скачать книгу бесплатно
– Что-нибудь случилось?
– О нет, ваше преподобие, – пробормотал я. – Я здесь сам впервые. Так вы не преподобный Бэрд?
Я был в панике. Бэрд – единственный мой контакт с братьями за пределами Нового Иерусалима. Если никто меня не спрячет, меня поймают через пару часов.
Я уже начал прокручивать в голове план, как ночью украсть еще один корабль и попытаться ускользнуть от патрулей на мексиканской границе.
Голос священника донесся как бы издалека:
– Боюсь, что нет, сын мой. А ты хотел бы видеть преподобного Бэрда?
– Как вам сказать, сэр. Это не так уж и важно. Он старый друг моего дяди. И дядя просил зайти к нему и передать привет.
Может быть, та добрая индианка спрячет меня до темноты?
– Ну, его увидеть нетрудно. Он здесь, в городе. Я заменяю его, пока он занемог.
Мое сердце совершило кувырок при двенадцати g. Я постарался не выдать волнения.
– Может быть, если он болен, его лучше не беспокоить?
– Нет, напротив. Он сломал ногу – и с удовольствием примет гостя. Сейчас…
Священник задрал сутану, достал из кармана обрывок бумаги, карандаш и написал адрес.
– Отсюда два квартала, и потом поверните налево. Вы не заблудитесь.
Разумеется, я заблудился, но все-таки нашел в конце концов старый дом, увитый плющом, совсем в духе Новой Англии. Дом был окружен большим неухоженным садом, где росли в живописном беспорядке эвкалипты, пальмы, кусты и цветы. Я нажал сигнал и услышал свист допотопного сканера, в динамике что-то скрипнуло, и голос спросил:
– Да?
– Посетитель к преподобному Бэрду, будьте любезны уделить мне время.
Последовало короткое молчание, пока он рассматривал меня, потом тот же голос сказал:
– Вам придется самому войти. Моя служанка ушла на рынок. Пройдите через дом и найдете меня в саду.
Дверь щелкнула и открылась. Я шагнул за порог, подождал, пока глаза привыкнут к темноте, затем прошел по центральному коридору и вышел через заднюю дверь в сад. На качалке, положив забинтованную ногу на подушку, полулежал старик. Он опустил книгу, которую читал, и поглядел на меня поверх очков:
– Что нужно тебе, сын мой?
– Мне нужен свет.
Через час я запивал свой последний энчиладас[9 - Энчиладас – национальное мексиканское блюдо: обжаренная в печи тонкая лепешка из кукурузной муки с начинкой из мяса или овощей. – Примеч. С. В. Голд.] свежим холодным молоком. К тому времени как я добрался до вазы с мускатным виноградом, отец Бэрд закончил меня инструктировать.
– Итак, ничего не предпринимайте до темноты. Есть вопросы?
– Нет, сэр. Санчес вывезет меня из города и доставит в место, откуда братья проводят меня в Главный штаб. Все довольно просто.
– Да, это будет просто. Но вряд ли комфортно.
Я покинул Феникс в двойном дне маленького фургона зеленщика. Меня упаковали, как груз, нос мой упирался в доски днища. Мы остановились у полицейского кордона на краю города. Я слышал отрывистые приказы полицейских и эмоциональный ответ Санчеса на испанском. Кто-то рылся у меня над головой, и в щели ложного дна проникал свет.
Наконец тот же отрывистый голос сказал:
– В порядке, Эзра. Это работник отца Бэрда. Каждый вечер ездит к нему на ферму.
– Так чего ж он сразу не сказал?
– Когда он волнуется, забывает английский. Хорошо, езжай дальше, chico[10 - Малыш (исп.). – Примеч. С. В. Голд.]. Vaya usted con Dios[11 - Поезжай с Богом (исп.). – Примеч. С. В. Голд.].
– Gracias, se?ores. Buenas noches[12 - Спасибо, сеньоры. Доброй ночи (исп.). – Примеч. С. В. Голд.].
На ферме отца Бэрда меня посадили в геликоптер, на этот раз новый, бесшумный и хорошо оборудованный. Его пилотировал экипаж из двух человек, которые пожали мне руку, велели садиться в пассажирском салоне и оставаться там. Больше я не услышал от них ни слова. Мы сразу взлетели.
Иллюминаторы в салоне были закрыты. Не знаю ни в каком направлении мы летели, ни насколько далеко. Поездка была не из комфортных, потому что пилот, похоже, решил собрать по дороге все полевые ромашки. Разумная предосторожность, если не хочешь, чтобы тебя засек радар, но я молился, что он знает, что делает, – сам я не решился бы сбривать верхушки холмов даже при свете дня. Должно быть, он напугал кучу койотов по дороге, – во всяком случае, меня он напугал изрядно.
Я с облегчением услышал зуммер приводного луча. Мы скользнули вдоль него, зависли и мягко ткнулись в грунт. Выйдя из машины, я уперся взглядом в дуло бластера, установленного на треноге. За ним стояли два настороженных неулыбчивых человека.
Но пилоты сказали пароль, оба охранника задали мне положенные вопросы, и мы обменялись тайными знаками. Мне показалось, что они были немного разочарованы тем, что я оказался своим и они не смогли отличиться, они явно пылали энтузиазмом. Удовлетворившись нашими ответами, они завязали мне глаза и повели. Мы миновали дверь, прошли еще ярдов пятьдесят и забрались в какое-то тесное помещение. Пол ушел из-под ног.
Мой желудок рванулся вверх, я выругался про себя – они могли предупредить, что мы в лифте, но я держал рот на замке. Покинув лифт, мы перешли на какую-то платформу, и мне велели сесть и держаться покрепче. Платформа рванула вперед с громадной скоростью. Я чувствовал себя как на американских горках – не самые приятные ощущения, когда ты с завязанными глазами. Теперь я был по-настоящему напуган и начал думать, что издевательство было преднамеренным, потому что они и не подумали предупредить меня.
Потом мы еще раз опустились на лифте, прошли несколько сот шагов, и с меня сняли повязку. И тут я впервые увидел Главный штаб.
Я не ожидал увидеть ничего подобного и потому громко ахнул. Один из стражей чуть усмехнулся.
– Все вы так, – сказал он скучным голосом.
Это была известняковая пещера, настолько большая, что, казалось, ты не в подземелье, а на открытом воздухе. Своей великолепной пышной архитектурой она заставляла вспомнить сказки, дворец короля гномов. После череды спусков, которые мы проделали, я знал, что мы глубоко под землей, но не ожидал увидеть ничего подобного.
Я помню фотографии Карлсбадских пещер до землетрясения девяносто шестого года, которое их уничтожило. Главный штаб напомнил их, хотя, конечно, Карлсбадские пещеры уступали штабу и в размерах, и в роскоши. С первого взгляда я даже не смог оценить истинных масштабов пещеры: не было привычных наземных ориентиров. На расстояниях больше пятидесяти футов наш встроенный бинокулярный дальномер становится бесполезен, и нам нужно что-то, что могло бы дать ему масштаб, – дом, человек, дерево, да хотя бы просто горизонт. Но в естественной пещере нет ничего обычного, знакомого – и человеческий глаз не способен оценить ее размеры.
Поэтому в первый момент я понял только, что пещера, в которой я оказался, была большой, но я не знал насколько. Мой мозг уменьшил ее размеры, чтобы не тревожить моих предубеждений. Мы стояли возле стены пещеры несколько выше ее основания, и все пространство было залито мягким ровным светом. Я чуть не вывернул шею, вертя головой, потом посмотрел вниз и увидел на некотором расстоянии от нас игрушечную деревню. Домики были высотой в фут.
Потом я заметил, как маленькие человечки ходят между зданиями, и тут же все стало на свои места, приобрело истинные размеры. Игрушечная деревня находилась по крайней мере в четверти мили от нас, а вся пещера была не менее мили длиной и несколько сот футов от пола до потолка. И вместо страха замкнутого пространства, который люди обычно испытывают в пещерах, я внезапно был охвачен страхом перед огромным открытым пространством – агорафобией. Мне даже захотелось, словно перепуганной мышке, прижаться к стене.
Страж тронул меня за рукав:
– У вас будет достаточно времени оглядеться. Пойдемте.
Они повели меня по тропинке, которая вилась меж сталагмитами размером от детского мизинца до египетской пирамиды, между озерцами черной воды с растущими в них гипсовыми лилиями, мимо влажных куполов, которые были стары, когда человека еще не было на земле, под кремовыми полупрозрачными занавесами из оникса и острыми красно-розовыми и темно-зелеными гроздьями сталактитов. Моя способность удивляться была явно перенасыщена, и вскоре я перестал реагировать на окружающее.
Наконец мы вышли на ровную долину, покрытую пометом летучих мышей, и быстро добрались до поселения. Строения в нем не были строениями в принятом смысле этого слова – они оказались просто системами перегородок из пористого пластика, который используется для звукоизоляции. Большинство зданий стояло без крыш. Мы остановились перед самым большим. Вывеска над дверью гласила: «АДМИНИСТРАЦИЯ».
Мы вошли внутрь, и меня провели в отдел кадров. Вид комнаты вызвал во мне сентиментальные чувства, настолько она была знакомая, военная, продуманная и скучная. Здесь даже оказался пожилой клерк, который поминутно сморкался. Такие клерки – неизбежная принадлежность этих комнат со времен Цезаря. Табличка на его столе говорила, что он – младший лейтенант Р. И. Джайлс, и он, судя по всему, вернулся в отдел, отработав уже положенные часы, специально для того, чтобы зарегистрировать меня.
– Рад встретиться с вами, мистер Лайл, – сказал он, пожимая мне руку и обмениваясь знаками Ложи.
Потом он почесал нос и чихнул.
– Вы прибыли на неделю раньше, чем мы ожидали, и предназначенное вам помещение еще не готово. Вы не будете возражать, если мы устроим вас на сегодняшнюю ночь в спальном мешке в приемной, а утром что-нибудь подыщем?
Я ответил, что меня это полностью устраивает, и он, похоже, вздохнул с облегчением.
10
Честно говоря, в глубине души я ожидал, что меня встретят как великого героя, и представлял себе, как мои новые товарищи будут, открыв рты, ловить каждое слово в моем скромном рассказе о приключениях и чудесных побегах и благодарить Великого Архитектора за то, что мне удалось доставить мое чрезвычайно важное послание.
Я ошибался. Начальник отдела кадров вызвал меня к себе на следующий день, не успел я закончить завтрак, но я его даже не увидел: принял меня старый знакомый мистер Джайлс. Я был несколько раздражен, поэтому прервал его и сухо спросил, когда я смогу явиться на официальный доклад к командующему.
Он чихнул и сказал:
– О да. Разумеется, мистер Лайл, я совсем забыл сказать, что командующий поздравляет вас с прибытием и просит вас считать, что визит вежливости был уже нанесен не только ему, но и начальникам отделов. Мы сейчас все очень заняты, и он просил передать, что пригласит вас к себе специально в первую же свободную минуту.
Я отлично понимал, что генерал не посылал мне никакого такого послания и что клерк просто следует установившемуся порядку. Лучше мне от этого не стало.
Ничего не поделаешь. Я уже приступал к службе. К полудню я был официально зарегистрирован и поставлен на довольствие. Меня осмотрел врач, послушал сердце и взял анализы. Потом у меня появился шанс рассказать о своих похождениях – к сожалению, только магнитофону. Люди из плоти и крови получили сообщение, которое я нес, но мне от этого не было никакого удовольствия – я снова находился под гипнозом, как и в тот момент, когда в меня заложили это послание.
Это было уже слишком. Я спросил психотехника, который надо мной трудился, что за послание принес я в Главный штаб. Он ответил коротко:
– Нам запрещено сообщать курьерам содержания посланий.
Его тон указывал, что вопрос мой был крайне неуместен.
Тут я немножко вышел из себя. Не знаю, был ли он старше меня по званию (знаков различия на нем не было), но мне было плевать.
– Ради всего святого! Это что получается, братья мне не доверяют? Я тут рискую головой…
Он прервал меня и заговорил мягче, чем раньше:
– Нет-нет. Дело вовсе не в том. Это делается для вашей безопасности.
– Как так?
– Такова доктрина. Чем меньше вы знаете того, что знать не обязательно, тем меньше вы сможете рассказать, если когда-нибудь попадетесь, – так безопаснее и для вас, и для всех нас. Например, знаете ли вы, где сейчас находитесь? Могли бы указать это место на карте?
– Нет.
– Я тоже. Мне никто не рассказывал об этом, потому что это знание мне в данный момент не необходимо. Однако, – продолжал он, – я думаю, что вам можно сказать в общих чертах, что вы несли в себе обычные сводки и доклады, подтверждающие те данные, что мы получили другими путями. Раз уж вы все равно ехали к нам, то они нагрузили вас всякой всячиной. Я с вас три пленки списал.
– Обычные сводки? А Мастер Ложи сказал мне, что я несу послание особой важности. Старое жирное трепло!
Техник улыбнулся:
– Боюсь, он просто вас слегка простимулировал… О!
– Что такое?
– Я понял, что он имел в виду. Вы действительно несли одно жизненно важное послание – важное для вас. Вы несли в себе гипнотически закодированное собственное удостоверение личности. Если бы его не было, вам бы не позволили проснуться после сеанса.
Мне нечего было на это сказать, и я молча ушел.
Мои путешествия по врачам, психотехникам, квартирмейстерам и так далее позволили мне ощутить масштабы этого места. «Игрушечная деревня» была всего лишь административным центром. Электростанция, компактный атомный реактор, находилась в другом зале, ее отделяли от нас десятки метров скалы, которые служили дополнительной защитой. Женатые пары устраивались, где им было удобнее. Примерно треть живущих там составляли женщины, и они чаще предпочитали строить свои дома (или, скорее, загончики) подальше от центра. Арсенал и склад боеприпасов находились в боковом туннеле, на безопасной дистанции от офисов и жилых помещений.
Пресной воды было достаточно, хотя она была довольно жесткая, а туннели, в которых бежали подземные ручьи, похоже, обеспечивали вентиляцию, – во всяком случае, воздух всегда оставался свежим. Температура была постоянно около двадцати градусов, а относительная влажность тридцать два процента, зимой и летом, днем и ночью.
К обеду я уже числился в штате, а сразу после обеда трудился на временной работе в арсенале, ремонтировал и настраивал бластеры, пистолеты, автоматы и штурмовые винтовки. Я мог бы и оскорбиться, потому что обычно это работа сержантов, но я понимал, что тут никто не заботится о протоколе (например, каждый сам мыл за собой посуду после еды). Да и разве плохо сидеть на скамейке в арсенале, в тепле и покое, и снова возиться с шомполами, выколоткой и отверткой – полезная привычная работа.
В тот же день перед ужином я вошел в офицерскую гостиную, огляделся в поисках свободного стула и вдруг услышал за спиной знакомый баритон:
– Джонни! Джон Лайл!
Я обернулся и увидел бегущего ко мне Зебадию Джонса, старого доброго Зеба собственной персоной, весьма некрасивое лицо которого украшала улыбка до ушей.
Мы долго хлопали друг друга по спине и плечам и ругались последними словами.
– Когда ты сюда попал? – спросил я наконец.
– Недели две назад.
– Как так? Ты же был еще в Новом Иерусалиме, когда я уезжал? Как ты это провернул?
– Проще простого. Меня перевезли в виде трупа, в глубоком трансе. Запаковали в гроб и написали: «Заразно».
Я рассказал ему о своем путешествии, и мой рассказ явно произвел впечатление на Зеба, что очень поддержало мой дух. Затем я спросил, что он здесь делает.
– Я в бюро психологии пропаганды, – сказал он. – У полковника Новака. Сейчас, например, пишу серию в высшей степени уважительных статей о частной жизни Пророка, его священников и аколитов, о том, сколько у них слуг, сколько стоит содержать Дворец, сколько стоят церемонии, ритуалы и прочая ерунда. Все это, разумеется, абсолютная правда, и подается с безоговорочным одобрением. Но я слегка сгущаю краски и делаю акцент на описании драгоценностей и золотых украшений, на том, сколько это все стоит, и постоянно повторяю неотесанной деревенщине, какое счастье им привалило оплачивать подобную мишуру и что они должны гордиться тем, что наместник Бога на земле дозволяет им заботиться о нем.
– Не понимаю я тебя, Зеб, – сказал я, нахмурившись. – Ведь люди любят глядеть на эти побрякушки. Вспомни, как туристы в Новом Иерусалиме бьются за билеты на Храмовый праздник.
– Правильно. Но мы не собираемся распространять мои творения среди сытых туристов в Новом Иерусалиме, мы отдадим их в маленькие местные газеты в бедных фермерских общинах долины Миссисипи, Юга и в глубинке Новой Англии – мы распространим их среди самых бедных и самых пуританских слоев населения, среди людей, которые твердо убеждены, что бедность и добродетель – синонимы. Эти статьи слегка подействуют им на нервы. Пусть они начнут сомневаться.
– Вы серьезно думаете, что можно поднять восстание такой чепухой?
– Это не чепуха, потому что она воздействует непосредственно на эмоции, минуя логику. Ты быстрее сдвинешь с места тысячу человек, апеллируя к их предрассудкам, чем убедишь одного с помощью логики. И эти предрассудки даже могут не иметь отношения к по-настоящему важным вещам. Джонни, ты же умеешь использовать индексы коннотации?
– Ну… И да и нет. Я знаю, что они существуют, что они должны измерять эмоциональный отклик на слова.
– Примерно так все и есть. Но индекс слова – не фиксированное значение, в футе всегда ровно двенадцать дюймов, а это сложная переменная функция в зависимости от контекста, возраста, пола и рода занятий слушателя, региона и десятка других вещей. Индекс – это конкретное значение переменной, которое показывает нам, будет ли конкретное слово, сказанное определенным образом, воздействовать на конкретного слушателя (или читателя) положительно, отрицательно или оставит его равнодушным. При условии правильного учета всех факторов адресной группы индекс может быть таким же математически точным показателем, как какой-нибудь технический параметр. У нас никогда нет полного набора данных, которые нужны для решения этой формулы, поэтому оперирование индексами остается искусством – но очень точным искусством, особенно потому что мы используем «обратную связь» через выборку на местах. Каждая статья, которую я пишу, раздражает читателя немного больше, чем предыдущая, – и он даже не знает почему.
– Звучит красиво, но я не совсем понимаю, как это делается.
– Я приведу простой пример. Что бы ты предпочел: хороший, толстый, сочный стейк из нежного мяса – или кусок мышечной ткани из трупа незрелого кастрированного быка?
Я только улыбнулся в ответ:
– Ты меня не собьешь. Ты можешь называть его как угодно, но я все равно его сожру, если он не пережарен. Кстати, неплохо было бы сейчас пожевать что-нибудь. Я проголодался.
