скачать книгу бесплатно
– Еще одного? Кого это?
Дэк смерил меня взглядом. Он заметно колебался.
– Мм… некий Орсон Троубридж. Слыхал о нем?
– Эта бездарность?!
От ярости даже тошнота на минуту прошла.
– Да? А мне говорили, что он прекрасный актер…
Я был просто вне себя от мысли, что этого фигляра Троубриджа рассматривали как претендента на роль, которую собирались предложить мне.
– Это ничтожество, которое только и умеет, что размахивать руками и голосить!
Я остановился: гораздо приличнее просто не обращать внимания на подобных «коллег». Но этот щеголь еще и страдал острейшей формой нарциссизма: если по ходу пьесы требовалось поцеловать даме руку, Троубридж обязательно обманывал публику и целовал собственный большой палец. Эгоист, позер, фальшивый насквозь человечишко – разве такому вжиться в роль?
Вдобавок по какой-то необъяснимой прихоти фортуны его козлиная декламация и обезьяньи кривлянья прилично оплачивались – а настоящие мастера голодают…
– Дэк! Да как ты мог подумать, что он подойдет?
– Мм… Не то чтоб он подходил – он сейчас связан долгосрочным контрактом. Сразу хватятся, пропади он хоть на неделю. Хорошо, ты оказался э… «на воле». Как только ты согласился, я велел Джоку отозвать ребят, занимавшихся Троубриджем.
– И правильно!
– Но знаешь, Лоренцо, должен сказать: пока ты блевал в невесомости, я связался с «Рискуй» и дал команду снова заняться Троубриджем.
– Что?
– Ты сам напросился. У нас как – если уж «дальнобойщик» подрядился забросить груз на Ганимед, так он доставит его на Ганимед. Сдохнет, а доставит, не пойдет на попятную, когда корабль уже загружен! Ты сказал, что берешься – без всяких там «но» и «если». Через несколько минут начинается потасовка, и ты дрейфишь. Потом хотел сбежать от меня в порту. И вот только что истерику закатил – хочу на Зе-емлю! Может, ты и лучше актер, чем Троубридж, – не знаю. Но нам нужен парень, который не сдрейфит в ответственный момент. И насколько я понимаю, Троубридж как раз из таких. Если с ним договоримся – заплатим тебе и отправим назад. Ясно?
Более чем. Дэк явно имел в виду, что я не тот партнер, на которого можно положиться, и был по-своему прав. И обижаться оставалось лишь на самого себя. Конечно, только полный кретин соглашается, сам не зная на что, но я ведь согласился! Безоговорочно. А теперь вдруг решил отвалить в сторонку, будто новичок, испугавшийся публики.
«Представление должно продолжаться» – вот древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может, философы ее и опровергнут, однако жизнь наша редко подчиняется логике. Мой отец соблюдал эту заповедь свято. Я сам видел, как он доигрывал два акта с острым приступом аппендицита, да еще выходил на поклоны, прежде чем его отвезли в больницу на «скорой». Сейчас я словно видел лицо отца – лицо истинного актера, с презрением взирающего на горе-актеришку, готового подвести зрителей…
– Дэк, – неуклюже промямлил я, – извини, бога ради. Я был не прав.
Он пристально оглядел меня:
– Так ты будешь играть?
– Да.
Я отвечал совершенно искренне, но вдруг вспомнил про одно обстоятельство, из-за которого я не мог сыграть эту роль, как не мог бы сыграть Белоснежку в «Семи гномах».
– Все – о’кей, я хочу играть. Но…
– Что «но»? – презрительно спросил Дэк. – Опять кочевряжишься?
– Нет, нет! Но – ты говорил, летим на Марс. Дэк, я должен буду играть среди марсиан?
– Ну конечно, это же Марс!
– А… Но, Дэк, я же не переношу марсиан! Они меня всегда из колеи вышибают! Я постараюсь справиться, но… я могу выйти из образа.
– Э, если дело только в этом – плюнь и забудь!
– Как «забудь»? Я не могу просто выкинуть это из головы. Я ничего не могу с этим поделать. Я…
– Говорят тебе – плюнь! Мы знали, что ты в таких вещах сущий олух. Лоренцо, твоя боязнь марсиан – все равно что детские страхи перед пауками и змеями. Но мы все учли. Так что забудь.
– Ну… ладно.
Не то чтобы я успокоился, но он задел меня за живое. Для меня олухами всегда была публика. В общем, я заткнулся. Дэк опять пододвинул к себе микрофон и, больше не пытаясь приглушить голос, сказал:
– Одуванчик – Перекати-полю. План «Клякса» отменяется. Продолжаем по плану «Марди Гра».
– Дэк?.. – начал я, когда он отложил микрофон.
– После, – отмахнулся он. – Идем на стыковку. Может, тряхнет малость – нет времени рассусоливать. Сиди тихо и не суйся под руку.
И нас таки тряхнуло. Когда мы оказались на факельщике, я даже обрадовался возобновлению невесомости – постоянная, но легкая тошнота куда лучше редких, но бурных приступов. Однако лафа продолжалась минут этак пять. Когда мы с Дэком вплывали в шлюз, трое космолетчиков с «Одолей» уже стояли наготове. Тут я на минуту замешкался – чего возьмешь с такого безнадежного крота, вроде меня, который пол-то от потолка в невесомости отличить не может. Кто-то спросил:
– А где этот?
– Да вот! – отвечал Дэк.
– Этот самый? – Вопрошавший будто глазам не верил.
– Он, он, – подтвердил Дэк, – только в гриме; не суетись зря. Лучше помоги устроить его в «соковыжималку».
Меня схватили за руку, протащили узким коридором и впихнули в одну из кают. У переборки против входа стояли две «соковыжималки» – гидравлические устройства, вроде ванн, распределяющие давление равномерно. На факельщиках ими пользуются при больших ускорениях. Живьем таких ни разу не видал, но в одном фантастическом опусе – «Нашествие на Землю», кажется, – у нас были такие бутафорские.
На переборке была надпись: «Внимание! Находиться вне противоперегрузочных устройств при ускорении свыше 3 g запрещено! По приказу…» Я продолжал вращаться по инерции, надпись скрылась из виду прежде, чем ее удалось дочитать. Меня уложили в «соковыжималку». Дэк и его напарник торопливо пристегивали ремни, когда прямо над ухом жутко завыла сирена и из динамиков раздалось:
– Последнее предупреждение! Два g! Три минуты! Последнее предупреждение! Два g! Три минуты!
Снова завыла сирена. Сквозь вой слышен был голос Дэка:
– Проектор и записи – готовы?
– Здесь, здесь!
– А лекарство?
Дэк, паря надо мной, сказал:
– Дружище, мы тебе инъекцию вкатим. Ничего такого. Малость нульграва, остальное – стимулятор; это чтобы не спал и зубрил роль. Поначалу возможен легкий зуд – в глазных яблоках и по всему телу. Это не страшно.
– Дэк, подожди! Я…
– Некогда, некогда! Нужно еще раскочегарить как следует эту груду металлолома.
Он развернулся и выплыл из каюты, прежде чем я успел что-либо сказать. Напарник его, закатав мой левый рукав, приложил инъектор к коже и вкатил мне дозу раньше, чем я это почувствовал. Затем и он удалился. Вой сирены сменился голосом:
– Последнее предупреждение! Два g! Две минуты!
Я попытался осмотреться, но лекарство буквально оглушило. Глаза заломило, зубы – тоже; нестерпимо зачесалась спина, но дотянуться до нее мешали ремни безопасности. Похоже, они и спасли меня от перелома руки при старте. Вой сирены смолк, из динамиков послышался бодрый баритон Дэка:
– Самое распоследнее предупреждение! Два g! Одна минута! Оторвитесь там от картишек – пришла пора ваши жирные задницы поберечь! Сейчас дадим копоти!
На сей раз вой сирены сменила «Ad Astra»[3 - «К звездам» (лат.).] Аркезяна, опус 61 До мажор. Это была довольно спорная версия Лондонского симфонического – с «пугающими» 14-герцовыми нотами за грохотом литавр.
Но на меня, оглушенного и раздавленного, музыка никак не подействовала – нельзя намочить реку.
В каюту вплыла… русалка. Так мне сперва показалось – именно русалка, правда без рыбьего хвоста. Сфокусировав наконец взгляд, я увидел очень привлекательную человеческую и даже вполне женственную девушку в майке и шортах. Она уверенно вплыла головой вперед, и сразу стало понятно, что невесомость для нее – дело привычное. Глянув на меня без улыбки, она заняла соседнюю «соковыжималку», положила руки на подлокотники, но ремни застегивать не стала. Отзвучал финальный аккорд, и тут я почувствовал нарастающую тяжесть.
Вообще-то, два g – ускорение не из смертельных, особенно в компенсаторе. Пленка, прикрывавшая меня сверху, обтянула тело, удерживая его в неподвижности; чувствовалась просто некоторая тяжесть, да дышать было трудновато. Вам наверняка доводилось слышать о космолетчиках, покалеченных десятикратными перегрузками. Не сомневаюсь, что это правда, но два g в «соковыжималке» просто ощущаются как ленивая расслабленность, невозможность шевельнуть рукой или ногой…
С некоторым опозданием я понял, что голос из громкоговорителя в потолке обращается лично ко мне:
– Лоренцо, дружище, как ты там?
– Нормально. – Потраченное на ответ усилие меня доконало. – Надолго это?
– Дня на два.
Видимо, я застонал, потому что Дэк расхохотался:
– Не хнычь, салага! Мой первый полет на Марс занял тридцать семь недель, и все это время мы болтались в невесомости на эллиптической орбите! А ты, считай, покататься поехал – два g пару деньков, а во время разворота – норма! С тебя за это еще причитается!
Я хотел было сказать все, что думаю о нем и о его шутках, но вспомнил, что не у себя в гримерной, к тому же здесь была дама. Отец всегда говорил: женщина вскоре забудет любое оскорбление действием, но может до самой смерти вспоминать неосторожное выражение. Прекрасный пол весьма чувствителен к символам, что довольно странно, учитывая его крайнюю практичность. Во всяком случае, я ни разу не позволил себе непечатное слово в присутствии дам с тех самых пор, как схлопотал от отца по губам. В выработке условных рефлексов он дал бы фору самому профессору Павлову.
Тут Дэк заговорил снова:
– Пенни, красавица моя, ты здесь?
– Да, капитан, – ответила девушка из соседнего компенсатора.
– О’кей, пусть приступает к домашнему заданию. А я разберусь с делами и тоже приду.
– Хорошо, капитан.
Она повернулась ко мне и сказала мягким, чуть хрипловатым контральто:
– Доктор Чапек хотел, чтобы вы несколько часов отдохнули и посмотрели фильмы. Если возникнут вопросы – я здесь для того, чтобы на них отвечать.
– Слава богу, – вздохнул я, – наконец хоть кто-то готов отвечать на мои вопросы.
Она промолчала и, с некоторым усилием подняв руку, повернула выключатель. Свет в каюте угас, и перед моими глазами возникло стереоизображение. Я сразу узнал главного героя – как узнал бы его любой из миллиардов жителей Империи – и только тут понял, как жестоко и ловко Дэк Бродбент меня обхитрил.
Это был Бонфорт.
Тот самый, Достопочтенный Джон Джозеф Бонфорт, бывший премьер-министр, лидер официальной оппозиции, глава Экспансионистской коалиции, – самый любимый – и ненавидимый! – человек в Солнечной системе.
Мой потрясенный разум заметался в поисках разгадки и нашел единственный логичный ответ. Бонфорт пережил по меньшей мере три покушения. Во всяком случае, так утверждали газетчики. Два раза из трех спасался он лишь чудом. А если чуда не было? А если все три попытки увенчались успехом, вот только старый добрый дядюшка Джо Бонфорт каждый раз оказывался совсем в другом месте?
Много же актеров им потребуется!
3
Я не встревал в политику. Отец всегда предупреждал меня на этот счет.
– Ларри, – говорил он, – не суйся в эти дела. Политика – это плохая реклама. Публике такое не нравится.
Вот я и не совался. Даже голосовать не ходил ни разу – даже после поправки в 98-м, позволившей голосовать людям «кочевым», в том числе, конечно, мне и моим коллегам.
Но если кого из политиков и уважал, то никак не Бонфорта! Всегда считал, что это человек опасный, а может, и предатель человечества. Перспектива встать вместо него под пулю была мне – как бы это сказать? – неприятна.
Зато – какова роль!
Я играл однажды главную роль в «Орленке» и еще Цезаря в тех двух пьесах о нем, что только и достойны его имени. Но сыграть подобное в жизни… что ж, начинаешь понимать, как можно пойти за другого на гильотину: просто ради шанса сыграть, пусть лишь несколько минут, неимоверно сложную роль, создать высшее, совершенное произведение искусства.
А кто из собратьев не устоял перед искушением в трех предыдущих случаях? Да, то были мастера, и лучшая похвала им – безвестность… Я попытался припомнить, когда состоялись покушения и кто из коллег, способных сыграть его роль, умер в то время или просто исчез. Но ничего не вышло. Не только из-за невнимания к политическим интригам – актеры вообще часто пропадают из виду, это у нас профессиональное. Что ж, даже лучшие из людей не застрахованы от случайностей.
Внезапно я поймал себя на том, что внимательно изучаю оригинал.
Я понял, что сыграю его. А, дьявол, да я сыграл бы его с ведром на ноге и горящими подмостками за спиной! Начать с телосложения: мы могли спокойно обменяться одеждой – она сидела бы идеально! Эти горе-конспираторы, затащившие меня сюда, слишком уж большое значение придавали внешнему сходству – оно, без поддержки мастерства, ничего не значит, а потому для мастера совсем не обязательно. Нет, с ним, конечно, проще, и им очень повезло, что в дурацкой игре с компьютером они выбрали – совершенно случайно! – настоящего мастера, да еще и близнеца своему политикану. И профиль почти как мой, и даже руки! Кисти такие же длинные, узкие, как у аристократа, – а ведь руки подделать куда сложней!
Что касается хромоты – якобы из-за неудачного покушения, – это и вовсе не составляло труда. Понаблюдав за ним несколько минут, я уже знал, что могу встать из компенсатора (при нормальной гравитации, конечно) и пройтись точно так же, даже не думая об этом. Как он поглаживает вначале ключицу, а затем подбородок, собираясь изречь нечто глобальное, – уже сущие пустяки. Подобные мелочи я впитывал, словно песок – воду.
Правда, он лет на пятнадцать-двадцать постарше, но играть старшего гораздо легче, чем наоборот. Вообще, возраст для актера – вопрос внутреннего отношения и с естественным процессом старения ничего общего не имеет.
Через двадцать минут я мог бы сыграть его на сцене или сказать за него речь. Но этого, похоже, недостаточно. Дэк говорил, я должен ввести в заблуждение тех, кто очень хорошо знает Бонфорта, возможно в неформальной обстановке. Это будет посложней. Кладет ли он сахар в кофе? Если да – сколько ложечек? Которой рукой – и как – прикуривает? Стоило мне задать последний вопрос, как стереоизображение Бонфорта закурило, и я сразу угадал застарелую привычку к дешевым папиросам и спичкам, от которых он лишь недавно отказался ради так называемого прогресса.
Хуже всего, что человек – вовсе не какой-нибудь набор постоянных качеств. Черты его характера все, знающие этого человека, воспринимают по-разному. И чтобы добиться успеха, мне нужно играть роль для всякого знакомого Бонфорта – персонально, смотря, кто передо мной. Это не то что трудно – невозможно! Какие отношения были между оригиналом и, скажем, Джоном Джонсом? А сотней, тысячей Джонов Джонсов?! Откуда мне знать?
Сценическое действо само по себе – как всякое творчество – процесс абстрагирования. Надо сохранять лишь существенные детали. Но при перевоплощении важна каждая деталь. Иначе скоро любая глупость – скажем, вы жуете сельдерей, не хрумкая, – выдаст вас с головой.
Тут я с мрачной уверенностью вспомнил, что должен быть достоверен, лишь пока снайпер не прицелится. И все же продолжал изучать человека, которого мне предстояло заменить, – а что оставалось?
Отворилась дверь, и Дэк, собственной персоной, заорал:
– Эй, есть кто живой?!
Зажегся свет, трехмерное изображение поблекло. Меня словно встряхнули как следует, не дав досмотреть сон. Я обернулся. Девушка по имени Пенни в соседнем компенсаторе безуспешно пыталась приподнять голову, а Дэк с бодрым видом стоял на пороге. Выпучив на него глаза, я изумленно спросил:
– Ты еще ходить ухитряешься?!
