скачать книгу бесплатно
– Это же водопад. – В голосе его звучала уверенность. – Я понял, что служит причиной рева.
И, раздвигая перед собой кусты, он поспешно отправился в сторону звука.
По мере нашего продвижения вперед звук сделался отчетливее – мы явно приближались к его источнику. Рев становился все громче и раздавался все ближе, пока, наконец, не показалось, – я немедленно сказал об этом Тоннисону, – что он исходит прямо из-под наших ног, хотя нас по-прежнему окружали кусты и деревья.
– Осторожно! – окликнул меня Тоннисон. – Смотри, куда идешь…
Тут оказалось, что деревья окончились, и мы вышли на самый край огромной поляны… не далее как в шести шагах от нас зияло жерло чудовищной пропасти, извергавшей помимо звука целую тучу подобной туману водяной пыли, которую мы и заметили с вершины откоса.
Минуту мы постояли в молчании, возбужденно оглядывая окрестности, а потом друг мой осторожно приблизился к краю пропасти. Я последовал за ним, и сквозь клубящееся облако водяной пыли мы принялись разглядывать шипящий чудовищный перекат, вздувавший белую пену почти в сотне футов под нами.
– Боже мой! – вымолвил Тоннисон.
Я молчал, ощущая в известной степени благоговение, настолько величественным и жутким оказалось это зрелище, о зловещей природе которого я узнал несколько позже.
Наконец я поднял взгляд вверх – к противоположному краю пропасти – и над облаком водяной пыли увидел нечто похожее на величественные руины. Я притронулся к плечу Тоннисона. Тот вздрогнул, оглянулся, и я указал ему на сооружение. Взор моего друга обратился в соответствующую сторону, и в глазах его вспыхнуло возбуждение.
– Идем, – крикнул он, перекрывая грохот воды. – Придется хорошенько все разглядеть. Тут мне чудится какая-то тайна… я просто нутром ощущаю ее.
И он пустился вперед вдоль края округлого жерла пропасти. Мы действительно приближались к неизвестному сооружению, – теперь я уже видел, что не ошибся. Сомнений не было – перед нами высились руины какого-то разрушенного здания, но мне сделалось уже ясно, что сооружение это располагалось не на самом краю пропасти, как это мне сперва показалось, а гнездилось над вершиной утеса, возвышавшегося над краем ее футов на пятьдесят-шестьдесят. Ощерившиеся камнями руины словно висели над облаком водяной пыли. С противоположного края мы поднимались по выступающему отрогу скалы; должен признаться, я испытал неодолимый ужас, бросив взгляд с головокружительных высот в неизведанную бездну под нами… в глуби земные, где грохотала вода, вздымая кверху облако пыли.
Добравшись до руин, мы осторожно обошли их и на противоположной стороне наткнулись на груду упавших камней и обломков. Я разглядывал стену, и мне казалось, что передо мной внешняя стена какого-то огромного сооружения, настолько мощной и прочной она была, но, тем не менее, не понял, каким было здание и зачем его здесь построили. Где же остальная часть этого дома, замка… или чего-то другого?
Я отправился к внешней стороне стены – к самому краю пропасти, оставив Тоннисона копаться среди камней и обломков, и приступил к изучению поверхности земли возле самого края обрыва, чтобы выяснить, не обнаружится ли там других следов сооружения, от которого остались одни руины. Но самым тщательнейшим образом обследовав поверхность земли, я так и не нашел никаких следов здания, прежде стоявшего на этом месте… изумление мое возрастало и возрастало.
Тут до меня донесся зов Тоннисона: он взволнованно выкрикивал мое имя, и, без промедления, я поспешил вдоль скалистого выступа обратно к руинам. Я боялся, что он чем-то поранился, и только потом понял: Тоннисон наверняка нашел нечто особенно интересное.
Добравшись до обрушившейся стены, я обошел ее и обнаружил Тоннисона посреди небольшой ямы, выкопанной им в осыпи; мой приятель как раз стряхивал грязь с похожего на книгу предмета – мятого, ветхого – и каждую секунду или две выкрикивал мое имя. Завидев меня, он немедленно вручил мне свою добычу и распорядился, чтобы я убрал ее в свой мешок, подальше от влаги, пока он будет доканчивать свои исследования. Так я и поступил, сперва, впрочем, бегло перелистав страницы, тесно исписанные вполне разборчивым аккуратным старомодным почерком… лишь посредине грязь и сырость попортили много страниц – там, где книжку перегнули пополам. В таком положении, по словам Тоннисона, он и нашел ее… повреждения эти, по всей видимости, были причинены камнепадом. Любопытно заметить, что книга оказалась сухой, так как камни надежно укрывали ее от влаги.
Упрятав томик в надежное место, я вернулся и предложил Тоннисону свою помощь в затеянных им раскопках; после часа работ, перевернув едва ли не всю груду обломков и камня, мы не нашли ничего кроме ломаных досок, возможно составлявших часть стола или скамьи; наконец мы оставили поиски и спустились по скале обратно – к надежной земле.
Потом мы обошли кругом огромную пропасть… казалось, что ее ограничивает почти идеальная окружность, из которой, нарушая симметрию, выдавалась лишь увенчанная руинами скала.
Тут Тоннисон заметил, что наша бездна представляет собой не что иное, как колодец или жерло, уходящее в самые недра земли.
Потом мы вновь обратились к окрестностям и, заметив прогалину к северу от пропасти, обратили к ней свои шаги.
Здесь – в удалении от огромного жерла – располагалось большое и тихое озеро; гладкую поверхность его лишь в одном месте возмущало бурление струй.
Удалившись от пасти бездны, мы могли теперь спокойно говорить друг с другом, могли слышать слова, произносимые не на пределах возможностей голоса, и, интересуясь мнением Тоннисона обо всем этом урочище, я сказал, что оно мне не по душе и чем скорее мы оставим его, тем лучше.
Он кивнул в ответ и бросил короткий взгляд за спину – в сторону зарослей. Я спросил, в чем дело, полагая, что он услышал что-то или увидел. Тоннисон не ответил… он молча прислушивался, я тоже не нарушал безмолвия.
Вдруг он заговорил:
– Внемли! – прозвучало отрывистое слово. Я мельком поглядел на него – а потом повернулся в сторону леса и невольно затаил дыхание. Минута прошла в напряженном молчании, я ничего не слышал и уже повернулся к Тоннисону, чтобы сказать об этом; но не успел раскрыть рот, как из леса слева от нас донесся заунывный вой, проплывший среди деревьев, потом зашелестели листья, и настала тишина.
Тут Тоннисон положил мне ладонь на плечо.
– Идем отсюда, – проговорил он и неторопливо направился в ту сторону, где кусты и деревья казались реже. Последовав за ним, я заметил, что солнце уже опустилось, а в воздухе почувствовался холодок.
Тоннисон молча шагал вперед. Мы оказались уже среди деревьев; я то и дело нервно оглядывался, но ничего не замечал – кроме неподвижных ветвей, стволов и густых зарослей. Мы шли дальше, и ни один звук не нарушал тишины, только изредка под нашими ногами похрустывали ветви. Но, несмотря на безмолвие, я с ужасом ощущал: мы здесь не одни. Я буквально жался к Тоннисону и дважды неуклюже наступил ему на пятки… оба раза он промолчал. Минута, другая, и мы наконец достигли окраины зарослей, за которыми начиналась привычная скалистая пустошь. Только тут сумел я избавиться от ощущения ужаса, никак не оставлявшего меня в чаще.
Мы удалялись, и когда издали вновь донесся этот вой или стон, я постарался убедить себя в том, что виной тому ветер, – хотя вечер был совершенно тихий.
Наконец Тоннисон заговорил.
– Знаешь что, – решительно произнес он, – я не решился бы заночевать в этой чаще даже за все богатства мира. Есть в ней нечто нечистое… бесовское. Я вдруг понял это после твоих слов. Почему-то мне показалось, что весь этот лес кишит мерзкими тварями, – ты ведь и сам ощутил это!
– Да, – отвечал я, озираясь, но урочище уже было скрыто от нас склоном холма.
– А вот и книга, – проговорил я, запуская руку в мешок.
– С ней все в порядке? – внезапно спросил мой друг обеспокоенным тоном.
– Да, – отвечал я.
– Быть может, – продолжил он, – она кое-что нам расскажет, когда возвратимся в палатку. Давай поторопимся, идти еще далеко, а я не хочу, чтобы тьма застигла нас на открытом месте.
К своей палатке мы добрались часа через два и немедля принялись готовить еду, потому что не ели с самого полудня.
Покончив с ужином, мы убрали за собой и разожгли трубки. Тут Тоннисон попросил меня извлечь Манускрипт из ранца. Так я и поступил, и, поскольку читать его вместе было неудобно, Тоннисон предложил мне читать вслух.
– Но не смей, – предупредил он, зная мои наклонности, – пропускать каждую вторую страницу.
Но если бы друг мой мог предположить, что содержит в себе эта книга, то, конечно, воздержался бы от столь неуместного предупреждения. Так, усевшись возле входа нашей небольшой палатки, начал я читать странный рассказ под заглавием «Дом в Порубежье», выведенном на обложке Манускрипта, содержание которого и передаю на последующих страницах.
Глава II
Равнина Молчания
Я – старик. Я живу в этом древнем доме, посреди огромного дикого сада.
Крестьяне, обитающие в этой глуши вдали от моего дома, уверены, что я безумен. Должно быть, потому, что у меня с ними нет ничего общего. Я живу здесь вместе со старушкой-сестрой, которая ведет наше хозяйство. Слуг у нас нет – я не терплю их. Компанию мне составляет единственный старый друг – пес Рыжик, и пусть гибнет весь мир, пока он остается со мною. Уж он-то умеет меня понимать… ему хватает ума, чтобы не докучать мне, когда я не в духе.
Я решил завести дневник, чтобы занести в него свои думы и впечатления, которые могу поверить только бумаге, но превыше всего стремясь описать странные события, очевидцем которых довелось мне быть за долгие годы, в одиночестве прожитые мною в этом зловещем и старом доме.
Дом этот пользовался дурной репутацией еще пару столетий назад, и когда я купил его, пустовал уже более восьмидесяти лет; посему мне и удалось приобрести поместье за смехотворно низкую цену.
Я не суеверен, но давно не могу отрицать, что в древнем жилище моем творится нечто… я не могу дать объяснения этим событиям, а потому вынужден облегчить свою душу, описав подробно все, о чем знаю; впрочем, трудно сомневаться, что, если после смерти моей дневнику суждено попасть в чьи-то руки, читатель будет в сомнении качать головой, в сердце своем именуя меня безумцем.
Дом мой, насколько же он древен! Тем не менее, возраст его потрясает все же в меньшей степени, чем обличье – причудливое и фантастическое. Крутобокие башни с витыми шпилями языками пламени взмывают над крышей округлого здания.
Я слышал одно предание: местные жители утверждают, что построил этот дом сам дьявол. Что ж… возможно. Но так оно или иначе – мне все равно, если забыть о том, что россказни эти позволили сбить цену, когда я приступил к покупке.
Я успел прожить в нем около десяти лет, прежде чем начали подтверждаться досужие разговоры. Не спорю, не менее дюжины раз и до этого приходилось мне видеть здесь кое-что удивительное, а еще чаще – ощущать в большей мере, чем видеть. Но прошедшие годы привели за собою старость, и я часто ощущаю нечто невидимое в пустынных комнатах и коридорах. Как я уже говорил, много лет миновало, прежде чем довелось мне увидеть воистину… скажем так: сверхъестественные события.
Это был не канун Дня всех святых. Если б я писал свою повесть развлечения ради, то – возможно – события и начались бы именно в эту ночь, но мой рассказ лишь о том, что действительно было… ради чужого удовольствия я не стал бы даже прикасаться к бумаге. Нет. Все случилось, когда миновала полночь, и близилось утро двадцать первого января. По привычке я сидел и читал у себя в кабинете. Рыжик дремал возле моего кресла.
И вдруг пламя двух свечей сперва затрепетало, а потом вспыхнуло призрачным зеленоватым светом. Я немедленно глянул на них, но язычки огня потускнели, обретая багряный оттенок… странные алые отблески легли на столы и кресла, окрасили тени кровью – словно разбрызгавшейся по всей комнате.
С пола донесся слабый испуганный визг, нечто ткнулось в мои ноги… это был Рыжик, пытавшийся забиться под полы моего халата… Рыжик – обычно отважный, как лев!
Лишь тревога собаки, как мне кажется, впервые заставила меня почувствовать истинный страх. Конечно же, я несколько испугался, когда свечи загорелись сначала зеленым, потом красным огнем, но решил, что причиной всему какой-нибудь газ, просочившийся в комнату. Правда, я успел увериться, что это не так: свечи горели ровным огнем, и пламя их не гасло, как было бы, если бы цвет пламени менялся под действием какого-то летучего газа.
Я не шевелился. Да, я испытывал явный испуг, но не мог ничего предпринять – оставалось лишь ждать. Быть может, с минуту я с тревогой оглядывал комнату. И заметил, что свет свечей действительно стал угасать, наконец огоньки их рубинами заблестели в сгустившейся тьме. Но я по-прежнему ждал, и сонное безразличие, крадучись, охватывало меня, изгоняя страх, подступавший все ближе и ближе.
Тут, поодаль, на противоположном конце огромной старинной палаты, я заметил странное свечение. Оно медленно усиливалось, наполняя комнату пляшущими зелеными отблесками, сразу же начинавшими тускнеть и разом преобразившимися – едва погасли свечи – в глубокий и мрачный багрянец, жутким своим свечением затопивший всю комнату.
Свет этот исходил от противоположной стены, он становился все ярче и ярче; наконец, сделался нестерпимым, уже начинал резать глаза, я непроизвольно сомкнул веки и сумел вновь открыть их только через несколько секунд. И сразу же понял: свет померк и уже не причинял боли, а когда он еще более ослаб, я вдруг обнаружил – буквально в какой-то миг, – что алая стена словно растаяла и я как бы вижу сквозь нее и за нею.
Постепенно, пока я свыкался с этой мыслью, мне стало казаться, что передо мной простерлась огромная равнина, залитая тем же закатным светом, что теперь наполнял комнату. Пределов ее невозможно было постигнуть; ни в одном месте не мог я увидеть границ равнины. Даль ширилась и уходила во все стороны, так что глаз не знал ей ни конца, ни края. Постепенно неподалеку начали проступать какие-то детали, и буквально в миг – когда разом угас этот свет – с ним пришло и видение, если только это было видением.
Я вдруг понял, что более не сижу в кресле, а словно парю над ним, над темным и безмолвным силуэтом человека, застывшего возле стола. Внезапно налетевший порыв холодного ветра, вынес меня наружу, во тьму, и как пылинку повлек неведомо куда. Холод ледяным плащом окутал меня, и я затрепетал.
Потом я поглядел направо, налево… вокруг царил нестерпимый мрак, и лишь вдали его пронзали ясные лучи. Я летел все дальше и дальше и, обернувшись назад, увидел Землю, голубым полумесяцем удалявшуюся за левое плечо. В стороне ярко-белым пламенем горело Солнце.
Не знаю, сколько прошло времени. Помню, в последний раз я видел Землю – лучистый голубой шарик, исчезающий в вечном эфире. А я – пылинка души, хрупкое облачко – пронзал пустоту, уносясь от этой небесной синевы в неведомые просторы.
Миновало еще много времени… теперь я не видел уже ничего. Позади остались звезды, я растворялся в той чудовищной тьме, что сторожко замерла позади них. Прежде я не чувствовал ничего – разве что легкость и холод. Но теперь свирепая тьма начинала вползать в мою душу, наполняя ее страхом и отчаянием. Что будет со мной? Куда меня уносит? Но не успели оформиться эти мысли, как едва ли не вещественная тьма вокруг озарилась кровавым багрянцем, поначалу очень слабым и как бы туманным, но уныние сразу же оставило меня, отчаяние исчезло.
Багряные отсветы впереди медленно становились ясней и ясней; и наконец превратились в мрачный и неяркий свет, полный опасной мощи. Но я все летел вперед и, наконец, свет этот превратился в огромный кровавый океан, распростершийся внизу подо мной. Я не видел ничего иного – кроме его бесконечных просторов.
Потом я обнаружил, что опускаюсь прямо в огромное море пухлых багрянеющих облаков. Медленно я пронзал их в своем полете, и вот, наконец, подо мной распростерлась равнина, которую видел я из своего дома, стоящего на границе с Молчаньем.
Наконец я опустился на самую почву и встал одинокий посреди пустыни. Мрачен был свет над нею, вселявший в душу немыслимую тоску.
Вдали в правой части неба багровело кольцо темно-красного пламени, от внешней окружности его исходили огромные языки… извивавшиеся, трепетавшие, протягивавшиеся во все стороны. Внутри кольца была чернота, как в той вечной ночи, что окружала меня. Солнце ночи – решил я – и светит под стать своему имени.
Оторвав свой взор от странного светила, я обратился к окрестностям. Но повсюду – куда ни глянь – лежала та же безграничная и плоская равнина; нигде на ней не различал я признаков жизни, даже былой – хотя бы позабытых руин древнего поселения.
Постепенно я заметил, что меня несет над этой ровной пустыней. Целую вечность, должно быть, я устремлялся вперед, не чувствуя нетерпения: любопытство и изумление не покидали меня. Но вокруг оставалась та же равнина; я все время старался заметить хоть что-нибудь способное нарушить ее однообразие… но не было перемен – только одиночество, безмолвие и пустыня внизу подо мной.
Наконец, почти неосознанно, я заметил вдали клубы какого-то тумана над ее поверхностью, не осознавая еще – не облака ли предстают передо мною, ибо туман сливался с равниной, придавая ей особую неправдоподобность, делая нематериальной.
Однообразие уже начинало меня утомлять. Но не скоро я увидел вдали первые признаки места, к которому меня уносило.
Сперва впереди на поверхности равнины показался как бы маленький пригорок. И лишь подлетев поближе, я понял: не холмик передо мной, но могучий горный хребет, чьи великие пики рвались ввысь, растворяясь в кровавом мраке.
Глава III
Дом на Арене
Долго я приближался к этим горам. Тут направление моего путешествия изменилось – меня понесло вдоль их подножья и наконец как бы вдруг я очутился перед огромным ущельем, уходящим в глубь гор, и устремился по нему с тою же скоростью. С обеих сторон ступенями вздымались вверх крутые стены – словно бы каменные. Далеко впереди под неприступными пиками тонкой ленточкой алел выход из ущелья. Но я продвигался вперед, и наконец ущелье закончилось, выпустив меня в глубокий багрянец.
Налетали минуты и отлетали… и вот передо мной уже открылся просторный амфитеатр, раскинувшийся среди гор. И я сразу забыл тогда об этих вершинах, об их ужасном величии, настолько переполнило меня изумление: в нескольких милях передо мной, в центре Арены, высилось колоссальное сооружение, словно бы вырезанное из зеленого нефрита. Но потрясло меня совсем не то, что здесь вдруг обнаружилось зеленое здание. С каждым новым мгновением я все отчетливей понимал, что лишь цветом и колоссальным размером отличалось это одинокое сооружение от дома, в котором я обитаю.
И я не мог отвести от него глаз, не мог поверить своим глазам.
«Что это значит? – вопрос возникал снова и снова. – Что это значит?» – но не было ответа. Тщетно напрягал я воображение, ощущая лишь страх… и удивление. Долго созерцал я, и, наконец нечто еще незнакомое почудилось мне в этом сооружении. Тогда, утомленный и потрясенный, я отвернулся, чтобы осмотреть странное место, куда меня принесло.
Так увлечен я был до тех пор созерцанием Дома, что лишь изредка обращал к окрестностям случайный взгляд. Теперь я начал понимать, где оказался. Арена – так я назвал ее – оказалась правильным кругом миль десяти или двенадцати в диаметре; Дом, как я уже упоминал, располагался в самом ее центре. Над поверхностью Арены, как и над Равниной, висела мгла, сотканная, однако, не из тумана.
Взгляд мой поднялся выше – к склонам обступивших Арену гор. Сколь же молчаливы были они… Страшней их молчания ничего не видел я прежде и не представлял себе. Я глядел вверх на великие пики, на островерхие башни вершин. Их окутывал странный, словно осязаемый багрянец, размывавший очертания скал своим покровом.
И пока я любопытствовал, обнаружился новый ужас. Вдалеке по правую руку медленно проявлялся черный исполинский силуэт. Он рос прямо на моих глазах. Плечи гиганта венчала ослиная голова с огромными ушами, взгляд его неотрывно был устремлен на Арену. Такова была поза его, что я сразу же понял: целую вечность сторожит он эту Арену, не отводит взгляда от сердцевины жуткого амфитеатра. Облик чудовища постепенно делался все более ясным, и тогда взгляд мой вдруг сам перепрыгнул к другому, что сидело выше и дальше среди утесов. Долго глядел я, со страхом, странным образом угадывая в этом обличье нечто знакомое… издавна обретавшееся на задворках моего ума. Новая тварь была черной и имела четыре руки. Черт я не мог разглядеть. Вокруг шеи белели пятна, не скоро смог угадать я в них черепа. Ниже чудище охватывал еще один пояс, проступавший на темном фоне. И тогда удивленный ум наконец подарил отгадку: передо мной была чудовищная Кали, индусская богиня Смерти.
Воспоминания, оставшиеся от студенческих дней, хлынули в мою память, взгляд мой вернулся к твари, увенчанной головою осла. Тут я понял, что передо мною египетский бог Сет, или Сетх, Губитель Душ. А следом волной прихлынул вопрос – их двое, но!.. Я принялся думать. Недоступные воображению образы хлынули в перепуганный ум. Внутреннее око не могло различить их. Старые боги, древние мифы! Тщетно силился я понять смысл увиденного. Взгляд мой метался между обоими силуэтами. Что, если…
И я обернулся, торопливо обшаривая взглядом мрачные скалы по левую руку. У подножия огромного пика серело пятно. И я удивился тому, что не сумел различить этого гиганта, а потом вспомнил, что еще не глядел в эту сторону. Силуэт, как я уже говорил, был серым. Венчала тело огромная слепая голова, лишенная даже глазниц.
И тут я понял, что вокруг есть и другие. Вдалеке на уютном карнизе расплылась призрачная синевато-серая масса, словно лишенная очертаний, лишь мерзкая звериная морда злобно глядела откуда-то из середины. И вдруг я понял – чудищ вокруг были сотни. Они словно вырастали из теней. Нескольких я узнал – божества из знакомых мне мифов, – очертания других были непостижимы для человеческого разума.
По обе стороны глядел я и видел все больше и больше. Горы надо мной полны были странных тварей… Зверобогов, кошмарных, настолько свирепых, лишенных даже признаков человечности, что я не смею описывать их. Сам же я… исполнился непереносимого ужаса и отвращения и все-таки не мог скрыть удивления: выходит, есть малая истина в древнем язычестве, и в богах его нельзя видеть лишь обожествленных людей, животных и стихий? Так думал я, заново осознавая основы.
А потом подумал, что же предстало передо мной… Кто эти твари – Зверобоги и прочие? Поначалу я решил, что вижу лишь скульптуры Чудовищ, разбросанные вольной рукою среди недоступных пиков и крутых обрывов. Но когда я внимательно разглядел эти фигуры, стало понятно: какая-то застывшая жизнь, проступавшая в их очертаниях, говорила пытливому разуму моему, что есть и жизнь-в-смерти… не та жизнь, какой мы видим ее, скорее, нечеловеческая форма бытия, нечто вроде транса, не знающего смерти, в котором существование длится едва ли не вечно. Бессмертье! – непрошеным вырвалось слово, и я удивился: неужели и вправду таково бессмертье ложных богов.
Но, пока я размышлял и дивился, случилось другое. Все это время я оставался в тени, возле выхода из огромного ущелья. И вдруг, ни мало того не желая, выплыл из полумглы и через Арену медленно направился к Дому. Тут я забыл о гигантах, высившихся надо мной, и не отводил взгляда от колоссального сооружения, к которому приближала меня чья-то не знающая жалости воля. Я смотрел и смотрел вперед, но не смог различить ничего нового и постепенно стал успокаиваться.
Наконец, ощущая беспредельное одиночество, окруженный безмолвием, достиг я места на полпути между ущельем и домом. Неумолимо близилось огромное сооружение. И тут из-за одной из башен Дома появилось нечто, сразу приковавшее к себе мой взгляд. Передо мной оказался гигант, двигавшийся странной походкой, почти прямой, похожей на человеческую. Тварь была без одежды и как бы светилась изнутри. Но вместо лица… я ужаснулся… у нее была морда свиньи.
Молча, сосредоточась, разглядывал я ужасную тварь и завороженный движеньями гиганта забыл обо всех других страхах. Чудовище неуклюже обходило здание, останавливалось, заглядывало в окна, трясло решетки, которыми закрывались они здесь, как и в доме моем; а когда оказывалось возле двери, то начинало толкаться в нее, украдкой щупая петли. Тварь эта явно хотела проникнуть в Дом.
Теперь я был уже лишь в четверти мили от огромного здания, и меня по-прежнему увлекало вперед. И тут эта тварь обернулась, обратив ко мне свой мерзкий взор. А потом разверзла пасть, и впервые тишину этого мерзкого места нарушил звук – словно бы рокот, пробудивший во мне недобрые предчувствия. И тогда я заметил, что чудище уже несется ко мне – безмолвно и быстро. В какое-то мгновение оно уже покрыло половину разделявшего нас пути. Но я, беспомощный, все еще приближался к нему. Нас уже разделяла лишь сотня ярдов, и непередаваемо свирепая морда гиганта повергла меня в непередаваемый ужас. Наверно, я закричал, не в силах вынести страха, но – буквально в последний момент – понял, что уже сверху гляжу на арену, удаляющуюся от меня, уходящую все ниже и ниже. Я поднимался, и за непостижимо короткий миг оказался высоко над Ареной – в нескольких сотнях футов. Внизу же – там, где только что пребывал я, – встав на четвереньки, как подобает мерзкой хавронье, гигант с мордой свиньи рыл пятачком поверхность Арены. А потом поднялся на ноги, поглядел вверх, и морда его озарилась вожделением, какого мне еще не приходилось видеть.
Я поднимался все выше и выше и буквально за считаные минуты вознесся над горами и поплыл в одиночестве в дальний багрянец. Далеко внизу подо мной исчезала Арена. Крошечной точкой зеленел на ней огромный Дом. Свиногиганта не было видно.
Наконец, миновав горы, я выплыл к равнине. Далеко впереди, под солнцем-кольцом что-то мелькнуло. Я поглядел с безразличием. Вспомнилось – я видел это светило перед тем, как передо мною открылся загадочный амфитеатр.
С усталостью возвел я глаза к огромному огненному колесу. Странное было зрелище! И пока я смотрел, из центра черного диска ударил невероятно яркий огонь. По сравнению с черным кругом крохотным казался мне язык этого пламени, но я знал – он был невероятно огромен. С пробудившимся интересом я внимательно всматривался, следил, как померк и растаял пламенный след, а потом – буквально в мгновенье – все потускнело, померкло и сразу исчезло из вида. Удивленный, я вновь поглядел на равнину, над которой по-прежнему поднимался. Тут удивление лишь увеличилось: равнина исчезла, и лишь море тумана рдело внизу. Постепенно это море растаяло в отдалении среди неизмеренной ночи, и потом исчезла и ночь, а я остался среди лишенной света неосязаемой темноты.
Глава IV
Земля
Во тьме пребывал я, и лишь память о том, что я уже пережил этот мрак на пути сюда, помогла мне сохранить рассудок. Шло время, века миновали. Лишь тогда впереди показалась звезда – первая, на самой границе вселенной. И вот она уже позади, и повсюду во всем великолепии своем меня окружают звезды. Потом – уже через годы – я заметил солнце: пылающий огонек, а рядом светлые точки – планеты, кружащие возле светила. Так я снова увидел Землю – крошечную и голубую.
Время приходило и уходило, наконец я вступил в тень нашего мира, погружаясь в покойную и святую ночь Земли. Над головой мерцали знакомые созвездия, сиял полумесяц луны. Но тут, когда я был уже совсем рядом с Землей, мрак охватил меня – я словно бы погрузился в черный туман. Потом я забылся и какое-то время не ощущал ничего. Очнулся не скоро – от слабого далекого визга, становившегося все отчетливей. Безысходная мука охватила меня. Я отчаянно пытался вздохнуть, пытался вскричать. Мгновение, и я уже задышал свободно. Мою руку лизал чей-то язык. Нечто влажное прикоснулось к моему лицу. Я услышал пыхтение, сменившееся повизгиванием. Теперь звук показался знакомым моему слуху, и я открыл глаза. Вокруг было темно, но нелегкое чувство уже оставило меня. Я сидел в кресле, рядом кто-то визжал и лизался ко мне. В странном смятении, инстинктивно я попытался оградиться от лижущего языка. Голова моя казалась совершенно опустошенной, какое-то время я не был способен ни к мысли, ни к действию. А потом память вдруг возвратилась ко мне, и я сумел только вымолвить: «Рыжик»… Ответом стал радостный лай и новый приступ лихорадочной ласки.
Через некоторое время я ощутил, что силы возвращаются ко мне, и потянулся за спичками. На ощупь отыскав коробок, я зажег спичку и принялся в смятении оглядываться. Меня окружала привычная обстановка. Но я сидел, оцепенев и недоумевая, пока огонек не опалил мои пальцы: я выронил спичку; боль и гнев привели в движение мои уста, и звуки собственного голоса изумили меня.
Потом я зажег новую спичку и, оступаясь, побрел через комнату, чтобы зажечь свечи. И сразу увидел: они не догорели… их словно бы погасили.
Вверх взвились огоньки, я повернулся и стал разглядывать кабинет… ничего необычайного не было, разом нахлынуло раздражение. Что же случилось со мной? Обхватив голову руками, я пытался припомнить. Ах да! Безмолвная огромная равнина и кровавое колесо солнца над нею. Где же, в каких краях светит такое светило? Где это было? Давно ли? Я был ошеломлен, в голове царил беспорядок. Разок-другой, неровно ступая, я прошелся по комнате. Ослабленная память не торопилась возвращаться ко мне.
Помню, я нервничал, брюзгливо ругался. А потом ощутил слабость и головокружение, пришлось даже ухватиться за стол, чтобы не упасть. Я сумел устоять, а потом боком осел в кресло. Через некоторое время мне стало лучше, и я сумел добраться до буфета, в котором всегда держу печенье и бренди. Налил себе бодрящей жидкости и выпил ее. Прихватив горстку печений, возвратился в кресло и с волчьим голодом принялся пожирать их. Подобная жадность к пище удивила меня. Казалось, я не ел бесконечно давно.
За едой я оглядывал комнату, взгляд мой впитывал все детали и бессознательно рыскал, пытаясь нащупать какой-нибудь ключ к незримым тайнам, что окружали меня. Конечно, думал я, конечно же, непременно должно обнаружиться нечто странное. И в тот самый момент взгляд мой упал на часы, стоявшие в противоположном углу. Я замер забыв про еду. Доносившееся тиканье свидетельствовало, что они идут, но стрелки показывали теперь, что до полуночи осталось совсем немного, хотя я помнил, что двенадцать они отзвенели задолго до начала тех странных событий, которые я только что описал.
