Сын Толстого: рассказ о жизни Льва Львовича Толстого

скачать книгу бесплатно

Лёва любил петь, аккомпанируя себе на пианино. Иногда они с матерью играли в четыре руки. Ходили вместе в оперу слушать «Фауста» Гуно. Не была забыта и скрипка. Летом 1887 года для Лёвы пригласили в Ясную Поляну учителя-скрипача. А следующей весной, перед итоговыми экзаменами в гимназии, Лёва купил балалайку. Таким образом, штудирование греческого, латыни и математики чередовалось с разнообразным музицированием.

Начиная с пятого класса ситуация с учебой у Лёвы несколько улучшается. Унылые школьные уроки все чаще переходят в запойное чтение. Влияние Софьи Андреевны ощутимо. Она постоянно печется о самочувствии болезненного сына, беспокоится о повторяющихся простудах, пишет о его кашле и насморке в дневнике и письмах к супругу. Ей приходится терпеть случающиеся у Лёвы сильные перепады настроения – он то злой, раздраженный, мрачный и подавленный, то все понимающий и безоглядно добрый. В мае 1888 года девятнадцатилетний юноша поражает мать вопросом: «Мама, вы счастливы?» – «Да, я себя считаю счастливой», – отвечает мать. «Но почему вы выглядите такой измученной?» «Он все замечает, и ему надо, чтоб всем было хорошо», – пишет Софья Андреевна мужу, который предпочитает остаться на зиму в Ясной Поляне.

Софья Андреевна следит за тем, чтобы Лёва готовился к экзаменам, всеми силами пытается помочь даже по тем предметам, в которых сама не сильна, например по геометрии. Толстого же интересует духовное развитие Лёвы. В январе 1889 года он пишет: «Л?ва все сидит с нами – он растет». А в июне: «Приехал Л?ва. Недурной малый. Может выдти очень хороший. Теперь еще далек».

Весной 1889-го Лёва сдает наконец выпускные экзамены. Усилий и труда приложено немало, но оценки в аттестате оставляют желать лучшего. Софья Андреевна отмечает, что прибывший в Ясную Поляну в мае исхудавший и бледный мальчик гордится тем, что справился со всеми испытаниями. Ни одобрения, ни похвал со стороны отца нет; отец пребывает в неподходящем для этого настроении. Да и окончание гимназии отнюдь не повод для празднования – напротив, такое нужно как можно скорей оставить позади.

Впоследствии Лев будет вспоминать гимназических учителей со снисходительной симпатией. «Конечно, они были неразвиты (!) морально и интеллектуально, но это были добропорядочные люди». Больше всего ему нравился директор Поливанов, который рано понял, что Лев литературно одарен, поверил в его писательское будущее и с интересом читал его первые публикации. Любовь учителя к русской литературе (Пушкину!) и языку делали уроки Поливанова самыми долгожданными из всего расписания. Он прекрасно разбирался в людях, мог внушать страх, но его уважали. Порицания Поливанова всегда воспринимались как справедливые, и если другие учителя считали гимназистов лентяями, даже когда те старались изо всех сил, то Поливанов видел глубже, понимал суть.

Симпатию вызывал и еврейский учитель Владимир Фукс, преподавший историю, немецкий и французский. Петру Никольскому, бывшему капитану армии, и Петру Копосову были поручены такие непростые дисциплины, как латынь и греческий соответственно. Их преподавание сводилось преимущественно к заучиванию грамматики со всеми неправильными склонениями и спряжениями. Если оставалось время, переводили из Гомера, Цезаря или Горация, хотя делалось это механически, без углубления и дискуссий. Больше всего было жаль священника Николая Иванцова. Никто и никогда не выполнял его домашних заданий. И все воспринимали это как нечто само собой разумеющееся.

В конечном счете Лев вынес суровый приговор русской гимназии:

Цель гимназии была довести нас по данной нелепой и сухой программе до университета, а какова была эта программа с что с нами будет потом – это не интересовало никого.

Место для обновлений здесь определенно имелось.

Учеба в университете

Осенью 1889 года Лёва поступил на медицинский факультет Московского университета. Выбор одобрения не получил – скепсис отца ко всему, связанному с медициной и докторами, был общеизвестен. Старший брат Лёвы Сергей, выбрав в свое время естественнонаучный факультет, услышал, что наука – вздор, а дворник занят более почетным делом, чем все ученые мира. Кроме того, само мировоззрение Лёвы вызывало у отца сомнения. Не проросли ли здесь семена протеста, несовместимые с идеями Толстого?

В основе выбора профессии лежало стремление Лёвы приносить пользу близким. Вдохновение он черпал из книг прославленного хирурга Николая Пирогова – гуманиста, чья жизнь могла служить образцом для подражания. Лёва ожидал, что университетская атмосфера будет более свободной и стимулирующей, чем в гимназии. Ему хотелось верить, что преподаватели и профессура будут питать личный интерес к его работам и помогать ему в учебе.

Навестившая Лёву в Москве Софья Андреевна осталась довольна увиденным. Сын вел скромную достойную жизнь. Жена дворника готовила ему кашу, щи и иногда блины. В комнате царили чистота и порядок. Помимо учебы, Лёва периодически ходил на концерты. Или в зоопарк. Внешне все казалось нормальным.

Но у Лёвы росло разочарование. Никаких инструкций в плане собственно учебы им не дали, все приходилось выяснять самому, и он испытывал растерянность. Какие предъявляются требования, какие лекции обязательны, где они проходят, по каким учебникам готовиться к экзаменам, где записываться для получения допуска на вскрытие? Плотный и сложный недельный график перечеркивал всякую жизнь вне университета. Лекции профессоров не вдохновляли, а лишь навевали сон. В представлении Лёвы, рассказывали им чистейшую галиматью. Многие студенты пропускали занятия, пользуясь потом конспектами товарищей. Казалось, что только евреи делают успехи в учебе, без лишних вопросов выполняя все поставленные задания.

Вскрытия в зловонном подвале, куда Лёва приходил только из любопытства, были омерзительны, а вивисекция профессора Семенова – что это, как не издевательство над животными? И зачем так детально преподавать физику, химию и ботанику? Зачем читать скучные учебники по естествознанию, если ты решил изучать медицину? Ответами на подобные вопросы профессора себя не утруждали.

И тем не менее Лёва старался как мог. Записывался на курсы, посещал лекции, участвовал во вскрытиях и операциях. Но уже в начале весеннего семестра стал сомневаться в правильности выбора. Мысль о пятилетней учебе на врача больше не привлекала. Возможно, правильнее бросить учебу. Студенческие волнения и массовые аресты весной 1890 года усилили ощущение, что он здесь чужой. Политический радикализм не для него. Может, податься во флот и отправиться в кругосветное путешествие? Но без родительского одобрения эта мысль была утопией.

Небольшое путешествие Лёва себе, впрочем, позволил. Движимый скорее любопытством, а не религиозными исканиями, он в компании друга посетил Оптину Пустынь, знаменитый монастырь. В итоге между ним и отцом разыгралась словесная перепалка, поскольку последний не видел никакой пользы от монастырей и монашеской веры. А то, что Толстой сам посещал Оптину Пустынь трижды, к делу не относилось.

Летом Лёва отправился в самарское имение – поездом до Нижнего, волжским пароходом до Казани и конным транспортом до места назначения. Его ослабленный организм нуждался в двухнедельном курсе лечения кумысом. Потом по недавно запущенной уральской железнодорожной ветке через Уфу он добрался до небольшой станции Улу-Теляк, где работал брат матери инженер Вячеслав Берс. Здесь Лёва задержался на целый месяц, гуляя с ружьем по богатым охотничьим угодьям. В окрестных лесах было полно дичи – медведей, оленей, рысей и кабанов. И стояла оглушающая тишина. Лёва был счастлив.

Лёве хватило года на медицинском факультете, и осенью 1890 года мы уже обнаруживаем его в списке студентов историко-филологического. Такой выбор Толстому принять проще. Среди профессоров известные историки Василий Ключевский и Павел Виноградов, оба читают увлекательные лекции. Помимо занятий, Лёва проводит время в Румянцевской библиотеке. Его интересует литература России и Франции. Возможно, именно им он и посвятит свое будущее?

В декабре Лёва приезжает в Ясную Поляну на рождественские каникулы. У него дурное настроение, он обидчив и замкнут. Исхудал, ослаб, кашляет – констатирует мать и пишет в дневнике:

В нем много содержания, ума и талантливости, но в нем мало чувства внутреннего самосохранения, его все суетит, беспокоит, интересует, волнует и даже мучает. Это молодость.

Она точно знает, куда все клонится:

Но, боже мой, какой он впечатлительный и мрачный! Нет жизнерадостности – не будет цельности, гармонии ни в жизни его, ни в трудах, а жаль!

С отцом Лёва ссорится, критикуя жизнь в Ясной Поляне: нездоровая пища принимается слишком часто и слишком большими порциями. Толстой парирует: важно не внешнее, а внутреннее – жизнь души. Его слова о том, что Лёва не имеет представления ни о смирении, ни о любви и думает, что забота о здоровье и есть мораль, заставляют сына в слезах выбежать из комнаты. Толстой понимает, что зашел слишком далеко, и просит прощения. В дневнике он пишет: «Мне было очень больно и жалко его, и стыдно. И я полюбил его».

В середине весеннего семестра 1891 года Лёва заболевает тифом. Мать волнуется: «Лёва очень худ, кожа к костям пристала, и у меня за него сердце болит; но он повеселел, надо ему летом строго кумыс пить».

Годовые экзамены за первый курс Лёва резко прерывает. Упрямится, когда речь заходит о латыни и греческом. «Вся эта экзаменационная процедура мне так противна, что просто не могу», – пишет он домой. Он больше не в состоянии зубрить даты, имена, цифры и церковнославянскую грамматику. Может, все же вернуться к медицине? Или действительно наплевать на всю учебу, особенно сейчас, когда перед ним замаячила писательская стезя? Толстой снова пытается образумить сына. Никаких здравых альтернатив учебе, в понимании отца, похоже, нет. И все же самое важное для Лёвы – духовное развитие. В мае Толстой пишет Марии Шмидт, что из всех детей ему ближе всего по духу Лёва и Мария. «Он идет вперед, живет. Что будет, не знаю, но с ним мне радостно общаться».

Писательский дебют

Писательский дебют Льва состоялся в 1891 году. В книжном приложении к мартовскому номеру журнала «Неделя» под псевдонимом Л. Львов вышел рассказ «Любовь». Медик Владимир Зверев не может сосредоточиться на учебниках, потому что постоянно уносится мыслями к Любови, продажной женщине, которую обычно посещает. В этот вечер он тоже поддается желанию. Женщина пьяна и после ухода Зверева умирает от алкогольного отравления. Во время следующего учебного вскрытия Зверев узнает лежащее на столе тело. Пробуждается совесть, а циничные комментарии о покойнице из уст студентов заставляют его разразиться бурными обвинениями: «Знаете, что убило ее? Нет? Не знаете? Это я, это вы, это то, что вы сказали сейчас. Это наше отношение к этим несчастным… Мерзость, преступление, грех!» Понимания Зверев не встречает; он осуждает извращенное отношение мужчины к женщине, но никто его не поддерживает. В рассказе использованы «говорящие» имена: Зверев и Любовь.

Предыдущей осенью рассказ «Любовь» не принял другой журнал. Толстой, прочитавший его в рукописи, счел это справедливым: подобный текст он бы тоже не принял. Отчасти потому, что Зверев казался ему неинтересным и несимпатичным, в то время как Лёва относился к нему с симпатией, а отчасти потому, что выволочка, которую Зверев устроил однокашникам, показалась Толстому надуманной. Что, собственно, вызвало этот его приступ самокритики?

О звучащей в рассказе критике отношения мужчины к женщине Толстому сказать было нечего. И ничего общего между «Любовью» и его собственными литературными планами Толстой тоже не заметил. Он только начал писать роман, «Воскресение», герой которого присяжный заседатель Нехлюдов узнаёт молодую женщину, обвиненную в краже, и понимает, что именно по его вине она и оказалась на улице.

Прочитав два рассказа, «Любовь» и еще один (название неизвестно), Толстой готов дать общую оценку сыновьим мечтаниям о писательстве:

У тебя, я думаю, есть то, что называют талант и что очень обыкновенно и не ценно, т. е. способность видеть, замечать и передавать, но до сих пор в этих двух рассказах не видно еще потребности внутренней, задушевной высказаться, или ты не находишь искреннюю, задушевную форму этого высказывания.

Лёве был дан совет избегать тем, которые ему не по силам. Необходимо смотреть глубже и писать с большим чувством «простого, детского, юношеского, пережитого».

Через месяц Лёва увидел напечатанным еще один свой рассказ – «Монте-Кристо». В нем речь шла о детских воспоминаниях (впрочем, не Лёвиных). Мальчик мечтает о легком ружье, которое в России называли «монтекристо» и использовали для охоты на птиц. К двенадцатому дню рождения ему удается накопить необходимую сумму, но тут он узнает, что его любимый кузен Сережа больше не убивает птиц. Он убил галку и его мучает совесть при мысли об оставшихся в гнезде птенцах. После недолгих сомнений совесть заставляет мальчика отдать сбережения многодетной вдове, чей дом сгорел. Как и «Любовь», «Монте-Кристо» описывает поворотный пункт, пробуждающиеся представления о добре и зле, что полностью соответствует духу толстовства.

Лёва прочел «Монте-Кристо» Софье Андреевне еще до публикации. Рассказ показался ей содержательным и трогательным. Мысль о том, что сын, возможно, продолжит литературный путь отца, который тот намеревался завершить, не могла не радовать. Может быть, Лёва даже прервет наконец свои вечные поиски, оставит сомнения и забудет о недовольстве всеми и всем. В дневнике она пишет: «Хорошо бы если б это стало делом его жизни, тогда он полюбил бы и самую жизнь. Здоровье его и вид стали лучше, но всё он очень худ».

То, что братья и сестры ничего не говорят о его рассказах, Лёва еще выдержать может, но плохо то, что дядя Сергей считает, что «Любовь» опубликовали исключительно потому, что автор – сын Льва Толстого. Такого же мнения придерживается и выдающийся писатель Николай Лесков. Лёва в первую очередь воспринимается как сын великого Толстого, чувствительного юношу ранит подобное отношение.

Но дебют тем не менее состоялся. Лев становится писателем с амбициозными литературными планами. Новое поприще подтверждено гонорарами – двадцать шесть рублей за «Монте-Кристо» и шестьдесят пять за «Любовь». Мысль о не сданных весной экзаменах больше не досаждает. Главное теперь – писать. И под собственным именем. Скрываться за псевдонимом и дальше казалось уже нечестным. А то, что псевдоним мог бы избавить его от многих унизительных ситуаций, в голову ему не приходит.

Летом 1891 года Толстой осуществляет давно лелеемую мечту – в подлинно христианском духе лишает себя всех средств к существованию. Недвижимость разделяется между супругой и детьми. Лёве достается Никольское-Вяземское, имение XVIII века, некогда принадлежавшее дяде Николаю. Однако жизнь помещика на данном этапе Лёву не привлекает, и в результате обмена со старшим братом Сергеем Лёва получает дом в Москве и одно из семейных владений в Самарской губернии. Он доволен.

В июле он отправляется в Самару, чтобы проинспектировать новую собственность и повторить курс лечения кумысом, в чем он снова нуждается. Алексей Бибиков, знакомый семьи, взял в аренду участок казенной земли неподалеку от имения Толстых и учредил там лечебницу, куда теперь съезжаются гости со всей России: студенты, священники, офицеры, учителя – публика самого широкого спектра.

В это же время через Самарскую губернию проезжает, возвращаясь из большого восточного путешествия, престолонаследник Николай Александрович, будущий Николай II, с придворной свитой. Городок Бузулук, где царский кортеж должен остановиться на ночлег, находится на преодолимом расстоянии около пятидесяти километров, и Лёва решает отправиться туда верхом в надежде увидеть будущего самодержца хотя бы мельком. Или, кто знает, может быть, даже поговорить. Ему составляет компанию брат Сергей, приехавший в имение по делу, связанному с коневодством. Братья стоят в толпе у церкви в Бузулуке, когда в облаке пыли появляется вереница всадников и карет. Молодой Романов ловко выпрыгивает из экипажа. Проходя мимо Лёвы, он, казалось, на миг останавливается, удивившись юноше в студенческой униформе среди местного населения. Возможно, он думает, что это террорист с приготовленной бомбой. В свите находится близкий друг Сергея граф Эспер Ухтомский, но он дает понять, что личная встреча с престолонаследником сейчас невозможна, Николай Александрович слишком утомлен для новых знакомств. И Лёве приходится пока забыть о мечте обсудить с Романовым будущее государства и свою собственную роль в нем.

Большое беспокойство вызывает засуха, убивавшая все посевы. Пересыхают пруды и колодцы, степь покрывается широкими трещинами. Предстоит тяжелая зима. Крестьяне постоянно обращаются к Лёве с жалобами и мольбами о помощи. Все зависят от урожая, а засуха означает, что будет голод. Пройдет полгода – и Лёва вернется, готовый всеми силами помогать нуждающимся.

В августе Лёва продолжает путешествие – по Волге до Астрахани, затем по Каспию в Баку. Там он становится свидетелем огромного пожара на нефтяной вышке. Маршрут дополняют Тифлис, Владикавказ, Пятигорск («Море, горы… Перехватывает дыхание…»), Кисловодск и Новороссийск. Виды природы производят сильное впечатление. В письме домой Лёва пишет:

Вечно белый снеговой Кавказский хребет со своим Эльбрусом, вечно шумящий в ущельях Терек, облака внизу под дорогой, дикие горцы в дикой природе и рядом такие же, как везде, – русские города и русские люди – вот Кавказ.

На станции Казбек Лёва встречает доктора, который, набивая папиросу, с философическим спокойствием сообщает юному путешественнику: «Omnia mea mecum porto» («Все свое ношу с собой»). Когда же Лёва говорит ему, что он Толстой, доктор реагирует скептически, называя юного незнакомца «Quasi-Толстым». Во Владикавказе знакомый офицер драгунского Северского полка приглашает Лёву на вечеринку, где нужно пить до дна вино из больших серебряных кубков. «Ночью я спал в палатке под проливным дождем и был болен», – кратко упоминает об этом Лев в воспоминаниях.

На пароходе «Пушкин», курсировавшем между Севастополем и Одессой, Лёва замечает известного композитора и пианиста Антона Рубинштейна, когда тот в одиночестве сидит на палубе, тихо напевая романс Глинки. Лёва решает не тревожить его. Одессу ему показывает Михаил Толстой, уважаемый горожанин и дальний родственник. Лёва под впечатлением: Одесса прекрасно расположена, и во всем здесь виден достаточно высокий культурный уровень. Это становится замечательным окончанием долгого путешествия.

Голод

Скука учебы, болезнь и мечты о писательстве заставили Лёву пренебречь экзаменами весеннего семестра 1891 года. Попытки получить второй шанс успехом не увенчались, и пришлось вмешиваться матери. Софья Андреевна явилась на прием к декану историко-филологического факультета, дабы изложить суть проблемы. Но у Матвея Троицкого ее рассказ вызвал лишь язвительную усмешку: очередное живописание о сыне, охваченном тифозной горячкой, такое он слышал много раз. Софья Андреевна, распаляясь, клялась, что никогда не лжет, но Троицкий был непреклонен.

Лёве все-таки разрешили сдать экзамены за первый курс. Это ему удалось, и он приготовился продолжить учебу. Но тут актуализировалась серьезная социальная проблема – чудовищный голод на обширных территориях центральной и юго-западной России. Засуха и неурожай привели к катастрофе: 400 тысяч жизней унесли голод или болезни. Оставаться безучастным Лёва не может, он оформляет академический отпуск в университете, чтобы помогать пострадавшим.

Еще летом этого года Лёва собственными глазами убедился в плачевном положении крестьян Самарской губернии. Сейчас катастрофа становится свершившимся фактом. Сосед Алексей Бибиков свидетельствует: амбары пусты, люди распродают имущество, включая жизненно необходимых лошадей, и отправляются просить милостыню, распространяются болезни и беззаконие. «Приезжайте!» – призывает Бибиков Лёву. Возможно, Лёве все же удастся хоть как-то поправить эту чудовищную ситуацию.

От матери Лёва получает двести рублей более чем скромного стартового капитала и в конце октября оправляется в путь, внешне пребывая в бодром расположении духа. Железнодорожные станции кишат толпами попрошаек; голод заставил многих тронуться с места. Лёва едет третьим классом, а это двое суток бессонницы в неописуемой тесноте и вони. В Самаре он встречается с губернатором, который лишь качает головой, узнав, что молодой граф Толстой прибыл практически без средств, то есть без финансовой базы для планируемой работы. Но помогать, разумеется, необходимо. Если не принять срочные меры, три четверти всего населения губернии окажутся под угрозой смерти от голода. Лёве удается заручиться обещанием земства поставить партию зерна из собственных запасов.

Штаб-квартирой своей деятельности Лёва выбирает Патровку – деревню, в которой насчитывалось порядка 450 домов, расположенную в нескольких километрах от имения Толстых. Быстро распространяется слух о барине, прибывшем из Москвы, чтобы спасти людей от голода. Уже в первую ночь Лёва слышит под окнами тихие мольбы: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, помогите Христа ради…» Утром во дворе его ждут четыреста крестьян. «Это он?» – спрашивают они друг друга.

Лёва может лишь просить собиравшихся запастись терпением. Бибикову поручено распорядиться стартовым капиталом, а Лёва возвращается в Москву, чтобы решить финансовые вопросы. Приходит хорошая новость – опубликованное в прессе воззвание Софьи Андреевны получило мощный отклик как в России, так и за рубежом. Лёва также может рассчитывать на часть средств, направляемых отцу в Рязанскую губернию, где действовала сеть из двухсот народных столовых с центром в деревне Бегичевка.

В Патровке надлежит прежде всего произвести перепись хозяйств и домашней скотины, а также зарегистрировать все случаи заболеваемости. Поскольку нужда безотлагательна, вместо того чтобы открывать народные столовые, Лёва покупает и раздает голодающим зерно, муку и хлеб. Организация бесплатного питания требует средств, времени и сил. У Толстого эти Лёвины рассуждения вызывают гневный протест. Сын ничего не понимает! Отказ от бесплатных столовых – это верх легкомыслия и недальновидности! В перспективе такая альтернатива дешевле и не требует большого числа помощников. Толстой вскоре сожалеет о грубых словах и просит у Лёвы прощения. Подобное уже становится привычным. Лёва обижается, но ему удается совладать с собой. И он уступает мнению отца. У народных столовых все же есть преимущества, психологические и социальные. Хорошо, что за помощью обращаются только действительно нуждающиеся в ней.

За полгода под руководством Лёвы открываются более двухсот точек бесплатного питания, это чуть больше, чем в Бегичевке. Помимо Патровки, народные столовые располагаются и в сотне других деревень в радиусе тридцати-сорока километров. Дважды в день предлагается гороховый суп, каша и хлеб. Одновременно пищу получают от пятидесяти до шестидесяти человек. Это означает, что в столовых ежедневно питаются более 25 тысяч голодающих.

Найти толковых помощников трудно. Многие дают деньги, но немногие готовы к активной работе. Ценными соратниками становятся верный управляющий из Ясной Поляны Иван Бергер и Павел Бирюков. Всех всегда радует появление Алексея Бибикова, который часто привозит несколько больших емкостей с целебным кумысом. Князь Петр Долгоруков на средства английских квакеров организовывает работу бригады из двух врачей, двух фельдшеров и шести сестер милосердия. Раздачу питания осуществляют священники и солдаты, зажиточные крестьяне отвечают за транспорт.

В январе 1892 года их посещает британский журналист Барнс Стевени. Лёва угощает его чаем и на хорошем английском встревоженно спрашивает о здоровье отца (недавно в Москве Стевени брал у Толстого интервью), рассказывает о бесконечно трагичном положении башкир, транспортных проблемах и хаотичной государственной поддержке. На Стевени все это производит большое впечатление. Молодой граф кажется ему a man of thought and capacity[3 - человеком мыслящим и способным (англ.).]. Сам же Стевени, до смешного легко и не по погоде одетый, собирает статистические данные о поголовье лошадей и количестве лазаретов и делает фотографии для Daily Chronicle. Повсюду он видит чудовищные картины, способные растрогать даже каменное сердце. Народ принимает чудаковатого иностранца за князя или даже за герцога Эдинбургского!

В феврале Лёва второй раз приезжает в отцовскую Бегичевку, только чтобы убедиться, что ситуация в Самарской губернии явно намного хуже. Не только потому, что голод там свирепее, но и потому, что работать на больших и часто труднодоступных территориях при нехватке дорог сложнее. Швед Юнас Стадлинг, филантроп и журналист, приехавший вместе с Лёвой в Патровку, с этим согласен и шокирован. «I have never seen nor dreamt of such misery in my life»[4 - Такой нужды я не видел никогда в жизни, ни наяву, ни во сне (англ.).], – пишет он Толстому.

Иностранцу непросто приспособиться к экстремальным русским условиям. Стадлинг «очень жалок и тянет за душу своей мертвенностью и отсутствием всякой личной инициативы», – сообщает Лёва матери. Швед «пишет и пишет без конца». Но именно его записи и фотографии вдохновляют читателей в Америке и других странах на активную помощь голодающим России. Наглядным результатом информационной кампании становятся пятьдесят подвод с зерном и кукурузой из Америки. Крестьяне так и прыгают от радости: «Америка, наверное, очень богатый и хороший барин». Лёва тоже не скрывает энтузиазма: «Да, да, это только начало того тысячелетнего царства, когда люди будут относиться друг к другу как братья».

Стадлинг, или Иван Иванович, как его именуют русские крестьяне, также собирает информацию о положении меньшинств, например староверов, сектантов и поволжских немцев. В общей сложности он проведет в России четыре месяца, пока проблемы со здоровьем не вынудят его покинуть голодающие российские регионы. В начале мая открывается навигация на Волге, и Стадлинг уезжает в Швецию через Москву. На семью Толстых Стадлинг производил чрезвычайно благоприятное впечатление. В глазах Лёвы он навсегда остается «приятным товарищем, а главное, прекрасным и добрейшим человеком».

Местное отделение Красного Креста организовывает поставки зерна, но существенная помощь поступает также из-за границы. Американский комитет присылает двенадцать подвод кукурузной муки, а американец Брукс жертвует четыре тысячи рублей и два вагона пшеницы. В конце марта волжским пароходом прибывают девять подвод с высококачественной мукой. От Софьи Андреевны Лёва получает три тысячи рублей на приобретение материалов для посевной. Важно также закупить квашеную капусту, источник необходимых витаминов.

Помимо голода, одолевают болезни – брюшной тиф, дифтерия, цинга и оспа. Болеет от 20 до 30 процентов населения. Три временных лазарета не справляются с нагрузкой. На практике это означает, что один врач и один фельдшер обслуживают десять тысяч человек. В одной из деревень обнаруживается семья, все члены которой заражены сифилисом. Снежная и рекордно холодная зима приносит с собой новую напасть – холеру. Дом, куда она приходит, являет собой страшное зрелище. На земляном полу заснеженной глиняной мазанки вповалку лежат больные и мертвые. Доведенные до отчаяния люди порой пытаются совершать самоубийства. «Ничего, – говорит мальчик о своем отце, – он только самую мякоть порезал, до горла не дошло, ножик-то тупой был».

К весне начинают заболевать врачи и сестры милосердия. Л?ва тоже заражается тифом, но продолжает работать даже с температурой под сорок. Все желают выздоровления молодому графу. В глазах крестьян он сродни святому. Когда Лёве становится лучше, приходит крестьянка и просит его пойти с ней к ее больному, охваченному горячкой сыну. «Что же я могу ему сделать? – спросил Л?ва. – Я пришлю вам лучше доктора». – «Нет, взойди ты к нам сам, ягодка, ну хоть на минуточку, взгляни только…»

Посреди всех несчастий источником утешения становится вера. Лёва хорошо относится к православным священникам, которые помогают в работе народных столовых. Еще более высоким духовным сознанием обладают русские сектанты, прежде всего местные молокане. Заповедь «возлюби ближнего» крестьяне воспринимают серьезно.

Это та всемогущая, живучая, духовная сила русского человека, которая ничем не может быть ни подавлена, ни заглушена. Это та сила, которая спасает и спасала Россию, которая отличает ее от других стран, —

делает вывод Лёва. Когда у него спрашивают, какой он веры, Лёва отвечает, что он совестник.

По подсчетам Лёвы, стараниями его и помощников спасены от голода порядка восьмидесяти тысяч жизней. Но официальные учреждения с неохотой признают подобную помощь от частных лиц. Для них проще всего отрицать серьезность ситуации. Некий земский бюрократ обвиняет Лёвин штаб помощи в том, что они балуют крестьян бесплатной едой, называя их «государством в государстве». Чтобы продемонстрировать собственную власть, чиновник готов закрыть несколько народных столовых «за ненадобностью». Кроме того, он отказывает в разрешении на сбор средств для организации передвижной библиотеки. Лёва замечает, что в крестьянских домах нет ни книг, ни газет. «Эта пища нужнее хлеба», – пишет он в прошении о пожертвовании. Библиотеку открыли вопреки сопротивлению сверху.

Как и родители, Лёва публикует подробные отчеты о своей текущей работе. Осенью он планирует придать этим опытам форму книги, но у него есть и кое-что еще – рассказ «Вечер во время голода» 1897 года, предварительный набросок, основанный на собственных впечатлениях от работы в Патровке. В этом тексте Лёва резко противопоставляет полную наслаждений жизнь образованного класса, праздничный стол и танцы – и последние дни изможденных, умирающих крестьян. Можно ли закрыть глаза на происходящее рядом, скрыться от горькой действительности? Отцовское чувство вины заметно в самокритике Л?вы. Добровольная помощь народу – это возврат лишь толики того, что было заимствовано.

В 1900 году книга Лёвы «В голодные годы» появляется наконец на прилавках. На достаточном расстоянии от национальной катастрофы Лёва четко видел и суть проблем, и способы их решений. Отсутствие знаний и низкий культурный уровень тормозят всякое развитие. Крестьянам нужно дать гражданские права, закрепив их конституционно. Необходимо модернизировать сельское хозяйство и осознавать угрозу истощения земельных ресурсов. Но в первую очередь Лёва требует проведения структурной реформы. Общинную систему с совместным распределением должны заменить частные хозяйства.

В июне Лёва закрывает народные столовые, чтобы вернуться в Ясную Поляну. Церемония прощания трогательна, его провожают хлебом-солью, вдоль дороги из Патровки стоят люди со склоненными головами. Первым привалом на пути домой становится дом Бибикова, где Лёва несколько недель лечится кумысом. К этому времени польза от лечения ферментированным кобыльим молоком уже вызывает у Лёвы некоторые сомнения. Положительный эффект при этом временный, а процент алкоголя высокий. И тем не менее ему не помешает попытаться поправить здоровье.

В Ясную Поляну Лёва приезжает в июле, переполненный впечатлениями, но физически и психически ослабленный. Последние полгода он работал, не жалея сил и не требуя никаких привилегий. В крестьянских домах ему часто приходилось спать на полу, среди всевозможных паразитов. Крестьяне утверждали, что клопы полезны: их укусы очищают кровь. Софья Андреевна рада, что за эти месяцы Лёва проявил себя с лучшей стороны, но не без оснований волнуется о его здоровье. Толстой, напротив, более чем доволен. «Сын Лев очень приблизился к Христу, т. е. понял все безумие жизни вне его учения».

Женщина

На обратном пути из Самары происходит событие, которое в воспоминаниях взрослого Льва будет названо «странным». Во время трехчасового ожидания на безлюдной железнодорожной станции он позволяет себя соблазнить красивой тридцатилетней кухарке. В темноте на лугу они занимаются любовью. «Вернувшись в квартиру начальника станции, я больше удивлялся, чем огорчался тем, что случилось», – кратко описывает Лёва собственный сексуальный дебют.

Мысль о Женщине преследовала его, сколько он себя помнил.

С раннего детства я был почти постоянно влюблен, не только в жизнь и природу, но и в женщин, и временами это чувство заглушало во мне все остальные. Сначала болезненная привязанность к матери, нянькам и англичанкам, потом к различным девочкам моих лет или старше, а позднее к взрослым девушкам и женщинам, —

так об этом сказано в воспоминаниях.

В Москве он без памяти влюбляется в десятилетнюю соседку Катю и решает, что она непременно станет его женой. Потом идет череда девушек-подростков, дворянок, родственниц, но никто из них не вызывает такие сильные чувства, как Даша – крестьянская девушка, чей муж работал в Туле извозчиком и редко появлялся дома. Даше была не просто привлекательна, она еще хорошо пела и танцевала на деревенских праздниках. «Сколько лунных ночей я не спал из-за нее», – признается Лёва. Когда устраивались танцы, Лёва брал скрипку и подыгрывал гармонистам, только чтобы быть поближе к Даше. Но когда он попытался ее обнять, она увернулась и прошептала: «Не надо, не надо, яблочко ты мое садовое. Не пара я тебе». В 1890 году на Урале Лёва влюбляется в дочь машиниста, но вовремя выясняет, что девушка больна сифилисом. А вскоре на балу для инженеров в Миассе его очаровывает еврейка, внешне совершеннейшая Анна Каренина, какой представлял ее Лёва. И тем не менее до события на станции Богатое Лёва остается девственником. Во многом это сознательное решение. Отчасти он боится заразиться, отчасти хочет вступить в брак «чистым».

Важное влияние оказывает и вышедшая недавно в свет «Крейцерова соната» Толстого с ее жестким требованием воздержания. В письме к Черткову Лёва признается:

Милый друг Дима, скажу только, что живу я довольно смирно, вино не пью, стараюсь бросить курить и, конечно же, уже воздерживаюсь от величайшего соблазна и зла, от того, что сказано в «Крейцеровой сонате» – от женщин и этого ужасного взгляда на них, как на красивое тело, могущее доставить тебе физическое наслаждение. «Крейцерова соната» – величайшая повесть отца, ни одно литературное произведение не может произвести большего действия на нас, молодых людей, навести на большее число мыслей, – самых важных и вместе тем самых элементарных.

В начале 1890-х половые вопросы имели для Толстого чрезвычайную важность. Опираясь на слова Христа в послесловии к «Крейцеровой сонате», он говорит о воздержании как об идеале, к которому следует стремиться. Активная сексуальная жизнь не приносит никакой пользы здоровью, соитие не представляет собой ничего красивого или возвышенного, это всего лишь животный акт, использование средств предохранения недопустимо, брак не богоугодный институт, а эгоистичный перерыв в работе по строительству Царства Божия на земле.

Здесь было о чем задуматься, в том числе жене и детям Толстого. Когда мысли о женщине начинают нарушать спокойствие духа, Лёва обращается за советом к отцу. Но вместо отсылки к строгому «Послесловию» Толстой вынимает из ящика с рукописями синюю тетрадь и протягивает ее Лёве: «Прочти!» Это неопубликованный рассказ «Дьявол», знакомство с которым было бы полезно для Лёвы. У помещика Иртеньева тайная связь с молодой замужней крестьянкой (ради здоровья, как он уверяет себя сам). Вступив в выгодный брак, он думает, что эти отношения – завершенная глава, не осознавая, насколько глубоко они проникли в его сознание. Иртеньев теряет способность управлять собственными мыслями и поступками и не видит иного выхода, кроме самоубийства – или убийства любовницы. Вынесенный в заглавие «дьявол» – это женщина, соблазнительница, держащая мужчину в своей власти.

Лёва понимает, что никто, даже его шестидесятидвухлетний отец, не избежал «худшей из страстей». Преодолеть «плоть», сексуальное влечение – цель столь же возвышенная, сколь и трудная. В 1890-м Лёве двадцать один год, и он, понимая, как сильно его возбуждают женщины, обращается к Черткову, которому выпала роль исповедника. «Болезнь», от коей надо излечить человечество, это ежесекундная угроза, что внутри него верх возьмет «звериная сторона». Возможно, спасение в том, чтобы перенаправить это влечение в русло брака. Через восемь лет Лёва повторит эту же мысль в пресловутом рассказе «Прелюдия Шопена».

Половое влечение и идеал воздержания становятся темой трех рассказов, написанных в первой половине 1890-х и опубликованных в престижном журнале «Северный вестник» – «Синяя тетрадь» (1893), «Совершеннолетие» (1894) и «В Татьянин день» (1894). Главные герои – молодые мужчины, которые против собственной воли постоянно думают о влечении к женщинам. Юноши из «Голубой тетради» и «Совершеннолетия» избегают соблазна, в то время как Власов из рассказа «В Татьянин день» пятнает свою «чистоту» «грязью», посещая дом терпимости в компании приятелей. Алкоголь и давление группы оказываются сильнее собственных идеалистических представлений.

«Наивно» – выносят вердикт некоторые критики. Сестры Татьяна и Мария тоже делают множество замечаний. Толстой, со своей стороны, всячески воздерживается от комментариев, хотя все три рассказала иллюстрируют его же идеи. Возможно, он считает, что литературные изъяны ослабляют посыл. Но Лёву поддерживает друг семьи художник Николай Ге; в письме он пишет: «Очень, очень хорошо. Я в тебя верю». А в предисловии к шведскому переводу «Голубой тетради» рассказ хвалят за «безоговорочную честность» и «абсолютную искренность».

Служба в армии

Из Патровки Лёва возвращается исхудавшим, грустным, неразговорчивым, его постоянно одолевают приступы кашля. Полгода в эпицентре голода, похоже, выкачали из него все жизненные силы. Время он проводит, отдыхая, читая, сочиняя, музицируя и играя с братьями Андреем и Михаилом. Во время сбора урожая работает в поле. В Москве водит младших, восьмилетнюю Александру и четырехлетнего Ивана, в зоосад у Арбатских ворот смотреть на обезьян, фазанов и попугаев. Экскурсия получается веселой.

С отцом снова возникает разлад. В прошлом году, когда семейную недвижимость делили между Софьей Андреевной и детьми, Мария, к вящей отцовской радости, от своей доли отказалась. Когда преждевременный раздел общего имущества оформляется официально, Татьяна и Лёва не могут удержаться от неодобрительных отзывов в адрес сестры. Та же ведет себя заискивающе, но при этом косвенно осуждает сестру и брата. «Это ужасно», – пишет Толстой в дневнике, сокрушаясь из-за непонимания со стороны Лёвы. Для Толстого вопрос риторически принципиален. Может ли христианин признавать право собственности? Лёва пишет письмо, в котором извиняется и объясняет:

Ты (старшие дети обращались к отцу на ты. – Авт.) идешь своим путем, каждый из нас – своим. И я рад бы был идти вместе с тобой, слепо следовать за тобой, чтобы не огорчать тебя, но это была бы ложь.

Есть ли у него право на собственное мнение, в том числе и то, которое идет вразрез с отцовским, – извечный спорный вопрос для сына.

Будущее снова открыто и неопределенно. После знакомства с «настоящей жизнью» в окрестностях Самары теоретические занятия кажутся безвкусными, и в октябре Лёва без тени сомнения забирает документы из университета. Теперь он ждет призыва на армейскую службу. Перспектива непроста. В своей новой, запрещенной в России книге «Царство Божие внутри нас» Толстой однозначно заявляет, что носить униформу и учиться быть «убийцей» постыдно и противоречит заповедям Иисуса. Лёва разделяет убеждения отца и дает понять, что намерен отказаться от службы независимо от последствий. «Какой хороший и высоконравственный мальчик!» – считает Толстой. Но Софья Андреевна пребывает в отчаянии. Слабый здоровьем Лёва не выдержит в дисциплинарном батальоне и года. Между отцом и сыном идут серьезные разговоры. Дочь Татьяну Толстой уверяет, что они беседуют в дружеском тоне. В конце концов сообща решают внять словам Софьи Андреевны. Идею стать полным сознательным отказчиком приходится отвергнуть. Но присягать на верность императору Лёва не будет, всему есть границы.

Не дожидаясь повестки, Лёва записывается в армию добровольцем и обращается к петербургским родственникам с просьбой подыскать ему место в конной артиллерии. План срывается. Лёву призывают в 4-й стрелковый Императорской фамилии лейб-гвардии полк, в котором некогда служил его дядя Сергей.

К месту службы в Царском Селе Лёва прибывает в конце октября. Жить он может в Петербурге, но каждое утро ему надлежит являться на плац в Царское Село. Лёва быстро понимает, что не создан для военной службы.