скачать книгу бесплатно
У лидеров «Движения» не было чёткой политической программы и плана действий. Вне поля зрения повстанцев оказался командующий стратегическим резервом сухопутных войск генерал Сухарто, которому были подчинены также оперативные соединения авиации и флота, выделенные для «противостояния» Малайзии. Узнав об исчезновении генералов, Сухарто принял на себя командование сухопутными войсками и по приказу Насутиона немедленно развернул военные действия против мятежников. К вечеру 1 октября войска Сухарто окружили базу ВВС «Халим», и судьба «Движения 30 сентября» была решена: его лидеры срочно покинули оперативный центр. 1 октября вечером Сухарто выступил по радио и объявил действия Унтунга акцией, направленной на свержение президента Сукарно. Такова кульминация событий, приведших в дальнейшем к совершенно новому политическому этапу развития Индонезии, известному под названием «новый порядок», в котором основную роль стали играть вооружённые силы.
До сего времени достоверно неизвестно, был ли Сукарно полностью осведомлён о планах выступления Унтунга. Нет никаких доказательств прямого участия Коммунистической партии Индонезии (КПИ) в этих событиях. Очевидно, не только члены ЦК КПИ, но и большинство членов Политбюро ЦК ничего не знали о «Движении», не говоря уже о рядовых членах компартии. В то же время по совершенно непонятным причинам 2 октября утром газета «Хариан Ракьят» поместила передовую статью в поддержку «Движения 30 сентября» и текст подготовленных им декретов. Появление этих материалов дало правым силам повод для развязывания антикоммунистической кампании. Были немедленно разгромлены и подожжены здания ЦК КПИ, молодёжных, женских и профсоюзных центров компартии. Правые силы изображали Сукарно «жертвой» предательского удара в спину со стороны коммунистов. Тем временем сам Сукарно в течение октября-ноября 1965 г. неоднократно отклонял требования запретить компартию. Отказываясь возложить на неё ответственность за действия Унтунга, он публично утверждал, что не может наказать целую партию, имеющую огромные заслуги перед национально-освободительным движением. На заседании кабинета, проходившего под руководством Сукарно 5 октября, было зачитано заявление КПИ, в котором она отмежевалась от «Движения 30 сентября», рекомендовала своим членам воздержаться от всякого участия в нём. Но судьба компартии уже была решена. Военные власти в декабре 1965 г. издали декрет о запрещении деятельности КПИ и более десяти её массовых организаций.
Говоря о КПИ, не могу не вспомнить с болью о судьбах её руководителей. Некоторых из них я знал лично. Вспоминается один вечер дружбы, организованный КПИ, на котором было полно советской и индонезийской молодёжи. Вечер проходил в огромном зале в центре Джакарты, напоминающем современный крытый стадион. Торжественная часть вечера длилась не более тридцати минут. Было два коротких выступления с нашей и индонезийской сторон. После заключительного слова заместителя председателя ЦК КПИ, государственного министра Лукмана, заиграл национальный оркестр – гамелан или крончонг. Который из них в данный момент выступал, я тогда ещё не знал. Отличать их я стал позже.
Гамелан имеет почти тысячелетнюю историю. Он создаёт своеобразную полифоническую и полиритмическую оркестровую музыку, где доминирующее место занимают ударные инструменты. В оркестре, кроме того, участвуют несколько струнных смычковых и щипковых инструментов, бамбуковые флейты.
Крончонг примерно на пять-шесть веков моложе гамелана, и по манере исполнения, и по общему звучанию ближе стоит к современным общепринятым оркестрам. Говорят, что музыка в стиле крончонг была завезена на индонезийский архипелаг португальскими колонистами. В наборе крончонга имеется более десяти различных инструментов, в том числе и европейского происхождения. Но ведущими компонентами, пожалуй, являются гавайская гитара и банджо португальского или гавайского происхождения. Крончонги, как правило, исполняют современные индонезийские мелодии, песни национально-патриотического характера и нередко на западный манер. Большую популярность в исполнении оркестров-ансамблей крончонг получили песни популярного индонезийского композитора Исмаила Марзуки, особенно его знаменитая «Морями тёплыми омытая, моя Индонезия». В течение долгих лет она оставалась песенным символом страны и позывным индонезийского радио.
Когда заиграл оркестр, все расступились, освободив его центр. Начался танец, продолжавшийся с полчаса. За это время я успел познакомиться и поговорить с группой джакартских юношей, они называли себя активистами Коммунистического союза молодёжи Индонезии. Их интересовало, по каким специальностям можно получить высшее образование в МГУ. Оркестр смолк, и окружавшие меня юноши, почти одновременно наклонив головы, сделали два шага назад, уступая место индонезийцу, танцевавшему с моей женой.
После обмена с ним любезностями завязался разговор. Индонезийцу захотелось больше узнать о нас.
– Вы, наверное, представители одной из среднеазиатских республик Советского Союза? – спросил он меня.
– Нет, мы – москвичи, по национальности татары. Я родился в Татарии, жена – недалеко от города Горького.
– О, это любопытно. Я неоднократно бывал в Москве, Ташкенте, других городах СССР, встречался с представителями разных национальностей, но мне никогда не приходилось говорить с представителями татарской национальности. Вы не могли бы ответить на давно интересующий меня вопрос: какая этническая и историческая связь между татарами и монголами, почему грандиозное средневековое нашествие на Европу называется татаро-монгольским?
– Если говорить кратко, то между монголами и современными татарами никакой этнической и исторической связи нет, – разъяснял я. – Само название этноса «татары» возникло значительно позже монгольских завоеваний. Предки современных татар – булгары, проживавшие на территории Среднего Поволжья. Они стали в начале XIII в. одними из первых жертв монгольских завоевателей. Что касается термина «татаро-монгольское» или «татарское» нашествие, то этому имеется несколько различных объяснений. Как известно, задолго до нашествия монголов на евразийские просторы китайцы вели упорные бои с ними в течение десятилетий и скрупулёзно зафиксировали важные исторические события в дошедших до наших дней хрониках. На одном из китайских диалектов «монгол» звучит как «та-та». Когда европейские востоковеды XVIII–XIX вв., в том числе и русские, стали активно изучать историю монгольских завоеваний с использованием китайских источников, они и взяли оттуда термин «та-та». Этот термин стали отождествлять с монголами, поскольку речь шла именно о них, и с татарами (тогда уже этот термин употреблялся по отношению к продолжателям этноса булгар), поскольку звучание его было близко к слову «татар»; а на некоторых европейских языках, например, на английском, китайское «та-та» и английское «татар» почти полностью созвучны. Отсюда и пошло неправильное употребление терминов, приведшее, по существу, к исторической ошибке.
Потом мы перешли в другой зал, где началась церемония угощения. Тут к нам подошёл переводчик нашего посла Борис Голованов и с улыбкой спросил меня:
– Вы знаете, с кем танцевала ваша жена?
– С исключительно приятным, интеллигентным индонезийцем, – ответил я. – А что?
– А знаете, кто он?
– Нет.
– Это же Айдит – председатель ЦК КПИ, министр кабинета Сукарно, – многозначительно заключил Б. Голованов.
Дипа Нусантара Айдит (1923–1965), более двадцати лет стоявший во главе двухмиллионной КПИ, внёс огромный вклад в освобождение своей страны от колонизаторов. После событий 30 сентября 1965 г. и последовавшего за ними военного переворота он был схвачен армейскими частями и убит. Ему тогда было 42 года. Как стало известно позже, специальному десантному подразделению, имевшему приказ «схватить Айдита лучше мёртвого, чем живого», в конце ноября 1965 г. удалось арестовать председателя ЦК КПИ, которого убили сразу же после допроса.
Такая же судьба ждала многих руководителей КПИ. Так, министр кабинета Сукарно и второй заместитель председателя КПИ Ньюто некоторое время находился под защитой президента в его дворце, но и он был убит в декабре 1965 г. Первый заместитель Айдита и тоже член правительства Лукман был убит в апреле 1966 г. Осенью того же года военный трибунал приговорил к смерти членов Политбюро Ньона, Пардеде, Вирьомартоно и ряд других руководителей КПИ.
В течение года после военного переворота, в условиях чрезвычайно напряжённой обстановки, мы с болью в сердце наблюдали антикоммунистический террор, прокатившийся по всей стране. Военные власти в центре и на местах ещё до официального запрета КПИ по своему усмотрению распускали её организации, бросали в тюрьмы тысячи и тысячи ни в чём не повинных коммунистов и сочувствующих им. До сих пор нет достоверных данных о точном количестве жертв террора, а также о числе людей, погибших позже в тюрьмах и концлагерях.
Комиссия по сбору фактов, назначенная по приказу президента Сукарно, опубликовала свой отчёт в феврале 1966 г. в условиях, когда невозможно было объективно раскрыть реальное положение дел. Однако, даже по её данным, погибло почти 80 тысяч членов и сторонников КПИ, было арестовано – 100 тысяч. В мае того же года джакартский корреспондент английской газеты «Дейли экспресс» сообщил, что ему удалось ознакомиться с секретным докладом, составленным специальной группой для высшего военного руководства Индонезии, где говорилось уже об одном миллионе жертв, в том числе о 800 тысячах погибших на острове Ява. Таковы истинные масштабы трагедии индонезийского народа, разыгравшейся в 60-х гг. на моих глазах на территории молодого независимого азиатского государства.
Потомок правителей Синда (Пакистан)
Да, я знаю всегда – есть чужая страна,
Есть душа в той далёкой стране.
А. Исаакян
В 1960–1970 гг. я около десяти лет проработал в Карачи, в одном из крупнейших городов Азии. Карачи, бывшая столица Пакистана, ныне главный город провинции Синд.
Осенью 1967 г. в городе Мирпуркхасе я принял участие на «мушаире» (состязание самодеятельных поэтов на заданную тему) и неожиданно для самого себя вышел в финал, но проиграл симпатичному заминдару белуджского происхождения лет сорока. Когда он узнал, что его оппонент – советский вице-консул с мусульманской фамилией, он пригласил меня на обед в своё родовое имение. В огромном манговом саду за обеденным столом мы, два мусульманина, выпили несколько бокалов французского «бордо» за советско-пакистанскую дружбу. В такой романтической обстановке состоялось моё знакомство с Мир Гхаус Бакш Талпуром, крупным помещиком округа Мирпуркхас, которому было суждено «долго жить».
М. Г. Б. Талпур рассказал мне много различных историй из жизни своих предков. В течение двух столетий Талпуры безраздельно правили Синдом. Они были генетически связаны с воинствующими белуджскими племенами из горных районов, то есть пришельцами для местного синдского населения. Последнее княжество Талпуров в Хайрпуре было «распущено» лишь в 1955 г. Потомки Талпуров сохранили большие земельные угодья по всей провинции Синд, за ними «охотились» многие политические партии, особенно в период предвыборных кампаний. Десятки представителей верхушки клана входили в состав правительства провинции Синд и в новейшее время.
На «узких» обедах в резиденции М. Г. Б. Талпура в Карачи собирались очень интересные люди – «сливки» тогдашнего пакистанского общества. Там я, например, познакомился с Акбаром Бугти, с будущим губернатором Белуджистана, который в 1974 г. сопровождал З. А. Бхутто[2 - 3ульфикар Али Бхутто (1928–1979) – президент (1971–1973) и премьер-министр (1973–1977) Пакистана. После военного переворота (июль 1977 г.) был арестован и приговорён к смертной казни.] в ходе его официального визита в СССР.
Удивительно, что постепенно близкие друзья Талпура становились и нашими с Наидой семейными друзьями. Среди них особого упоминания достойны крупные пенджабские предприниматели братья – Рафик, Шафик и Тауфик, владельцы нескольких семейных заводов в Карачи, тесно связанных с госзаказами. Мы с женой часто бывали у них на семейных обедах. В общении с ними я обнаружил интересный политический феномен, присущий, пожалуй, лишь Востоку, суть которого заключалась в следующем.
Политические взгляды трёх братьев внешне резко отличались друг от друга, простирались по широкому диапазону – от самых консервативных до умеренно радикальных. Старший из братьев, Рафик, был сторонником Мусульманской лиги, поддерживал тесные связи с руководством тогдашней правящей партии. Средний брат, Шафик, входил в состав руководства карачинского отделения ведущей оппозиционной партии, а младший брат, Тауфик, стал активистом нарождающейся партии З. А. Бхутто.
Во время публичных политических манифестаций и очередных парламентских выборов Рафик, Шафик и Тауфик обрушивались друг на друга с «грозными» обвинениями, защищая программные установки своих партий. У несведущих людей создавалось впечатление, что братья находятся между собой во враждебных отношениях. Мы с женой хорошо знали, какая дружественная обстановка царила у них на семейных обедах. Наида и Джаханара, жена Рафика, стали подругами – у нас в спальне висит картина, подаренная Наиде Джаханарой, собственной работы. На семейных обедах братья обсуждали вопросы стратегического характера, связанные с укреплением семейного бизнеса при различных вариантах изменения политической обстановки в стране. У них были «свои люди» и в правительстве, и в рядах руководства оппозиции, так что смена власти не влияла на получение государственных заказов. Тут роли братьев были чётко распределены и координировались президентом семейной компании старшим братом Рафиком. Каждый подключался в политический процесс именно в нужный момент, чтобы эффективно защитить экономические интересы сплочённого семейного клана.
Однажды младший из братьев, Тауфик, «затащил» меня в какой-то литературный клуб молодых пакистанских писателей, как он выразился, «посмотреть на лондонского денди, ополчившегося на своих мусульманских братьев». Это было странное зрелище: в небольшом холле подвального помещения молодые люди внимательно слушали выступление человека лет тридцати, в светлом пиджаке, в чёрной рубашке, без галстука. Он говорил тихим спокойным голосом – совсем не похож на бунтаря – на прекрасном английском языке рассказывал о некоторых тенденциях в современной английской литературе. Это был Салман Рушди, оказавшийся в Карачи транзитом по пути в Лондон.
С. Рушди уже тогда был «нежелательной персоной» как в Индии, так и в Пакистане. Он находился под огнём официальной критики за свой роман «Дети полуночи», где в центре фабулы оказался первый индо-пакистанский конфликт, возникший в Кашмире в момент образования Индии и Пакистана, унёсший тысячи человеческих жизней. Позже я прочитал и его роман «Shame» («Стыд»), который является остро сатирическим эссе на тему современной политической жизни Пакистана. В этой книге в саркастических тонах выведены многие легко узнаваемые государственные и политические деятели Пакистана, в частности бывший премьер-министр З. А. Бхутто и его каратель генерал Зияуль-Хак, правивший страной около десяти лет.
Меня поразило другое – жёсткая оценка С. Рушди, выходца из мусульманской семьи Индии, истории возникновения и развития Пакистана. В этой нашумевшей книге «Shame», вышедшей ещё до появления «Сатанинских стихов», запрещённых в мусульманском мире, Салман Рушди утверждает, что само слово «Пакистан» придумано в Лондоне в кругах мусульманской интеллигенции, мечтавшей о создании собственного государства по религиозным признакам. Восточнопакистанские сепаратисты (бенгальцы) со временем взяли реванш, отмечает С. Рушди, и отделились ещё раз – в независимое государство Бангладеш – от сепаратистов, в своё время отколовших Пакистан от Индии по религиозным мотивам.
Далее Рушди приходит к категорическим выводам: идея создания Пакистана родилась на Западе (точнее, в Англии) и лишь потом попала на Восток и утвердилась в современной истории. Исполнителями были пришлые переселенцы – мохаджиры, мусульмане, выходцы из Индии. Они старались, утверждает Рушди, похоронить прошлое так, как будто и не было никакого индийского прошлого, по принципу «новая страна – новая история». Причём история эта переписывалась на двух языках – на английском и урду, – чуждых местному народу. Один язык перекочевал из-за моря, другой – из соседней страны.
В конце 1970 г., накануне завершения моей первой командировки в Пакистан, М. Г. Б. Талпур обратился ко мне с весьма необычной просьбой, как он выразился, «за компетентной консультацией по важному для него политическому вопросу». В ходе приватной беседы, состоявшейся в Генконсульстве, выяснилось, что лидеры двух политических партий – Мусульманской лиги и Демократической партии, – каждый по отдельности, обратились к нему с предложением выдвинуть свою кандидатуру на предстоящих парламентских выборах в его родном избирательном округе Мирпуркхас.
– Что вы можете сказать о позиции двух упомянутых партий в общем раскладе политических сил в стране в свете предстоящих выборов? По списку какой из этих двух партий мне лучше баллотироваться на предстоящих выборах?
Мой ответ был откровенным и почти категоричным:
– У этих партий мало шансов добиться успеха в провинции Синд, я вам посоветовал бы найти подходы к партии Бхутто, которая, по моим наблюдениям, имеет лучшие шансы победить в провинциях Синд и Белуджистан благодаря активной поддержке молодых избирателей.
– О, это хорошая идея, мой старший брат Мир Али Ахмад Талпур поддерживает неплохие контакты с семейством Бхутто, возможно, мы так и поступим – выдвинем свои кандидатуры по списку партии, возглавляемой З. А. Бхутто.
– В таком случае желаю успехов Талпурам, в следующий приезд в Пакистан я надеюсь вас увидеть в составе нового парламента и в рядах руководства правящей партии, – заключил я разговор в мажорном тоне.
Мы весело посмеялись и на прощание выпили по бокалу шампанского.
За три дня до моего отъезда из Пакистана Талпур назначил мне срочную встречу у клифтонского моста и сообщил, что он приглашает меня прямо сейчас в карачинскую резиденцию З. А. Бхутто на обед по случаю окончательного утверждения партийного списка кандидатов на предстоящих выборах. Я оказался перед политической дилеммой: с одной стороны, мне очень хотелось увидеть и услышать будущих руководителей страны – в победе на выборах партии Бхутто я не сомневался; с другой – моё присутствие на встрече лидеров оппозиции наверняка будет оценено нашим послом как несанкционированное действие, способное нанести ущерб нашим двусторонним отношениям.
Я высказал также Талпуру сомнение относительно того, удобно ли мне, иностранному дипломату, присутствовать на закрытом политическом мероприятии, к тому же без приглашения хозяина, тем более если всё это просочится в печать. Талпур поспешил развеять все мои сомнения:
– Никто из посторонних об этом не узнает, за это я несу личную ответственность, а вам представляется возможность побеседовать с будущим премьер-министром. В конце концов, вы ему косвенно помогли подобрать трёх проходных кандидатов в парламент из политического клана Талпуров.
Мы вошли в приёмный зал как раз в тот момент, когда с краткой речью выступал генсек партии Дж. Рахим, и незаметно заняли свободные места у стола. Так я оказался в клифтонской резиденции Бхутто, среди его ближайших сподвижников. Тогда будущий премьер-министр Пакистана, недавно покинувший пост министра иностранных дел в правительстве фельдмаршала Айюб Хана, был опальным политическим лидером, находившимся под огнём критики правительственных органов СМИ.
После нескольких бокалов подошла и моя очередь произнести тост – в отличие от других, говоривших на английском, – я прочитал восьмистишие на урду, сочинённое в ожидании слова, где имя Бхутто дважды упоминалось в изящной персидской изафетной конструкции «Вазир-е-Азем мустакбил», что означает «будущий премьер-министр».
Бхутто реагировал на это мгновенно:
– В случае удачи моей партии на выборах, а я в этом не сомневаюсь, я приглашаю вас на пост министра культуры. И вам, видимо, придётся начать с уроков словесности на урду для моих министров, возможно, и для меня, – добавил он после небольшой паузы.
Все дружно посмеялись, потому что хорошо знали, что Бхутто был блестящим оратором на английском и синдхи, но, как правило, избегал выступлений на урду – государственном языке Пакистана. Немного позже, через год после прихода к власти, он стал с таким же успехом выступать перед народом на урду. Но всё это позже – пока он оппозиционный лидер, жаждущий власти.
Тут все бросили недоумённый взгляд в мою сторону: откуда, дескать, взялся этот никому неизвестный претендент на министерский пост. В разговор был вынужден вмешаться мой друг Талпур:
– К сожалению, это невозможно, сэр. Поэт Халиулла не является гражданином Пакистана, хотя он и поклонник ваших политических взглядов, но занимает пост вице-консула Генконсульства СССР в Карачи.
– Тогда я приглашаю его в качестве посла СССР при моём будущем правительстве, – заявил Бхутто, ничуть не смутившись.
Позже на этом приёме у меня состоялась получасовая беседа с З. А. Бхутто с глазу на глаз, где он чётко обрисовал политическую ситуацию в стране и перспективы развития событий вокруг Пакистана. Я проинформировал об этом Центр и посольство: из МИД СССР получил благодарность за интересную своевременную информацию и одновременно выговор от посла М. Дегтяря за несанкционированную встречу с оппозиционным лидером.
Через два года, в ноябре 1972 г., я вновь вернулся в Карачи в качестве консула и прямо на выходе из аэропорта столкнулся лицом к лицу с М. Г. Б. Талпуром. Он спешил к посадке на самолёт, направляющийся в Исламабад. Талпур обнял меня и, широко улыбаясь, поблагодарил за тот разговор, состоявшийся два года тому назад:
– Ваше политическое чутьё оказалось безошибочным – я и мой брат стали депутатами парламента от ныне правящей партии З. А. Бхутто.
Таким образом, в течение последующих четырёх лет работы в Пакистане (1972–1976 гг.) регулярное общение с Талпурами давало мне возможность быть в курсе дела о деятельности правительства Бхутто, об основных направлениях внешней и внутренней политики Пакистана. Ведь мой друг заминдар М. Г. Б. Талпур был одним из лидеров парламентской фракции правящей партии, а его старший брат Мир Али Ахмад Талпур – министром обороны.
«Татарский мир», № 2, 2007
Временный поверенный в делах СССР (Непал)
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится в моём веку.
Б. Пастернак
В заоблачном королевстве
Судьба так распорядилась, что в 1991 г., в период серьёзных потрясений и испытаний для нашей страны, приведших к распаду советского государства, второй сверхдержавы мира, я оказался на посту Временного Поверенного в делах СССР в Королевстве Непал. Мне пришлось с болью в сердце наблюдать с «крыши мира» этот трагический процесс – исчезновение некогда могущественного СССР с политической карты планеты. Не просто наблюдать и переживать, а, по возможности, разъяснять суть происходящих событий руководителям и влиятельным политическим деятелям страны пребывания. Причём разъяснять с таких позиций, чтобы не оттолкнуть Непал от нас. Это была нелёгкая задача.
Нелепо, конечно, предполагать, что от реакции и понимания непальского руководства что-то могло зависеть. Речь, безусловно, не об этом. Тогда даже Вашингтон и Париж, Лондон и Бонн, Пекин и Дели и те ничего не могли изменить что-либо в лучшую для нас сторону (правда, многие этого и не хотели!). Суть моей озабоченности заключалась в другом: не допустить ухудшения двусторонних отношений, сохранить их дружественный характер, накопленный десятилетиями сотрудничества. Во что бы то ни стало избежать того, чтобы внутриполитический кризис и неизбежный крах СССР не оттолкнули непальское руководство от нашей страны – от России, как это нередко случается в такие критические моменты истории. Именно так я понимал свою основную задачу как посланник своей страны, быстро и безвозвратно терявшей тогда завоёванные позиции на международной арене.
Парадокс заключался ещё в том, что именно в этот период – в конце 80-х и в начале 90-х гг., когда коммунисты Восточной Европы и СССР стремительно теряли власть, в далёком, забытом всеми монархическом Непале происходили противоположные процессы. Непальские коммунисты приняли активное участие в массовых выступлениях против режима абсолютной монархии, за проведение демократических реформ. На прошедших в 1990 г. первых за последние тридцать лет прямых парламентских выборах они завоевали около 40 процентов мест в новом законодательном органе. Некоторые из них пришли на первое заседание парламента прямо из тюрем, так сказать, с корабля на бал.
Первые разрозненные коммунистические группировки появились в Непале ещё в начале 50-х гг., которые находились под неусыпным надзором королевского двора, особенно когда они пытались установить контакты со своими зарубежными друзьями. Позже было «зафиксировано» пять-шесть самостоятельно действующих коммунистических группировок – от умеренных «про-московских» до экстремистских «маоистских». Но в парламент в 1990 г. пришли совсем другие – «истинные непальские коммунисты», борющиеся за улучшение жизни беднейших слоёв населения. Так они себя называли, а таковых в Непале миллионы (ежегодный доход на душу населения не превышает 200 долларов – это, по данным ООН, один из самых низких показателей в мире).
Итак, Коммунистическая партия Непала (объединённая марксистско-ленинская), наряду с Непальским конгрессом, партией национальной буржуазии Непала (завоевавшие примерно одинаковое число парламентских мест), стала одной из двух ведущих политических партий страны. Начиная с 1990 г. и по сегодняшний день, вот уже более десяти лет, коммунисты прочно сохраняют свои позиции в парламенте и политической жизни Непала. Как главная оппозиционная сила в парламенте, коммунисты с активных, «народных» позиций критикуют политику конгрессистского правительства, которому удаётся удерживать власть лишь благодаря поддержке немногочисленных промонархистских группировок – своих прежних политических противников.
У непальских коммунистов накопился достаточно большой опыт парламентской работы, они не устраивают ненужных обструкций, не оскорбляют своих политических оппонентов, не дерутся, как часто происходит в нашей «цивилизованной» Думе. Они работают над законопроектами, проталкивают свои идеи, проваливают неугодные, с их точки зрения, законопроекты конгрессистского правительства. Словом, накапливают опыт работы в государственных структурах. В кулуарах парламента и на приёмах свободно общаются со своими политическими противниками, не чураются общения с дипломатами капстран. Должен сказать, что они вызывают уважение среди немалой части непальского общества, включая образованные слои интеллигенции, представителей свободных профессий. Коррумпированность к ним не прилипает, против них трудно найти компромат.
По долгу службы мне часто приходилось встречаться с лидером парламентской оппозиции, председателем компартии Мон Моханом Адхикари, реже – с генсеком Марданом Бхандари. Это образованные люди, прагматики, хорошо представляющие национальные интересы своей страны, хотя, естественно, не без определённой доли идеологической зашоренности. У них удивительно типичная биография, богатый жизненный опыт. На одном из приёмов, семидесятилетний М. Адхикари, который накануне имел аудиенцию у короля как лидер парламентской оппозиции, с определённым юмором рассказывал мне, что в тюрьме ему навязчиво снился один и тот же сон – беседа с монархом об ужасном положении заключённых. По словам председателя компартии, он провёл в «королевских» тюрьмах более десяти лет и столько же в ссылке в Индии.
Ещё более необычна биография и трагическая судьба генсека компартии Мардана Бхандари. Половину своей жизни – 20 лет из 40 – он провёл в тюрьмах. После освобождения из тюрьмы исколесил всю страну. Вскоре на парламентских выборах 1990 г. по центральному столичному избирательному округу, где его основным оппонентом был тогдашний премьер-министр, один из лидеров партии Непальский конгресс К. Бхаттарайя, выиграл мандат в законодательный орган. Одновременно он нанёс поражение другому экс-премьеру по отдалённому сельскому избирательному округу. Таким образом, недавний политзаключённый стал «дважды» депутатом королевского парламента. Это было тогда политической сенсацией, воспринятой как открытый вызов королевскому режиму. Старая политическая элита была вынуждена «проглотить» этот фактор новой реальности – выдвижение коммунистов на политическую арену страны.
М. Бхандари пророчили блестящую политическую карьеру вплоть до премьер-министра или спикера парламента. Противники и политические оппоненты побаивались его – он был чист и неподкупен. В 1993 г. его жизнь оборвалась трагически в расцвете сил и политической карьеры. М. Бхандари погиб в горах при весьма странных обстоятельствах. Старый «джип», на котором он ехал на встречу со своими избирателями, неожиданно потерял управление и свалился в пропасть, но при этом водитель «успел» выскочить из кабины автомашины и остался невредимым. Тогда в местной печати было опубликовано много различных версий по поводу этого случая. Но причины трагедии так и остались до конца не выясненными. Я посетил Политбюро ЦК КПН и выразил от имени российского посольства соболезнование по поводу трагической гибели крупного политического деятеля, одного из лидеров парламентской оппозиции. Запомнились озабоченные лица М. Адхикари и других руководителей компартии, которые тогда непрерывно заседали и никак не могли оправиться от шока.
В этой связи вспоминаю одну из бесед с М. Адхикари, состоявшуюся в начале августа 1991 г. по его инициативе. Он сетовал на то, что непальские коммунисты никак не могут понять суть и цели внутренней и внешней политики М. Горбачёва, который, по их мнению, отходит от научных постулатов марксизма и ленинизма. СССР как-то быстро и легко сдал свои позиции в ГДР и странах Восточной Европы, не получив взамен ничего от Запада. «Эти крупные уступки могут в конечном итоге нанести непоправимый урон интересам Советского Союза и вызвать негативные изменения в соотношении сил в мире», – утверждал председатель компартии Непала.
Что я мог ответить по существу затронутых, столь же очевидных и для меня вопросов? Я, конечно, пытался развеять столь пессимистические оценки и настроения собеседника, разъясняя суть пресловутого «нового мышления» М. Горбачёва, пытался обосновать правильность перестройки и политических реформ в нашей стране, полезность этих процессов для демократизации принципов международных отношений и т. д. Но чувствовалось, что всё это «провисает» в воздухе, что-то главное, более существенное в моих аргументах ускользает. Когда великая страна, стоящая за твоей спиной, вползает в болото непредсказуемости, трудно убедить трезво мыслящего собеседника в чём-то обратном. Но ты должен попытаться это сделать, это твоя прямая обязанность. Дипломат должен довести до сведения правящих кругов и политических деятелей страны пребывания о мнении своего правительства без каких-либо искажений, даже если ты и не согласен с его позициями и действиями.
Я тогда никак не мог предположить, да и вряд ли это приходило кому-либо в голову, что через каких-то шесть месяцев СССР вовсе перестанет существовать, а мой собеседник коммунист М. Адхикари чуть позже у себя возглавит королевское правительство Непала. Да, уже после распада СССР и краха социализма в Европе в далёкой Азии, в монархическом Непале коммунисты пришли к власти парламентским путём. На очередных парламентских выборах 1994 г. коммунисты получили 88 из 200 мест в нижней палате парламента и стали партией относительного большинства. КПН потеснила Непальский конгресс, получивший в парламенте 83 места.
Король Бирендра был вынужден поручить М. Адхикари, бывшему своему узнику, сформировать правительство. С ноября 1994 по сентябрь 1995 г. в Непале действовало однопартийное коммунистическое правительство. Это факт, который, естественно, не получил широкой огласки в средствах массовой информации Запада, а также России. Об этом мало кто знал, но это было, это историческое событие для Непала. Конечно, за этими процессами внимательно следили в дипломатических и других ведомствах, по крайней мере, пяти-шести великих держав, в частности, Китая и Индии, США и России, возможно, в Токио и Лондоне. Об этом я расскажу чуть позже.
Обрисовав общую картину политической обстановки в Непале и вокруг него, я хотел бы более подробно рассказать об одном важном мероприятии посольства, которое получило тогда положительную оценку Центра. 20 июля 1991 г. я как Временный Поверенный в делах СССР устроил приём в посольстве по случаю 35-летия установления дипломатических отношений между СССР и Непалом. Он был задуман для узкого круга лиц из высшего руководства Непала, без участия послов других стран. Цель – подытожить основные направления и перспективы двустороннего сотрудничества. Накануне был проведён ряд мероприятий с участием представителей непальской общественности по линии Всенепальской ассоциации выпускников советских вузов (их в Непале насчитывается около 1500 человек), где мне приходилось неоднократно выступать.
Приём должен был стать своеобразной кульминацией юбилейных торжеств с участием непальской элиты. Мне заблаговременно удалось получить у премьер-министра согласие на участие. Затем я посещал каждого из министров, чтобы лично вручить приглашения и при этом не преминул упомянуть о предстоящем участии главы правительства. Эти встречи с министрами я попутно использовал для рассмотрения отдельных аспектов двусторонних отношений, касающихся их ведомств. О конкретных реальных предложениях, возникших при этих обсуждениях, проинформировал Центр.
С непальской стороны на приёме присутствовало около тридцати человек: премьер-министр Г. П. Койрала, четыре бывших премьера, все пятнадцать министров непальского кабинета, руководители обеих палат парламента и лидеры парламентских фракций всех политических партий. Присутствие на приёме в посольстве всех членов правительства удивило даже самого премьера. Он в этой связи сказал, что ему редко удаётся собрать на заседания правительства всех министров: кто-то находится в поездке по стране, кто-то в загранкомандировке. Тут я предложил премьер-министру воспользоваться представившимся случаем и после приёма здесь же провести заседание кабинета министров, на что он ответил:
