скачать книгу бесплатно
– Я пойду в дом, мам. Помогу Мередит. Не засиживайся тут, ладно?
– Почему? – спросила мать, не сводя глаз с медной колонны.
– Схватишь воспаление легких.
– Думаешь, холод способен меня убить? Я не настолько везучая.
Нина опустила руку ей на плечо, почувствовала, как мать содрогнулась от прикосновения. Как ни глупо, но эта едва заметная реакция больно ее кольнула. Даже сейчас, когда обе горевали о папе, матери хотелось все переживать в одиночку.
Вернувшись в дом, Нина застала Мередит на том же месте, с телефоном в руках. Когда она вошла, Мередит повесила трубку и обернулась.
Они переглянулись, и в глазах у обеих отразилось осознание: семья больше не будет прежней. Их осталось только трое – Нина, мать и Мередит. Отныне они не круг, в центре которого стоит папа, а лишь далекие вершины треугольника. От этой мысли Нине захотелось немедленно сорваться в аэропорт.
– Дай-ка мне список номеров. Я возьму на себя часть звонков.
Больше четырех сотен человек собралось в маленькой церкви на церемонии прощания с Эваном Уитсоном, многие затем отправились в «Белые ночи», чтобы почтить его память и поднять бокалы. Судя по тому, сколько посуды Мередит пришлось вымыть, бокалов было поднято много. Нина, как и стоило ожидать, оказывала всем радушный прием: с готовностью чокалась и слушала рассказы о папе; мать с высоко поднятой головой переходила от одного гостя к другому, изредка задерживаясь на пару секунд. Мередит же взяла на себя практически все хлопоты. Она разложила на столах принесенную гостями еду, удостоверилась, что всем хватает салфеток, тарелок, бокалов, вилок и ножей, не забыла про лед для напитков и почти безостановочно мыла посуду. В общем, Мередит справлялась со стрессом так же, как и всегда: пряталась в нескончаемых делах и заботах. Она и правда пока была не готова общаться с соседями и друзьями семьи, слушать их истории о папе. Ей не хотелось обнажать свое горе – свежее и еще слишком острое – перед подвыпившими людьми.
Ближе к полуночи, когда она стояла на кухне, опустив руки по локоть в мыльную воду, к ней подошел Джефф и крепко обнял. Мередит охватило такое чувство, будто она вернулась домой после долгой поездки, и слезы, которые она столько дней подавляла, и мучительная боль от сегодняшней прощальной службы наконец выплеснулись наружу. Джефф прижимал ее к себе, гладил по волосам, как ребенка, снова и снова повторяя извечную ложь: Все будет хорошо. Когда не осталось сил плакать, она отстранилась, чуть не потеряв равновесие, и попробовала улыбнуться.
– Похоже, я слишком долго все держала в себе.
– Это ты любишь.
– Тебя послушать, так это что-то плохое. По-твоему, мне следовало сорваться?
– Может быть, да.
Мередит покачала головой. Когда он так говорил, ей становилось еще более одиноко. Он, похоже, думал, что ее, словно разбитую вазу, можно заново склеить, но ей было ясно: если она дойдет до предела, то какая-то часть ее «я» пропадет навсегда.
– Я ведь сам через это прошел, – сказал Джефф. – Ты поддержала меня, когда мои родители умерли. Разреши и мне помочь тебе.
– Я в порядке. Правда. В этот раз обойдусь без срывов.
– Мередит…
– Прекрати. – Голос прозвучал слишком резко, и она явно его обидела, но выдержка начала ей отказывать. Больше не было сил беспокоиться о чувствах других людей. – То есть… не переживай за меня. Я побуду немного тут, закончу дела. А девочки устали. Отвезешь их домой?
– Ладно, – сказал он, но в его взгляде мелькнула непривычная отчужденность.
Когда все разошлись и Мередит осталась одна в прибранной кухне, она почти сразу пожалела о принятом решении. Неужели так трудно было сказать: Отвези меня домой, Джефф, и обними крепко-крепко…
Она кинула полотенце для посуды на кухонную столешницу, налила себе бокал вина и вышла из своего убежища.
В гостиной Нина в одиночестве стояла перед пюпитром с огромным папиным портретом. В мятых армейских штанах и черном свитере, с растрепанными короткими волосами она выглядела скорее как подросток, собравшийся на сафари, чем как всемирно известный фотограф.
Но от Мередит не укрылась печаль в ее ярко-зеленых глазах – печаль, готовая вылиться через край, как вода в переполненном стакане. Она понимала, что Нина, как и она сама, не может ни выразить, ни даже сполна ощутить свою скорбь. Мередит было больно за них обеих и за ту женщину, которая, лежа наверху в холодной кровати, горевала о том же, что и они. Им бы сейчас держаться вместе, разделить боль утраты друг с другом и так хоть немного ее облегчить, но им это было не под силу. Мередит поставила бокал и подошла к Нине – младшей сестренке, которая в детстве умоляла ее запоминать каждую мамину сказку и рассказывать их, когда не могла уснуть.
– Мы по-прежнему есть друг у друга, – сказала Мередит.
– Да, – согласилась Нина, но в глазах обеих читалась правда. Обе знали, что друг друга им недостаточно.
Позже, когда Мередит вернулась домой и легла в кровать рядом с мужем, она осознала, какую ошибку совершила, и долго не могла уснуть, терзаясь сожалением. Вместо того чтобы играть на поминках роль официантки, ей стоило быть горюющей дочерью. Она так боялась своих чувств, что решила запрятать их как можно дальше, и оттого весь вечер прошел мимо нее. В отличие от Нины, она упустила возможность послушать рассказы папиных друзей о нем.
Около трех ночи она выскользнула из постели и вышла на веранду, где укрылась пледом и стала смотреть в пустоту. Дыхание превращалось в облачка пара, но даже мороз не мог притупить ее боль.
Следующие три дня Нина старалась участвовать в жизни семьи, но все ее попытки заканчивались провалом. Без папы они были словно случайные детали в настольной игре, правил и цели которой никто не знал. Мать почти не вставала с постели, глядела перед собой и вязала, вязала. Она даже не спускалась поесть, а затащить ее в душ удавалось лишь Мередит.
Рядом с проворной сестрой Нина всегда смутно ощущала себя бесполезной, но никогда еще это чувство не было таким явным. Мередит, будто Пакман[6 - Пакман – персонаж аркадной видеоигры, который должен съесть все точки в лабиринте и избежать столкновения с призраками, чтобы игрок перешел на следующий уровень.], безостановочно шла вперед, вычеркивая из списка то одну, то другую задачу. Каким-то немыслимым образом она вышла на работу уже наутро после поминок, так что теперь занималась питомником и складами, хлопотала по дому и вдобавок не меньше трех раз за день заезжала в «Белые ночи» – проверить, как управляется Нина.
Все, что бы ни делала Нина, Мередит переделывала: заново пылесосила, мыла посуду, стирала белье. Нина могла бы возразить, но ей было, в общем-то, все равно, и Мередит продолжала метаться по дому, как объятая страхом птица, которая щебечет и хлопает крыльями. Даже вид у нее был напуганный – будто она стоит на самом краю обрыва и вот-вот упадет или прыгнет.
Но все это Нину не беспокоило.
Ее убивала скорбь.
В самое неподходящее время ее пронзала мысль: Он умер, и от внезапной боли она то задыхалась, то спотыкалась, то роняла стакан – и Мередит не упускала шанса съязвить.
Нина знала, что нужно уезжать. Больше ничего не остается. Здесь она никому не приносит пользы – и меньше всего самой себе.
Когда эта идея поселилась у нее в голове, Нина уже не могла ее отогнать. С утра она пыталась уверить себя, что нельзя просто так убегать, тем более под Рождество, но в три часа дня поднялась к себе в комнату, закрыла дверь и позвонила в Нью-Йорк редактору.
– Привет, Сильвия, – сказала она, когда та сняла трубку.
– Привет. Я только что тебя вспоминала. Как дела у папы?
– Он умер. – Произнося эти слова, Нина с трудом подавила боль.
Она подошла к окну бывшей детской и стала смотреть на снегопад. Хотя был еще даже не вечер, уже начинало темнеть.
– Боже, Нина. Мне очень жаль.
– Да, я знаю. – Всем окружающим было жаль. Что еще скажешь? – Я хочу вернуться к работе.
Повисла пауза.
– Так быстро?
– Да.
– Ты уверена? У тебя больше не будет шанса прожить это горе.
– Уж поверь мне, Сильвия, горя с меня достаточно.
– Как скажешь. Я наведу справки. Вообще-то мне действительно нужен кто-нибудь в Сьерра-Леоне.
– Война мне как раз подойдет, – сказала Нина.
– Ты чокнутая, сама-то понимаешь?
– Ага, – сказала она, – понимаю.
Они поговорили еще пару минут, и Нина повесила трубку. Чувствуя себя одновременно и лучше, и хуже, она спустилась на кухню. Мередит, разумеется, мыла посуду.
Нина потянулась за полотенцем.
– Я бы вымыла сама.
– Тут тарелки со вчерашнего ужина и обеда. Когда, интересно, ты собиралась их мыть?
– Тише, тише. Это всего лишь посуда, а не…
– Не голодающие в Африке. Я помню. У тебя-то все дела важные. А я только управляю семейным бизнесом, забочусь о наших родителях и прибираю дом за героиней-сестрой.
– Я не это имела в виду.
Мередит повернулась к ней:
– Ну конечно.
Ее взгляд словно прожег Нину насквозь, разом обнажив все ее промахи.
– Я сейчас здесь, так ведь?
– Нет. Не похоже.
Мередит достала моющее средство и принялась тереть белую фаянсовую раковину.
Нина коснулась ее плеча.
– Извини, – только и смогла сказать она.
Мередит снова на нее посмотрела и провела по лбу тыльной стороной ладони, оставив мыльный след.
– Надолго ты с нами?
– Вряд ли. В Сьерра-Леоне…
– Обойдусь без подробностей. Ты опять удираешь. – На лице Мередит вдруг появилось что-то вроде улыбки. – Да я, черт возьми, на твоем месте сделала бы то же самое.
Нине стало стыдно как никогда. Она действительно удирала – от безразличной матери, осиротевшего дома, дерганой всезнайки-сестры, а главное, от воспоминаний, которых здесь было так много. Она понимала, что ее эгоизм тяжело отразится на Мередит и что, уехав, она махнет рукой на обещание, данное папе. Но бог свидетель, даже это не могло уже ее удержать.
– А что насчет его праха?
– Она хочет развеять его в мае, на папин день рождения. Когда оттает земля.
– Я приеду.
– Неужто второй раз за год?
Нина взглянула на сестру:
– Это не самый обычный год.
На секунду ей показалось, что Мередит вот-вот сорвется и разрыдается, и Нина сама едва не заплакала.
Но Мередит только сказала:
– Не забудь попрощаться с девочками. Сама знаешь, как они тебя обожают.
– Обязательно.
Мередит коротко кивнула и вытерла слезы.
– Через час мне надо быть на работе. Я пройдусь пылесосом перед уходом.
Нина хотела было предложить помощь – хоть напоследок, – но, решив уехать, она стала ощущать себя как скакун перед гонкой. Ей не терпелось умчаться.
– Пойду соберусь.
Позже, уложив немногочисленные вещи в рюкзак и отнеся его в арендованную машину, Нина поднялась наконец попрощаться с матерью.
Та сидела у камина, укутавшись в плед.
– Значит, ты уезжаешь, – не поднимая глаз, сказала мать.
– Меня вызвал редактор. Просят снять репортаж. В Сьерра-Леоне происходят ужасные вещи. – Присев на подножье камина, Нина вздрогнула от внезапного жара. – Кто-то должен показать это миру. Гибнут невинные люди.
– Думаешь, твои фотографии чем-то помогут?
Нину больно укололи ее слова.
– Нет ничего хуже войны, мам. Тебе легко осуждать меня, сидя в мирном уютном домике, но если бы ты видела то же, что я, ты бы все поняла. Мои фотографии правда могут помочь. Ты даже представить не можешь, сколько в мире страданий, и если этого никто не увидит…
– Мы развеем прах твоего отца в его день рождения. С тобой или без тебя.
– Хорошо, – ровным голосом ответила Нина. Папа бы понял, подумала она, и ее вновь захлестнуло горе.
– Ну, пока. Счастливого Рождества.
На этой ноте Нина и оставила «Белые ночи». Задержавшись на крыльце, она окинула натренированным взглядом фотографа долину, занесенную снегом. Пейзаж до мельчайших деталей отпечатался в ее памяти. Через тридцать девять часов и на плечах, и под ногами у нее будет в основном пыль, а воспоминания о том, на что она сейчас смотрит, сначала поблекнут, как кости животных под палящим солнцем, а потом станут неразличимыми. Ее родные, и особенно мать, превратятся в смутные тени, которые Нина будет все так же любить… но на расстоянии.
Глава 6
Пережить первые недели после смерти отца Мередит помогала разве что сила воли – и плотный график, достойный лагеря для новобранцев.
Горе стало ее безмолвным спутником, эта тень следовала за ней неотступно. Мередит знала, что если хоть раз поддастся соблазну повернуться к тьме лицом, то потеряет себя.
Поэтому она двигалась дальше. Важно было делать хоть что-то.
