скачать книгу бесплатно
– Встретимся на вокзале, – последовал ответ. – Но вы должны, вы обязаны быть ко мне очень добры, очень-очень!
Означало ли это последнее предостережение, что она не уступит мне? Меня лихорадило, но я решил быть не только смелым, но и дружелюбным.
На следующее утро мы встретились на вокзале и отлично поговорили. Во Франкфурте я сразу повез ее в лучший отель, смело подошел к стойке регистрации и заказал два хороших номера, сообщающихся между собой, и расписался в регистрационной книге мистер и миссис Харрис.
Нам предоставили комнаты на втором этаже. Явно английская внешность сделала нас лучшими клиентами. Мне повезло: в двери спальни поменьше имелись замок с ключом и засов.
Я сразу же помог Бетси снять верхнюю одежду, обнял ее и поцеловал в губы. Они оказались теплыми, что показалось мне наилучшим предзнаменованием.
– Ты постучишь, когда будешь готова? Или придешь ко мне?
Она улыбнулась, успокоенная моим уходом, и весело кивнула:
– Я позвоню!
Весь день я рассказывал девице о многочисленных любовных похождениях Гёте и о Гретхен-Фредерике[27 - Гретхен – юношеская первая любовь 15-летнего Гёте. В то время, когда Гёте познакомился с дочерью зозенгеймского пастора Брюна, Фридерикой, ему было всего двадцать лет. Гёте не смел жениться на ней, хотя фактически уже считался её женихом. Дочь бедного пастора не могла сделаться женою сына именитого франкфуртского гражданина, который никогда не дал бы согласия на такой брак.]. После ужина мы отправились на прогулку, а затем вернулись в отель и поднялись в свои спальни. Я зашел к себе, закрыл дверь. Сердце мое сильно билось, во рту пересохло, как в лихорадке.
«Надо протянуть время», – сказал я себе.
Надел свою лучшую, белую с золотыми нитями пижаму и сел ждать вызова. Но его не последовало. Я посмотрел на часы: прошло всего двадцать минут с тех пор, как мы расстались. Чтобы приготовиться к сексу, Бетси требовалось минимум полчаса.
«Она мне позвонит?»
Девушка обещала!
«Легко ли она уступит?»
И снова, когда мое воображение вспомнило ее своевольное, мятежное личико и прекрасные глаза, сердце мое заколотилось! Наконец полчаса истекли.
«Может мне войти самому?»
Да, я бы так и сделал: подошел к ее двери, прислушался – там была мертвая тишина. Я повернул ручку – в комнате было темно, хоть глаз выколи. Я включил свет. Бетси лежала в постели, и видно было только ее миленькое личико с большими глазами.
Через секунду я лежал рядом с ней.
– Ты обещала позвонить.
– Погаси свет! – взмолилась она.
Ничего не ответив, я стянул с себя пижаму.
– Ты будешь хорошо себя вести! – надулась она.
– Постараюсь, – уклончиво ответил я и, просунув руку под ее головку, притянул к себе, чтобы поцеловать.
Я был взволнован ее нежностью и теплом. Всего за мгновение или два ее губы стали горячими, и я попытался поднять ее ночную рубашку.
– Нет, нет! – сопротивлялась она. – Ты обещал быть хорошим.
– В этом нет ничего плохого, – настойчиво сказал я, и в следующее мгновение моя рука оказалась на ее киске. Со вздохом она смирилась и разжала губы. После того, как я ласкал ее минуту или две, ее лоно открылось, и я смог раздвинуть ноги девушки. Мое возбуждение оказалось настолько сильным, что я почувствовал жгучую боль, но не обратил на нее внимание – мой член уже ласкал ее вульву. Но когда я попытался войти в нее, Бетси отпрянула с криком боли:
– О, о! Это ужасно! Пожалуйста, прекрати. Ты же обещал, что будешь хорошим.
Я с улыбкой поцеловал ее и вернулся к ласкам. Естественно, через несколько минут снова попытался войти в рай, но тут же снова начались крики боли и мольбы остановиться и быть хорошим. Бетси была так хороша в своей мольбе, что я сдался:
– Дай мне попробовать, и если я сделаю тебе больно, то немедленно остановлюсь.
Я сел на кровати и стал рассматривать ее лоно. Глупцы говорят, будто половые щели женщин очень похожи друг на другой. Это абсолютная чушь. Они так же различны, как и губы. И та щёлочка, которую я рассматривал в ту ночь, была одной из самых прекрасных, которые я когда-либо видел. Я не смог удержаться от восклицания:
– Дорогая моя домашняя Венера!
Она была такой изящной, такой маленькой… Но дело было уже сделано: на ее киске была кровь, виднелось пятно крови и на одном прелестном маленьком круглом бедре. Моя адская крайняя плоть уменьшилась и теперь причиняла мне ужасную боль – будто это был секс с железным кольцом на возбужденном члене. По какой-то непонятной причине, наполовину из жалости, наполовину из привязанности к маленькой красавице, я лег рядом с ней, как и в первый раз, сказав:
– Я сделаю всё, что ты пожелаешь. Я так сильно люблю тебя и не хочу причинять тебе боль.
– О, ты, мой дорогой, – воскликнула она, обвила руками мою шею и по собственной воле осыпала меня поцелуями. Немного позже я притянул ее на себя, обнаженное тело сверху на обнаженное тело. О, это восхищение чистой красотой!
Я, должно быть, целый час ласкал и ласкал ее. И постоянно открывал в ней новые красоты. Снова и снова я задирал ее ночную рубашку до шеи, наслаждаясь пластичной красотой ее фигуры. Зато Бесси не выказывала ни малейшего желания видеть мое тело или возбуждать меня. Почему? «Девушки – странный народ», – решил я, но вскоре обнаружил, что Бетси необычайно нравится, когда ею восторгаются. Поэтому я расписал ей, какое впечатление она произвела на балу и как дюжина студентов просили меня представить их ей. И все утверждали, что Бетси С. – королева бала…
Наконец она уснула у меня на руках, и я, должно быть, тоже спал, потому что было четыре часа утра, когда я проснулся, выключил свет и прокрался в свою комнату. Я действовал бескорыстно, пощадил Бетси. «Причинять ей долгую боль ради моего удовольствия было бы несправедливо», – подумал тогда я. Впрочем, я был весьма доволен собой.
Утром я поспешил к ней. Девушка уже встала и не хотела, чтобы ее беспокоили. Она заявила, что хочет осмотреть город и пройтись по магазинам, прежде чем друзья придут за нею в два часа дня.
Я согласился сопровождать ее. Запер дверь между нашими комнатами на засов и повез ее на прогулку. Затем угостил обедом, а потом сказал:
– До свидания!
Когда я заверил ее, что ничего скверного с нею не произошло, Бетси сказала, что я милый, пообещала написать и тепло поцеловала меня. Я все же почувствовал какой-то оттенок сдержанности в ее поведении, что-то слишком слабое, чтобы определить. На обратном пути в Гейдельберг я списал свои страхи на фантазию.
Я написал ей на английский адрес, но ответа не получил. Неужели я потерял ее, пощадив? Какой загадкой остаются женщины! Вергилий был прав со своими spretae injuria formae[28 - К своей красоте оскорбленной презренье (лат.) Строка из «Энеиды» Вергилия.]? Ненависть, которая возникает в них, если их красота не торжествует? Прощают они или нет самоконтроль мужчины? Я долго злился на себя и решил в следующий раз не быть таким бескорыстным дураком.
Глава IV. Гете, Вильгельм I, Бисмарк, Вагнер
Я уже давно знал, что в основе нашей социальной системы лежит гниль. Я видел, что в то время как накапливались огромные состояния, труженики, создатели богатства, были погружены в самую ужасную нищету.
Дизраэли
Поначалу моя жизнь в Геттингене состояла только из работы: учеба с утра до вечера. Мне не хватало времени даже на то, чтобы принять ванну и переодеться. Вместо того, чтобы ежедневно совершать двухчасовую прогулку, я завел привычку бегать сотню ярдов или около того два раза в день, и по крайней мере один раз в день пробегал рысью около полумили. Это позволило мне сохранить физическую форму.
Помимо занятий по немецкому языку, я читал философские трактаты греческих мыслителей и прежде всех – Платона. Затем шли английские мыслители, такие как Гоббс, Локк и Юм. И французы, особенно Паскаль и Жубер[29 - Жозеф Жубер (1754—1824) – французский писатель-моралист.]. И, конечно, немцы с Кантом, гением современного скептицизма, и Шопенгауэром, чьи эссе демонстрируют величие ума и души. Труды этих мыслителей, по моему мнению, являются этапами в развитии человеческой мысли. И я отвернулся от фальшивого мудрствования, но вполне толково включил в программу своего развития большинство необходимых для этого творений мудрецов прошлых времен.
Один случай из жизни в Геттингене, возможно, стоит записать. Лотце проповедовал на своих лекциях Бога, имманентного[30 - Имманентность (лат. «пребывающий внутри») – философская категория, означающая неотъемлемость, внутреннюю связь в противоположность внешнему; другими словами, это учение о проявлении божественного в материальном мире.] каждой форме жизни. Однажды он отметил на семинаре, что «срединный путь», он же «умеренность», Аристотеля был первым и величайшим открытием в области человеческой морали. Я не согласился с ним, и когда профессор спросил почему, я сказал, что «срединный путь» относится к статике, в то время как мораль – это динамика. Бутылка вина могла бы пойти мне на пользу, но и напоить другого человека: моральный путь никогда не был прямой или средней линией между крайностями, как представлял себе Аристотель, а был результатом действия двух сил. Поэтому кривая всегда шла в ту или иную сторону. По мере взросления и старения человека, после тридцати или около того, кривая должна двигаться в сторону воздержания.
…
И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой[31 - Заключительная строфа стихотворения В.А. Гёте «Блаженное томление». Перевод Н.Н. Вильмонта.].
…
Лотце поднял из-за этого большой шум и под конец предложил мне прочитать в классе лекцию о законах морали. Я выступил и рассуждал о добродетелях целомудрия. При этом не будем забывать, что я был всего на несколько лет старше большинства студентов.
Моя студенческая жизнь в обнесенном стеной городе была полна крайностей: она поочередно была то бесплодной, то плодотворной. Я основательно выучил немецкий – потратил год на готический, старый верхненемецкий и средненемецкий. И все равно пока я не знал немецкий так же хорошо, как английский. «Нибелунгов» я знал хуже, чем «Кентерберийские рассказы» Чосера.
Дважды я выступал на больших собраниях, и никто там даже не заподозрил, что я иностранец. Впрочем, это не важно, пустое тщеславие.
Я читал Гёте – все, что он написал, в хронологическом порядке. Так из моего времени я нашёл путь в мир истинного благородства и, затаив дыхание, восхитился с высоты моей Фасги[32 - Библейская гора Фасга, с которой Моисей впервые обозрел Землю Обетованную.] видениями того, что может случиться с людьми, если они научатся развивать свой ум так же, как некоторые из нас развивают свое тело. В этом и заключается высший дар Гёте людям. Он учил каждого из нас долгу саморазвития. Именно в этом первый и главный долг каждого из нас. Гёте проповедовал культуру как символ веры – даже для тех из нас, кто чувствовал ее и ранее, пример гениального поэта является вдохновляющим. Позже я понял, что если бы Гёте хватило смелости Уитмена и он опубликовал бы свои озорные стихи и драмы, о которых рассказывает нам Эккерман, и правдивую историю своей жизни, он предстал бы перед современным миром подобно новоявленному Шекспиру, который на протяжении веков стоял перед феодальным миром священным проводником людей в новое будущее:
…
И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой.
…
Но увы! Он тоже был снобом и любил уважение к его достоинству и лесть, а еще пустые церемонии провинциального немецкого двора. Представьте себе великого человека и одного из мудрейших людей планеты, довольного тем, что сидит на этой старой феодальной стене в придворном наряде и болтает ногами в башмаках с пряжками и шелковых чулках на глазах проходящих под ним обывателей.
О, Бетховен был прав в своем бунте, нахлобучив шляпу на голову, когда мимо проезжал Великий герцог, в то время как Гёте стоял на обочине дороги, шляпа в руке, глубокий поклон. Когда брат композитора[33 - Имеется ввиду младший брат композитора Николаус Иоганн ван Бетховен (1776—1848). Описанная здесь история случилась в 1819 г. после покупки Иоганном имения Гнейксендорф. Очередное письмо старшему брату он подписал: «От вашего брата Иоганна, помещика». Людвиг подписал свой ответ: «От вашего брата Людвига, владельца мозга».] подписал письмо к нему брату «гутсбезитцер» (помещик, т.е. владелец земельного участка), Бетховен подписал ответное письмо «хирнбезитцер» (владелец мозгов). Владелец мозгов не может гордиться тем, что он помещик.
Гёте не испытывал достаточного почтения к своему собственному гению и, хотя был состоятельным человеком, не использовал в полной мере свои поразительные дарования. Он должен был бы посетить Англию и Францию в раннем возрасте и провести там, по крайней мере, пару лет. Если бы Гёте знал Блейка, он, возможно, достиг бы своих высот раньше и понял бы, что должен дать своему собственному духу богатую пищу. Ибо, несомненно, уже первые творения Блейка показали бы немцу, что даже у него есть достойные конкуренты. Но увы, такое путешествие не состоялось!
Тем временем уже в шестнадцать лет Блейк достиг совершенства в магии слова. Так, описывая вечер, он восклицает:
…
Западный твой ветер
На озере задремлет – и безмолвным
Сиянием ты мрак наполнишь[34 - Строки из стихотворения У. Блейка «К вечерней звезде». Перевод С.Л. Сухарева.].
…
Эта «природная магия», как назвал ее Мэтью Арнольд[35 - Мэтью Арнольд (1822—1888) – английский поэт и культуролог, один из наиболее авторитетных литературоведов и эссеистов викторианской эпохи.], есть единственное качество, которое так и не появилось в поэзии Гёте. И все же каждый из нас обязан сознательно стремиться к предельному саморазвитию, глядя, как высоко поднялся Гёте даже на ничтожной основе малюсенького Веймара. Как лирический поэт, он занимает одно из величайших мест среди всех поэтов мира. Никто никогда не писал более пронзительной драматической лирики, чем обращение Гретхен к Мадонне. И исповедь Миньоны обладает тем же высочайшим качеством.
Гейне утверждает, что Гёте создал лучшие тексты во всей мировой литературе. Возможно, он и прав. Но мое сердце покорил Гёте-мыслитель. Его фразы, даже двустишия, казались мне сущими пророчествами. Когда Эмерсон познакомился с гётевским пониманием ботаники и биологии, он нашел проникновенные слова для великого немца: «Несомненно, дух, создавший мир, доверился этому человеку больше, чем кому-либо другому»!
В социологии Гёте также заслужил высокой похвалы Карлайля, главным образом за открытие «открытой тайны» того, что слишком большая индивидуальная свобода неизбежно ведет к рабству. Кольридж тоже написал о тех, кто
…
…раздробив оковы на руках,
Свои колодки волею зовет[36 - Строки из последней строфы стихотворения Кольриджа «Франция; Ода». Перевод М.Л. Лозинского.].
…
И всё же Гёте был первым, кто провел грань между социализмом и индивидуализм и определил каждому его истинное места в современном индустриальном мире. Я без колебаний повторяю этот отрывок здесь во второй раз. Насколько мне известно, его никогда не цитировал ни один социолог, его даже не замечали. Я же пришел к такому же выводу за много лет до того, как прочитал фрагмент гётевской пьесы «Прометей», в котором содержится глубочайшее практическое понимание сути дела.
…
Эпиметей:
Да многое ль твоё?
Прометей:
Тот круг, который наполняю
Я действием своим.
Не больше и не меньше!
Какое право надо мною
Имеют эти звезды в высоте,
Что на меня глазеют?[37 - Гёте И.В. Прометей (пьеса). Перевод М.Л. Михайлова.]
…
Другими словами, каждая область производства, которую может контролировать персонально сам человек, следует оставить ему. Но там, где он отказывается отвечать за дело лично (все акционерные общества и общества с ограниченной ответственностью), все следует национализировать или муниципализировать – другими словами, всё это должно быть передано сообществу, чтобы управлять этим в интересах всех. У руководства акционерного общества есть все недостатки государственного или муниципального управления и нет ни одного из его многочисленных достоинств и преимущества, как доказал Стэнли Джевонс[38 - Уильям Стенли Джевонс (1835—1882) – британский экономист, профессор логики, философии и политической экономии. Основатель математической школы в политической экономии, один из основоположников теории предельной полезности.] в своем памятном эссе, ныне почти забытом.
В этом вопросе Гёте опередил свое время лет на сто, и, учитывая, что в первые годы девятнадцатого века современная ему промышленность была, так сказать, в колыбели и едва ли подавала признаки своего быстрого и зловещего развития, проницательность Гёте кажется мне выше всяких похвал. Конечно, он также понимал, что земля и содержащиеся в ней природные ресурсы, такие как нефть и уголь, должны принадлежать всему обществу.
Да, в жизни общества велика роль провидца и мыслителя, каковым был Гёте. А ведь он вообще не имел какого-либо отношения к экономике, но сумел найти верное решение социальной проблемы на целое столетие раньше любого из прославленных европейских государственных деятелей! Какая яркая критика демократии в одном этом факте!
Я обязан Гёте больше, чем любому другому учителю: сначала пришел Карлайл, а затем Гёте. Карлайл, знавший в мире только двух достойных уважения рода людей – рабочего и мыслителя, два железных аккорда, из которых он извлекал героическую мелодию, и Гёте, который видел гораздо дальше и первым осознал, что художник является величайшим из сынов человеческих. Судьба истинного художника в большинстве случаев чрезвычайно трудная, но именно она предвосхищает будущее – непрерывным трудом созидателя, творчеством, которое является душой самой жизни и позволяет добывать и производить, постоянно устремляясь ко все большим вершинами и к неизменному познанию сего мира. Когда критики жалуются, что Гёте слишком эгоцентричен, они забывают, как он организовывал помощь голодным ткачам или работал по ночам, чтобы уберечь от пожаров хижины крестьян Тюрингии.
Творчество Гёте – во всех отношениях одно из величайших в мире. Его Мефистофель, пожалуй, так же как и Гамлет, сверхиндивидуалист, чтобы его можно было поставить в один ряд с Дон Кихотом или Фальстафом. Но посмотрите на созданные поэтом женские образы, на его Гретхен, Миньону и Филину[39 - Гретхен – героиня «Фауста», Миньона и Филина – героини романа «Годы учения Вильгельма Мейстера».]. Только Клеопатра Шекспира и, возможно, Смуглая леди из его сонетов равны им.
Меня раздражает, когда я слышу, что Гомер не столь велик, как наш Вальтер Скотт. Что по мне, так Шекспир и Гёте, Сервантес и Данте равновелики. При этом Сервантес не внес ничего нового в типологию женщины, а Данте скорее певец, чем творец. Гёте и Шекспир – величайшие певцы, равно как и творцы.
Со своей стороны (говорю только от своего имени), я нашел бы место для Бальзака и Гейне даже в этой высокой компании. И кто осмелится исключить из нее Рембрандта, Бетховена или Вагнера?
Один маленький штришок, который отличает Гёте от Шекспира: Шекспир следует за Иисусом Христом, настаивая на покаянии, в то время как Гёте не печалится о грехе: «Что прошло, то прошло, – сказал он безапелляционно, – и слезы есть пустая трата времени; учись на прошлом, чтобы не упасть дважды в одну и ту же яму, и смело иди вперед».
Этот совет отличается высоким мужеством, но печаль также является очищением души.
