Закон Моисея

скачать книгу бесплатно

Моисея временно отстранили от занятий. По всей видимости, мисс Мюррей не понравилось, что он нарисовал на ее доске голых людей, целующихся под водопадом. Честно говоря, я немного удивилась. Мне не показалось, что рисунок нес насмешливый характер. Но, полагаю, для школьного кабинета в нем было слишком много эротизма. Я снова покраснела и задалась вопросом, о чем только думал Моисей. Что толкнуло его на такой сумасбродный поступок? Может, он хотел привлечь к себе внимание? Школьный год только начался, до мая было еще далеко, и судя по тому, что мне удалось выудить из него, он не мог себе позволить пропускать занятия. Ему попросту не хватит оценок, чтобы окончить школу, если он не будет надрывать задницу. А отстранение звучало довольно контрпродуктивно.

Я не сомневалась, что его прабабушка сможет подергать за ниточки и все уладить, но в течение следующих двух месяцев он только и делал, что попадал в неприятности. Моисей разрисовал еще одну конюшню черной, серебряной и золотой красками, и рисунок выглядел так натурально, что казалось, будто всю северную часть поглотила черная дыра, оставившая после себя свирепую бурю. Спустя какое-то время я узнала, что тридцать лет назад в амбар ударила молния, сжигая его дотла, и тогда погиб человек. Мужчина пытался вывести лошадей и сгорел в пожаре. Услышав предысторию, рисунок уже не казался мне таким прекрасным.

В конце концов конюшню восстановили, а вдова того мужчины вновь вышла замуж, но Шарлотту Баттерс не особо впечатлили художественные способности Моисея, и она оповестила весь город, что считала его шутку непомерно жестокой. Хотя мне казалось, что это просто неудачное совпадение. Мне было бы жалко закрашивать что-то столь восхитительное, но Шарлотта все свирепствовала, и Кэтлин пришлось пригладить ей перышки, пообещав, что Моисей все исправит. И в придачу перекрасит всю остальную часть амбара в качестве возмещения ущерба. На этот раз никакого буйства красок или Сикстинской капеллы. Просто самый обычный красный амбар и долгие часы на стремянке. Само собой, я снова составила ему компанию, хоть он и пытался от меня отделаться. Как всегда.

Наступил октябрь, но несмотря на изменения в температуре воздуха и уменьшение светового дня, осень порадовала нас чередой неожиданно теплых деньков. Достаточно теплых, чтобы покраска конюшни после школы не вызывала полного отвращения, особенно когда это значило, что я увижусь с Моисеем… хочет он того или нет. У нас сложились очень странные отношения. В одну минуту он кричал, чтобы я проваливала, а в следующую целовал так, будто никогда не хотел отпускать.

Сказать, что я была взвинчена и сбита с толку, это ничего не сказать. Когда я явилась к нему в потрепанных джинсах и майке, пережившей сотню стирок, и предложила свою помощь, он окинул меня взглядом и зачитал перечень всего, что мне можно и нельзя делать. Как по мне, он слегка перебарщивал, учитывая, что мы всего лишь красили амбар. Когда он закончил свой исчерпывающий список инструкций и параметров, я шумно вздохнула и взяла кисть. Моисей пару минут скептически наблюдал за моими действиями, а затем отобрал у меня кисть и начал накладывать еще один слой краски поверх моей.

Когда я возмутилась, он прервал меня:

– Моя работа – мои правила.

– Правила, значит? Скорее, законы.

– Да. Закон Моисея, – он усмехнулся.

– Мне казалось, что закон Моисея – это Десять заповедей.

– Вряд ли у меня наберется так много.

– Ну, мы находимся в штате Джорджия, и здесь другие законы. Так что, когда ты в Джорджии…

– И когда я в Джорджии? – тихо, едва различимо спросил он.

Я покраснела, услышав сексуальный подтекст в его словах. Но будучи не из тех, кто идет на попятную, я все равно бахвалилась:

– Ха! Мечтай.

Я было продолжила красить, но Моисей оттолкнул меня от банки с краской.

– Ты вертишься вокруг меня только потому, что любишь нарушать правила. И не думай, что я не знаю, что у твоих родителей есть четкие предписания, когда дело касается нас с тобой. Наше общение сводит их с ума. Особенно твою маму. Она боится меня.

Что ж, это правда… а он смышленый. Это определенно одна из причин, по которой меня влекло к нему. Но когда он погружался в себя и рисовал как одержимый, создавая невероятные шедевры, которые возникали откуда-то из глубины его янтарно-зеленых глаз, меня было от него не удержать. И я хотела, чтобы Моисей нарисовал меня. Хотела стоять перед ним, пока он покрывал меня красками, стать одним из его шедевров. Вписаться в его мир. Иронично, но впервые за всю жизнь мне не хотелось выделяться – если это значило, что я смогу заполнить его мысли и засесть у него в голове. Может, виной всему этому, что мне было семнадцать, или же первая любовь, ну или первая страсть. Или вообще жара. Но я хотела его так отчаянно, что это поглощало меня изнутри. Мне никогда еще ничего так не хотелось. И я даже представить не могла, чтобы мне когда-нибудь могло захотеться чего-то с такой же силой.

– Почему я нравлюсь тебе, Моисей? – вздохнула я, уперев руки в бока. Мне надоело играть в эти игры, надоело не знать, чего он от меня хочет.

– Кто сказал, что ты мне нравишься? – тихо ответил он. Но затем посмотрел на меня. И его глаза вселили в меня надежду, в то время как слова грозили уничтожить. Его глаза говорили, что это правда.

– Это что, один из твоих законов? «Не возлюби Джорджию»?

– Не-а. Скорее, «не нарвись на повешение».

Мне стало дурно.

– Повешение? Ты намекаешь на линчевание, что ли? Это уже выходит за все границы, Моисей. Может, мы и деревенщина. Может, я и говорю «увидала» вместо «увидела». Может, мы и маленький городишко с узким мышлением. Но здесь никому нет дела, что ты черный. Сейчас не шестидесятые, и это тебе уж точно не Дальний Юг[3 - Герои имеют в виду суд Линча – убийство человека, подозреваемого в преступлении или нарушении общественных обычаев, без суда и следствия, обычно уличной толпой, путем повешения. Особенно практиковался на Юге США в отношении темнокожих после Гражданской войны.].

– Но мы в Джорджии, – все так же тихо ответил он, играя с моим именем, как это делала я. – А ты сладкий джорджийский персик с бархатистой розовой кожицей, но я на него не искушусь.

Я пожала плечами. Но он уже искусился – в том и проблема. От его слов мне захотелось податься вперед и впиться зубами в его мускулистое левое плечо. Захотелось укусить его достаточно сильно, чтобы выразить весь свой гнев, но при этом достаточно ласково, чтобы он позволил мне сделать это еще раз.

– Ну, и какие еще у тебя законы?

– «Рисуй».

– Ладно. Похоже, ему ты следуешь безоговорочно. Что еще?

– «Держись подальше от блондинок».

Он всегда пытался меня подколоть. Всегда пытался задеть за живое.

– От всех, не только от Джорджии? Почему?

– Они мне не нравятся. Моя мать была блондинкой.

– А твой отец – черным?

– Бытует мнение, что большинство блондинок не могут родить черных детей самостоятельно.

Я закатила глаза.

– А ты еще говоришь, что это мы предвзятые.

– О, у меня полно предрассудков, но на то есть причины. Я никогда не встречал блондинку, которая бы мне понравилась.

– Ну, не беда, перекрашусь в рыжий.

Губы Моисея расплылись в такой широкой улыбке, что я испугалась, как бы они не треснули. Похоже, он удивился своей реакции не меньше меня. Он согнулся пополам и, уперев руки в колени, зашелся таким смехом, какого я еще от него не слышала. Я выхватила у него кисточку, испачканную алой краской, и провела ею вдоль своей косички. Моисей уже начал задыхаться от хохота, но в конце концов покачал головой и, протянув руку, потребовал кисть обратно.

– Не делай этого, – пропыхтел он, от смеха в уголках его глаз выступили слезы.

Но я продолжила краситься, и он наскочил на меня, пытаясь забрать кисть. Я отвернулась, максимально вытянув руку и выпятив зад, чтобы он не мог до нее достать. Но Моисей был выше и с легкостью обхватил меня руками, вырывая кисть из моих пальцев. На моих ладонях осталась краска, и, повернувшись, я вытерла их о его лицо, из-за чего он стал похож на воина Апачи. Моисей ойкнул и, не желая оставаться в долгу, провел кистью точно такую же линию на моей щеке. Наклонившись, я заметила банку с краской и окунула пальцы в шелковистую алую жидкость. А затем повернулась к Моисею со злорадной ухмылкой на лице.

– Я просто следую закону, Моисей. Как он там звучал? «Рисуй»?

Мои губы растянулись в улыбке, и Моисей поймал меня за руку. Я щелкнула пальцем, и на его рубашку брызнули маленькие красные капельки.

– Джорджия, лучше беги.

Он по-прежнему улыбался, но в его глазах плясали чертики, от которых у меня подгибались колени. Я приторно ему улыбнулась.

– С чего бы мне это делать, Моисей? Вдруг я хочу, чтобы ты меня поймал?

Он посерьезнел, но его глаза стали добрее. А затем, все так же держа меня одной рукой за запястье, он схватил мою скользкую от краски косичку и притянул к себе.

И на сей раз позволил мне руководить.

Моисей двигался плавно, позволяя мне задать темп. Я втянула его нижнюю губу и дернула на себя за рубашку. Мне хотелось, чтобы между нами не существовало никаких законов и правил. Чтобы мы просто делали, что пожелаем. Чтобы я могла лечь в тени амбара и притянуть его к себе. Чтобы я могла пойти на то, чего жаждало мое тело. Чтобы я могла покрыть его алой краской, а он бы прижался ко мне и покрыл в отместку. И тогда между нами не осталось бы различий, не было бы никакой дележки на черных и белых, на тогда и сейчас, на преступления и наказания. Только ярко-красная пелена, отождествлявшая мою ярко-красную страсть.

Но от законов и правил никуда не деться. Есть законы природы и жизни. Любви и смерти. И если их нарушить, то будут последствия. И мы с Моисеем – подобно веренице обреченных возлюбленных, которые жили до нас и будут жить после, – подпадали под эти законы, независимо от того, следовали мы им или нет.

Глава 7. Моисей

Даже запах дурманил мне голову. Я чувствовал себя пьяным, в голове жутко стучало, грудь сдавило. Перед глазами мельтешили алые и желтые мазки, серебряные вихри и черные полосы. Мои руки парили, брызгая и смешивая краски. Было слишком темно, чтобы понять, соответствовало ли мое творение образу в голове. Но это не имело значения. Для меня, по крайней мере. А вот для девушки это было важно. Она хотела, чтобы кто-то увидел ее. Поэтому я нарисую ее портрет, покажу миру ее лицо, и тогда, возможно, она исчезнет.

Начиная с июля – с последнего дня фестиваля, когда я нашел Джорджию в загоне и отвез ее домой, – эта девушка частенько попадалась мне на глаза. Ее звали Молли. Она написала свое имя жирным курсивом, с завитками на букве «М». Я увидел его на бумажке с тестом по математике. Из всего, что она могла мне показать, почему-то ей захотелось обратить мое внимание именно на тест по математике. Подумать только! В верхнем углу была нарисована большая «А»[4 - 5 баллов по американской системе оценивания.], и я подозревал, что Молли гордилась этой оценкой. Когда-то. В прошлом.

Она немного напоминала мне Джорджию – тоже блондинка, тоже со смешинкой в глазах. Но Молли постоянно показывала мне места и предметы, которые не имели для меня никакого смысла – вот как тест по математике. Подсолнухи, растущие вдоль трасс, по которым я никогда не ездил, затянутое тучами небо и капли дождя на окне, обрамленном шторами в желтую полоску, женские руки и идеально подрумянившийся яблочный пирог с умело выложенными полосками сверху.

Внезапно мою картину подсветили сзади фары машины, едущей по тоннелю. Я быстро откинул баллончик с краской и сполз вниз по наклонной бетонной стене, а затем побежал что есть мочи – баллончики в импровизированном ремне бились о ноги и звонко стукались друг о друга.

Но машина поехала следом, направляя на меня лучи фар, и от паники я споткнулся и больно ударился о землю. Баллончики впились мне в живот и бедра, кожа с ладоней содралась о гравий. Машина вильнула и резко затормозила, и я временно скрылся из-под ее света. Я тут же вскочил, но с моей правой ногой было что-то не то. Я снова упал и вскрикнул от боли, пробившейся сквозь всплеск адреналина.

– Моисей?

Это оказалась не полиция. И даже не убийца девушки. Я почти не сомневался, что ее убили. Она выглядела слишком серьезно и свежо – такое я замечал только за призраками, чья смерть была жестокой и неожиданной. И недавней.

– Моисей?

Вот опять. Я повернулся, прикрывая глаза от света фонарика, направленного мне в лицо, и, прищурившись, посмотрел в сторону, откуда доносился голос.

– Джорджия?

Какого черта она здесь делает в час ночи в будний день? Осознав, что я рассуждаю как родитель, я тут же одернул себя. Это меня не касалось, как и ее не касалось, что я здесь делал. Казалось, я произнес эти слова вслух, поскольку Джорджия немедленно спросила:

– Что ты тут делаешь?

Она тоже говорила как родитель, и, не изменяя своим принципам, я проигнорировал ее вопрос.

Я попробовал встать, но, скривившись, заметил, что из моей ноги что-то торчит. Стекло. Огромный осколок, врезавшийся в мое колено при падении на асфальт.

– Зачем ты это делаешь? – ее голос был грустным, а не осуждающим. Не испуганным и даже не настороженным. Просто грустным, словно она безуспешно пыталась меня понять. – Почему ты постоянно рисуешь на чужой собственности?

– Это общественная собственность. Всем плевать.

Глупое заявление, но я не мог объяснить ей правду. Или кому-либо другому. Потому даже и не пытался.

– Шарлотте Баттерс было не плевать. И уж тем более мисс Мюррей.

– И что, теперь ты вышла на охоту, чтобы уберечь общество от краски?

Тоннель окружали одни лишь поля высокой золотистой пшеницы… или что там растет у них в Юте. У съезда с эстакады ютилась небольшая кучка предприятий, но они были просто крошечным островком в золотом море.

– Не-а. Я видела, как ты уехал в сторону Нифая.

Я глуповато на нее уставился.

– Твои фары светили мне в окно при отъезде, а я не спала.

Что-то не складывалось. Я рисовал тут как минимум час.

– Я каталась по округе, пока не нашла тебя, – увидела твой джип на обочине, – тихо закончила Джорджия.

Ее откровенность поражала меня. Такая бесхитростная… Когда Джорджия пыталась скрыть свои чувства, я видел ее насквозь. Она была как стекло – чистое, прозрачное и ясное, как день. И, подобно стеклу, ее честность ранила меня.