скачать книгу бесплатно
– Тебя не было там, – выдыхает он, не надеясь, что Мэйв его услышит. Когда он откроет глаза, ее не должно быть рядом. Когда он откроет глаза, с ним останется только маленькая Клементина. – Ты не слышала ее криков.
Мэйв не уходит. Она рвано вздыхает. Открыв глаза, Серлас видит ее испуганное лицо.
– Она не кричала, Серлас, – тихо говорит Мэйв. В ее широко распахнутых глазах Серлас видит себя. – Финниан вонзил нож ей в сердце, едва занялся огонь на ее подоле. Она умерла почти сразу.
Сердце Серласа сжимает что-то холодное, будто это ему клинок вошел в грудь. Он не может сделать ни единого вдоха.
– Никто не кричал, – добавляет Мэйв.
Крики были только в твоей голове, Серлас.
***
Старая мельница и бурлящий изгиб реки, наконец-то набравшей полные берега воды, остаются за спиной Серласа. Каждый шаг прибавляет ему решимости, каждый вдох холодит грудь. Хлюпает вода в сапогах с голенищами, широкими не по ноге, полы длинного, до колен плаща липнут к мокрым штанам. После грозы солнце показалось из-за туч – и тут же спряталось за горизонтом, наступили сумерки, а с ним пришла прохлада, и теперь мокрая одежда не греет Серласа. Он еще не успел продрогнуть, но знает, что замерзнет до того, как придет в порт.
Клементина просыпается каждые десять минут, возится у него на руках и не может найти покоя: ей не нравится тяжелая ходьба и колючий шерстяной платок, в который Серлас ее завернул, чтобы не простыла. Прежние тряпки пришлось снять с нее и оставить у развалин бывшего дома – от них не было проку, Клементина мерзла и плакала.
– Потерпи, девочка, – говорит он, поворачивая по дороге на запад.
Лес, что сторожил с западной стороны дом Нессы, поредел и остался позади, сменившись холмами. Те теперь тянутся вдоль дороги и бугрятся, касаясь небосвода мягкими волнами. Кипящая новой жизнью река свернула к океану, в воздухе запахло мокрой травой.
Серлас вдыхает аромат напившейся влагой природы и идет, упрямо и быстро, превозмогая усталость. Та поселилась в его теле и разуме, и он еще не знает, что злодейка будет преследовать его долгие-долгие годы. Сейчас же ему кажется, будто во всем виноват холод.
Не бессонная ночь, полная страданий и слез, а холод. Не смерть Нессы. Не отчаяние, сплетенное воедино со злостью.
Серлас никогда больше не будет прежним.
Это простое понимание приходит к нему с очередным тяжким вдохом; ширится грудь, внутри воздух раздвигает ребра и касается мягкими пальцами излома на правом боку. Он никогда больше не будет прежним, если его, живущего на этом свете под именем Серласа меньше года, можно считать настоящим.
Кем бы он ни был в прошлом, кем бы ни являлся теперь, прежний он ушел.
Серлас оглядывается на темнеющие на горизонте очертания Трали – мельничная застава, шпиль церкви с колоколами, главные ворота и рыбацкий причал. Все, что он знал, остается в городе, который так и не принял его.
Пропади он пропадом, этот город.
Серлас опускает тяжелые веки, трет лицо свободной рукой. Отворачивается от Трали, пока перед глазами мелькают лица его горожан. И идет дальше, ускоряя шаг.
До порта в Фените идти порядка шести миль, и если Серлас не будет сбавлять скорости, то успеет попасть в деревню до полуночи. Оставаться под открытым небом с малышкой на руках он не рискнет. Значит, нужно идти и идти, невзирая на усталость и стонущие от боли ноги.
Окружив себя этими мыслями, Серлас приободряется. Прочь тягостные думы о прошлом и будущем, прочь горькие разочарования. Прочь боль, что колотится в его сердце с каждым ударом и струится по телу вместе с кровью. Не думать, не думать, не думать об этом.
Не вызывать в памяти лицо Нессы, гнать от себя любую мысль о ней. Когда полыхал костер, она уже умерла. Кто кричал в твоей голове, Серлас? Кто повторял странные, страшные слова, снова и снова? Дни сольются в года в нескончаемой круговерти.
Прочь эти страхи!
Ты дал слово, Серлас.
Он стонет, чтобы заглушить голос в голове. Клементина, недавно уснувшая, вновь просыпается. Хнычет, копошась в гнезде из шерстяного платка. Серлас клянет себя за несдержанность и перекладывает девочку на другую руку.
– Тише, Клеменс, – шепчет он, хотя не знает, понимает ли она его и слышит ли за тяжелой поступью. – Все будет хорошо. Не плачь. Все будет хорошо.
Серлас не верит своим словам. Он даже не думает, что сможет когда-либо в них поверить. Но маленькой Клементине не обязательно знать обо всех сомнениях, что скребутся в сердце Серласа, норовят изорвать душу в клочья. Он хочет теперь только одного – чтобы Клементина уснула крепким сном и не просыпалась до самого утра, не обращая внимания на упрямые шаги по дорожной грязи, шумную деревню, что поджидает их, и порт, с которого они смогут отплыть на первом же корабле подальше от берегов Ирландии.
В Фенит они приходят в двенадцатом часу, когда небо полнится звездами, а нарастающая луна тонким серпом освещает дорогу. Деревня с тремя сотнями жителей встречает Серласа тихим спокойным сном. Он идет вдоль жмущихся друг к другу домов и находит неприметную вывеску над одним из них.
Деревянная доска с нарисованной на ней головой старца в окружении волн гласит: «Паб». В такое злачное место не принято входить с ребенком на руках, но у Серласа нет выбора. Он толкает дверь плечом и вваливается в прибежище неспящих ирландцев, залитое оранжевым светом множества свечей.
Их трое: мужчина лет сорока у стойки с рядом пивных кружек и бутылок и два молодых парня с темными кучерявыми волосами и одинаково серыми глазами. Все трое оглядываются на внезапного посетителя.
– Заблудился, фэр[4 - Fear (гэльск.) – мужчина, мужик.]? – басит от стойки мужчина. Он чуть выше Серласа, и у него крепкие руки. Если ему не понравится незнакомец на пороге паба, он вышвырнет его с такой силой, которой Серлас похвастаться не может.
– Я бы хотел переждать здесь одну ночь, – говорит Серлас. – Мне нужно на корабль. В вашем порту ведь стоит корабль? На нем можно отправиться на материк?
Молодые парни за столом в дальнем углу медленно поднимаются на ноги. Хозяин паба отвлекается от своих кружек.
– В нашем порту стоит корабль, – кивает мужчина. – На нем везут к берегам Европы рыбу и другую морскую снедь. – Он фыркает и кривит губы. – Пассажиров на таком корабле не возят.
– Мне нужно попасть на этот корабль, – упрямо повторяет Серлас. – Но прежде мне нужно переждать где-то ночь. У вас есть для меня комната?
Столько слов подряд он еще не произносил за эти сутки. В горле теперь неприятно першит и скребется.
– Ты слишком много хочешь, незнакомец, – подает голос один из молодых людей.
– Да! – добавляет второй. – Чего тебе здесь надо? Ты кто такой?
Они идут к Серласу, и тот наверняка знает, что его хотят выкинуть из теплого светлого паба в объятия ночи, под черный небосвод с равнодушными звездами. Он-то это переживет. Он, не Клеменс.
– Пожалуйста, я не хочу неприятностей, – говорит Серлас. Он устал и вымотался, ему нужен отдых и крепкий, здоровый сон. Нет, просто сон, любой, лишь бы провалиться в пустоту и не помнить себя несколько часов. – Я всего-то хочу снять у вас комнату на одну ночь, а утром уйду.
Хозяин паба громко вздыхает.
– Прежде всего, парень, тебе нужно представиться.
Серлас смотрит на него и замечает в его лице, испещренном мелкими шрамами и буграми от старой кожной болезни, легкий интерес и настороженность. Но не полное отторжение и неприятие, не то, чего ожидал Серлас. Это его обнадеживает.
– Я пришел из Трали, что за шесть миль отсюда. Меня зовут Серлас. И наутро я хочу отплыть на вашем корабле из Ирландии.
– Меня зовут Сайомон, – представляется в ответ мужчина. – А ты опять не с того начал, Серлас из Трали.
Он выходит из-за стойки, снимает с ближайшего стола перевернутый вверх ногами стул на кривых ножках и ставит перед Серласом.
– Итак, – говорит он, не сводя с Серласа прямого изучающего взгляда, – сначала расскажи нам, кто ты такой и что, черт возьми, за ребенка ты сюда притащил?
#II. Человек из ниоткуда
Серлас мог бы соврать. Он даже придумал, что именно скажет на расспросы жителей встречных деревень и городов, если попадет в неприятности, подобные этой. Но сейчас, когда ночь уже так сильна, а он так слаб, когда долгая дорога выбила из него все возможные разумные и неразумные мысли, Серлас не может придумывать и хитрить.
Он скажет всю правду – не оттого, что в нем остались жалкие крохи благодетели и порядочности, что могут спасти бессмертную душу. Нет, он разуверился в высших силах, готовых спасать невинные жизни покорных своих слуг. Никто не спас Нессу, никто не защитил Клементину.
Он скажет правду, потому что неимоверно и жестоко устал, чтобы тащить на себе еще груз треклятой лжи. Еще днем Серлас готов был городить любую чушь, чтобы его приняли и обогрели в чужом жилище, приютили маленького ребенка на руках у бездомного мужчины. Это было на выходе из Трали. Сейчас ночь, и ему, честно говоря, плевать, каким чудаком и чужаком его воспримут местные жители.
– Я пришел из Трали, – повторяет Серлас уже знакомую троим слушателям фразу. – Прошлой ночью жители Трали убили женщину. Вы узнаете это весьма скоро, скорее, чем мне бы хотелось. Ее звали… – он запинается, скрипит зубами от усердия: назови ее, назови ее имя! – но получается только слабый выдох. – Неважно, как ее звали. Горожане посчитали ее ведьмой и сожгли на костре.
Серлас не внемлет испуганному перешептыванию двух молодых людей. Хозяин паба, что представился Сайомоном, смотрит на пришедшего чужака, не мигая, не выказывая лишних эмоций. Только сжимает руками деревянную спинку кривобокого стула.
– Я был мужем той женщины, а теперь я вдовец, – продолжает Серлас. Слова крошатся на выдохе, звуки дробятся о зубы, и признания вытягивают из него все остатки былых сил. Их и так была самая малость.
– А ребенок? – тихо спрашивает Сайомон, кивая на дитя. – Твой?
Серлас поднимает к нему глаза и медленно, борясь с тяжелеющими веками, кивает.
– Это мой сын.
Хозяин паба вздыхает, прерывается нервный шепот молодых людей. Один из них делает шаг вперед, с вызовом смотрит на чужака. Серлас прижимает Клементину к груди и думает, что правда будет ему проклятьем. Не спасала раньше, не спасет и теперь.
– Муж ведьмы и сам нечист! – запальчиво шепчет молодой юноша. Второй только кивает, но вид у него смиреннее, чем у первого. Они похожи на братьев, сыновей одного отца, или кузенов, – и оба хотят казаться взрослее, чем есть.
Серлас окидывает одного за другим внимательным цепким взглядом. Сильные, заносчивые, нетерпеливые. Ему не справиться с ними, даже будь он отдохнувшим и сытым. Клементина, завернутая в шерстяной платок, не даст ему развернуться в драке, если та начнется.
Серлас делает шаг назад, упираясь спиной в дубовую дверь.
– Я сказал, что ее считали ведьмой, – настойчиво говорит он. – Я не сказал, что она таковой была. Горожане решили, что жительница окраины виновна в засухе. А мы всего лишь хотели жить спокойно.
– Кто ж поверит тебе? – сплевывает молодой человек, смахивая с лица темную прядь. На его скулах уже пробилась жесткая щетина, у второго же над верхней губой едва занимается мягкий пушок. Серласу на одно мгновение кажется, что это братья Конноли, воплотившись в двух жителях Фенита, настигли его и здесь. Секунды хватает, чтобы все его тело сковал ледяной холод страха.
– Спокойно, Бернард, – осаживает его Сайомон. – Дай человеку сказать свое слово.
Он кивает Серласу и – удивительно! – предлагает сесть. Молча указывает рукой на стул перед собой, ставит на стол кружку. Он спокоен и рассудителен, а в его движениях сквозит уверенность в своих силах и мыслях. Серлас не знает, позволительно ли ему сесть здесь и оправдать свой ночной визит, но усталость подкашивает ноги, наваждение, что является ему в лицах этих двух молодчиков, уже кажется сном наяву. Разве можно бороться с собой, когда предлагают сесть?
Серлас опускается на стул и осторожно касается грязными пальцами холодного края кружки. Сайомон хмыкает, берет со стойки бочонок и льет, щедро наливает чужаку грязно-коричневого пойла до самых краев.
– Пей, Серлас из Трали, – говорит Сайомон. – Мы в Фените не изгоняем всякого гостя за слухи. Правда, Бернард?
– Да ты из ума выжил, Далей, – выдыхает юноша, которого назвали Бернардом. – А вдруг этот ведьмин муж притащил сюда холеру в платке? Неприятности здесь никому не нужны, пусть уходит!
– Остынь, – коротко бросает Сайомон. Серлас молча наблюдает за их перепалкой и даже не думает встревать. Добрые люди приютят его здесь? Хорошо. Добрые люди выкинут его под лунный свет? Пусть. Погонят ли его прочь из Фенита или же дадут кров на одну эту ночь – ему, кажется, теперь все равно.
– Но Сайомон, старик… – начинает второй.
– Это мой паб, мальцы, – отрезает Сайомон. – И я устанавливаю в нем правила. Мы не гоним людей за пустые слухи. А этому человеку и его ребенку нужна всего ночь покоя.
Они встречаются взглядами – Серлас и Сайомон. Серлас едва заметно кивает.
– Спасибо, – говорит он на выдохе, прежде чем устало прикрыть глаза и опустить голову на скрещенные руки, насколько ему позволяет это сделать перевязь из платка, удерживающая Клементину. – Это дитя никому не причинит вреда. Он совсем младенец.
Словно поняв, что говорят про нее, Клементина просыпается и начинает возиться в неудобном тугом узле. В пабе жарко, застоявшийся спертый воздух мешает дышать как следует, а пары алкоголя витают в нем, как кучевые облака. Девочка часто дышит и подает слабый голос.
Бернард и его брат подозрительно косятся на платок на груди Серласа.
Недоверчивые глупые юнцы. От подобных случаются все беды: излишняя самоуверенность, не подкрепленная умом и сообразительностью, всегда выступает впереди любого разумного довода. Потом из разговоров рождаются слухи, слухи полнятся и обрастают подробностями. Не слухи ли сгубили Нессу?
– Это просто ребенок, – повторяет Серлас, хотя теперь ему кажется, что это говорит голос в его мыслях. Он столько раз пытался убедить горожан Трали в невинности Клементины, столько раз повторял это самому себе, чтобы сделать правдой, даже если с самого ее рождения подозревал другое…
«Пусть это станет истиной, в которую я буду верить и за которой пойду», – думает Серлас.
– Это ребенок, невинный младенец, – говорит он.
Молодые люди доверять ему не спешат. Оба фыркают и одинаково скрещивают на груди руки.
– Будь по-твоему, – отвечает Сайомон. – Ведьмы ли это дитя или простой женщины, его нужно кормить. Давай ребенка сюда, уставший путник. Я найду ему молока.
Серлас мотает головой. Вызовет ли это лишние подозрения хозяина паба и двух вспыльчивых юношей? Серлас надеется только на доброту и понимание Сайомона, раз уж тот был так щедр на милости до этих пор.
– Я сам его покормлю, – говорит он. – Если поделишь пополам кружку, что дал мне, и нальешь в нее молока, а не этого пойла. Что здесь?
– Не вода святая, глупец, – смеется в голос Сайомон. Серлас тянется к кружке, придвигает ее ближе к себе. – Виски там. Пей, гость, раз ко мне в паб пришел среди ночи.
Серлас пил воду жизни[5 - Термин «виски» происходит от кельтских выражений uisce beatha и uisge beatha (произносится примерно как «ишке бяха»). Дословно выражение переводится как «вода жизни» и, возможно, является калькой с латинского aqua vitae.] только раз, и тот опыт до сих пор отзывается в нем тягучей болью под ребрами. Виски был первым напитком, коснувшимся его губ после пробуждения в туманном лесу. Стоит ли думать о том, чтобы пить его теперь, находясь вдали от всего, что он знал, среди незнакомых людей? С ребенком на руках, которого он выдает за сына, страшась наговоров от жителей Фенита?
Ведьмина дочь представляет опасность, даже если еще дитя. Ведьмин сын для этих людей – никто.
Ах, Серлас, разве ты не знаешь, что колдунов не существует?
– Пей, Серлас из Трали, – подначивает Сайомон. – Тебе выдался трудный путь. А сыну твоему нужен живой отец, а не уставшая кляча.
Серлас кидает последний взор на присмиревших под надзором хозяина паба молодых братьев – те обиженно сопят, один из них порывается уйти, но второй придерживает за рукав куртки и усаживает обратно, – и глубоко вздыхает, как перед прыжком в ледяную воду.
– Твоя взяла, Сайомон из Фенита. Уговаривать ты умеешь.
Сайомон снова громко хохочет. Берет со стойки вторую кружку, уже наполненную виски, ставит ее перед Серласом. Они кивают друг другу и делают по глотку.
Вода оказывается вовсе не ледяной. Все нутро Сер-ласу вмиг прожигает адским пламенем. Тот же жар, каким пылал костер на площади в Трали. Словно в эту ночь он вернулся вновь, чтобы выжечь остатки самообладания в человеке, что разом потерял все. Серлас кашляет, жмурится. С непривычки глаза у него слезятся в три ручья, грудь горит, так что хочется стянуть грязный плащ и рубаху, отодвинуть шерстяной платок с Клементиной подальше от себя.
– Ты, право слово, слабак, – грохочет голос Сайомона, когда Серлас кое-как справляется с собой и открывает глаза. Стены паба плывут перед его взором, искажаются, как под толщей воды, и смыкаются под неправильными углами у пола и потолка.
Зря он пошел на поводу у Сайомона. Зря притащил в паб ребенка.
В голове среди всполохов разного цвета искр появляется лицо Нессы, обрамленное русыми волосами. Она была такой до рождения Клементины. Счастливой, спокойной. Серлас уже и не помнит ее такую.
«Что же ты делаешь, Серлас из Ниоткуда…» – вздыхает она и мрачнеет. Серлас пытается уцепиться за ее образ, но падает в пропасть. Сознание возвращается к нему, когда из-под него едет стул, а дощатый пол оказывается почти перед носом.
– Эк тебя сморило с одного глотка, парень, – ворчит Сайомон, подавая ему руку. Перепуганная Клементина жмется к его груди, тащит из-за ворота рубахи шнурок с кольцом и натягивает у шеи. Силы в руках девочки много, страхов в голове – тоже. Сер-ласу не стоит забывать об этом.
И пить больше не стоит.
Сайомон усаживает его обратно за стол и ставит перед носом другую кружку. Вода в ней мутная, но не желто-коричневая. Это не виски, и пахнет от кружки родником.
– Пей, – кивает Сайомон и двигает посудину к Серласу ближе, а первую отнимает из-под руки и убирает обратно на стойку. Следом возникает кружка поменьше – в ней уже плещется молоко. Серлас видит все его действия сквозь запотевшее стекло внутреннего ока: слабо, медленно доходят образы до его сознания, трудно ловятся.
