне пора отчаливать, – говорит он. На лице его нет ни малейшего признака боли, от которой он наверняка страдает. Не осталось и следа того человека, которого я мельком заметила под королевской личиной во время нашей общей пытки. – Однако я надеюсь, что вскорости вы сможете навестить меня в моем доме, когда ваш отец согласится на дату бракосочетания, и тогда я смогу отплатить вам гостеприимством.

– Благодарю.

– До встречи, – говорит он, награждает меня легким кивком и поворачивается, чтобы вернуться к своим людям.

Прощание состоялось, и королевская делегация уходит. Рен снимает нас с якоря, и скоро корабль принца превращается в точку на горизонте – только фонари светятся в темноте. У нас на палубе огней не зажигают. «Дева» предпочитает быть невидимым хищником. Отец уходит к себе, не сказав мне ни слова, ничего не объяснив, не поблагодарив, не извинившись. Иного я и не ждала.

Как только мое присутствие становится ненужным, я возвращаюсь в каюту. Запястье жжет так же пронзительно, как отцовское предательство. И лишь когда я оказываюсь одна, вдали от пристальных взглядов, дыхание мое учащается, и на меня накатывает волна паники. Однако поток эмоций мне незнаком, и тогда я осознаю, что это не паника. Я вскипаю. От такой злобы, что можно задохнуться. Весь годами подавляемый гнев прорывает плотину и заливает меня. Отчаянно стремясь освободиться от этого идиотского платья, я срываю его с себя с таким же усилием, с каким пыталась в него влезть. Оставшись в одном белье, я хватаю нож и в приступе ярости запускаю им в стену. Он попадает в центр маленького клочка ткани, вырванного щепкой, и, несмотря на свое настроение, я улыбаюсь. Годы тренировок с мишенями не прошли даром, так что я мало во что не попаду со снайперской точностью, о чем отец даже не догадывается. Я подхожу, выдергиваю нож и пробую снова, теперь с закрытыми глазами. Раз за разом метаю я кинжал в стену, и всякий раз острие втыкается в цель. Удовлетворение перевешивает остальные печали – во всяком случае на какое-то время. Когда я заканчиваю, уже поздно, мой гнев все еще кипит, но тело устало.

Мне нужно поговорить с отцом. Я хочу ворваться к нему в каюту, сказать ему все, что думаю по поводу его плана выдать меня замуж без предупреждения, потребовать свободу принимать собственные решения. Но не врываюсь. Потому что помню, как в последний раз открыто высказалась против отцовских планов.

Мне было тринадцать, и мне надоело сидеть в ловушке «Девы». Я всю жизнь мечтала сойти на сушу, но отец четко дал понять, что вдали от корабля мне будет небезопасно, если учесть, сколько у него недругов, так что на землю я получала позволение ступить лишь дважды, оба раза на Первом острове и под усиленным конвоем. А тут мы по очередному поручению короля приближались к Четвертому острову, и в сумасшедшем порыве дерзости я возомнила, будто мое мнение имеет для отца значение. Движимая жаждой власти – и, если честно, внимания, – я подошла к отцу и стала оспаривать его решение. Почему мне нельзя гулять по островам свободно? Я вообще-то его наследница. Я не должна была питать иллюзий по поводу того, что произойдет, – я не понаслышке знала, кто такой мой отец, знала, что напрашиваюсь на взбучку, – но по какой-то причине мне казалось, что, раз я его дочь, жестокое наказание мне не грозит. Что он никогда по-настоящему не обидит свою маленькую девочку.

И оказалась права. Вместо этого он велел привязать одного из палубных матросов к фок-мачте, а Кливу – отхлестать его за меня. Сорок разрывающих плоть и причитавшихся мне ударов плетью получил тот бедный малый, и каждый из них служил напоминанием о том, что надо держать язык за зубами, знать свое место, уважать отца. Когда порка закончилась, матрос едва дышал, а спина его превратилась в сочное месиво. Хотя меня отправили в каюту, позже я пробралась под палубу, в спальное отделение команды, где он лежал на своей койке, на животе, и стонал. Когда я попыталась извиниться, он выдал оскорбительную тираду, из которой становилось предельно ясно, что он обо мне думает. Впоследствии он умер, к счастью, не из-за ран, а выполняя задание короля, и хотя мне было стыдно, я обрадовалась тому, что больше не обязана терпеть его презрение. За последующие годы я научилась бдительности, постигла важность умения держать рот на замке, а свое мнение – при себе. Я понимаю, что бесполезно идти к отцу и умолять его передумать.

Я поворачиваюсь в гамаке лицом к стене. А может, оно того и не стоит? Может, замужество и есть мой путь на волю? Но здесь я понимаю суть игры, знаю правила, которые сохраняют мне жизнь. После прощания с «Девой» игра не закончится, лишь изменится, и как мне тогда оставаться в безопасности?

А если мне просто сбежать?

Ну, вообще-то дезертирство сродни бунту, так что за мной будут охотиться до самой смерти.

4

Из неспокойного сна меня выдергивает резкое раскачивание гамака. Шторм усиливается, и я слышу над головой крики матросов, старающихся справиться с кораблем.

Я зажмуриваюсь, мечтая о том мгновении, когда все закончится. Отцовские правила просты. Мне не разрешается покидать каюту ночью ни при каких обстоятельствах, и всякий раз, когда буря разражается в то время, как я сплю, мне страшно оттого, что судно затонет вместе со мной, пойманной в западню и беспомощной под палубой.

Но пока я лежу, полная решимости не обращать ни на что внимания, ветер доносит иной звук. Звон стали о сталь. Сев как по команде «смирно», я прислушиваюсь и после минутного сомнения набрасываю на себя одежду, хватаю нож и спешу на палубу.

Еще одно строгое правило отца заключается в том, что во время выполнения королевских поручений я обязана оставаться в каюте. Для моей же безопасности. Однако ни о каких поручениях я не слышала, поэтому вольна предполагать, что на нас напали, чего никогда прежде не случалось. Представить себе не могу, кто осмелится атаковать Гадюку, и ни за что не останусь в каюте, когда мой корабль нуждается в защите. Да и чисто технически я не ослушиваюсь отца, поскольку он никогда не уточнял, что именно я должна делать при подобном сценарии. И вовсе не потому, будто мне хочется, чтобы он меня увидел.

Меня встречает хаос. Другое судно стоит вдоль нашего борта, абордажные крюки не позволяют ему уйти, а отец и Змеи обрушиваются на его экипаж. Моя ошибка очевидна. Почему-то никто не сообщил мне об этом поручении, однако нельзя отрицать, что атакуем как раз мы.

Меня здесь не должно быть.

Проливной дождь мешает пробиться свету луны, и нас так дико качает, что я едва сохраняю равновесие, однако те, кто вовлечен в сражение, ничего не замечают.

Отец на шканцах одновременно бьется с тремя противниками, легко отражая саблей их удары. Он возвышается над ними, его лысая голова сверкает даже в такую черную ночь. Никогда еще он не выглядел столь живым. Он играет с этими беднягами, позволяя им поверить в то, что у них еще есть шанс, и не успеваю я отвести взгляда, как он мастерски и жестоко разделывается с ними.

Клив пригвожден к грот-мачте, он безоружен, его враг поднимает меч для последнего удара. Однако Клив не намерен сдаваться без боя, наклоняется вперед и зубами вырывает клок плоти из горла обидчика. Кровь брызжет с такой силой, что почти достает до меня. Потрясенная подобной дикостью, я отскакиваю. Я не хочу быть рядом с Кливом, а если отец застукает непутевую дочку здесь, меня может ждать схожая судьба. Я уже собираюсь нырнуть обратно под палубу, когда при всполохе молнии замечаю, как из груды ящиков на меня таращатся два широко распахнутых глаза. Тоби. Что он тут делает? Волны выплескиваются на палубу, смешиваются с кровью и делают ее скользкой. Я с трудом сохраняю вертикальное положение, пока бегу по ней туда, где прячется Тоби. Присев на корточки, протягиваю ему руку.

– Идем со мной, – зову я, стараясь перекричать бурю.

Он трясет головой, слишком напуганный, чтобы пошевельнуться.

– Все будет в порядке, – говорю я. – Обещаю.

Мгновение мне кажется, что он останется, примерзший к месту, но тут он тянется к моей руке, и мне удается вызволить его из этого тайника. Мы бежим к люку, и я закрываю паренька от творящейся вокруг нас резни своим телом. Тоби юркает под палубу, и я уже собираюсь последовать за ним по лестнице, когда кто-то хватает меня сзади. Сильные, незнакомые руки тащат меня назад, и я брыкаюсь и извиваюсь, пытаясь освободиться из железных тисков моего противника. Под таким углом мне не хватает рычага, чтобы вырваться, однако нож все еще у меня в руке, и я, изловчившись, полосую артерию на его предплечье.

Он моментально отпускает меня, и я оборачиваюсь, чтобы оказаться к нему лицом. Я обнаруживаю, что смотрю ему в пояс, поднимаю взгляд и с трудом сглатываю. Передо мной – один из самых высоченных мужиков, которых мне когда-либо доводилось видеть. Буруны мышц тверды, как камень. Кровь течет там, куда я попала, сбегает по руке и капает с кончиков пальцев на палубу, однако полученная рана ничуть его не беспокоит. Он просто рассержен.

Он делает выпад в мою сторону, и я ныряю ему между ног, по ходу дела рассекая лезвием массивную ляжку. Он охает, но не спотыкается, просто поворачивается и машет в мою сторону мечом, под которым я подныриваю. Мой кинжал несопоставим с его мечом. Мне нужно, чтобы противник с ним расстался. Поэтому на сей раз я целюсь в руку и полосую костяшки пальцев. Меч брякается на палубу, я бью снова, но мужик перехватывает мое запястье, удерживая на месте. Пытаюсь высвободиться, однако ноги не достают до досок, так что я едва стою. Хотя левая рука у меня слабее, я с размаху ударяю его, но он и ее перехватывает. Боль от давления на ожог почти лишает меня сознания. Он меня поймал, мы оба оказываемся во временном тупике, и, хотя оружие у меня есть, он настолько сильнее меня, что понятно: я вот-вот проиграю.

«Дева» кренится под сильным ветром. Мне на глаза попадается оказавшийся поблизости штабель бочек. Шторм ослабил связывающие их канаты, и я понимаю, что они развяжутся в любую минуту. Стиснув зубы, я изо всех сил стараюсь удержать нас в этой безвыходной ситуации, чтобы, когда через мгновение бочки покатятся в нашу сторону, мы были на том же месте. Мой противник отвлекается на мою правую руку, которую я все-таки высвобождаю, однако хват на обожженном запястье настолько тверд, что боль не позволяет мне вырваться, и, когда бочки обрушиваются на нас, пригвождая к поручням, я все еще стою рядом. Эта часть корабля настолько накренена к воде, что толчок увлекает нас дальше, и, не успеваем мы за что-нибудь зацепиться, как оказываемся за бортом.

Сила, с которой я бьюсь о воду, вышибает из моих легких воздух, и я даже не могу закричать. Меня разворачивает боком. Я готова к ледяным объятиям океана, но их нет. Я не сразу понимаю, где я и что со мной произошло. Я вишу вверх тормашками и бьюсь о борт «Девы» на подоле платья, зацепившегося за такелаж. Моему противнику повезло меньше – океан уже проглотил его. Однако облегчение скоротечно, поскольку я уже слышу, как под моей тяжестью трещит ткань. Я отчаянно пытаюсь принять вертикальное положение, но буря по-прежнему качает судно, и шквал свежих волн, бьющих меня по лицу, грозит утопить меня раньше, чем мое тело грохнется в море.

Паника на пару с соленой водой застревает у меня в горле. Никто не знает, что я тут. Я никому не успела крикнуть о том, что нахожусь в опасности. И я понимаю, что через мгновение платье перестанет меня удерживать, отсрочка приговора закончится, и меня постигнет смерть, которой я всегда так боялась. Предприняв последнее отчаянное усилие за что-нибудь ухватиться, я лишь со всей дури бьюсь лицом о «Деву», и в мои легкие вода устремляется вперемешку с кровью.

Наполовину ослепнув и задыхаясь, я едва слышу голос, окликающий меня по имени. Наверное, это мне кажется, думаю я, когда что-то резко дергает за платье, чья-то рука хватает меня за ногу, а голос все зовет. Через силу извернувшись, я вижу, как ко мне тянется Бронн, слова которого не доходят до моего слуха из-за потоков воды. Я вытягиваю руку настолько, насколько могу физически, и дотрагиваюсь до его кожи. Ему этого хватает, чтобы втащить меня наверх, и через мгновение я уже на палубе, в его объятиях. На секунду все замирает. Потом я прихожу в себя и отталкиваю его. Он давно потерял право прикасаться ко мне, и, несмотря на то, что он меня спас, я в ярости.

– Какого… – говорит Бронн, почти теряя равновесие.

Он явно ожидал с моей стороны чуть больше благодарности.

– Мне не нужна твоя помощь.

К сожалению, это откровенная ложь, и я злюсь еще сильнее.

Рядом оказывается Грейс. Она останавливает кровотечение из носа, который я наверняка сломала.

– Ты что тут делаешь?

Она удивлена и озабочена тем, что застала меня в таком виде.

– Ты чокнулась? – Бронн не обращает ни малейшего внимания на Грейс, весь его гнев адресуется мне. – Я только что тебе жизнь спас!

– И для чего, интересно? Чтобы я была у тебя в долгу? Откуда ты знал, что я свалилась за борт?

Произнося эти слова, я испытываю стыд, однако почему из всех, кто мог меня выручить, этот подвиг достался именно ему?

– Ты черт знает что! – кричит он на меня. – По-твоему, мне лучше было бросить тебя умирать?

«Ну, вообще-то это было бы не впервой», – вою я мысленно. Однако нахожу в себе силы произнести лишь:

– Держись-ка ты от меня подальше!

– С удовольствием, – ворчит Бронн. – У тебя теперь есть свой принц.

Грейс откашливается и бросает на меня взгляд, в котором соединены беспокойство и разочарование. Потом помогает мне подняться на ноги.

– Нашли подходящее время? – спрашивает она и оказывается права. Между сражением и бурей есть еще несколько неотложных дел. – Иди за мной, – командует она и гонит меня обратно в каюту.

Я оглядываюсь на Бронна, но он уже ушел, растворился в людском море. Вместо него мой взгляд падает на тело поверженного моряка – не из наших. Лежит на палубе лицом вверх, рубаха видна, и я уверена, что он носит эмблему королевского флота. Но это же полнейшая бессмыслица! Они наши союзники, а не враги – пусть даже эти отношения не всегда дружеские.

Гадюка давно не возглавляет королевский флот. Теперь мы действуем рука об руку, защищая острова. Они блюдут честь короля, тогда как мы занимаемся вещами менее аппетитными. Обычно мы держимся друг от друга подальше, наши задачи никогда не пересекаются. Когда король шлет нам приказы, мы подчиняемся и за это вольны делать то, что хотим, – а чего хочет мой отец, того стоит бояться. Флот предпочел бы, чтобы нас не существовало вовсе, однако королю нравится иметь под рукой того, кто готов делать за него грязную работу. Мы можем следовать разной тактике, однако цели наши схожи: защита короля и мира на островах.

Вопрос лишь в том, почему человек из королевского флота лежит мертвым на нашей палубе?

Стоит нам оказаться в безопасности в моей каюте, Грейс снова открывает рот:

– Ты о чем думала?

– Да в порядке я. Спасибо за заботу.

Я хватаю тряпку и посильнее прижимаю к носу.

– Дай-ка глянуть. – Она наклоняется, чтобы определить полученный урон, и вздыхает. – Сломан, конечно, но могло бы быть и хуже. Если бы Бронн не заметил, как ты летишь за борт…

Она умолкает. Мы обе знаем, что мне повезло.

– Что там происходит? – спрашиваю я, все еще пытаясь разобраться в увиденном и надеясь получить от нее исчерпывающие объяснения.

– Распоряжения короля, – говорит Грейс. – Принц доставил их. Воры, которым стоило преподнести урок. Мы настигли их раньше, чем рассчитывали, иначе я бы тебя предупредила.

Я умею расслышать ложь, даже когда она так легко слетает с ее языка. Принц явно не стал бы просить нас атаковать флот своего собственного отца. Не могу придумать ни единой причины, зачем он нам дался. С трудом сдерживаясь, я подавляю в себе страхи, стараясь не думать о том, что означает ее обман и что затеял отец. Оттого, что Грейс не говорит мне правду, становится только больнее.

– Может, нам стоит туда подняться?

Я удивляюсь, насколько легко получается скрыть от нее свои чувства.

– Мне – стоит. А ты оставайся-ка здесь. Что скажет Торин, если тебя укокошат в день помолвки?

Я закатываю глаза, но не спорю. Мы обе знаем, что мне вообще не следовало там быть, что я нарушила распоряжения отца.

Как только она уходит, я опускаюсь в гамак, однако буря все еще швыряет «Деву» с пугающей силой, ветер доносит жуткие крики гибнущих мужчин и женщин, и сон не идет. Мне ненавистно это ощущение бессилия. Несмотря на опасность, когда я дерусь, я хоть что-то контролирую. Распоряжения отца не придают мне чувства защищенности. Они меня изолируют. Делают беспомощной.

Закрывая глаза, я всякий раз вижу того мертвеца, столь явного моряка королевского флота, и, как ни пытаюсь объяснить его присутствие, не нахожу хоть сколько-нибудь убедительного ответа.

Нож я держу при себе зажатым в кулаке. Я в ловушке. Захваченная войной, о которой даже не подозревала. Я не могу доверять никому. Я полностью предоставлена самой себе.

К утру все стихает, и, пока команда наслаждается добычей, я наношу ранний визит Миллиган, корабельному хирургу.

Мой нос раздуло до неприятных пропорций, и я надеюсь, что она сможет мне помочь, хотя чаще она занимается ломанием костей, нежели их починкой. Знание анатомии и умение обращаться со сталью делают ее превосходным доктором и еще более замечательным инквизитором. Немногие выдерживают пытки Миллиган. Я давно не навещала ее хозяйство, хотя раньше проводила там больше часов, чем могу вспомнить. Зловоние этого помещения настигает меня раньше, чем я открываю дверь, – сочетание варящихся зелий и гниющей плоти.

Когда я появляюсь на пороге, Миллиган равнодушно ворчит, лишь на миг отрывая взгляд от работы. Я не единственная, кто нуждается в ее снадобьях, – многие из экипажа получили во вчерашней схватке увечья, и Миллиган занята по уши.

– А, это ты? – Она определенно в восторге от моего вторжения. – Не стой мачтой, помоги лучше.

Больше она ничего не говорит, продолжая накладывать швы на здоровенную рану на бедре кого-то из команды, и я с неохотой вхожу. Странно оказаться здесь снова после стольких попыток избегать этого места. Однако вопреки собственному желанию я тянусь к кипящему на огне горшку и вдыхаю испарения. Черное дерево и коралловая сосна – напиток от боли, которым Миллиган так и не угостила своего пациента, если судить по выражению на его лице.

– Не топчись на месте, девочка, – бросает она.

Понимая, что мне предстоит заслужить свое лечение, я предлагаю помочь человеку по имени Амос, который сломал мизинец на левой руке. Кость продырявила кожу, и, если перелом быстро не обработать, начнется заражение.

Оторвав кусок ткани и прихватив веточку хвороста для огня, я сажусь мастерить шину. Если мне удастся затолкать кость обратно, обработать рану мазью и выпрямить палец шиной, все заживет без осложнений.

– Будет больно, – предупреждаю я Амоса и выкладываю свой план.

Я избегаю вопросов о том, как он вообще умудрился так пораниться. Чем меньше я думаю о событиях прошлой ночи, тем лучше.

Однако пока я обрабатываю кожу вокруг раны соленой водой, стараясь очистить ее от грязи, прежде чем вправлять кость, к нам шаркающей походкой приближается Миллиган и отпихивает меня в сторону.

– Ты что делаешь?

Я снова обрисовываю суть предлагаемого лечения, и Миллиган щурит свои глаза-бусинки.

– Разве я ничему тебя не научила? – спрашивает она раздраженно.

Без лишних слов хватает Амоса за запястье, подтягивает к своему грязному верстаку, кладет на него окровавленную ладонь, раздвигает ему пальцы и одним кривым взмахом колуна обрубает тот, что мешает. Амос орет от боли, но Миллиган удерживает его, хватает с огня кочергу и прижигает обрубок.

Я в шоке и не могу пошевельнуться. Теперь я точно вспомнила, почему перестала приходить сюда.

– Ступай, – говорит Миллиган Амосу, выводя его из комнаты.

Подозреваю, что, добравшись до койки, он рухнет на нее без сознания. Если вообще доберется.

Теперь ее внимание обращено на меня. Лицо у Миллиган землистого цвета, поскольку она почти никогда не выходит из своей каюты, вечно занятая всякими неприятными опытами. Она настаивает на том, что должна пить ром на рабочем месте, и оттого ее дыхание постоянно отягощено запахом алкоголя. К счастью, сегодня мое увечье не позволяет мне его прочувствовать.

– Чего тебе понадобилось?

– Чего-нибудь для носа.

Миллиган хватает меня за подбородок, поворачивает мое лицо в одну сторону, потом в другую и ворчит:

– Сломан.

– Да, я знаю.

Она сплевывает на пол.

– Ничего не поделаешь. Жди, пока опухоль спадет.

– Не уйду, пока ты не дашь мне чего-нибудь обезболивающего.

Она забывает, что я хорошо ее изучила. Желание избавиться от меня перевесит ее нежелание помочь.

– Ты знаешь, где стоит второй бальзам, – говорит она в итоге. – Забирай и уматывай.