скачать книгу бесплатно
Весь день Вернер был в очень плохом настроении. Хотя он был уверен, что жена полковника не посещала его комнату, он почувствовал большое смущение, когда впервые за день подошел к ней. Он попытался заставить себя прочесть что-нибудь по лицу Элен, но ее черты были так спокойны, чего не могло быть после такого неожиданного открытия, каким должно было стать для нее письмо. Изумление Вернера становилось всё больше и больше, он терялся в догадках и ему было крайне неловко, когда дети попросили его снова взять их на прогулку в лес, как вчера, потому что надеялись, как они говорили, снова увидеть свою новую подругу.
Вернер охотно отказался бы от этого, но жена полковника присутствовала при этой просьбе, и, прежде чем он успел сказать хоть слово, она дала свое согласие. Благоразумие велело ему скрыть свои истинные мысли, чтобы не вызвать подозрения или страха у его госпожи, и со сдерживаемым негодованием он медленно спустился с холма к месту, вожделенному его юными спутниками.
Едва они дошли до опушки леса, как из кустов вдруг вышла Лодоиска с парой мячей для бадминтона в руках и красивой куклой, которые предназначались детям. Как только они увидели свою новую подругу, они бросились к ней, и Жюли имела наглость броситься прямо ей в объятия. Этот невинный поступок, казалось, глубоко задел незнакомку, она отступила на шаг и бросила на ребенка такой мрачный, зловещий взгляд, что смелый Вернер застыл на месте. Но это сиюминутное движение длилось недолго, легкая улыбка скользнула по лицу незнакомки, и она с величайшей любезностью раздала принесенные с собой подарки.
Вильгельм, в восторге от мяча, тут же побежал на ближайший луг, чтобы попробовать новую игру, а Жюли, совершенно счастливая при виде своей куклы, попросила разрешения нарвать цветов, чтобы украсить ими свою маленькую леди. Незнакомка не возражала и, увидев детей, занятых своими играми, подошла к старому капралу, который, прислонившись к дереву, глубоко задумался, размышляя о прошлом. Он боялся, что новые потери могут нарушить покой его полковника. Он был крайне этим недоволен, но не знал, как упредить надвигающуюся бурю.
Вернер был так занят собой, что не услышал, как дама подошла и вдруг его пробудил от размышлений голос, знакомый ему, но в котором в эту минуту было что-то глухое и торжественное, что охватило его до глубины души.
– Ну, Вернер, – обратилась она к нему, – что я тебе сделала, что ты опять злоумышляешь против меня? Не закончилась ли наконец твоя несправедливая неприязнь ко мне?
Крайне удивленный этими словами, солдат открыл глаза, отошел от дерева, к которому прислонился, и, казалось, мало хотел отвечать. Но он преодолел себя и сказал:
– Что ты хочешь от меня, Лодоиска? Почему ты покинула родину? Что ты ищешь здесь, в Германии? Разве время не повлияло на тебя? Ты всё ещё думаешь так же, как в годы своей юности? Тогда мне жаль тебя или, вернее, я оплакиваю твое безумие.
– Время, – самым торжественным тоном ответила дама, – больше не может мной управлять. Есть жизнь, в которой его сила совершенно прекращается, а ощущения становятся неизменными, как и вечность, частью которой они являются. Не удивляйся моему присутствию, ибо не моя воля ведет меня. Я больше принадлежу не себе, а жестокому, властному господину, который просчитывает каждый мой шаг. Моя старая рана всё ещё кровоточит, и время, как ты это называешь, утратило право лечить ее.
– Но зачем, – возразил Вернер, – терзать себя бесполезными надеждами? Между тобой и полковником все кончено. Возможно, он сделал тебе что-то плохое, но ты должна перестать думать об этом. Уже много лет он является мужем женщины, которая заслуживает его нежности. Хочешь нарушить покой в его доме? Месть заводит тебя так далеко, что ты можешь разбить сердце его жены?
– Ему разрешили жениться, Вернер? Разве твой господин был один, чтобы свободно отдавать себя? Разве он не подписал своей кровью обещание стоять перед алтарем со мной? Разве ты не знаешь всего этого, ты, который так смело говорит о прошлом, что губит неверных? Была ли я менее красива, чем его нынешняя жена, или менее добродетельна? Что плохого я сделала? Было ли это потому, что я отдавала любовь за любовь, полностью отдаваясь чувству, которое считала искренним? Взяла ли я назад свое обещание, которое я также подписала своей кровью? Разве он может быть чужим законным мужем перед Богом? Что плохого я ему сделала? Ты не можешь винить меня!
Пока прекрасная незнакомка говорила это, казалось, что она больше не принадлежит земле. Ее высокая и стройная фигура, ее зыбкий, блуждающий взгляд, признаки неудовольствия, читающиеся в чертах ее лица, придававшие губам ужасное выражение, все это вместе придавало ей вид сверхъестественного существа. Вернер не мог выдержать испытующего взгляда, который, казалось, следовал за его мыслями до самых сокровенных закоулков его сердца. Втайне ему пришлось признать, что его хозяин поступил неправильно, но ничего нельзя было исправить, и Лодоиска, несмотря на справедливость ее требований, должна от него отказаться. Он попытался заставить ее понять это в своем ответе.
Женщина слушала его с презрительной улыбкой, не выказывая ни удивления, ни недовольства. Он уже льстил себе, что убедил ее, и уже собирался закончить свои уговоры, когда она вдруг прервала его, положив правую руку ему на плечо. Это движение, сделанное с какой-то небрежностью, тем не менее произвело на него необычайное впечатление. У него было очень странное чувство в том месте на плече, которого коснулась рука Лодоиски, и ему казалось, что его выбрасывают из раскаленной печи в ледяное море, но это чувство исчезало, как только рука, вызвавшая его, отдернулась.
– Разве я освободила его от его обещания? – спокойно сказала Лодоиска, не отвечая на причины, которые Вернер только что объяснил ей, – У него всё ещё хранится наш подписанный договор?
– Все равно, есть он у него или нет, теперь это не имеет значения. Он может быть в его руках или в твоих, какая от этого польза? Суды вообще не будут это учитывать.
– Возможно, легкомысленный солдат, что человеческие законы ничего не могут сделать против такого рода лжесвидетельства, но есть в том мире неподкупный судья. Он был свидетелем того обещания, к нему я обратилась за справедливостью, и я уверена, что получу ее.
– По правде говоря, Лодоиска, – ответил, улыбаясь, Вернер, – тебе придется долго ждать, прежде чем суд, о котором ты говоришь, свершится. Поверь, лучше всего для тебя, если ты вернешься на родину и останешься там со своей семьей. Можешь быть уверена, что полковник без колебаний обеспечит тебе мирное и беззаботное будущее с достойным годовым окладом.
– Это уже не в его власти, – ответила незнакомка еще более торжественным тоном, чем прежде. – У меня больше нет семьи, вся земля – моя родина, а что касается благ, которые ты мне обещаешь от имени Альфреда, то они мне не нужны. Деньги презренны в моих глазах, и у меня их в избытке. Если ты возьмешь на себя обязательство не сообщать о моем присутствии здесь полковнику, я обещаю тебе богатств больше, чем ты можешь пожелать. Вот, – продолжала она, вытаскивая очень большой набитый кошелек, – возьми это за вычетом того, что ты получишь от меня в будущем.
Странные слова Лодоиски довели изумление старого солдата до предела. Он знал, что она, дочь молдавского крестьянина, небогата, но теперь она представила ему доказательство обратного. Впрочем, это не способствовало его успокоению, но незнакомка не смогла обольстить его.
– Я тоже, Лодоиска, – сказал Вернер, – выше всего этого, и я благодарю тебя за твое щедрое предложение. Мне бы тоже не хотелось писать полковнику, что ты здесь.
– Лжец! – бойко ответила Лодоиска, – Оно у тебя есть, это намерение, и ты уже пытался его осуществить.
Это уверенное утверждение, нанесенное ему как оскорбление, за которое мужчине пришлось бы заплатить своей кровью, почти повергло изумленного Вернера в состояние оцепенения. Он не знал, дать ли выход своему гневу или попытаться подавить его, но буйство его характера увлекло его, и он с негодованием закричал:
– Скажи спасибо что ты женщина, это защитило тебя от моей мгновенной мести! Но какое звание ты заслуживаешь, беспечная дамочка, раз не боишься пробираться в чужие дома и подслушивать дела их обитателей? Впредь ты не должна посещать замок без моего ведома.
Улыбка, смысл которой был совершенно непонятен, была всем ответом Лодоиски. Но потом она сказала:
– Помни, Вернер, что ты принимал активное участие в моем несчастье. Я предупреждаю тебя сейчас, чтобы ты не бежал слепо в бездну погибели. Поверь мне, тебе будет лучше оставаться беспристрастным в битве, которая может вскоре возникнуть. Это единственный способ спастись от приближающейся бури.
При этих словах ее глаза как бы полыхнули огнем, и после этого она поспешно удалилась на узкую тропинку, которая вскоре скрыла ее из виду. Она не слушала голоса двух детей, которые, устав от своих игр, подходили, чтобы поболтать с ней. Вернер стоял как вкопанный, погруженный в глубокие размышления о несчастьях, которые он уже с уверенностью предвидел. Наконец Вильгельм вывел его из задумчивости.
– Разве ты не слышишь гром, Вернер, доносящийся оттуда, из черной тучи? Посмотри, какие красивые вспышки! Обязательно будет гроза.
– Гроза! – воскликнул Вернер.
Неужели ее пророчество сбылось так скоро? Он теперь тоже увидел надвигающиеся черные тучи, из которых часто сверкали молнии, и, так как осторожность не позволяла ему продолжать прогулку дальше, он взял двух своих юных подопечных за руки и кратчайшим путем вернулся в замок.
Глава пятая
Элен, видевшая из своего окна приближающуюся бурю, уже очень волновалась о запоздалом возвращении своих детей и поэтому, полная нетерпения, вышла из замка, чтобы встретить их. Не успела она уйти далеко, как услышала громкий смех маленькой озорной Жюли, а вскоре увидела, как милые создания бегут к ней. Дети говорили только о прекрасной даме и о подарках, которые она им подарила. Элен была матерью и потому уже питала благосклонное отношение к той, кто осчастливил ее дорогих детей. Она спросила, что им сказала незнакомка?
– О, на этот раз, – ответила девочка, – она не болтала с нами подолгу, а говорила только с Вернером, которого в конце концов в гневе бросила.
Эти несколько слов ребенка перевернули все планы, которые унтер-офицер строил в пути. Он сразу понял, что не может возражать Жюли, потому что жена полковника ему не поверит. Но нужно было принять решение, и, несмотря на свое нежелание лгать, он не стал ждать, пока Элен спросит его, а после того, как та отвела детей, сказал:
– Я был совершенно прав, госпожа, что не доверял незнакомке. Поверьте мне, она выбрала свое пребывание здесь, в Рифенштейне, не без опасных намерений. Целый час она держала меня в напряжении, расспрашивая о вашей семье и всех наших соседях. Она хотела знать все, возраст каждого, чин, профессию, и она не уставала пытаться разузнать все это у меня. Сначала я пытался вежливо уклоняться от ее дерзких вопросов, но она не считала себя побежденной и возвращалась в атаку. Вопрос следовал за вопросом, словно непрерывный огонь, пока мне это наконец не надоело. Я собрал свои войска и напал на нее в штыковую атаку, нанеся ей полное поражение. Мое сопротивление настолько встревожило ее, что она в очень плохом настроении отступила.
Эта речь, смешанная с военным лексиконом, заставила Элен улыбнуться. Вопросы незнакомки не показались ей такими дерзкими, как их изображал Вернер, она считала естественным расспросить о семьях тех мест, где она поселилась.
– Я надеюсь, мой дорогой Вернер, что ваши ответы не были оскорбительны. Нужно уважать дам, и даже солдат не должен поступать иначе.
– Это очень хорошо для наших господ офицеров, – ответил Вернер, – но нам, не пользующимся их привилегиями, незачем подражать их любезностям.
С этими словами, которые он нарочно произнес несколько резко, старый солдат ушел, а Элен теперь вернулась к своим детям, в то время как буря приближалась и дождь уже лил большими потоками. Элен боялась грома не больше, чем ее дети, но вот Лизетт и Мари были в величайшем страхе. Они бросились к своей хозяйке, как бы ища у нее защиты, в чем она им не отказала. Тем временем Вернер, будучи невозмутимым, отправился в свою комнату и, несмотря на невольную дрожь, неоднократно поднимавшуюся в нем, сел писать своему господину во второй раз.
Гроза становилась все сильнее и сильнее, а ветры ужасно бились друг с другом, так что в ярости своей грозили сотрясти замок до основания. Время от времени Вернер слышал голоса, смешивавшиеся с раскатами грома и воем бури. Да, он слышал слова, тон которых не был чужд его уху. Несколько раз он невольно переставал писать, но потом, устыдившись своей слабости, собрался с мыслями, и к ужину письмо его к полковнику было готово.
Поскольку он не хотел снова подвергать свое письмо опасности со стороны Лодоиски, он запер его в ящик и положил в свой гардероб. От обоих он забрал ключи, а затем тихо вышел из своей комнаты, уверенный, что его тайна теперь в безопасности. Буря всё ещё бушевала, и Лизетт и Мари чуть не умерли от ужаса. Дети, устав ждать ужина, спали на диване, а Элен читала какой-то роман. Вход Вернера в комнату оживил двух девушек, которые теперь решили идти каждая по своим делам, и запоздалый ужин наконец-то был подан.
Только к полуночи небо снова прояснилось, и постепенно природа успокоилась. Вернер тайком с удовольствием наблюдал за грозой, ибо знал, что несколько дней после дождя гулять нельзя, и он надеялся, что за это время может возникнуть какое-нибудь обстоятельство, которым может быть сведено на нет новое знакомство детей полковника с Лодоиской. Да, он льстил себе, что ответ полковника на его письмо может изменить всю жизнь семьи.
Занятый этими мыслями, которые не оставляли его в покое, добрый солдат мало спал. Новый день еще не настал, а он уже был на ногах. Он взял свои ключи, открыл шкаф и ящик, чтобы достать письмо, которое он хотел отправить на почту в Прагу без промедления. Он нашел его наощупь и, не видя, сунул в карман, так как было еще темно. Затем он спустился во двор, чтобы позвать слугу, который должен был стать его посыльным.
Прошло некоторое время, прежде чем он нашел его, и восходящая заря уже освещала землю кругом, когда он посоветовал старому Петру немедленно отправиться в город, чтобы отправить самое срочное письмо. Говоря это, он вытащил письмо из кармана и небрежно взглянул на него, прежде чем отдать. О, какой это был сюрприз! Бумага была испачкана крупными каплями крови, так что невозможно было даже прочитать надпись!
Это чрезвычайное обстоятельство невольно заставило изумленного солдата вскрикнуть. Он едва мог поверить своим глазам. Он стоял неподвижно, вертя письмо между пальцами, еще не понимая, что видит. Потом он быстро вывернул сумку наизнанку, но она была совершенно чиста, и менее всего в ней можно было обнаружить следы крови. Затем он поспешил обратно в свою комнату в замке и осмотрел коробку, в которой лежало письмо; но и здесь не было следов причины, которая могла бы испачкать бумагу. Храбрый Вернер смотрел на это все в ужасе, но он скоро пришел в себя и, не теряя времени, написал письмо уже в третий раз. Хотя он и сократил его, содержание его было еще более срочным, и как только оно было закончено, он отдал его гонцу, которого для большей безопасности сопроводил лично на приличное расстояние.
У Вернера было мужество, но и при этом он не мог избавиться от некоторого суеверного страха. С величайшим беспокойством вспоминал он рассказы, услышанные им в России, и особенно в Молдавии и Валахии, когда он был там со своим полком, о людях, которые продали свои души дьяволу и таким образом приобрели сверхъестественную силу в ущерб себе подобным. Все эти сказки вернулись к нему сейчас, и два события, которые он только что пережил, заставили его поверить, что Лодоиска могла обрести такую же силу благодаря подобному союзу. Но вскоре он отбросил эти мысли.
– Какой же я дурак, – сказал он себе, – что поверил таким басням. Нечто подобное может случиться в Молдавии и Валахии, ведь там живут только варвары, но в Германии дьявол уже давно потерял свои права или просто оставил их карманникам. Они до сих пор работают только на него одного, и, может быть, мамзель Лодоиска – она просто искусная карманница. Но она должна остерегаться, потому что ей будет плохо, если я когда-нибудь поймаю ее на месте преступления.
После того, как он выпил бутылку старого доброго рома, стоявшую на его столе, его мужество возросло, и он решил с этого момента удвоить свою бдительность, чтобы выяснить, каким образом влияние Лодоиски может распространиться на замок. Надеясь очень скоро получить от полковника ответ, он затем занялся своими обычными делами.
Уединение, в котором семейство Лобенталь жило в замке Рифенштейн, было не столь велико, чтобы время от времени не прерываться немногими визитами в замок, которые наносили господа, жившие в окрестных поместьях. Их всегда встречали с большой любезностью и гостеприимством, и Элен даже с удовольствием их принимала, тем более что ее муж был в отъезде. Ибо теперь ей нужно было отвлечься больше, чем раньше, и она нашла отвлечение в общении со своими соседями. Поэтому никого не удивило, когда в тот же день, в два часа дня, в замок прибыл старый дворянин из окрестностей, который в прошлом был главным егерем.
Господин фон Краутгоф был большим едоком и опытным пьяницей, который почти всё время проводил в гостях и при этом не брезговал ни помещичьими замками, ни домами арендаторов. Его главная сила заключалась в том, что он целыми часами мог не говорить ничего, кроме комплиментов; и завершив это важное дело сегодня, входя в комнату Элен, он, наконец, подошел к разговору, который интересовал всех.
– Что ж, госпожа, – продолжал он по ходу своей речи, – у вас появилась прекрасная соседка. Я говорю прекрасная, хотя и не знаю почему, ибо она обращалась со мной с отчаянной строгостью. Только в прошлый вторник я узнал, что здесь, в этом районе, поселилась странная дама, красота которой всеми восхваляется, поэтому я счел своим долгом и, чтобы дать ей должное представление о наших местных господах, тотчас же нанести ей визит. Итак, вчера я пошел в домик в лесу с зонтиком под мышкой, потому что теперь погоде можно доверять не больше, чем людям. Когда я пришел, входная дверь была заперта. Я счел это вполне уместным, потому что каждый хочет быть хозяином в своем доме, так что я постучал, и она оказалась открыта. Я уже собирался войти, как вдруг увидел настоящий призрак, преградивший мне путь. Представьте себе самого высокого и в то же время самого худого из всех людей: лицо, как у иезуита, глаза, как у совы, и выражение лица, как будто он был обитателем скорее того мира, чем этого. Хриплый и глухой голос, манеры, как у деревянного бруска, и неприятное дыхание.
– Что тебе здесь нужно? – спросил он меня, не добавляя больше никакой формулы вежливости.
Этот неприятный вопрос меня несколько удивил, но так как дворянина из старинного рода не так легко смутить, я ответил ему:
– Я – дворянин из окрестностей, который выказывает свое уважение к вашей хозяйке.
После такой учтивой речи у меня были все основания полагать, что меня тотчас же допустят к этой даме. Но я очень ошибался, как вы скоро поймете. Ибо этот цербер совершенно не обратил внимания на мою любезность.
– Я не могу вас впустить, – ответил он, – потому что моя хозяйка всегда занята делами и не имеет времени принимать посетителей. Она приехала сюда не для того, чтобы искать компанию, и вам не стоит появляться здесь больше.
Так сказал этот грубиян и, не дожидаясь моего ответа, отступил на шаг и с громким шумом захлопнул дверь перед моим носом. Я бы не смог в полной мере выразить вам свой гнев по этому поводу, но я тотчас покинул этот негостеприимный дом, исполненный презрения и с твердым намерением предостеречь всех моих соседей от подобной участи, если они решат соблюсти обычные правила вежливости.
Эта история очень позабавила Элен. Она решила, однако, не подвергать себя подобному приему, как бы велико ни было ее желание познакомиться с таинственной незнакомкой. Она надеялась встретить ее на прогулке с детьми. Но пока же она строго упрекнула слугу в невежливости, заметив, что господин фон Краутгоф, несомненно, должен быть ему совершенно неизвестен, ибо, прибавила она, если бы он знал, с кем имеет честь говорить, он, конечно, не проявил бы такой грубости.
Бывший обер-егермейстер был почти вполне утешен таким комплиментом, сказанным из уст такой красивой дамы, по поводу его несчастья, и, чтобы скорее его забыть, поспешил завязать новый разговор. Он за говорил о политике. Элен знала, что надо дать волю потоку его речи, и что он всегда был в полном восторге от тех домов, где его слушали, не перебивая. Вот и сегодня он тоже наговорился вволю! В своем повествовании он всегда обо всем догадывался, перед ним открывались все тайны; он низлагал одних министров и создавал новых; он предсказывал ход политических дел, словом, целый час играл в законодателя всей Европы. Элен выслушала его с сочувствием, которое очаровало его, и, полный удовольствия, он покинул замок, чтобы навестить соседнего графа, где неистощимо восхвалял жену полковника.
Глава шестая
В течение нескольких дней дорожки в окрестностях замка оставались настолько мокрыми и скользкими из-за проливного дождя, что это мешало детям полковника ходить на прогулки, чем Вернер был чрезвычайно доволен. Малыши вскоре забыли своего нового прекрасного друга; но не так обстояло дело с Элен, которая все больше хотела увидеть незнакомку. Она с нетерпением ждала момента, когда земля снова станет настолько сухой, что можно будет снова начать прогулки. В следующую среду ее желание наконец исполнилось; солнце высушило влагу, и день был необычайно хорош. Так как Вернера не было в замке, Элен воспользовалась этим обстоятельством и спустилась на небольшой луг в долине вместе с Вильгельмом и Жюли.
Чем ближе Элен подходила к своей цели, тем больше она чувствовала, что ее сердце сжимается от очень странного чувства, причины которого она не могла объяснить. Ей казалось, что грудь ее сжимается под огромным грузом, она едва переводила дыхание, и общее беспокойство сотрясало всё ее тело. В результате этого физического истощения ее дух также ослабел, и она впала в меланхолическое настроение, от которого тщетно пыталась избавиться. Громкая радость детей не могла сделать ее сегодня счастливее, и дважды она ощущала слезы на глазах, которые, впрочем, не были вызваны никаким обоснованным горем.
Достигнув, наконец, луга, она села у подножия красивой липы, где уютная лужайка так и звала ее отдохнуть, и, вынув из рабочей корзины вязание, подала знак двум своим малышам, что они могут начинать свои игры. Им не нужно было повторять дважды и уже через мгновение они весело прыгали по мягкой траве, как вдруг, примерно через четверть часа, раздались серебряные звуки мелодичной арфы.
Удивленная Элен жестом попросила своих детей замолчать и сесть на траву рядом с ней. Она жадно вслушивалась в странные звуки, которые извлекал из своего инструмента скрытый виртуоз: сначала это была только медленная, торжественная прелюдия, за которой вскоре последовала зажигательная и бурная риторнель, а нежный женский голос сопровождал игру своим пением.
Уже при первых звуках этого голоса Элен почувствовала невольную дрожь. Язык, на котором исполнялась ария, был ей совершенно незнаком, но хотя она и не понимала слов, музыка производила на нее такое необыкновенное и странное впечатление, что она сама не могла определить, какое настроение, она в ней создавала. Наконец голос и инструмент умолкли. Элен не могла сомневаться, что это была незнакомка, которая была сейчас рядом с ней, и она подумала о том, как лучше всего подобраться к ней. Но вдруг ей пришла в голову отличная идея. Она разрешила своим детям снова уйти, и те, давно узнавшие голос их подруги, поспешили к тому месту, откуда доносился звук. Они нашли ее сидящей на стволе дерева в ближнем кустарнике, а в руке у нее была арфа, на которой она только что снова начала играть, хотя на одной из ее рук всё ещё была перчатка.
Она, казалось, обрадовалась при виде детей и позвала своего слугу, сидевшего поодаль от нее. Вручив ему арфу, она спросила свою дорогую, маленькую Жюли, в какую игру она хотела бы поиграть? Милый ребенок хотел познакомить незнакомку со своей матерью, но, вероятно, остерегалась сказать ей, что та находится совсем рядом. Вместо этого она ответила, что хотела бы попрыгать и побегать, и добавила, что подруга уж точно не смогла бы ее догнать, если она даст ей фору хотя бы в несколько шагов.
Лодоиска приняла предложение. Жули побежала вперед, она направляла свой курс туда, где находилась ее мать, которую нельзя было увидеть с этой стороны из-за кустов. Внезапно маленькая девочка бросилась в объятия матери, и Лодоиска остановилась от удивления, стоя почти неподвижно, перед ней. Та, обрадовавшись этому благоприятному совпадению, тотчас встала с места и сделала несколько шагов к незнакомке, которая вопросительно посмотрела на нее.
Лодоиска была прекрасного телосложения, и ее чрезвычайно приятная, обольстительная фигура обладала как раз тем, что необходимо для подчеркивания ее красоты. Ее лицо было совершенным: рот маленький, нос греческий, глаза большие. Над открытым лбом возвышалась пышная шевелюра, и несколько ее черных прядей спадали на алебастрово-белые плечи. Словом, Лодоиска была очень красива, но не одна только ее прелесть производила на окружающих величайшее впечатление – во всех чертах ее было что-то непонятное и неописуемое, на что нельзя было устать смотреть. Но невозможно было договориться с собою, то ли это созерцание доставляло удовольствие, то ли очень странное чувство страха. Белизну ее кожи необычайно украшал яркий румянец на щеках; но все же в этой смеси можно было заметить землисто-желто-серый оттенок, нарушавший гармонию целого. Свежесть ее губ можно было сравнить только с цветом первого распустившегося бутона розы; но некоторые судорожные движения лицевых мускулов, улыбка, граничащая со злобой, портили впечатление восхищения и выдавали, что сердце незнакомки неспокойно и что, как она ни старалась, ей не удавалось укротить неистовство своей страсти. Если вы посмотрите в ее глаза, что вы должны подумать о ней! Какими словами описать ту странную смесь, которая производила в ее взгляде небесная кротость и ужасающая живость? То глаза ее горели всепожирающим огнем, то они были тусклыми, невыразительными и совершенно неподвижными, производя ужасное ощущение. Они представляли жизнь и смерть одновременно, и все же там не было полной безжизненности, а только невиданное смешение того и другого, соединение этих двух крайностей. Белое платье, отделанное черными лентами и скроенное по неизвестному в Германии фасону, а также черная шерстяная шаль составляли весь ее наряд.
Поскольку Элен после беглого осмотра всей натуры этой незнакомки, пребывая в только что описанной неопределенности, увидела, что она стоит неподвижно и даже не открывает рта, чтобы заговорить, она решила начать разговор с благодарностей за доброту, с которой она предавалась развлечениям ее детей.
Едва Лодоиска услышала эти слова, как лицо ее залил легкий румянец, глаза оживились, и она открыла свой хорошенький ротик, чтобы заговорить.
– Значит, я имею честь видеть перед собой жену полковника Лобенталя? Вы простите меня за то, что я не навестила вас; но здесь я искала самого безмятежного уединения и прибыла в этот край только для того, чтобы осуществить план, важность которого сама по себе могла вырвать меня из могилы. Я пробуду здесь недолго, едва ли в состоянии выполнять свои обязанности, так точно сочтены мои часы, поэтому у меня осталось совсем немного времени для моего отдыха.
– Мне очень жаль, – ответила Элен, – что я не могу насладиться вашим обществом, которое, без сомнения, было бы мне очень приятно.
– Не верьте этому, – вскричала Лодоиска, как бы увлекшись против воли внутренним движением, – не желайте моего общества, оно несет с собой отчаяние, горькие слёзы и смерть.
Взгляд, который Элен бросила на одежду незнакомки, подсказал ей разгадку такого рода поведения. Она не сомневалась, что смерть унесла некоторых близких дамы, и что поэтому её ответ указывал только на её горе. Поэтому она ответила, что не следует надеяться облегчить свое горе в одиночестве, а лучше искать утешения в обществе хороших людей.
– Вы ошибаетесь, – ответила незнакомка, – наступает момент в жизни, после которого возвышается непроходимая разделительная стена, и где судьба неотвратима. У меня больше нет надежды облегчить мои мучения, и мое будущее так же неизменно, как и вечность, частью которой оно является.
Эта необычная речь еще больше укрепила Элен во мнении, что молодая дама, должно быть, была в очень тяжелом состоянии горя, которое вполне могло сломить ее разум. Ей стало жаль ее, и, чтобы вызвать больше доверия, она хотела взять ее за руку. Лодоиска быстро сделала шаг назад.
– Что вы хотите? – сказала она с величайшей горячностью. – Слабые смертные! Не торопитесь навстречу судьбе! Вы знаете, что, как только вы прикоснетесь ко мне, вы обречены на смерть?
Теперь Элен уже не сомневалась в душевном расстройстве незнакомки и, чтобы отвлечь ее, попыталась перевести разговор на другую тему.
– Если вы так не любите общество взрослых, – сказала она, – по крайней мере, эти дети, кажется, нашли у вас благосклонность.
– Благосклонность? – Лодоиска ответила глухим голосом, – Какая благодать? Не советую вам этим хвастаться. Скорее, это всего лишь передышка, которую палач дает своей жертве, готовя инструменты для пыток.
Эти слова были настолько ужасны, что Элен испуганно сделала невольное движение, словно хотела убрать детей. Но теперь улыбка, полная невинности, скользнула по губам Лодоиски, а глаза приобрели мягкое выражение.
– О, простите меня, – сказала она, – что я так вас испугала. Но бывают моменты, когда я целиком принадлежу прошлому и будущему, когда я отстранена от настоящего. Тогда, помимо моей воли, с моих уст слетают бессмысленные речи, и мое сердце не может укротить того единственного чувства, которое в нем осталось.
– Я всегда буду чтить боль, которая вас мучает, и довольствоваться желанием, чтобы она скоро совсем исчезла. Если вас беспокоит присутствие моих детей, я запрещу им приближаться к вам впредь.
