скачать книгу бесплатно
– Я похож на крота? – спросил он.
– Нет! Совсем нет.
– Мне тоже так не кажется. Однажды я держал в руках крота. У него такие нелепые лапы… мне он показался довольно противным.
– Мне кроты нравятся, – робко сказала Гисла, стараясь исправить свою ошибку.
– Ты сама сочинила эту песенку? – спросил он. – Прямо сейчас? – Голос у Хёда был спокойным и любопытным. Казалось, он не обиделся.
– Нет. Это глупая песенка, которую вечно горланил мой брат. Гилли всегда придумывал песни про разные глупости. Про самые обычные вещи.
– Но он явно не был знаком с парнем по имени Хёд.
– Нет, – подтвердила она. И спела ему песенку, которую придумал Гилли, но на этот раз не стала менять слова:
Льется песня моя, словно мед:
На свете жил-был слепой крот,
Он ползал и бегал,
Таился от мира,
Но все же попал в переплет.
– И правда, смешная песня. И глупая, – с улыбкой сказал Хёд. – Спой мне еще. Спой ту песню, которую ты пела в море.
– Я тогда пела много песен, – прошептала она.
Вот он и вернулся обратно, к своему первому вопросу.
– Почему?
– Я хотела, чтобы моя семья меня услышала. Чтобы меня услышал Всеотец Один… и забрал меня к ним.
– Ты пела его имя… имя Одина. Я это слышал. Эту песню поют хранители в храме.
– Отец Один, ты все видишь, – пропела она, понимая, о какой песне он говорит. Он согласно кивнул, и она продолжила: – Отец Один, ты все видишь. Видишь, я здесь, под тобою? Забери меня на гору, где живут лишь храбрецы.
– Та самая песня. Спой еще раз, – прошептал он.
Она спела еще раз, прибавляя новые куплеты, вновь и вновь умоляя Одина. Она не боялась смерти, потому что знала: смерть не придет. Такова суть страха. Страх взывает к судьбе, и та всегда ему отвечает.
Она допела, но отзвуки ее песни эхом отражались от стен пещеры. Взглянув на Хёда, она увидела, что он сидит с совершенно прямой спиной, закрыв свои странные глаза.
– Хёд? – изумленно позвала она, а потом потянулась к нему, взяла за руку. – Это песня о смерти. Не надо было мне ее петь, – сокрушенно сказала она. – Быть может, ты веришь в такие вещи. Я не хотела тебя пугать.
Он сжал ее ладонь в своей:
– Я не испугался… но я увидел гору. Твой голос рисует у меня в голове разные картины. В ночь, когда был шторм, я решил, что твой голос – дар от самого Одина. Тогда я всю ночь напролет слушал твое пение. Но не видел картин. Не видел… цветов. Это… потрясающе.
– Мой голос рисует картины? – ахнула она.
Никогда прежде она не слышала ничего подобного. Но… она никогда еще не пела слепцу.
– Спой еще, – попросил он, не выпуская ее руки.
Она спела ему песнь урожая – золотые яблоки, красное вино, синее небо, яркие оранжевые сполохи костра, вокруг которого все танцуют. Она пела, а Хёд все сильнее сжимал ее ладонь обеими руками, словно боясь, что она вырвется… или сбежит от него. По его лицу разливался восторг, свет от огня плясал в затянутых туманом глазах.
– Я не знаю, как они называются. Цвета… я вижу их у себя в голове… но не знаю названий. Споешь мне еще? Я хочу снова их увидеть.
Как могла она отказать? Она снова спела ему ту же песню, с самого начала.
– Золотые яблоки, – восхитился он. – Что значит золотые? Что еще золотое?
Она задумалась.
– Мои волосы. Они тоже золотые.
Он коснулся ее волос, помял в пальцах прядь, сосредоточенно хмуря брови, словно запоминая.
– А глаза? Какого цвета твои глаза? – спросил он.
– Синие. Как небо из песни.
– Синие, как небо, – повторил он. – Какой прекрасный цвет – синий.
– Да, прекрасный. Порой море бывает синим, как небо. Но оно меняет цвет. Порой оно становится зеленоватым, подергивается дымкой… как твои глаза.
– У меня глаза цвета моря?
– Да. Я никогда прежде не видела таких глаз.
– Ты знаешь песню о море? – с надеждой спросил он. – Мне бы так хотелось его увидеть.
Она задумалась, но песня пришла ей на ум легко, мелодия покатилась вперед, словно волны, и в ней отразились и серые тучи, и багровые склоны гор. Пока она пела, Хёд сидел перед ней, скрестив ноги, не шевелясь, как каменный. Двигались лишь его руки. Она не просила его выпустить ее ладонь. Он так сильно сжимал ей пальцы, что боль отвлекала ее от тоски, что внушали ей песни. А еще ее отвлекало его восхищение.
– Прошу, продолжай, – взмолился он, когда песня закончилась.
И она продолжала. Она пела все, что приходило ей в голову, как в ту ночь, когда шторм носил ее по волнам. Отчего не спеть, если спать ей не хочется.
Спустя много часов она улеглась в гнезде, которое он для нее устроил. Хёд так и остался сидеть у огня, скрестив ноги. Казалось, что он – пусть ненадолго – насытился. Она спела ему все песни, которые только сумела вспомнить.
– Спокойной ночи, Хёд, – прошептала она, но он ничего не ответил. Он словно вообще не услышал.
Когда встало солнце, оно залило своим светом пещеру от самого входа до первого поворота. Через несколько минут свет сдвинулся с места и отступил, но все же его хватило, чтобы ее разбудить. Она застонала: лежать было неудобно, очень хотелось пить. Все тело болело, словно она переплыла целое море, а не просто качалась на волнах, уцепившись за бочку. Она заметила у себя на коже следы от пальцев Хёда. Наверное, эти синяки появились, пока она вчера пела. Следы были темно-фиолетовыми – того же цвета, что круги под глазами у Хёда, сидевшего в прежней позе – как и вчера вечером, когда она легла.
– Ты что, не спал? – сонно спросила она и села в своем кольце из камней. Он дернулся и сдвинулся с места: на этот раз он ее услышал.
– Нет. У меня в голове роились мириады мыслей.
Он не попросил ее снова спеть, не потянулся к ее руке, но пальцы у него дрожали так, словно ему и правда этого хотелось. Он забыл посох – когда они вышли из пещеры, он замер, словно что?то его напугало. Он ступал так же уверенно, как и она накануне, – нет, даже более уверенно. И все же он постоял, глубоко вздохнул и вернулся обратно в пещеру, взял посох и только после этого повел ее к ручью.
– Ты сказала, что волосы у тебя золотые, а глаза синие. Я знаю, что ты маленького роста, что ты была больна – кости у тебя хрупкие, а кожа мягкая. Ты колюча, как роза. Лепестки и шипы… с особенным запахом.
– Невежливо говорить человеку, что от него пахнет. – Она шутила над ним. А он все время был с ней вежлив и добр.
– А разве вежливо называть человека слепым кротом? – спросил он мягко. – Я не говорил, что от тебя плохо пахнет… это уже не так. Я сказал, что у тебя особенный запах.
– Что это значит?
– У каждого живого существа есть свой запах. У кого?то он сильнее, у кого?то слабее, но его невозможно скрыть. Я редко встречаю людей и потому не умею по запаху определять, откуда они родом, но думаю, что мог бы применить свои знания о флоре и фауне, чтобы понять, где они родились. Я бывал во всех землях кланов – в Берне, в Лиоке, в Адьяре, в Эббе, в Йоране и даже в Долфисе. Правда, в Адьяре и Лиоке я бывал чаще. Они ближе всего. Каждая земля, каждый народ пахнут по?своему. Запах меняется от пределов к пределам, какие?то ноты стираются, а какие?то становятся сильнее.
– А чем пахну я?
– Ты пахнешь зерном, травой и ягодным соком, но сильнее всего запах истлевшей ткани.
Это и была ткань… скорее даже лохмотья. Но ей больше нечего было надеть.
– От тебя пахнет чистотой, – сказала она.
– Я не терплю запах собственной кожи, пропахшей потом одежды, запах грязи или нечистот, прилипших к моим башмакам, – сказал Хёд. – Эти запахи… меня ослепляют… отвлекают от всех прочих запахов. Поэтому я всегда чист. Так для меня безопаснее. Мы подберем тебе другую одежду.
Он сказал это так, словно рассчитывал, что она останется, и ком, стоявший в груди у Гислы, рассыпался в пыль.
– Твоя семья возделывала землю и сеяла семена? – спросил он.
– Да. А что?
– Еще от тебя пахнет землей.
– Там я и хочу быть.
– В земле?
– Да. В ней лежит моя семья.
– Ты сегодня невесела, – вздохнул он.
– Я и не пыталась быть веселой. Тут нет ничего веселого.
– Ты уверена в том, что ты ребенок? Говоришь ты как старая женщина. Не как ребенок… я никогда еще не встречал таких детей, как ты. И поёшь ты не как ребенок. Может, ты и правда старая женщина. Старая ведьма, принявшая обличье ребенка, чтобы меня обдурить. – Он нахмурился, но голос у него был спокойным и веселым, словно он и правда шутил. – Тебя подослал Арвин? Это что, очередная проверка?
– И как же я тебя проверяю?
– Ты дала мне картины… и теперь мне хочется лишь одного – смотреть. И уши, и нос у меня отказываются работать как прежде. Я словно оказался в глубоком колодце, совсем один. – Теперь он уже не шутил.
– Я больше не буду тебе петь, – пообещала она.
– Но я хочу, чтобы ты мне пела, – прошептал он.
Эти слова прозвучали так печально, что у нее защипало глаза от слёз. А она?то думала, что слёз не осталось.
– Быть может, их было слишком много. Слишком много песен за раз, – сказала она.
– Быть может.
– Тебе стало грустно от моих песен, – сказала она. – Мне от них тоже грустно.
– Нет. Мне от них не грустно. От них мне… все становится ясно. И я хочу видеть.
– А раньше тебе хотелось видеть?
– Я не тосковал по тому, чего никогда не имел. А теперь я знаю, чего лишен.
– Это как иметь семью… а потом ее лишиться. Думаю, мне тоже было бы легче, если бы у меня вообще не было семьи.
– Как их звали?
– Мою мать звали Астрид. Отца – Вилемом. Сестру – Морганой. Она была самая старшая. Еще были братья, Абнер и Гилбраиг.
– Они были старше, чем ты?
– Я самая младшая. Была самой младшей… Абнер был уже мужчиной… Отец всегда обращался с ним как со взрослым. Гилли был твой ровесник. Но ростом пониже.
– Твой народ медленно растет, – сказал он, вспомнив ее слова.
– Да. – А теперь ее народ вообще не растет.
– Что значит Гилли? – спросил он, когда она надолго замолчала. – Гилли и есть Гилбраиг?
– Я не могла звать его Гилбраигом. Это имя ему не шло. Я звала его Гилли, а он меня – Гисси.
– У вас так меняют имена в знак привязанности? – спросил он.
– Да. Думаю, да.
– Тогда… можешь называть меня Хёди?
– Хёди?
– Да. В знак… привязанности.
– Все равно это ужасное имя.
– Это просто имя, – парировал он, повторяя сказанное накануне. – Оно мало что значит. – Но для него оно явно что?то значило.
– Будь по?твоему, Хёди.
3 руны
– Вот пара штанов и блуза, они мне уже малы. Сильно поношенные, но чистые. Не знаю, подойдут ли они тебе. Но у меня есть кусок веревки, можешь взять вместо пояса.
