скачать книгу бесплатно
Надо понимать.
По правде, я всегда не умею задерживать слова.
Допустим, есть слово называется “карандаш”. Этот карандаш был дурной и не лез мне до головы. Так я вроде взяла забор, выломала с забора доску, а в дырку взяла – раз! – и поставила карандаш. Сначала карандаш прятался в заборе, и я карандаш то видела, а то уже не видела. Так я вроде покрасила карандаш в белое. Получилось хорошо, и карандаш уже от меня всегда не бегал.
Допустим, есть слово называется “знамя”. Конечно, это ж красное знамя. Так я вроде взяла знамя – раз! – и поставила до стенки. Получилось красное на белом, и стало у меня хорошо.
Есть слова непонятные и непонятные. Хоть и слово называется “инвентаризация”. Так я непонятность вроде беру и – раз! – ставлю до фонаря.
Да.
И книжки я читаю тоже. Меня в школе Клара Семеновна отметила как активного читателя по программе чтения. Тем более что слова в наявности не в одной книжке. Слова ж можно узнавать всюду. Даже и от людей. И от радио можно узнавать тоже. Оно ж целый день говорит – с утра до вечера. Получается, что там слова и слова. Конечно, радио и музыку играет тоже. И в постановках – там же ж такое же самое.
Мой нехороший недочет, что у меня в голове получается слов больше, чем выходит на язык.
Я думаю всякими-всякими словами. А когда рассказываю, так слов находится у меня меньше и меньше.
Я сильно думала и решила, что такое правильно. Человеку всегда нельзя высказывать в голос все-все слова, которые человек знает у себя в голове. Это ж человек знает, а люди нет, не знают. Надо рассказывать в голос слова, которые есть и у других тоже. А то человек перепутается и за собой других перепутает. Получится нечестность.
Надо понимать.
Надежда Сергеевна спросила, может, я хочу записаться в библиотеку.
Я сказала, что хочу.
Когда Надежда Сергеевна меня записывала, так села возле стола и наклонилась. Оно ж, когда люди пишут, всегда наклоняются. В эту самую секундочку тоже.
У Надежды Сергеевны на блузке был на шее вырез. Вырез получился, что показывал все-все сам по себе. А Надежда Сергеевна ж еще и наклонилась. Мне такое кинулось в глаза, потому что я за скромность на работе. А тут проявилась нескромность, хоть можно было закрыть косынкой. Конечно, мне подумалось, что газовой, какая про верность.
По возрасту Надежда Сергеевна была, может, лет тридцать. Волос у Надежды Сергеевны был на цвет серый, короткий, по самый низ шеи, редкий, еще и завитый на папилетки. Допустим, когда короткое завивать, тем более самой по себе и на папилетки, всегда ровно не будет.
А я видела, как хорошо завивают на бигуди. У нас на лозовой работала одна женщина. У женщины муж работал как дамский мастер в паркмахерской, которая на Валу. Так – угол Фрунзе, а так – дорога. Муж там работал и зарабатывал. Женщина рассказывала, что мужу и в руку давали.
Да.
Женщина на себе пояснила про разницу.
Женщине муж сделал перманент на бигудях, так женщина для разницы позва?ла Свету с проходной. А Света не знала, зачем позвали, и Света пришла. Конечно, потом Света обиделась. Я б не обиделась, а сказала спасибо. Я за учебу всегда говорю спасибо.
Да.
А Света сама по себе накручивалась на папилетки.
Глаза у Надежды Сергеевны серые тоже.
Лично мне не нравится, когда серое и серое. Тем более волос и глаза у женщины. У мужчины похожее не такое главное, а мне не нравится тоже. Вроде цвет одинаковый и будет получаться красиво. А не получается. Я думала про почему такое. Я еще это не узнала.
Губы у Надежды Сергеевны накрашенные помадой, не краснючей, а красной. Это тоже разница. Потому что когда помада краснючая, так часто характер у женщины плохой. Женщина, может, хотела б свою злость и все-все запрятать, а помада возьмет – раз! – и расскажет правду. Ты ж, женщина, сама по себе выбирала, так не жалуйся.
Да.
У Надежды Сергеевны блузка на цвет была синяя, а рукав длинный и юбка черная под поясок. А живот у Надежды Сергеевны для пояска не годись, и остальное не годись – бока и что с спины тоже.
Да.
Я про наклонилась.
Надежда Сергеевна наклонилась, чтоб меня записать в библиотеку на называется “карточка”. В эту секундочку видные с выреза груди у Надежды Сергеевны получились вроде два уха у кроля.
У нас с мамой Тамарой сосед, так сосед держал кролей на мясо. Я бегала смотреть, как сосед вешал кролей, которые забивались, ушами наниз. Сосед кролей по очереди молотком по голове, по голове… Раз! Раз! У Надежды Сергеевны груди в вырезе были как кролиные уши наниз головой. Только без шерсти, конечно, и не серые тоже.
По правде, мне вспомнилось про кролей, потому что у Надежды Сергеевны лицо похожее. Мне кроли сами по себе нравятся. А Надежда Сергеевна была не кроль, а женщина, потому и некрасиво.
Ага.
Надежда Сергеевна мне предложила, чтоб мне взять книгу, хоть тут читать, хоть домой. Надежда Сергеевна спросила про что я люблю. Я, конечно, сказала, что про все и что сейчас возьму что посоветуют. Надежда Сергеевна посоветовала “Покорители вечных бурь” как познавательное и дала мне с стола книжку. Я книжку взяла и посмотрела. Допустим, если б там не было, что “Детгиз”, я б взяла. А так – не надо мне. Хоть, может, книжка сама по себе и хорошая. И потом. Книжка эта получилась не толстая. Наверно, Надежда Сергеевна не захотела мне дать, чтоб была толстая и взрослая тоже. Наверно, подумала, что я с книжкой не дружу, что я похвалилась.
Допустим, я похвалилась. А зачем Надежда Сергеевна так?
В эту секундочку мне надо было, чтоб толстая. Я б книжку рукой притули?ла до себя, вроде мать ребенка, а в другую руку – раз! – и взяла б тяжелое ведро. Ведро ж будет тяжелое уже, когда я дойду до Александра Ивановича. Александр Иванович увидит, что я и с книжкой, и с ведром, аж надрываюсь, а не отбрасываю и то, и другое тоже.
Я сказала Надежде Сергеевне:
– Ой, спасибо! А можно мне про такое же самое, толстую-толстую, чтоб на много хватило?
Надежда Сергеевна на мои слова не удивилась, а пошла за полки и принесла толстенную книжку.
Надежда Сергеевна в руки мне книжку не дала. Хоть бы я на название посмотрела, нет. Надежда Сергеевна и сама по себе название не сказала, а записала в карточку.
Когда писалось, Надежда Сергеевна мне рассказала, что эта книжка тоже интересная, что я потом посмотрю, что мне до весны хватит.
Конечно, я не заспорила – до весны или, может, не до весны. Я хорошо попросила Надежду Сергеевну отдать мне посуду с буфета.
Надежда Сергеевна пошла за полки, вынесла тарелку, чашку на блюдце и рассказала, что получается неудобно, что Надежда Сергеевна б сама принесла, что спасибо.
Я приняла посуду с рук на руки и обсмотрела перед своим лицом.
По правде, чашка была снутри от чая черт-те какая.
Я так и выразила, чтоб Надежда Сергеевна не боялась, что я всю-всю грязюку чисто отмою.
Я положила посуду в ведро, книжку себе до груди притулила и пошла.
Я тогда подумала про Надежду. Допустим, есть человек. Ну скажи мне человек, что нету посуды, я ж поверю, я ж не полезу искать-выискивать. А человек сам по себе вынес.
Конечно, я Надежде правильно указала на грязюку. А получается ж, что Надежде до моего указывания было стыдно тоже. Зачем вынесла? У человека сделалась такая привычка, что когда человека спрашивают, надо всегда ответить. Пускай бы человек взял – раз! – и не ответил.
Да.
Я шла и стучалась в все-все двери. А двери мне открывались не все. Которые открывались, так всюду находилась не ихняя посуда.
В комнату “Женсовет” меня не пустили. Там двери открыла женщина. Женщина меня отпихнула, вроде я стремлюсь не знаю что.
Я и языком своим не повернула, а женщина сказала, что просит не беспокоить, что заседание.
Женщина взяла – раз! – и повернулась, аж юбка черт-те какого клеша мазанула меня по ногам до самого живота.
Возраст у женщины был как для меня, так старый. Может, как у Галины. Я хорошо не посчитала, потому что женщина была сама по себе вся-вся крашеная. И волос крашеный, как у Катерины, и брови с губами тоже. У женщины красоты не было. Когда у человека есть красота, я всегда увижу и скажу. На фигуру женщина была хорошая. Я еще подумала, что когда я буду старая, так тоже.
Я – раз! – взяла и переложила в ведре, потом опять, чтоб мне получилось лучше. Еще и вилки с ложками, некоторые давали гнутые.
Да.
Я всегда внимательно отношусь к поручениям мне. Потому я стучала в все, что было можно.
Под лестницей были маленькие двери, с скосом.
Я постучала.
Голос меня впустил.
Это был Дмитро.
Дмитро сидел за столом с ящиками и резал газету на бумагу.
По возрасту Дмитро был молодой. Дмитро был на вид хороший, похожий на артиста Гурзо.
Да.
У Дмитра наверху была спецовка, а в расстегнутые пуговицы виделась называется “тельняшка”.
Дмитро увидел меня в халате, в хустке и стал сильно радостный, что меня приняли в коллектив.
Дмитро позвал выпить чай. Конечно, я сказала, что спасибо, что нет, что мне надо работать дальше.
Я захотела проявить уважение и начала по-украински, как Дмитро.
– Вы, будь ласка, сами пыйтэ, а я подывлюся, визьму, шо мэни трэба… Ось стаканы з пидстаканныкамы – воны ж бухвэтные?
– Ага ж, бухвэтные! И ото на этажерци блюд-цэ – визьмы, тэж ваше, з бухвэту. Як воно тут?.. Нэ знаю…
Я заверила Дмитра, что переживать ничего не надо. И спросила для поддержки, почему Дмитро в тельняшке.
Дмитро стал радостный и довольный. Допустим, Дмитро уже был радостный, а тут стал радостный и довольный тоже.
Дмитро мне рассказал, что у офицеров работает на подхвате, что три года тому служил моряком, морским, а не на речке, как у нас в Чернигове, которые моряки на Десне, – на пароме или на пароходе до Киева и дальше.
Я сказала Дмитру, что завидую, что я ж воду, кроме Десны и Стрижня тоже, не видела, а море, конечно, это красиво-красиво.
Дмитро сказал мне, что море – это красиво-красиво, что у Дмитра всегда есть мечта переехать на жизнь в Крым.
Потом Дмитро сказал про чтоб помочь мне понести ведро. Я сказала, что спасибо за доброту, что не надо, что я сама по себе. Дмитро мне сказал, что ладно.
Я уже когда вышла за двери, подумала, что, конечно, Дмитро резал бумагу для уборной. Еще подумала, что Дмитро режет, а сам знает, что с этой бумагой люди делают. Получается, про меня знает тоже, что я делаю. Стыдно.
По правде, у меня в жизни всегда стыдное мне мешало. Я мечтала, чтоб у человека стыдное не было. А это ж мечты и мечты.
Еще было – бильярдная, кружок “Кройка и шитье”. Другое тоже было.
До Александра Ивановича надо было пойти от лестницы и на правую сторону. А когда пойти на левую сторону, так там зеркало на весь-весь рост. Зеркало, потому что вход и вешалки. Вешалки были на доверии, там человек не находился. Оно ж каждый сам по себе снимет с себя и повесит, а потом такое же сделает назад. Зачем в коллективе держать человека, чтоб он совался и совался?
Конечно, я стала возле зеркала, чтоб перевязать хустку. Удачно получилось, что было пустое, как для людей, время.
Я перевязала и еще обсмотрелась в зеркале с всех своих сторон, какая я, когда с книжкой и с ведром тоже. Мне понравилось.
У человека так не случается, чтоб было удачно и удачно.
Я постучалась до Алексндра Ивановича, чтоб мне открылось.
Голос женщины мне сказал:
– Войдите!
Я зашла.
Секретарка – по виду сельская учительница Вера Марецкая. У Веры Марецкой и платье такое, и брошка тоже, наверно, еще с самой гимназии или откуда. Вера Марецкая сидит себе, две руки на машинку положила – показывает, что работает каждую секундочку.
Я пояснила Вере Марецкой свою задачу:
– Извините, пожалуйста, я посмотреть – за посудой, может, с буфета что…
А Вера Марецкая мне:
– Вас как зовут, девушка?
Я сказала, что Мария.
Вера Марецкая меня заверила:
– Мария, мы с буфета себе сюда ничего не носим. Вы должны понимать, что это кабинет товарища Осипова. Вы это понимаете?
Я хотела сказать, что товарищ Осипов обещал мне про меня заботиться больше большего, что я лишнее всегда не прошу, что прошу посуду с буфета, а не я не знаю что.
Вера Марецкая мне не дала и зубы расцепить:
– Вы идите! Идите! Нам тут некогда!
Я – раз! – и повернулась назад.
