скачать книгу бесплатно
– Что он хчечь? Взячь меня в жоны?
– Так, Божена!
Полячка взяла перстень, прикинула на свой палец:
– Как ойчец решит…
– А ты сама?
Она не ответила, но щёки у неё стали вдруг варёными красными раками. Вернув перстень Дюрану, она пошла не оглядываясь. Что же тут ещё непонятного?
Алябьев подтолкнул Дюрана в бок:
– Понравился ты ей! – и подковырнул: – Ещё бы нет? Пылинки с неё сдувает, на руках носит, песенки поёт, кольца дарит. Да у тебя есть чему поучиться, дамский угодник!
– Как знал, мсье! – радостно зашептал тот. – Как чувствовал, что встречу её!
– И чем ты ещё запасся кроме кольца и перстня?
Тибо вытащил из кармана ещё с десяток золотых украшений – колец и цепочек, и показал:
– Вот! Из моих личных накоплений. Золото – оно везде золото! Вряд ли оно стоит дешевле той бумаги, которой нас с вами снабдил в Париже мсье Тетерин.
«Вряд ли… – подумал Сергей Сергеевич. – Для нелегального перехода границы – особенно вряд ли… Особенно, если нас поймают», – и поторопил Тибо:
– Что стоишь? Бери рыбу и беги за ней, Ромео! Она как раз этого и ждёт!
Сергей Сергеевич намеренно отстал от парочки и потом шёл за ней метрах в тридцати. Как они друг друга понимали? Тибо что-то говорил ей по-французски, размахивал руками. Она смеялась и отвечала ему по-польски. Может быть, французский-то она и понимала, если принимать во внимание слова пана Ковальского о том, что он учит детей всему тому, что сам знает, но вот как Тибо Дюран понимал польский – непонятно!
Видимо, у любви один язык – международный, такой же, как и у немых.
Предложение мсье Дюрана о женитьбе, разумеется, панну Ковальскую приятно задело. После возвращения домой, Алябьев заметил: как только она и Тибо встречаются взглядами, так девушка сразу же отводит глаза, прячет улыбку и тот час старается найти себе какое-то дело или, проще говоря, пытается куда-нибудь увильнуть, чтобы не выдать своего смущения.
Несомненно, её поведение и суетливость не укрылись от внимания матери, сказавшей дочери с явным подозрением, мол, что это с тобой случилось? Во всяком случае, именно так Алябьев перевёл для себя её вопрос.
Он вызвал Тибо покурить на улицу и начал издалека:
– Ты где так хорошо петь научился?
Тибо, бывший в радостно-приподнятом настроении, пожал плечами:
– Нигде не учился. Я с детства люблю петь, – и похвастался: – А восемь лет назад в кабаре «Чёрный кот» я имел счастье познакомиться с мсье Брюаном
. И представьте, мы с ним даже спели дуэтом куплет из «Весёлых малышей». Жаль, что он умер. Он мне нравился. Но как я догадываюсь, вы вызвали меня на крыльцо вовсе не за тем, чтобы покурить и поговорить о моём умении хорошо петь?
Алябьев помедлил: как же ему передать слова пани Зосии о том, что бы он о Божене даже и не мечтал? Как бы так сказать помягче, чтобы мужика не расстроить?
– Тибо, я не знаю, как принято свататься у поляков, однако думаю, что это дело надо решать только через отца Божены. Его слово главное.
– Я тоже так думаю, мсье. Вот он приедет, и я откроюсь ему: попрошу Божену в жёны.
– Не торопишь ли ты события, зная девушку всего два дня?
– Как вы заметили, я серьёзный человек, а не уличная шантрапа. И знаете, мсье, если бы я в своей жизни в некоторых случаях не торопился, так и на свет бы не появился, и уже бы в своей жизни два раза покойником точно был, не считая того вечера, когда вы направили мне в лоб свой револьвер. К тому же у меня особое чутьё на людей, и особенно на женщин.
Вряд ли главарь банды, руководивший тридцатью двумя отчаянными мужчинами и десятком не менее отчаянных женщин, говорил неправду о своём чутье. Пусть даже он был по самые уши влюблён – таких людей, как Дюран, любовь не обманет. Ослепить на какое-то время – да, может, но чутьё такого матёрого волка всё равно не подведёт.
– Всё-таки ты не торопись, Тибо, – посоветовал Алябьев. – Вернёмся, тогда и попросишь девушку в жёны.
– Как скажете, мсье, – согласился француз. – Я потерплю.
Мужчины вернулись в дом. Состоялся ли в их отсутствие какой-либо разговор между пани Зосией и Боженой, им было неизвестно, но только после их возвращения девушка больше не обращала на Тибо никакого внимания, введя его в полное недоумение и разочарование.
Брюаном
– Аристид Брюан и вышеупомянутый Морис Шевалье – легенды французского шансона.
– Что это с ней, мсье? – спросил он. – Ничего не понимаю.
– Я думаю, – ответил Алябьев, – что мадам Зосия заметила, как ты с мадемуазель Боженой переглядываешься и ей это не понравилось. Думаю, что она сделала Божене замечание. Я же сказал тебе: потерпи. Дождись мсье Ковальского, а там всё встанет на свои места.
Дождись! Порой дождаться – это не от яблока откусить: раз – и готово, жуй себе на здоровье. Дождись! Недаром говорят, что нет хуже, чем ждать да догонять. А если пану Ковальскому, также как и пани Зосии его чувство к Божене тоже не понравится? Дождись! Эка – сказанул! Тибо откровенно заскучал. Алябьев по-братски толкнул его в плечо, подмигнул. Тот дёрнул левым крылом носа: мол, нормально – дождусь! А это было самым верным признаком того, что он дождётся. Алябьев уже давно заметил: если Тибо так, порой, дёргал носом, то это было тем же, что и данное им мужское слово.
После ужина и завершения всех вечерних дел (а это кормёжка свиней, кур, дойка коров и прочее), пани Зосия заперла калитку на крепкий засов, прикрикнула на заскулившего было пса, что-то сурово и быстро сказала Божене, и они обе ушли в свои комнаты. Как-то грустно всё получилось. Утром, взглянув в покрасневшие глаза Тибо, Алябьев понял: он не спал всю ночь. Но как говорят сами же французы: се ля ви!
– Не вешай нос! – приободрил Сергей Сергеевич Тибо. – Она же сказала: «Как отец решит». Вот и нужно дожидаться пана Ковальского. Что раскис, серьёзный человек?
– Нет, не раскис. Просто обидно: впервые полюбил и как волк овце…
– А чутьё-то тебе что подсказывает?
– Чутьё-то? – он улыбнулся. – Всё будет у нас хорошо. Только не сейчас – чуть позже.
– Тогда совсем не о чем переживать! Или тебе нужно как всем женщинам: всё и сразу?
– В нынешнем конкретном случае не помешало бы! – совсем оживился француз.
К девяти часам утра к Ковальским пожаловал какой-то пан, привёз полную телегу мешков с зерном. Алябьев и Дюран быстро выгрузили их в амбар, причём Тибо брал сразу же по два мешка, и потом снова затосковали. После обеда Сергей Сергеевич изъявил желание сходить искупаться на озерце и заодно пройтись по сентябрьскому лесу, грибов поискать.
– Не заблудитесь, господа? – опять спросила пани Ковальская на чистом русском.
– Справимся, – отозвался он.
Она помолчала и сказала:
– Я русский язык хорошо знаю, но стараюсь его забыть. Почему – не спрашивайте.
И опять Алябьев подумал: «И всё-таки эта пани русская. Польки так не говорят».
Мужчины вернулись к ужину. Пан Ковальский и Януш до сих пор не возвратились. Отдав женщинам полную корзину найденных рыжих подосиновиков, поужинав и управившись с вечерними делами, Алябьев и Дюран, уходившиеся по лесу, отправились спать.
Так прошёл ещё один день, а утром следующего наконец-то прибыл хозяин хутора с сыном. Они приехали как раз в тот момент, когда Сергей Сергеевич проснулся по своему обыкновению ровно шесть ноль-ноль без всякого будильника.
Алябьев растолкал спавшего Дюрана и напомнил ему:
– Не торопи события, Тибо. На первом месте у нас с тобой дело. Сладится – деньги будут, а с деньгами свататься – это как на медведя с винтовкой идти, не с голыми руками.
– Я помню, мсье. Даже, пожалуй, не с винтовкой – с ручным пулемётом.
Дождавшись, пока пан Ковальский по-семейному поздоровается с женой и дочерью, они вышли из комнаты и тоже поздоровались.
Вернувшиеся из поиска мужчины выглядели устало. Видно было – умаялись.
– Нашли, – сказал Анджей. – Хотя участок и открытый, но пройти можно.
С его слов выходило, что с польской стороны от леса до реки всего 30 шагов. Со стороны Советов от реки до леса столько же, река не широкая, брод – по колено будет. Правда, там по ночам зачастую встречаются польские и советские пограничники, в основном конные, но советские ходят и пешком, всегда с собакой, оттого, верно, и никаких «секретов» на берегах нет. Но встречи дозоров ещё и к лучшему: когда они расходятся – это самое удобное время для перехода кордона. Ещё с обеих сторон границы есть по одному ряду колючей проволоки, однако Януш её уже разрезал и закрепил, так что миновать её затруднений не будет.
– Не сомневайтес, – говорил пан Ковальский, – пройдёте. Я вам дам порошку от собачьего нюха. К рани трава встанет, роса обильная будет – собаки ещче более следов не почуют. На той стороне в лесу вас будет ждать человек. Скажете ему: «Дедушка прислал вам орехов». Он ответит: «Дженкуе. У меня от орехов зубы болят». Так что, панове, нынче днём отдыхаем и к ночи в путь. Детали по дороге ещче уточним. Как вы тут? Особо не скучали, не?
Сергей Сергеевич неопределённо пожал плечами, мол, не знаю, что вам и сказать, и пани Зосия ответила за него:
– Не! Сон оне добже нам помагали. Добже!
Глава VII
Черна была сентябрьская ночь
Потом был отдых: хорошая баня, сытная еда и крепкий здоровый сон. Выспаться нужно было обязательно. Перед ужином приехал верхом тот самый неказистый мужчина, который привёз Алябьева и Дюрана из Столбцов на хутор. Он привёл для них двух гнедых лошадей. После ужина собрались. По настоянию пана Ковальского Сергей Сергеевич и Тибо убрали свои дорожные саквояжи в вещмешки, чтобы было удобнее ехать верхом. В свою очередь Алябьев отдал хозяину хутора свой нательный пояс и пояс Тибо, напичканные валютой, всё-таки решив, что с ними пребывать в Советской России небезопасно и сказав, что в случае их невозвращения, всё содержимое этих поясов принадлежит пану Ковальскому. Копыта коней обмотали тряпками. Всё у этих людей делалось слажено, всё было отработано – любо-дорого посмотреть. Потом Анджей и Януш дозором уехали первыми. Павел – так звали неказистого мужичка, выждав полчаса, тоже дал команду к выезду. Пани Зосия и панна Божена вышли их проводить. Дюран и тут остался верным себе: вновь на прощанье поцеловал дамам руки, и теперь Алябьев заметил, как мать девушки взглянула на него уже довольно благосклонно.
Поехали: первым Павел, затем Тибо, за ним Алябьев, сразу же определивший, что француз сел на лошадь впервые. Пока ехали шагом – куда ни шло, но едва перешли на рысь, Сергею Сергеевичу пришлось учить Дюрана на ходу. Тибо старался, ругаясь про себя, что лучше бы он ограбил парижский Банк Франции, чем сел в седло, однако мало-помалу приноровился.
Сгущалось быстро, и скоро всадников накрыла полная кромешная темнота. Павел надел себе на голову для ориентира белую шапку. И хотя плоховато её было видно, но всё же видно, а то ведь совсем глаз выколи, а мягкий лошадиный топот ещё и слух забивал.
Как никогда черна была та сентябрьская ночь.
Ехали, наверное, около часа, затем Павел велел остановиться и спешиться.
– Так, господа, – сказал он по-русски, снимая свою белую шапку. – Если надо оправиться и покурить, то только сейчас, и то, курить в кулак. Поедем далее – ни одного слова. Будет надо, я сам вам скажу. Поедем в прежнем порядке. Лошади у меня дрессированные, и без поводьев идут гуськом копыто в копыто, так что не бойтесь – не потеряетесь, но если у вас есть опаска, то могу дать верёвку: будете держаться за концы и поддёргивать друг друга для самоуспокоения. В лес заедем, берегите глаза от веток. Есть какие-то вопросы?
– Как вы видите в этой темноте? – спросил Сергей Сергеевич.
– Что мне надо, я прекрасно вижу, – усмехнулся Павел.
Алябьев проинструктировал Тибо, они вновь сели на лошадей и опять поехали, но теперь уже только шагом. Конечно, каждый человек ходил в полной темноте, и, конечно, каждый человек при этом вытягивал перед собой руки, чтобы не напороться на какую-нибудь твёрдую или, не дай бог, колючую неприятность. Сейчас хотелось сделать то же самое.
Луны на небе не было, звёзд не больше, чем и вчера, и светили они тоже не ярче. И всё же от этих звёзд вверху было какое-то просветление, а ниже их полный мрак.
Каким маршрутом они ехали, определить было трудно: всё как-то плавно и более-менее ровно. Только в двух местах лошади явно свернули, сначала вправо, а потом влево, а потом начался лес, не то еловый, не то сосновый. В нём и звёздное просветление погасло. Лишь иногда в вышине проскакивал какой-нибудь тусклый серебристый огонёчек.
Алябьев полностью ослабил поводья и прикрыл левой рукой лицо. Кто его знает, какой коварный сучок или какая колючая ветка наметились в его глаза? Животные у Павла воистину были дрессированные. Они шли спокойно, как будто наверняка знали дорогу, и тогда Алябьев подумал: «А ведь это они нас ведут на место, а не наш проводник. Никогда не поверю, что этот самый Павел видит в такой темноте лучше, чем я». Однако этот самый Павел вскоре убедил его в обратном: в темноте он видел великолепно.
Лошади остановились, похоже, на поляне, поскольку вверху опять засветлело звёздочками небо. Павел шёпотом велел спешиться, Алябьев повторил это для Дюрана. Под ногами была высокая трава. Проводник куда-то увел своих животных и не появлялся минут десять.
Вернувшись, он еле слышно прошептал Сергею Сергеевичу:
– Пойдём пешком. Вот теперь обязательно держитесь за верёвку. Не отпускайте её и не отставайте. Идите в двух шагах за мной. И не забывайте прикрывать руками лица.
В последующем пути он порой замедлял шаг и предупреждал шёпотом:
– Пригнись! – или о встречающихся помехах: – Слева – чу! – или: – Справа – чу! – или: – Стой! Канава! Обходи слева! – или: Стой! Муравейник! – и прочее…
Да, тут они попетляли, обходя всякие препятствия, и, как понимал Алябьев, обходили, чтобы не шуметь, ибо под их ногами громко не хрустнула ни одна веточка. А одно время казалось, что они идут по мягкому мху, словно по заросшему болоту, обходя кочки и лужи. От долгой ходьбы по чёрному лесу усталость приходила раньше, чем следовало.
Они остановились передохнуть, и Сергей Сергеевич не удержался, шепнул:
– Всё думаю: как вы видите в такой темноте?
– Привык. Я больше чую, чем вижу, – и похвалил Тибо: – А ваш немой француз – молодец. Слушает вас, идёт тихо. Я думал, что будет громче. Теперь совсем недалеко осталось. Все буреломы мы обошли. Сейчас лес пойдёт чище и реже, но палок под ногами там больше. Идите с пятки на носок, чтобы не трещали. Если что – я опять «чукну» вам.
Судя по тому, как вел себя Павел, он ходил искать проход для Алябьева и Дюрана вместе с паном Ковальским и Янушем, но Сергей Сергеевич уточнять это не стал, но шепнул:
– Вы русский? Говорите совсем без акцента.
– Нет, поляк. Но я очень долго жил в России. Пошли!
Тут Алябьев понял: он тоже стал чуять этот лес и эту ночь, а может, уже глаза настолько к ним привыкли? Уникальное всё-таки существо – человек: ко всему приспосабливается!
Они остановились за двумя широкими елями. Впереди было чуть-чуть светлее. Опять в вышине появилось небо в звёздочках. Алябьев понял: они подошли к границе. Откуда-то появился Януш, шепнул что-то Павлу по-польски – даже листья шелестят тише.
– Пошли правее, – также тихо шепнул тот Сергею Сергеевичу.
Они прошли вдоль границы и вновь остановились, прячась за густыми елями. Здесь их ждал пан Ковальский, прошептавший ещё тише Януша и Павла:
– Подождём. Скоро заморосит, а потом пройдут пограничники.
И верно: не прошло и четверти часа, как стал накрапывать дождичек, мелкий-мелкий, как водяная пыль, точно такой же, какой сжалился над Алябьевым в Париже в тот вечер, когда он пошёл к Милане и встретил у неё господина Тетерина. Этот дождичек, конечно же, был на руку. Потом Алябьев услышал отдалённый топот конских копыт, и вдалеке промелькнул свет фонаря. Это на советской стороне проскакали советские пограничники, а спустя пять-семь минут после них промчались и польские. Эти служивые в отличие от своих советских коллег явно не хотели мокнуть и поторапливались.
Дождавшись, пока всё стихнет, пан Ковальский прошептал Алябьеву:
– Пойдёте следом за Янушем. Возьмите порошок от собак – не забудьте рассыпать. Хоть и дождик, он лишним не будет. На той стороне идите прямо, никуда не сворачивайте. Войдёте в лес, встаньте и ждите. С нашей стороны крикнет сова, и вас найдут. Не забудьте назвать пароль, мсье! Обратно пойдёте через того же, кто вас нынче встретит. Его зовут Влад. Удачи, панове!
– Спасибо вам, дедушка!
– Счастливо, внук!
Они подошли к колючей проволоке. Януш расцепил её в месте разреза и пролез под ней первым, за ним компаньоны. Пошли к реке. Она, набрав в себя отблески звёзд, отсвечивала серым длинным пятном в черноте ночи. Двинулись вброд, он точно – был по колено. Хотя они и шли осторожно, тихий шелест воды казалось громовым железным скрежетом. Выйдя на советский берег, троица подошла ко второму ряду проволоки. Поляк вновь расцепил её в месте разреза и шепнул: «Идзце, панове!» Дождавшись, пока русский и француз проползут под стальной нитью, он опять сцепил её за колючки, шепнул им: «До видзэня!» – и пропал во тьме. Алябьев рассыпал на траве порошок от собак и вместе с Тибо побежал к лесу.
Волнующее это чувство – бежать на встречу со своей Родиной. Пусть она тебя уже давно не ждёт, пусть забыла, пусть даже уже десять раз похоронила, но зато ты-то как ждёшь встречи с ней! Вспомнит она тебя или не вспомнит, обрадуется она тебе или не обрадуется, примет или не примет – это уже второй вопрос. Главное, что ты увидишь её и скажешь ей, как тяжкий камень с сердца сбросишь: я вернулся!
