скачать книгу бесплатно
Глава 9
Корона
Апрель – июнь 1775 года
Стараясь не уронить ведерко с рыбой, Маркус открыл дверь хирургического кабинета Томаса Бакленда. Бакленд жил в Нортгемптоне и был одним из немногих врачей, обитавших к западу от Вустера. Он не входил в число преуспевающих медиков и не отличался большой образованностью, но если кто-то хотел нанести визит врачу и уйти на своих ногах, то прием у Бакленда был наиболее безопасным выбором. Металлический колокольчик у двери весело звякнул, возвещая о приходе Маркуса.
Жена хирурга трудилась в приемной, где на чистом полотенце сверкали разложенные инструменты Бакленда: хирургические щипцы, щипцы для выдирания зубов и приспособления для прижигания ран. На полках стояли банки с лекарственными травами, разными снадобьями и мазями. Окна кабинета выходили на главную улицу Нортгемптона, и потому каждый любопытный прохожий мог не только слышать крики, но и видеть, как Бакленд соединяет сломанные кости, заглядывает во рты и уши пациентов, дергает зубы и разглядывает больные конечности.
– Что занесло тебя к нам, Маркус Макнил? – спросила Мерси Бакленд, поднимая голову от глиняного горшочка, который наполняла мазью.
– Да вот, хотел обменять рыбу на горшочек такого же снадобья, как то, что месяц назад вы давали моей матери. – Маркус поднял ведро. – Это шед[5 - Разновидность сельди.]. Свеженький. Недавно поймал у водопада к югу от Хедли.
– Отец знает, куда ты пошел? – поинтересовалась миссис Бакленд.
Несколько месяцев назад она стала свидетельницей вспышки гнева Обадии, заставшего сына за разговором с Томом. Маркуса интересовал рецепт мази от ран и синяков. После этого отец запретил ему ходить в Нортгемптон за лекарствами. Зачем куда-то шляться, когда в Хедли есть свой врач? И пусть тот был вдвое хуже Бакленда и брал вдвое дороже, но почтенный возраст и пристрастие к выпивке делали местного доктора менее любопытным по части семейных дел Макнилов.
– Напрасно спрашиваешь, Мерси. Маркус не ответит. Он теперь стал немногословным, – сказал вышедший из соседней комнаты Том Бакленд; его лысина блестела на весеннем солнце. – Должен признаться, я тоскую по мальчишке, у которого рот не закрывался.
Маркус чувствовал на себе внимательный взгляд миссис Бакленд. Конечно же, она видела и его тощие руки, и веревку, которой подвязаны штаны, болтающиеся на тонкой талии. Видела она и заплатки на сине-белой клетчатой рубашке из грубой ткани. Младшая сестра Пейшенс сама ткала эту ткань из льна, росшего в огороде Макнилов.
– Есть новости из Бостона? – спросил Маркус, попытавшись сменить тему разговора.
– «Сыны свободы» собираются выступить против «красных мундиров», – ответил Том. Надев очки, он осматривал полки, ища нужное снадобье. – Речь доктора Уоррена воспламенила всех. Проезжий из Спрингфилда говорил, что надо ждать новых бед. Будем надеяться, с Божьей помощью до бойни не дойдет.
– У водопадов я слышал то же самое, – ответил Маркус.
Это был обычный способ распространения новостей между городишками вроде Хедли и Нортгемптона. Каждый день – своя порция слухов и домыслов.
– Возьми для матери. – Том Бакленд вручил Маркусу пакет.
– Спасибо, доктор Бакленд. – Маркус поставил ведерко на прилавок. – А это вам. Устроите себе прекрасный обед.
– Нет, Маркус. Это слишком много, – возразила Мерси. – Нам с Томасом хватит и половины. Остальное отнеси домой. Я и так за зиму дважды перешивала пуговицы на штанах мужа.
Маркус решительно замотал головой:
– Спасибо, доктор. И вам спасибо, миссис Бакленд. Берите рыбу целиком. А мне пора домой.
Том бросил ему глиняный горшочек:
– Это мазь за вторую половину рыбы. Мы не любим быть должниками. Можешь смазать синяк под глазом.
Надо же, заметил. Маркус думал, что пятно на скуле уже достаточно потускнело и он сможет побывать в Нортгемптоне, не вызвав ничьих сплетен. Однако Том отличался наблюдательностью.
– Я тут наступил на грабли. Их ручка и заехала мне по физиономии. Вы же знаете, доктор Бакленд, какой я неуклюжий. – Маркус открыл дверь. – Спасибо за настойку, – сказал он и торопливо простился с Баклендами, приподняв изъеденную молью шляпу.
Через реку Маркус переправлялся не на пароме, а на позаимствованном шатком плоту. Вскоре он уже шагал по дороге к дому, обходя многочисленные лужи. Сзади послышался топот копыт, и всадник, мчавшийся в сторону Хедли, едва не сбил Маркуса.
– Что случилось? – спросил Маркус.
Он схватился за поводья, безуспешно пытаясь остановить лошадь.
– В Лексингтоне у нашего ополчения была стычка с англичанами. Пролилась кровь, – крикнул в ответ тяжело дышащий всадник, вырвал у Маркуса поводья и помчался дальше, держа путь к церкви.
Остаток дороги до фермы Макнилов Маркус уже не шел, а бежал. Чтобы примкнуть к ополчению и двигаться на восток, ему необходимо ружье и запас еды. Он проскользнул сквозь мокрую траву, росшую перед воротами. Рассерженную гусыню Маркус заметил лишь тогда, когда та вцепилась в его штаны.
– Чертова птица! – шепотом выругался Маркус.
Если бы не яйца, которые несла гусыня, он бы давно свернул ей шею.
Маркус толкнул входную дверь, красная краска на которой успела потускнеть и облупиться. Старая вдова Ноубл говорила, что трещина в верхней филенке – след от набега индейцев, случившегося еще в прошлом веке. Эта старуха верила в ведьм, призраков и всадников без головы. Внутри дома было тихо, если не считать размеренного тиканья старых материнских часов на полке над очагом в гостиной.
Помимо гостиной, на первом этаже дома Макнилов была только кухня. Оттуда и выбежала Кэтрин Макнил, вытирая руки ветхим полотенцем:
– Я слышала колокол.
Лицо матери было бледным. Под глазами темнели круги от недосыпания. Дела на ферме шли скверно. Отец вечно где-то пьянствовал с друзьями, а зима в этом году выдалась долгая и суровая.
– В Лексингтоне армия атаковала горожан, – ответил Маркус. – Там собирают ополчение.
– Бостону ничего не грозит?
Для Кэтрин город ее детства был центром мира. Все более или менее значительное и достойное происходило не где-нибудь, а именно в Бостоне.
Однако в тот момент Маркуса не особо заботили угрозы безопасности Бостона. Угроз хватало и в пределах родных стен.
– Где па? – спросил Маркус.
– В Амхерсте. Отправился навестить родственничка Джосайю. – Мать плотно сжала губы. – Оттуда он вернется не скоро.
Порой Обадия отсутствовал по нескольку дней, возвращаясь в порванной одежде, с синяками и царапинами. Костяшки отцовских пальцев были содраны в кровь, а от самого разило ромом. Если Маркусу повезет, он сумеет побывать в Лексингтоне и вернуться раньше, чем отец протрезвеет и заметит исчезновение сына.
Маркус прошел в гостиную и снял с крюков над очагом старый мушкетон.
– Это оружие твоего деда по отцовской линии, – сказала Кэтрин. – С ним он приплыл из Ирландии.
– Помню, – ответил Маркус, водя пальцами по старому деревянному ложу мушкетона.
Дед Макнил рассказывал ему о приключениях, связанных с этим ружьем. Однажды, когда семье было нечего есть, дед подстрелил оленя. А потом нередко брал мушкетон, отправляясь охотиться на волков. В те времена Пэлхем и Амхерст были маленькими деревушками.
– Что я скажу отцу, когда он вернется? – с тревогой спросила мать. – Ты же знаешь, как его страшит опасность новой войны.
На прошлой войне Обадия воевал против французов. Тогда он был сильным и храбрым, цвет местного ополчения. Родители Маркуса недавно поженились, и у Обадии были большие планы по расширению купленной им фермы. Во всяком случае, так это звучало в воспоминаниях Кэтрин. Однако с войны Обадия вернулся ослабленный телом и сокрушенный духом, раздираемый противоречиями между верностью королю и верностью семье и согражданам.
С одной стороны, Обадия искренне верил в святость английской монархии и в любовь короля к подданным по обе стороны океана. Однако на границе он насмотрелся достаточно ужасов, заставивших его усомниться в том, что Англия принимает близко к сердцу насущные заботы своих колоний. Подобно большинству ополченцев, сражавшихся на войне, Обадия не слишком-то восхищался английской армией. Он считал, что офицеры сознательно ставят его и таких, как он, под удар, слепо подчиняясь приказам из Лондона. Запаздывая на недели, а то и на месяцы, эти приказы теряли всякий смысл.
Обадия так и не мог решить, на чьей он стороне. Эти метания, усугубленные кошмарными снами, в которых он продолжал воевать, развили у него пристрастие к спиртному, еще больше затуманив сознание. Обадия не знал, законна или нет нынешняя борьба американских колонистов с королем. Неразрешимая загадка медленно сводила его с ума.
– Скажи отцу, что ты меня не видела. Вернулась из курятника. Смотришь – мушкетона на стене нет.
Маркус не хотел, чтобы мать и сестра отдувались за его своеволие.
– Твой отец не дурак, – вздохнула мать. – Он ведь тоже слышал колокола.
Колокола и сейчас звонили: в Хедли, в Нортгемптоне и, быть может, в каждой церкви Массачусетса.
– Ты и глазом не успеешь моргнуть, как я вернусь, – заверил мать Маркус.
Поцеловав ее в щеку, он повесил на плечо мушкетон и направился в город.
Джошуа Бостона и Зеба Пруитта он встретил на кладбище, где Зеба наняли копать могилу. Вокруг кладбища росли высокие деревья. Из земли косо торчали замшелые камни надгробий, выщербленные природными стихиями.
– Привет, Маркус! – крикнул Джошуа. – Решил примкнуть к сражению?
– Вроде того, – уклончиво ответил Маркус. – Хватит королю Георгу обращаться с нами, как с малыми детьми. Свобода – прирожденное право английских подданных. Никому не позволено отнимать у нас это право, и мы не должны отстаивать его с оружием в руках.
– Или умирать за него, – пробормотал Зеб.
– Ты хотел сказать, убивать за это право? – нахмурился Маркус.
– Я сказал то, что хотел сказать, – торопливо ответил Зеб. – Если человек вольет в себя достаточно рома или кто-нибудь сумеет разжечь у него в сердце страх и ненависть, он будет убивать быстро и без особых раздумий. Но этот человек сбежит с поля боя при первой же возможности, если душой и телом разуверится в том, за что воюет.
– Прежде чем примыкать к ополчению и отправляться в Лексингтон, советую тебе крепко подумать насчет собственного патриотизма, – сказал Джошуа.
– Теперь уже поздно. – Зеб сощурился, глядя на дорогу. – Сюда идут мистер Макнил с Джосаей.
– Маркус? – Обадия остановился посреди дороги, глядя на сына налитыми кровью глазами. – Куда это ты собрался, паршивец, да еще с моим мушкетоном?
Мушкетон не принадлежал Обадии, но Маркус сознавал: сейчас неподходящее время для споров.
– Я задал тебе вопрос.
Обадия приближался. Шаги его, хотя и нетвердые, были достаточно угрожающими.
– В город. Там собирают ополчение, – ответил Маркус, не собираясь отступать.
– Ты не пойдешь воевать против своего короля! – заявил Обадия, хватая мушкетон. – Сражаться против монарха есть нарушение священного порядка, установленного Богом. И потом, ты еще малец.
– Мне восемнадцать, – напомнил Маркус.
– Считай лучше и не ври мне. – Обадия прищурился и плотно сомкнул губы.
Обычно в такие моменты Маркус капитулировал, готовый уступить, чтобы только мать не вмешивалась и не оказывалась между мужем и сыном.
Но сегодня, когда слова Зеба и Джошуа еще звенели в его ушах, Маркус чувствовал: он должен отстоять свою позицию. Доказать себе самому, отцу и своим друзьям, что он не трус. Маркус расправил плечи, готовый к поединку с отцом.
Отец влепил ему обжигающую пощечину, за которой последовала другая. Мужчин так не били. Так били женщину или ребенка. Даже в гневе Обадия решил напомнить Маркусу свое место.
Обадия вырвал оружие из рук Маркуса.
– Возвращайся домой, к своей ма, – пренебрежительно бросил Обадия. – Чтоб к моему возвращению был там! А я сейчас потолкую с Зебом и Джошуа.
Вернувшись на ферму, отец непременно его поколотит. Судя по выражению отцовских глаз, трепку получат и Зеб с Джошуа.
– Они тут ни при чем, – сказал Маркус, чьи щеки пылали после отцовских ударов.
– Хватит пререкаться, щенок! – рявкнул Обадия.
Джошуа чуть заметно кивнул в направлении фермы, молчаливо предлагая Маркусу уйти, прежде чем дела примут совсем скверный оборот.
И Маркус повернулся спиной к друзьям, войне и отцу, двинувшись домой.
Плетясь на ферму, Маркус пообещал себе, что сегодня отец помыкал им в последний раз.
В июне Маркус выполнил обещанное и сбежал в Бостон. После лексингтонского инцидента отец еще несколько раз его избивал. Вспышку отцовского гнева обычно вызывал какой-нибудь пустяковый и вполне безобидный вопрос Маркуса: например, нужно ли доить коров или не пора ли заняться высыхающим колодцем. Обадия воспринимал вопросы сына как новые знаки неповиновения.
С каждым ударом, наносимым сложенными кожаными поводьями, Обадия становился спокойнее, его глаза делались менее безумными, а слова – менее гневными. Маркус уже давно научился не плакать и не кричать во время порки. Он терпел, даже когда ноги покрывались жуткими рубцами. Слезы подстегивали решимость Обадии изгонять из Маркуса засевших демонов. Порка продолжалась, пока Маркус не сваливался от боли. Тогда Обадия отправлялся странствовать по тавернам, пока тоже не сваливался и не засыпал пьяным сном.
После одной из таких порок, пока Обадия заливал выпивкой свои горести, Маркус наполнил ведерко съестными припасами, добавив к ним семейный альманах, в котором были перечислены городки на пути к Бостону, что позволяло отмечать пройденное расстояние. Закончив сборы, Маркус зашагал на восток.
К тому времени, когда он достиг Кембриджа, Гарвардский двор напоминал потревоженное осиное гнездо. Из колледжа удалили всех студентов. Помещение заняли ополченцы, собравшиеся со всей Новой Англии. Когда в аудиториях и коридорах уже не осталось места, ополченцы начали ставить палатки где придется, не принимая в расчет соседство других палаток, мощеные улицы, фонарные столбы и сточные канавы. В результате получился лагерь, не имеющий даже отдаленного сходства с военным. Узкие проходы напоминали трещины на стенках старой посуды. Вдоль этих кривых тропок хлопали на ветру парусиновые и холщовые палатки.
Чем дальше пробирался Маркус по этому палаточному городку, тем громче становился общий гул, который теперь вполне мог соперничать с залпами английской артиллерии. Полковые музыканты пробуждали боевой дух неопытных солдат и ритмично били в барабаны. Лаяли собаки, ржали лошади, откуда-то доносились резкие крики мулов. Ополченцы, собравшиеся здесь отовсюду, начиная с Нью-Хейвена на юге и кончая Портсмутом на севере, при малейшем подозрении хватались за оружие и стреляли; иногда намеренно, но куда чаще просто так.
Учуяв запах подгоревшего кофе и жареного мяса, Маркус пошел в том направлении, надеясь раздобыть еды, как вдруг увидел знакомое лицо. Он вполголоса выругался. Такая встреча не сулила ничего хорошего.
В него впились прозорливые глаза Сета Помроя: темные, глубоко посаженные над выступающими скулами и острым носом. Суровое выражение лица оружейника из Нортгемптона подсказывало, что с этим человеком лучше не связываться.
– Макнил, а где твое оружие? – спросил Помрой, окутывая Маркуса зловонным дыханием.
Во рту оружейника гнил передний зуб. Когда Помрой сердился, зуб качался. Том Бакленд хотел вырвать зуб, однако Сет стойко этому противился, и потому зуб остался гнить на своем месте.
– Дома осталось, – ответил Маркус.
Помрой бросил ему один из своих мушкетов, который был намного лучше старого дедовского мушкетона.
– А отец знает, что ты здесь? – поинтересовался Помрой.
Как и миссис Бакленд, Помрою было известно, что Обадия железной рукой управляет своими домочадцами. Все делалось только по его разрешению. Своеволие жестоко пресекалось. Маркус как никто другой прочувствовал это на своей шкуре.
– Нет, – ответил Маркус, стараясь не говорить ни одного лишнего слова.
– Обадии не понравится, когда он узнает, – сказал Помрой.
– И что он сделает? Лишит меня наследства? – усмехнулся Маркус.
То, что у семьи Макнил нет ни пенни за душой, было известно всем.
