скачать книгу бесплатно
. После войны должностные лица тоже порой были глубоко втянуты в дела черных рынков, защищали эти связи и получали от них выгоду, хотя и осуждали их. Взятка, как показывает данное исследование, служила существенным элементом второй экономики в период позднего сталинизма (и осталась таковым в последующие десятилетия).
Эта книга идет дальше интереса к неофициальным отношениям в экономике, разъясняя, как теневые рынки действовали также в кабинетах государственной администрации
. Незаконные рыночные механизмы проникали в государственную бюрократию вне экономической сферы, в том числе в правовую систему, обеспечивая возможность сделок между рядовыми советскими гражданами и должностными лицами. Советские люди могли получить официальные льготы за взятку на теневых «рынках», работавших в госучреждениях, так же как тайком приобретали необходимые товары и услуги, минуя разрешенные каналы
.
Главы
Часть I охватывает две первые главы книги. В главе 1 утверждается, что критическим поворотным моментом в развитии моделей взяточничества, типичных для поздней советской эпохи, стала Вторая мировая война с ее последствиями. Экстраординарная разруха военных и первых послевоенных лет сделала более вероятными тайные контакты между советскими людьми и местными представителями администрации. Перемещение населения, бедность, гигантская нехватка жилья, продовольствия и транспорта, новые трудности, обременявшие правовую систему, провалы в распределении – все это создавало условия, соблазнявшие должностных лиц воспользоваться своим служебным положением. Взяточничество в равной мере смазывало механизмы как официальной, так и неофициальной экономики, помогая системе функционировать. Конечно, это не значит, что все люди участвовали в таких делах или что вся система была целиком коррумпирована. Кто же все-таки участвовал, почему и с какой целью? (Ввиду тайного характера операций со взятками определить в абсолютных цифрах число предложенных и полученных взяток, разумеется, ни в какой системе невозможно, так же как ни в какой стране нельзя выяснить полные масштабы черного рынка или другой нелегальной экономической деятельности.)
В главе 2 фокус внимания смещается в сторону взяточничества среди работников правоохранительных и судебных органов. Огромное число арестов за неполитические преступления и наплыв подобных дел в суды образуют контекст для роста «дилерства» в перегруженных судебных ведомствах. Аресты порождали протесты и жалобы. Сам объем работы создавал для судей и прокуроров возможность принимать незаконные подношения в обмен на смягчение приговоров или пересмотр решений, если они были готовы рискнуть. В этом смысле крутые сталинские меры по борьбе с хищениями «социалистической собственности», спекуляцией и другими экономическими и имущественными преступлениями неожиданно расширили перспективы предложения и получения взяток. Многие жалобщики и просители, утратив доверие к официальным каналам, обращались к потенциально опасным сделкам с должностными лицами
.
В части II, в главах 3 и 4, мы переходим к анализу народных представлений о взяточничестве, вписывая эту практику в русло традиции подношений чиновникам. В главе 3 говорится, что продуктивно рассматривать взяточничество как своего рода переговоры, обусловленные личными и коллективными ценностями, а не просто гнусные деяния, осуждаемые с точки зрения морали. В таком свете сфера деятельности, именуемой «взяточничеством», в данном исследовании не ограничивается исключительно определениями советского уголовного кодекса, распространяясь также на взгляды, обычаи, социальные обязательства и практики просителей и должностных лиц
. В указанной главе освещаются повседневные взаимодействия на микроуровне. Как люди решались давать взятки? Какого рода доводы приводили они при переговорах? И как просители и должностные лица оправдывали свое поведение в качестве взяткодателей и взяткополучателей? В этом контексте в главе 4 внимательно изучается дело грузинского судьи Верховного суда СССР Л. К. Чичуа, арестованного за получение взяток в 1949 г. История Чичуа проливает свет на спорные понятия дарения, взяточничества и социального взаимообмена. Здесь также вводится понятие «культурного брокера» как ключевой фигуры в советских судах. Культурными брокерами служили лица, знакомые и с правовой системой, и с местными традициями и практиками, которые преуспевали, лавируя между первым и вторым, договариваясь о сделках, наводя мосты через культурные разрывы.
Четыре главы части III посвящены некоторым аспектам непоследовательных попыток сталинского государства бороться со взяточничеством в советском обществе. Как показано в главе 5, среди руководства правоохранительных и партийных органов с середины 1943 г. и в последующие годы все сильнее нарастала тревога из-за распространения взяточничества. Одна из послевоенных «кампаний» провозгласила целью искоренение этого порока из советской действительности. Почему взятки вызывали такое беспокойство? Власти выражали опасение, что их существование может подорвать в глазах населения легитимность государственных институтов и в конечном счете самого режима. Движение против взяточничества было развернуто в 1946 г. и переживало периодические (хоть и недолгие) всплески еще шесть лет; главной, но не единственной мишенью служила коррупция в судах и прокуратурах. Впрочем, на практике эта «кампания» грешила серьезными изъянами, не в последнюю очередь потому, что проводилась в строгой тайне. Почему власти так вяло преследовали взяточничество и не решались допустить публичное обсуждение проблемы? Анализ внутриаппаратных дискуссий по поводу послевоенной «борьбы со взяточничеством» позволяет ознакомиться с официальным отношением к этому преступлению и сомнениями, мешавшими партийным и судебным ведомствам энергично принимать против него меры. В главе 6 говорится о широкой сети тайных осведомителей, на которую в период от начала Второй мировой войны и до смерти Сталина опирался советский режим в своих усилиях остановить настоящую «эпидемию» преступлений против государственной собственности и социалистического хозяйства. Наряду с обычной милицейской работой, эта сеть являлась основным инструментом разоблачения коррупционной деятельности советских должностных лиц. В чем была ее сила и ее слабость?
О громком скандале в связи со взятками в советских верховных судах, одном из крупнейших коррупционных дел сталинского периода, идет речь в главах 7 и 8. Практически неизвестная серия разбирательств закончилась осуждением за взяточничество дюжины с лишним ведущих судей страны и сотен других людей. В этих финальных главах подробно описывается ход расследования «Дела верховных судов», как я его называю, от начала в 1947 г. до последнего судебного процесса в 1952 г. Прокуратура предъявила обвинение высокопоставленным судьям верховных судов СССР, РСФСР, УССР и Грузинской ССР, Московского городского суда, а также судьям, работавшим в некоторых других важных региональных судах. Следствие велось в обстановке полной секретности; ни обвинения, ни соответствующие процессы ни словом не упоминались в печати
. Анализ этих дел соединяет изучение сталинской высокой политики и знакомство с построением нарратива о коррупции и девиантности, а также репрессиями в судебном аппарате после войны. Эти дела никогда еще не становились предметом углубленного исследования. Что же может преследование видных юристов сказать нам о политике борьбы с коррупцией и методах режима в период позднего сталинизма?
Часть I
1. Картина взяточничества и коррупции под сенью сталинизма
По окончании Второй мировой войны Советский Союз мало походил на победителя. Разоренная почти четырьмя годами невероятных испытаний страна была истощена, люди обнищали и нередко голодали. До 27 млн чел., по большей части некомбатантов, погибли, оставив миллионы сирот. Еще миллионы остались без крова. Война сделала 2 млн чел. инвалидами. Еще до нацистского вторжения продовольствия, потребительских товаров и жилья не хватало, они отличались плохим качеством и распределялись неравномерно. Невзирая на быструю модернизацию тяжелой промышленности, уровень жизни в 1930-е гг. резко снизился. Неурожай, случившийся в 1946 г., вызвал в важных сельскохозяйственных регионах голод, который продолжался до 1948 г. и, по самым оптимистичным оценкам, унес жизни 1-2 млн чел.
Почти все остальное население страдало от недоедания и болезней.
В таких послевоенных декорациях на всех уровнях общества и экономической жизни обнаруживались многие виды коррупции. Государственные служащие в гражданском обществе самыми разными способами действовали как неофициальные предприниматели, используя свое положение для махинаций и обогащения за государственный счет. Работая в структурах (и обходя правила) плановой экономики, они присваивали и перепродавали государственную собственность, растрачивали фонды, торговали привилегиями, должностями, дефицитными или ценными товарами и заключали сделки, предполагавшие взятки. Некоторые опирались на неформальные сети знакомств и патронажа для прикрытия подозрительной деятельности либо получения материалов, необходимых для бесперебойной работы и выполнения нереалистичных планов. Тем самым должностные лица подставляли себя под обвинения во взяточничестве, растрате, спекуляции дефицитными товарами, злоупотреблении служебным положением и других нарушениях уголовного кодекса. Многие типы деятельности, которую центральные власти клеймили как коррупцию, были прочно вплетены в ткань советской жизни на всех уровнях на протяжении сталинского периода (и в дальнейшем).
Еще до конца Великой Отечественной войны (как называли Вторую мировую войну в СССР) компартия и советские государственные органы объявили различные формы коррупции одной из главных проблем и декретировали новые меры по борьбе с ростом взяточничества и других должностных преступлений. Они также предприняли усилия по пресечению хищений государственной собственности и наживы на дефицитной продукции – ее приобретения и перепродажи, получивших наименование «спекуляции». Эта глава начинается с краткого обзора практик неформального взаимообмена, включающих незаконный обмен между чиновниками и гражданами, в последние годы царской России и первые десятилетия советской власти. Затем мы перейдем к рассмотрению основных видов должностной коррупции в послевоенную сталинскую эпоху, прежде чем приступить к более глубокому изучению главной темы данной книги – взятки. В большинстве глав использованы недавно рассекреченные архивные документы для исследования тех гибридов взяточничества, которые почти никогда не обсуждались публично, но были самыми распространенными и самыми значимыми в период послевоенного сталинизма.
«На что ж привешены нам руки?»: Практики взяточничества в конце эпохи царизма и в ранние советские годы
Не советский режим, конечно, изобрел взяточничество и ввел его в обиход на территории Российской империи
. Наверняка никого не удивит, что практики, получившие ярлык взяточничества в Советском Союзе, имели прецеденты при царизме. Один из самых главных – обычай «кормления от дел» (или просто «кормления»), благодаря которому настоящая армия чиновников дополняла маленькие оклады, принимая от населения подарки в обмен на услуги
. Чиновники ждали от просителей, обращавшихся к ним за помощью, бутылки водки, продуктов, банки меда или еще какого-нибудь дара. В работе о крепостничестве в Тамбовской губернии начала XIX в. Стивен Хок описывает систему взимания денежных подарков сборщиками податей, которую можно считать общепринятым вымогательством взяток у крестьянского населения. Прежде чем уплатить подати, человек должен был предложить деньги или что-то натурой целой своре бюрократов. Полицейские чины тоже брали взятки в качестве довеска к нищенским окладам
. Крестьяне несли бюрократам яйца, бумагу, свечи, чтобы облегчить себе контакты с представителями государства, часто предъявлявшими необоснованные и обременительные требования. Говоря словами Нэнси Шилдс Коллман, писавшей о более раннем периоде, «дарение имело цель обоюдной выгоды, понятную всем»
.
Эти традиции обмена подарками еще больше размывали вечно неясную границу между коррупционными и некоррупционными актами в глазах закона, чиновничества и самого населения. Одни, например, видели в кормлении определенный тип принуждения, тогда как другие – легитимный способ получения чиновниками вознаграждения за оказываемые услуги
. Некоторые люди считали свои подарки чиновникам недобровольными, данью своего рода вымогательству. Другие имели причины подносить дары добровольно, рассматривая их как абсолютно приемлемые «знаки благодарности», обещавшие беспроблемные отношения в будущем. Применение определения «коррупционный» к подобным деяниям зависело от местных обычаев, прецедентов и конкретных обстоятельств.
Практика «кормления» выполняла в российском обществе несколько функций. Прежде всего она обеспечивала дополнительный доход низшему чиновничеству. Подарки представителям местных властей также позволяли отдельным людям продираться сквозь бесконечный лабиринт законов, предписаний и правил имперской администрации, устанавливая между государственным служащим и подданным персонализированные отношения, основанные на взаимности. Зная о прискорбно маленьком жалованье местного чиновничества, некоторые сочувствовали неимущим чиновникам, пытающимся повысить жалкие доходы, и терпимо относились к неофициальным подаркам. Иной раз высшие власти попросту понимали, что лишенные возможности кормиться от местного населения чиновники могут прибегнуть к еще менее допустимым способам заработка. Например, киевский губернатор И. И. Фундуклей знал, что крупные землевладельцы приплачивают местной полиции. Но губернатор не пресекал такую практику, рассуждая, что если полицейские не будут брать денег у помещиков, то станут принимать взятки от местных воров
.
Еще одну практику царской бюрократии можно считать прецедентом для некоторых видов взяточничества в советских учреждениях. Подношения – преподнесение желаемых даров начальству в той или иной организации ради продвижения по службе или гарантированного сохранения за собой должности. Строгая иерархия – с вертикальными, жестко закостеневшими административными лестницами – стимулировала тех, кто занимал низшие ступени, платить вышестоящим в пирамиде власти.
Практики «кормления» и «подношений» превосходно сочетались, подкрепляя друг друга. Низшие чиновники обирали население, скрашивая себе тем самым обязанность подношений собственным начальникам. Такие отношения образовывали настоящую «пищевую цепочку»: вышестоящие кормились от нижестоящих в бюрократическом аппарате, а те, в свою очередь, от населения. Эту-то пищевую цепочку – зависимость простых людей в их повседневных нуждах от платы (порой добровольной) алчным государственным чиновникам и дальнейшие выплаты последних представителям более высоких ступеней иерархии (возможно, еще более корыстным) – позже пытались разорвать советские революционеры.
Почему взятки были так распространены в царской России? Жалованье низшего чиновничества оставалось довольно маленьким, порой ниже прожиточного минимума. Низкие доходы давали бюрократам стимул «кормиться» от населения. Однако только маленькое жалованье не может объяснить повсеместное взяточничество, которое существовало даже среди сравнительно высокооплачиваемых правительственных элит
. Наверняка играли свою роль плохое образование и недостаточная профессиональная подготовка. Молодых, неопытных людей назначали на административные посты в провинции, где они, либо не ведая профессиональной этики, либо не желая руководствоваться чувством профессиональной ответственности, смотрели на свою должность как на возможность для обогащения. Не зная – или не уважая – законов, многие чиновники не считали зазорным взимать плату за выполнение своей работы. Сложные и противоречивые правила, персонализация отношений, скверная подготовка полиции, судей и других служащих, чудовищная волокита в административной и судебной системах также предоставляли плодородную почву для распространения сомнительных практик
. Все эти факторы почти с такой же силой действовали в советских бюрократических аппаратах.
Ричард Уортман подробно проанализировал развитие в XIX в. российского «правового сознания», которое возникло с ростом уровня юридического образования и подготовки юристов и правоведов. Это сознание в первую очередь наблюдалось на высших уровнях юридической администрации и вызвало некоторое повышение этической ответственности среди работников суда и прокуратуры
. Тем не менее реформы середины столетия и изменения в менталитете некоторых чиновников не смогли уничтожить приверженность к традиционной практике обмена дарами между гражданскими лицами и чиновниками. Не способствовали они, как указывает Уортман, и возрастанию уважения к закону в массе чиновничества. По словам Катрионы Келли, в конце XIX в. социальная и правовая терпимость к подаркам чиновникам была широко распространена
. Взяточничество так глубоко укоренилось в ряде аппаратов, что проверки зачастую вскрывали зараженность им всей службы; упразднялись целые конторы, закрывались целые департаменты
. (Об имперских законах о взяточничестве пойдет речь в главе 3.)
Большинство представителей российской литературной и политической интеллигенции возмущались, по их мнению, повальной правительственной коррупцией, взращенной и пестуемой прогнившим самодержавием, которое использовало правовые институты как орудие господства; они бичевали ее с безудержной яростью. Журналист и литературный критик А. И. Герцен выступал в своем журнале «Колокол» с гневными инвективами в адрес отдельных бюрократов, о взяточничестве, растратах и прочих грязных делишках которых ему становилось известно, зачастую от анонимов. Он разоблачал жульничество, нравственную низость, угодничество бюрократов и другие изъяны правосудия (нередко публикуя документы). Бюрократы, говорил он, подкуплены самодержавием: «Люди, берущие взятки, никогда не бунтуют»
.
Русская литература XIX в. представляет собой богатый источник образов царских служащих-взяточников наряду со смешными и презрительными зарисовками досадных, часто нелепых взаимодействий российских подданных с продажными чиновниками, как правило, демонстрирующими жадность и леность последних. Портреты провинциальных должностных лиц – беззастенчивых корыстолюбцев у Н. В. Гоголя, А. П. Чехова, М. Е. Салтыкова-Щедрина не подвластны времени. Запрещенная цензурой комедия В. В. Капниста под названием «Ябеда» содержит бессмертные строки, которые поет главный герой, бюрократ: «Бери, большой тут нет науки, // Бери, что только можно взять. // На что ж привешены нам руки, // Как не на то, чтоб брать?»
Стереотипы относительно особенно коррумпированных российских функционеров главным образом родились вследствие борьбы между недовольной интеллигенцией и самоуправно репрессивной бюрократией
. Судьи, судебные клерки и полицейские офицеры, травившие и преследовавшие писателей и общественных деятелей, служили мишенями самых ожесточенных нападок, наиболее памятных по произведениям Гоголя. Либеральные критики самодержавия также порицали продажного мелкого чиновника как символ российской отсталости. Мало найдется свидетельств того, что российские бюрократы как группа были значительно более коррумпированы, чем бюрократы на таких же должностях в других европейских странах. Идеальная веберовская бюрократия с ее абсолютно честным, беспристрастным и профессиональным чиновничеством так и осталась идеалом. Разумеется, коррупция среди российских бюрократов существовала, и кое-кто относился к ней снисходительно, невзирая на старания реформаторов побороть ее. Но невозможно показать особую коррумпированность российского чиновничества. Правда, однако, что обычай требовать подарки в обмен на услуги (и попытки состоятельных элит и деловых людей откупаться от чиновников) вызывал особо злую критику со стороны революционеров, вознамерившихся уничтожить царизм.
«На фронте борьбы со взяточничеством» после большевистской революции
Придя к власти в 1917 г., новый советский режим, не теряя времени, принял законодательство, осуждающее отношения между гражданами и должностными лицами (а также между самими должностными лицами), основанные на незаконных подарках или денежных выплатах. Первый советский антикоррупционный закон «О взяточничестве» был издан 8 мая 1918 г. По сути, акт взятки определялся в нем так же, как в царских законах: любого рода подарок официальному лицу с целью изменить решение, принимаемое им в этом качестве. Однако, в отличие от царского закона, в большинстве случаев не каравшего взяткодателей, советский устанавливал для всех участников операций со взятками – взяткодателей, взяткополучателей, посредников – одинаково суровое наказание: как правило, пять лет лишения свободы с использованием на тяжелых работах. Подобно всем большевистским законам того периода, раннее законодательство против должностных преступлений носило строго классовый характер. Правонарушителей из «эксплуататорских классов» обычно приговаривали к особо тяжкому принудительному труду
. Тем не менее режим мало что мог сделать для прекращения подобных практик, которые, по всем рассказам, продолжали проникать на низшие уровни администрации.
1 июля 1922 г. вступил в силу новый Уголовный кодекс РСФСР. Обвиняемых в пособничестве взяткам теперь ждал по меньшей мере двухлетний срок заключения, иногда с конфискацией имущества. Взяткодатели получали до трех лет. Те, кто брал взятки без отягчающих обстоятельств, могли получить до пяти лет, иногда с конфискацией имущества; отягчающие обстоятельства добавляли как минимум три года лишения свободы. В наиболее серьезных случаях кодекс давал возможность прибегать к высшей мере наказания. (Статья, предусматривавшая смертную казнь, была отменена в 1927 г., в честь 10-летия Октябрьской революции
.) В отличие от правовой практики при царизме, советские суды обычно выносили тем, кто предлагал взятки, более суровые приговоры, нежели тем, кто принимал, поскольку наверху заявляли, что дающие взятки предприниматели (которых в тот период называли нэпманами) представляют реальную угрозу советской власти. Советские же должностные лица, напротив, считались людьми в основе своей честными, поддающимися искушению, но способными исправиться (если сами не происходили из эксплуататорских классов). Правовые структуры кодифицировали это различие, карая взяткодателей суровее, чем взяткополучателей.
Некоторые области жизни стали обычной ареной для сделок, включавших взятки. Например, взяточничество, по-видимому, было широко распространено в жилищном отделе Московского горисполкома, отвечавшего за выделение квартир жителям города. Определенная сумма, сунутая из-под полы работникам жилотдела, могла сократить срок ожидания для нуждающихся в квартире с четырех месяцев до суток
. Взяточничество процветало также на железнодорожном транспорте, где приходилось доплачивать сверху за то, чтобы просто получить билет на пассажирский поезд. ВЧК (политическая полиция) 12 января 1922 г. издала распоряжение, в котором отмечала, что «развивающееся взяточничество на железнодорожных путях сообщения РСФСР приняло за последнее время небывало широкие размеры и наносит колоссальный вред Республике»
. И в других сферах взяточничество представляло собой рядовое явление. Предприниматели платили железнодорожникам за гарантию быстрейшей доставки товара, сцепку и расцепку грузовых вагонов, за то, чтобы до их сотрудников дошло продовольствие. Очень плохо оплачиваемая сельская милиция взимала «подарки» деньгами или самогоном. Сообщения о судьях, оказывающих поблажки в обмен на спиртное и продукты, наводняли местные и центральные следственные органы. Давно укоренившиеся в деревне формы взаимообмена между крестьянами и чиновниками получили клеймо «взяточничества» от режима, намеренного искоренить «нецивилизованные остатки» царского прошлого
.
Почему большевики так ревностно осуждали берущих взятки должностных лиц? Отчасти по тем же причинам, что и руководство других государств: взяточничество ослабляло центральный государственный контроль над управлением и экономикой. Повсеместное взяточничество подтачивало власть и сужало сферу влияния государства как потому, что подрывало легитимность нового правительства в глазах населения, так и потому, что правительство не могло положиться на коррумпированную бюрократию при проведении своей политики.
Впрочем, режим имел и другие основания для гонений на взяточников. В глазах большевиков взяточничество входило в число наихудших преступлений эпохи царизма. Оно представляло собой вопиющий пример использования богатыми денег для того, чтобы покупать официальные услуги, лишать простых людей справедливого правосудия и крепить власть своего класса с целью эксплуатации трудящихся масс. Понятие взятки служило чрезвычайно доступной метафорой контроля богатых надо всем государством за счет бедных. Взяточничество идеально символизировало пропасть между «государством» и «народом» при капитализме; предполагалось, что социализм сотрет это различие. Согласно мировоззрению большевиков оно неизменно существовало при царях не только потому, что государство его терпело, но и потому, что оно, по сути, являлось ключевой частью центральной нервной системы государства. При капитализме взяточничество якобы имело абсолютно насущное значение для выживания всей системы.
Таким образом, новый режим отводил взятке большую символическую роль: она воплощала капитализм в целом, поскольку буржуазия «подкупала» должностных лиц. Постоянно велись разговоры именно о «подкупе» государства, о том, что при капитализме продаются людская совесть и верность (как и все прочее). При описании и осуждении старорежимного взяточничества шли в ход «рыночные» термины: покупка и продажа услуг и доступа к чему-либо, посредники-маклеры, прибыль и комиссионные, – а в основе всего лежала мысль, что должности и должностные лица продавались тому, кто больше заплатит. Социализм обещал покончить с этим «духом продажности», как выразился один комментатор, искоренив капитализм
. Свержение капитализма означало освобождение от влияния гнусных, тайных закулисных сделок, помогавших эксплуататорским классам сохранять свое положение. Представление о всеохватывающем классовом антагонизме играло определяющую роль в первых антикоррупционных усилиях советской власти, как почти во всем, что делали большевики.
Взяточничество для большевиков олицетворяло также моральный упадок капитализма. Коррупционные отношения, по их мнению, образовывали гнилой стержень старого мира. С этой точки зрения, наступление на взяточничество являлось важным аспектом попытки создать чиновника нового образца – редко встречавшегося в царской России – честного и беспристрастного бюрократа, который будет видеть свой долг в служении трудовому народу, а не алчной буржуазии
.
В конце 1920-х – начале 1930-х гг. резко усилилось беспокойство по поводу взяточничества в партийных и судебных органах, что совпало с насильственными мерами Сталина по очистке деревни от капиталистических «элементов» путем коллективизации сельского хозяйства. Главными виновниками взяточничества снова объявлялись враги социализма, на сей раз так называемые кулаки – предположительно «богатые» крестьяне, сопротивлявшиеся посягательствам государства на их землю, сельхозинвентарь, технику и скот. Согласно официальным разъяснениям, кулаки пытались сохранить за собой землю, откупаясь от заготовителей и местных представителей власти продуктами и (особенно) спиртным
. Таким образом, власти опять говорили о взяточничестве как о средстве классовой войны, в ходе которой капиталистические элементы, например кулаки, пользовались любым доступным оружием, дабы помешать упрочению власти «народа».
В середине и конце 1930-х гг., однако, внимание правоохранительных органов как будто отвлеклось от проблемы взяточничества. Прокуроры начали пренебрегать этим преступлением по ряду причин. Одним из важных факторов стало официальное утверждение, будто взяточничество, как многие преступления, в социалистическую эпоху практически устранено из советского общества, за редкими нетипичными исключениями. Такое объяснение приобрело популярность особенно с окончанием коллективизации и объявлением, что социализм «построен», в 1936 г. С тех пор взяточничество рассматривалось как пережиток почти отмершей капиталистической системы и должно было стоять на грани исчезновения. Считалось, что лишь отдельные «саботажники», «кулаки», «вредители», некоторая часть дореволюционной интеллигенции и прочие «враги трудового народа» могут заниматься этим постыдным делом.
Кроме того, политические приоритеты режима вступили в новую фазу. В огне террора и охоты на ведьм органы безопасности маниакально сосредоточились на арестах «политических» преступников и вылавливании опасных «социальных отщепенцев». Партийных руководителей занимало преследование троцкистов и других «предателей», которые обвинялись по статье 58 Уголовного кодекса РСФСР 1926 г., касавшейся различных преступлений против государства. В тот период сверхбдительности по отношению к «врагам народа» взяточничество редко попадало на радары партии и органов безопасности. Когда оно все же разоблачалось, то, подобно любым должностным преступлениям в 1930-е гг., трактовалось властями как сознательный антисоветский акт, предпринятый с целью подрыва социализма. Так же как в 1920-е гг., взяточничество считалось атакой на всю социально-экономическую систему, а не просто отмирающим культурным артефактом либо плодом жадности или отчаяния отдельного индивида.
Итак, накануне Второй мировой войны взяточничество, с официальной точки зрения, продолжало существовать лишь в небольшом «отсталом» сегменте советского общества, среди крошечной доли населения, все еще зараженной ядовитым, но отмирающим наследием «буржуазной» идеологии и привычной алчностью, связанной с частной собственностью. Несмотря на официальные прокламации, взяточничество, конечно, в 1930-е гг. никуда не делось. Его виды и сферы проявления в основном оставались теми же, что и в предыдущем десятилетии. В судах, милиции, жилищных и снабженческих ведомствах, инспекциях, промышленности, армии, колхозах – советские люди совершали сделки с должностными лицами, чтобы обмануть процедуры и правила, получить освобождение от обязательств либо иным образом «подмазать колеса» в обход официальных установлений
.
В общем и целом, большевики верили, что если они сумеют уничтожить капиталистическую инфраструктуру и корпорации, разорвать связь между правительством и частным капиталом, то для коррупции не останется почвы. Они правильно идентифицировали взяточничество как сделку между по меньшей мере двумя сторонами (обычно вступающими в нее добровольно). Но аргумент, что взятки в ходу только среди состоятельных, алчных негодяев, в ком еще живо наследие капитализма, искажал природу социальной жизни. Бедные и отчаявшиеся – и обнищавшие бюрократы, и притесняемые простые люди – тоже совершали сделки, так же как представители нарождающихся среднего класса и свободных профессий. Большевистский анализ, сильно отягощенный моральной и идеологической тенденциозностью, не давал увидеть многообразие функций и причин взяточничества в обществе царской России и первых лет советской власти. Корень недопонимания таился в основополагающей уверенности, что хорошие, честные, преданные советские граждане никогда не будут вступать в незаконные сделки с должностными лицами. Аналогично фантазии, будто в социалистической стране взяточничества не может быть, упускали из виду тот факт, что подобные отношения существовали столько же, сколько существуют государства, и не выказывали признаков исчезновения.
Послевоенный «базар» коррупции
В период послевоенного сталинизма большинство преступлений, трактуемых в данном исследовании как «коррупция», включая взяточничество и злоупотребление служебным положением, относились, по формулировке УК РСФСР 1926 г., к категории «должностных преступлений». Понятие «злоупотребление служебным положением», к примеру, охватывало преступления должностных лиц, наносящие материальный ущерб государству, которые не подпадали точно под другие статьи кодекса. Злоупотребление служебным положением (ст. 109 УК РСФСР) определялось как действия должностного лица, которые нарушали правильную работу учреждения или предприятия и влекли за собой имущественный ущерб или нарушения общественного порядка. Власти сетовали, что многие люди, которых следовало бы судить за преступления более тяжкие, вместо этого обвинялись в злоупотреблении служебным положением. В одном из докладов прокуратуры, например, отмечалось, что суды слишком часто осуждают растративших фонды директоров магазинов за злоупотребление служебным положением, а не за хищение государственной собственности, требующее гораздо более суровой кары
. Число осужденных за злоупотребление служебным положением выросло с 47 тыс. чел. в 1940 г. до 48,5 тыс. чел. в 1944 г. и 72 тыс. чел. в 1946 г., достигнув пика (82 тыс. чел.) в 1946 г.
Наиболее значительный послевоенный закон, касавшийся правонарушений должностных лиц, был направлен против хищения «соцалистической и общественной» собственности. Выражение «социалистическая и общественная собственность» подразумевало собственность государства, имущество колхозов, профсоюзов, клубов и других так называемых кооперативных организаций. Определение «социалистическая» применительно к собственности, по сути, служило синонимом «государственной».
Чрезвычайно суровый указ, выпущенный 4 июня 1947 г. (известный как указ от 4 июня), предусматривал не менее 7 лет заключения за хищение государственной собственности, минимальное наказание за которое прежде составляло три месяца лишения свободы
. За повторные, «групповые» преступления и хищения в особо крупных размерах печально знаменитый указ вменял в обязанность давать от 10 до 25 лет
. (Смертную казнь отменили парой недель раньше, в мае 1947 г.) До 1947 г. такие преступления карались по ст. 116 УК о растратах и злоупотреблениях; ст. 162 о расхищении и мелких кражах госсобственности; указу от 7 августа 1932 г. Согласно одному докладу, присланному Сталину и Г. М. Маленкову министром юстиции СССР К. П. Горшениным, материальный ущерб от хищений госсобственности оценивался в 1948 г. почти в 1,5 млрд руб., а в 1949 г. более чем в 1,2 млрд руб. Причем, заметил Горшенин, из-за недостатков в раскрытии и учете хищений реальные цифры наверняка намного больше
.
Число приговоров, выносимых за год обычными судами за хищение государственной собственности, в тот период варьировало от более чем 454 тыс. в разгар кампании против хищений госсобственности в 1947 г. до примерно 180 тыс. в 1952 г.
В партийных рядах злоупотребление служебным положением и хищение социалистической собственности также являлись часто наказуемыми проступками; с 1946 по 1951 г. около 180 тыс. чел. были исключены из Коммунистической партии за такие нарушения
. Среди исключенных партийцев расхитители госсобственности составляли самую большую долю из 15 категорий виновных в правонарушениях, которые могли повлечь за собой исключение. В те годы от 27 до 31 % исключенных потеряли партбилет за злоупотребление служебным положением или хищение государственной собственности.
Фактически указ 1947 г. о хищении государственной собственности породил классическую советскую кампанию: короткий период массовых арестов в месяцы, последовавшие за его обнародованием, затем постепенный спад преследований по мере затухания кампании. Под ее каток попали три категории советских подданных. Во-первых, в 1947-1953 гг. указ привел к аресту сотен тысяч колхозников, обвинявшихся в воровстве продуктов, скота или зерна из колхозов после голода 1946 г. По-видимому, указ и был вызван к жизни этим массовым расхищением колхозной продукции голодающими колхозниками во время неурожаев. Помимо них, сотни тысяч промышленных рабочих обвинялись по указу от 4 июня в воровстве фабрично-заводского имущества
.
Однако по этому указу арестовывались в массовом порядке также представители третьей социальной категории – ответственные работники и служащие. Третий тип имущественных преступлений привлекает меньше внимания ученых, обсуждающих указ от 4 июня. Как показывают имеющиеся данные, лишь половину арестованных за хищение госсобственности в 1947-1952 гг. составляли рабочие и колхозники; среди остальных очень много должностных лиц. Десятки тысяч их были арестованы, осуждены и приговорены к предписанным длительным срокам заключения за разного рода кражи государственной собственности при исполнении своих служебных обязанностей.
На указ от 4 июня стоит смотреть не исключительно как на меру против воровства крестьян и рабочих, а как на атаку в трех направлениях, включая служащих, например бухгалтеров и счетоводов, а также директоров предприятий, магазинов, заведующих складами и председателей колхозов. Почему указ затронул бюрократический аппарат? Расхищение государственной собственности во время и после войны возрастало, и это было сочтено крайне вредным для государственных интересов
. Советские власти заявляли, что социалистическая собственность на средства производства, один из главных оплотов советского общества, в ответе за его научно-технические достижения, которые способствовали победе во Второй мировой войне.
Кроме того, прокуроры обнаружили, что должностные лица стояли во главе многих схем хищения. Довольно часто ключевую роль
в самых крупных и лучше всего организованных преступлениях играли ответственные работники. Они могли содействовать преступлениям, «колдуя» с бухгалтерской отчетностью, покрывая кражи со складов, сбывая товары спекулянтам, используя свои связи или положение для маскировки преступной деятельности и собственной выгоды. Еще в конце 1946 г., когда представители заготовительных органов сетовали на масштабы воровства в колхозах, многие из них винили не только крестьян, но и административных работников. В сентябре 1946 г., например, министр заготовок СССР Б. А. Двинский жаловался в Совет министров, что в большинстве дел лица, ответственные за охрану украденной продукции, такие, как заведующие складами и заготовительными пунктами, были замешаны в кражах
. В письме Берии, датированном 30 декабря 1946 г., министр юстиции Н. М. Рычков излагал подробности ряда крупных дел о краже зерна. Почти в каждом случае прокуроры утверждали, что движущей силой махинаций являлся администратор – председатель колхоза или директор совхоза
.
Сосредоточенность режима на защите государственной собственности в сочетании со всеобщей послевоенной неразберихой создала обстановку, в которой старания покончить с хищениями госсобственности вылились в широкомасштабные аресты должностных лиц. Можно утверждать: указ от 4 июня составлял часть антикоррупционных усилий, нацеленных, в частности, на средний и нижний уровни бюрократии, которые подкреплялись возникшим среди некоторых представителей судебной и партийной власти ощущением, что воровство ответработников стремительно выходит из-под контроля. Не то чтобы июньский указ, кстати, составленный и редактировавшийся лично Сталиным
, метил в первую очередь в должностных лиц, заподозренных в краже госсобственности. Власти, скорее всего, задумали его во время голода 1946-1947 гг., желая модернизировать августовский указ 1932 г., который применялся для преследования отчаявшихся крестьян, воровавших продовольствие в годы голода после коллективизации. Указ 1932 г. предписывал минимальное наказание за хищение госсобственности (в ту пору главным образом кражу зерна и скота из колхозов) в виде 10 лет заключения, а в особо чудовищных случаях дозволял смертную казнь. Количество осужденных по нему достигло пика в 1933 г., а затем быстро пошло на спад
. Указ от 4 июня пошел дальше августовского указа 1932 г., распространившись на некоторые должностные преступления, включая растрату и присвоение средств или государственного имущества (по ст. 116), которые раньше в уголовном кодексе не относились к имущественным преступлениям. Поэтому такие преступления теперь карались гораздо строже – как правило, не менее чем семилетним сроком лишения свободы
. Полезность указа от 4 июня для наказания злоупотреблений официальных лиц, вероятно, стала более очевидна, когда его начали применять на практике
.
Взяточничество как вид преступления – историческая справка
В более широком контексте борьбы с должностными преступлениями взяточничество имело свои интересные особенности. Примечательно, что наказания, установленные УК РСФСР 1926 г., не менялись до 1953 г. (и дальше; первый их пересмотр произошел в Уголовном кодексе 1960 г.), несмотря на огромные политические и экономические перемены. Две статьи УК РСФСР 1926 г. касались взяточничества, которое закон определял как ненадлежащее влияние на выполнение должностным лицом своих служебных функций в интересах дающего взятку
. Люди, получавшие взятки, обвинялись по ст. 117, тогда как дача взятки и посредничество во взяточничестве подпадали под ст. 118. Уголовный кодекс классифицировал взяточничество как должностное преступление – т. е. преступление, совершаемое должностным лицом благодаря своему служебному положению. Кодекс не относил взяточничество ни к хозяйственным преступлениям (как, например, спекуляция), ни к преступлениям против социалистической собственности (таким, как кража).
Конечно, раздача взяток часто представляла одно из важнейших условий в схемах спекуляции, растраты и присвоения госсобственности. Закон признавал, что взятка может предлагаться наличными либо в форме иных ценных вещей (или услуг), включая «скот, зерно, одежду, мануфактуру, водку, продукты питания и т. п.»
. По закону, даже если должностные лица просто принимали подарки, сделав то, чего закон от них требовал, они тем самым совершали преступление в виде взяточничества. Должностные лица не могли дополнительно «вознаграждаться» за исполнение части своих обычных обязанностей. Обвинявшиеся во взяточничестве нередко оправдывались именно в этом духе: дескать, ничего преступного не сотворили, всего лишь приняли знак благодарности за хорошо сделанную работу. В отличие от царского законодательства, советское рассматривало даже такое вознаграждение постфактум как серьезное преступление, подлежащее наказанию по статьям о взяточничестве.
До 1946 г. служащий-взяточник мог получить при отягчающих обстоятельствах от 5 до 10 лет заключения, хотя столь суровые приговоры бывали довольно редко. Большинство осужденных за получение или дачу взяток до 1946 г. приговаривались к лишению свободы на срок от 6 месяцев до 2 лет, к условным срокам либо исправительным работам на рабочем месте. После введения крутых мер летом 1946 г. наказания несколько ужесточились (хотя законы не изменились), и большинству осужденных взяточников и взяткодателей давали от 2 до 5 лет, при отягчающих обстоятельствах – до 10 лет.
Невозможно точно определить абсолютный уровень взяточничества в столь закрытом обществе, как сталинский СССР. (Даже в демократических обществах со свободной прессой и сравнительно доступными данными по преступности рассчитать масштабы незаконной экономической деятельности неимоверно сложно.) Тем не менее и рассказы из жизни, и архивные материалы свидетельствуют о широкой распространенности этого явления после войны. Хотя криминальная статистика, вероятно, не говорит всего, в 1945-1953 гг. самое большое число осужденных за взяточничество по стране за год составляло только около 5,6 тыс. чел. (в 1947 г.) – цифра, явно сильно заниженная, как всегда, когда речь идет о делах такого рода
. Как обычно бывает во всем мире, лишь малая доля случаев взяточничества раскрывалась или преследовалась в судебном порядке. В СССР возможности для взяточничества были чрезвычайно разнообразны, а различные его схемы с большим трудом поддавались выявлению
. Расхождение между реальными масштабами таких преступлений и числом осужденных за них отчасти объяснялось трудностями, с которыми сталкивались правоохранительные органы при их раскрытии, а затем преследовании. Взятка – сделка тайная, без свидетелей, участвуют в ней, как правило, всего два человека (иногда три, если кто-то действует в качестве посредника). Кроме того, как заметила Сьюзен Роуз-Аккерман, «обе стороны сделки заинтересованы в том, чтобы посторонние не догадались о значении платежа, и всеми силами стараются о нем молчать»
. Обеим сторонам было выгодно, чтобы успешная операция навсегда осталась нераскрытой.
