скачать книгу бесплатно
Дверь с жалобным скрипом отворяется. Комната за ней словно явилась из другого времени. После ослепительно яркой Хей-стрит здесь темно, свет поступает через заколоченное окно: одна из досок оторвана. В потолке несколько прорех, через одну падает пук солнечных лучей, подсвечивая облачко медленно кружащейся пыли. Просторная комната: широкие покоробленные половицы, два стола, несколько стульев, пара скамей у дальней стены. Столы и стулья из ДСП: дешевая мебель, изготовленная многие десятки лет назад, в середине прошлого века. На табурете за прилавком или, возможно, барной стойкой сидит спиной ко входу тот самый старик в пальто. Перед ним коричневатый бумажный пакет, из которого торчит горлышко откупоренной бутылки.
– Доброе утро, – здоровается Мартин.
– А, Хемингуэй, это ты, – равнодушно бросает мужчина и отворачивается.
Мартин подходит к стойке. Рядом с мужчиной еще один табурет. На столе два стаканчика, до половины наполненные чем-то темным и вязким. Старик держится за один. Больше никого. Мартин садится рядом.
– Что ж. – Старый забулдыга с усмешкой отрывается от созерцания напитка. – На сей раз ты почти прав.
– Как это?
– Время утреннее.
– С кем вы пьете? – любопытствует Мартин.
– Ни с кем. С тобой. С призраками. Какая разница?
– Наверное, никакой. Что это за место?
Мужчина оглядывается, словно только сейчас осознав, где сидит.
– А это, друг мой, риверсендский винный салун.
– Похоже, он знавал лучшие дни.
– Как и мы все.
Если и пьян, по нему незаметно. С алкоголиками такое бывает. Либо время слишком раннее. Грязные, всклокоченные волосы до плеч припорошены сединой. Лицо заросло спутанной бородой, выдублено солнцем и ветром. Губы потрескались, но взгляд хитрый, и глаза не так уж налиты кровью.
– Никогда не слышал о винных салунах, – говорит Мартин.
– Немудрено. Наша страна полна невежд. С какой стати ты должен отличаться?
Голос мужчины звучит раздраженно и в то же время весело.
Не зная, что сказать, Мартин смотрит на стакан перед собой.
– Давай, хлебни. Не умрешь, – говорит старик.
Мартин уступает. В стакане дешевый портвейн, сладкий до приторности. В ответ на одобрительный кивок мужчина криво усмехается.
– Ты вроде бы спрашивал о «Коммерсанте» напротив? Много уже таких видел, верно? Типичнейшая австралийская гостиница, хоть сейчас на открытку для друзей-янки… или в перечень охраняемых исторических памятников. Ладно, не то место. Тут история, которую никогда не расскажут.
– Не понимаю.
– Твою мать. Ох уж мне эти молодые умники. У вас что, в университетах совсем историю отменили?
Мартин в ответ смеется.
– Что ржешь, Хемингуэй?
– Лично я в университете историю проходил.
– Вот как? Иди требуй назад деньги за обучение. – Отсмеявшись, старый сыч тут же становится серьезным. – Как это на вас, молодых, похоже. В прежние деньки, когда история еще кого-то интересовала, в «Коммерсанте» было три бара. Бар-ресторан: туда ты мог сводить семью на обед. Бар-салун: дам впускали, а от мужского пола требовали внешний вид. Рубашку с воротничком, брюки или шорты с длинными носками. Местечко считалось очень модным, должен сказать. А еще был бар спереди, для рабочих. Вот туда-то косцы, ребята из зернохранилища и дорожные бригады заходили на кружечку пива, не моясь. Там они могли свободно сквернословить, выпускать пар и глазеть на официантку. Грубоватое местечко.
– А здесь? Что насчет этого места?
– Здесь собирались те, кто был недостаточно хорош для последнего бара.
– Серьезно?
– Конечно, серьезно. Я что, похож на клоуна?
– Ну и кто сюда ходил?
– Ты вроде умный. Слыхал когда-нибудь о посттравматическом стрессе?
Мартин кивает. Он не собирается признавать, что даже после года консультаций у психолога это состояние остается для него тайной, покрытой мраком.
– Что ж, одно время нашу страну буквально наводнили его жертвы, да. Только тогда он назывался по-другому. Военным неврозом, а может, и вообще никак. Тысячи людей, десятки тысяч. Те, кто вернулся с Западного фронта. Позднее к ним добавились те, кто сражался с Гитлером и япошками. Кто без рук, кто без ног, глухие, слепые. Больные сифилисом, трипаком, туберкулезом. Встречались и похлеще. Мерзкие, опасные, вечно пьяные люди. Скитались по аграрным районам, во времена Великой депрессии аж целыми стадами, с места на место, будто овцы, разве что не на бойню, а с нее. Видал тот памятник на перекрестке у пивной? Та еще шуточка. Их отлили в бронзе, подняли на пьедестал, назвали героями. Правда, некоторые из тех, чьи имена вырезаны на том самом памятнике, при ином раскладе закончили бы свои дни в местах вроде этого. Такие винные салуны были повсюду, что в городах, что в буше[14 - Бушленд – поросшие кустарником равнины в Австралии и Африке.]. Каждый сельский городок один да имел. В те времена жизнь сильно отличалась. Ни тебе медицинских страховок, ни льгот. Люди сами лечились. Такие салуны продавали отнюдь не приличное вино. Дешевое пойло – литрухи портвейна или хереса, самогон. Скверно, доступно, убойно. Вот здесь они и сидели, те ходячие призраки, которых не привечали в гребаном «Коммерсанте».
– Вот уж не знал, – отвечает Мартин. – Значит, вы из тех ветеранов? Вьетнам?
– Я? Не-а. Если я и ветеран, то не военный.
– Тогда почему приходите сюда, а не в пивную? Или клуб?
– Потому что я немного похож на тех давнишних парней. Меня не привечают в приличных местах.
Да и потом, нравится мне здесь. Никто не действует на нервы.
– Почему не привечают? – допытывается Мартин.
Старик отпивает большой глоток.
– Пивная закрылась. Еще хочешь?
– Рановато для меня нажираться.
Мартин улавливает шорох. У стены, под скамьей, вдоль плинтуса крадется мышь.
– Я тут не особо любовью пользуюсь, – признается старик. – Не живу по общепринятым стандартам. Ты первый, кому я в этом году сказал больше трех слов.
– Тогда почему вы здесь остаетесь?
– Я тут вырос, здесь моя родина, и пошли все на хрен.
– Что вы сделали? Чем всех против себя настроили?
– Честно говоря, ничем. Или почти ничем. Ты поспрашивай, послушай народ. Они тебе понарассказывают. Мол, я жулик и полжизни просидел в тюрьме. Все это чушь собачья, но люди верят тому, чему хотят верить. Да мне и плевать. Их проблема.
Мартин изучает лицо собеседника. Нос-картофелина, усеянный прожилками, седая борода. Лицо человека пожившего, однако в тусклом свете не определишь возраст. Где-то между сорока и семьюдесятью. На запястьях – размытая синева тюремных татуировок. Глаза настороженные – оценивают собеседника.
– Что ж, приятно было познакомиться. Пойду, пожалуй. Как вас зовут?
– Снауч. Харли Снауч.
– А я Мартин Скарсден.
Рукопожатием они не обмениваются.
Мартин разворачивается к выходу, но старик еще не закончил.
– И насчет священника тебе наплетут, а ты не особо уши развешивай. Люди верят тому, чему хотят верить, только и всего.
– Вы о чем?
– Он, приятель, был душка. К любому сердцу мог подобрать ключик. Люди его любили, вот и не хотят признавать, что в нем ошиблись.
– В плане?
– Детишки. Заметка твоего коллеги… все в ней чистая правда. Просто люди не хотят верить, не хотят признавать, что это происходило у них под носом.
– То есть вы верите, что он был педофилом?
– А то! Видал я его с этими детьми, как он с ними обнимался и тому подобное. Плавал с ними у запруды. Приставал вовсю.
– Вы кому-нибудь рассказывали? Например, полиции?
– Приятель, я с полицией не знаюсь, ну их.
– А что насчет самого Свифта? С ним вы когда-нибудь разговаривали?
– А как же, частенько. Церковник… видно, долгом считал помогать таким, как я. Заглядывал сюда промочить горло на пару со мной. А выпить он мог, да. Не чета тебе, козявке. Грязно шутил, рассказывал скабрезные истории.
– Что? Свифт намекал на свои делишки?
– Ага, намекал. Можно и так сказать. Небось приходил сюда меня прощупывать, искал себе сообщника, а как только понял, что не на того нарвался, тут же отвалил. Знаешь, дружок, я невидимка. Хожу по городу, и люди меня не видят. Но я-то все вижу.
– И что же вы видели? Застали Свифта за чем-нибудь незаконным?
– Незаконным? Нет, я бы так не сказал. Зато я видел его с теми детьми, слышал его мерзкие шуточки. Не верьте всему, что вам рассказывают, вот, собственно, и все.
– Ясно. Спасибо.
– Да ну, пустяки. Даже не заикайся о благодарности. И обо мне, кстати, тоже. Нечего полоскать мое имя в вашем грязном листке.
– Посмотрим.
– Журналюга хренов.
На улице уже настоящее пекло, воздух пахнет пылью, которая от солнца слегка отдает антисептиком. Мартин пересекает улицу, взяв курс на «Оазис». Табличка с Винни-Пухом уже исчезла с двери. Не подсматривает ли сейчас человек-невидимка через щель в заколоченном окне? Хотя нет, Харли Снауч, скорее всего, до сих пор в баре, беседует с своими призраками.
Мартин останавливается посреди дороги и, обернувшись, делает снимок. Контрастность, скорее всего, окажется чересчур высокой: фасад салуна слишком темен на ослепительном солнечном фоне. Сколько ни щурься, на дисплее телефона все равно ничего не прочитаешь. Тогда снова ржавую цепь с замком – еще крупнее.
Как ни странно, сегодня в «Оазисе» посетители. За столиком пьют чай две пожилые женщины. На расчищенном месте посреди ковра, рядом с детским манежем, тихо покачивается в легкой колыбели малыш, посасывая бутылочку.
– Доброе утро! – здоровается Мартин.
– Что правда, то правда, – с лучезарной улыбкой отвечает одна из женщин.
Через дверь-воротца в конце магазина протискивается Мэнди с подносом, на котором горка сконов с джемом и сливками.
– Удивлены? – одаривает она Мартина своей улыбкой с ямочками. – Час пик. Позвольте, я сначала отпущу сестер.
Через несколько минут она отдает женщинам их утренний чай и возвращается.
– Привет! Надеюсь, вы не поговорить пришли. Лиам сегодня утром все нервы вымотал. Вам что-нибудь принести?
– Странно, ваш сын вроде в хорошем настроении.
– Ага. Подождите, сейчас закончит бутылочку и тогда…
– Что ж, мне большую порцию флэт уайт[15 - Флэт уайт – кофейный напиток родом из Австралии. Готовится путем добавления нагретого паром молока с небольшим количеством пены (0,5 см) в двойную порцию эспрессо.]. Самую большую, что у вас есть. Двойную, а то и тройную.
– Будет сделано. Хотите с собой?
– Я бы лучше здесь, если не возражаете.
– Не проблема. Возьмите какую-нибудь книжку, пока ждете. Вчера вы забыли.
Мартин следует совету, но сначала без толку воркует над малышом. Толстощекий карапуз в упор отказывается его замечать, присосавшись к бутылочке.
Глазки у него темненькие, на голове – копна каштановых кудряшек. Старушки смотрят на мальчика снисходительно.
К возвращению хозяйки Мартин выбирает пару потрепанных книг в мягкой обложке: одна детектив, вторая – рассказ о путешествии, обе от неизвестных авторов. Мэнди притаскивает баварскую глиняную кружку для пива, накрытую металлическим конусом.
– Вы серьезно? – смеется Мартин.
– Кружки побольше у меня не нашлось.
– Спасибо!
Наслаждаясь кофе, он вяло листает книги. Старушки допивают утренний чай и, поблагодарив Мэнди, рассчитываются, ни на секунду не теряя жизнерадостности. Мэнди собирает за ними тарелки и уносит.
Занимательная система. Если основной доход приносят кофе и пирожные, то на это ничто не указывает. Ни столов со стульями, просто старые кресла и редкие столики. Ни кофемашины, ни электрочайника, даже нет витрины с пирожными и печеньем. Все в подсобке, как будто однажды кафе просто спонтанно возникло, а Мэнди с ее матерью так и не удосужились наладить дело как полагается. Не исключено, что это как-то связано с лицензированием или требованиями санитарной службы.
Вернувшись, Мэнди вынимает своего малютку из колыбели и строит ему рожицы, издавая всевозможные забавные звуки, которые завершаются громким фуканьем в животик. Мальчик заливается смехом. Любовь матери к нему и ее удовольствие несомненны. Прижав сынишку к себе, она опускается в кресло.
