скачать книгу бесплатно
В общем, Неля очень часто стояла, притаившись у двери и, «навострив» ухо, старалась уловить сказанное ими. Непонятно, почему они ни разу не поймали ее за этим занятием. Может быть, они так прониклись ее отчужденностью к дому – им и в голову не приходило, что Нельку может интересовать еще что-то кроме улицы. Возможно и то, что, находясь во власти событий, сваливающихся на их головы, теряли «бдительность» и забывали о ней в переживаниях грядущего.
В тот день дядя, как обычно, после обеда и отдыха собирался на работу, Неля разговаривала по телефону с мальчишкой из соседней школы. С ним она каталась на катке и время от времени ему звонила, они вдвоем по телефону решали задачи по алгебре. Дома ей никто объяснить не мог. И тут до нее донеслись слова дяди: «направляют в Читу». Значения услышанным словам не придала. Но через несколько дней Люся Лихарева – одноклассница, жившая в доме напротив, дочь генерала МГБ, открыла смысл этих слов.
Лихарева появилась в классе на пятом году обучения Нели в школе. Девочки не дружили, за одной партой не сидели. Подруг, вернее девочек, которым позволяла вместе с собой возвращаться из школы, Лихарева выбирала сама. Иногда за ней заезжала машина. Держалась Люся очень независимо и уверенно. Еще бы! Дочь генерала, живущая в прекрасной четырехкомнатной квартире, о которой сверстники с Нелиного двора не могли и мечтать.
В отличие от Нели, Люся училась на «круглые пятерки». Получалась, что по всем «статьям» девочка была однокласснице «неровня». Итак, когда Неля однажды уже стояла на ступеньках школьной лестницы, подошла Люся и неожиданно предложила вместе идти домой. От внимания, оказанного Лихаревой, сердце Нели учащенно забилось, оно трепетало, словно тополиная листва, от сильного взмаха сорвавшейся ввысь птицы. Потому что, если честно признаться, все эти годы девочка хотела с ней дружить. Образ Люси был для нее проникнут неким таинством. В то время в ее памяти, при произнесении фамилии генерала, постоянно звучали подобострастные, заискивающие интонации дяди. И не раз она слышала, как он говорил бабушке: «надо же, Нелька учится в одном классе с Лихаревой!» Получалось, что это для него становилось большим достоинством племянницы. Невольно такое отношение дяди к генералу передавалось и Неле, так как уже было сказано, мнение дяди было для нее высшей истиной. Где-то подспудно она гордилась, что учится вместе с такой девочкой. Но, то ли от внутренней застенчивости, то ли от желания все делать наперекор – раз все в классе рвутся дружить с Лихаревой, так она не будет. Точно знала, что дружбы первая не предложит. Но, когда Люся позвала с собой, конечно, сразу согласилась.
Стоял март 1952 года, они заканчивали седьмой класс. Вероятно, это время можно еще обозначить весной трофейных фильмов и киноописаний жизни известных людей государства Российского. Мичурин, Пирогов являли им примеры мужества и достоинства. А дети, словно, сошли с ума, подражая с утра до ночи руладам Тарзана. Кличка Чита, бывало, кому-то приклеивалась намертво. Она шла с Люсей, беззаботно болтая и чему-то все время посмеиваясь. Возможно, происходило такое от того, что лучи, отражаясь в витринах, солнечными зайчиками, скакали по их лицам и смешинками залетали им прямо в рот. Мальчиковые ботинки Нели скрипели на плотно лежащем снегу. Она чувствовала, как желание похвастать перед бабушкой, переполняет ее через край. Ведь это же правда, что Лихарева сама выбрала ее, и она шла вместе с ней домой. Неля представляла: вот она входит, именно входит, а не влетает в тамбур, даже не хлопнув дверью. Кладет, а не бросает портфель, чем уже вызывает бабушкино недоумение и начинает ее интриговать, чтобы она угадала – с кем она, Неля, подружилась.
Конечно, бабушке и в голову не придет, что внучка может быть приближена к такой девочке. И девочка продолжала представлять, как придет дядя обедать и бабушка с гордостью заявит: «У Нельки новая подруга! Кто бы ты думал? Сама Люся Лихарева». Девочка все так живо видела, что чувствовала себя на высоте. Будто это стало, чуть ли не ее личным вкладом в престиж семьи. Неля еще что-то щебетала, когда услышала.
– Знаешь, скоро всю Москву очистят от евреев. Папка сказал, что вы уедете в Читу.
Когда докатился смысл слов, произнесенных Люсей, на Нелю навалился столбняк, она споткнулась, и чуть было не упала. Перед глазами, словно на экране, вспыхнули два слова: «направляют в Читу». Ей показалось, что еще мгновение – закатится солнце, разверзнется земля, и она покатится в преисподнюю. Одна мысль сверлила ее мозг: «Не хочу в Читу!» Может – быть, в оцепенении она стояла целую вечность, а может – быть доли секунды, но то, что Люся попрощалась – поняла не сразу. Ее уже не было видно, очнулась от хлопка двери.
Солнце все так же светило, земля не разверзлась. Только непонятная тяжесть давила на плечи и как она ими не поводила и не дергала, тяжесть сбросить никак не могла. Нет, не может быть такого. Ведь ее дядя работает в органах. Ведь он же умница, иначе его не взяли бы на работу туда и не держали бы там. Нет, наверное, Люся ошиблась, а как же услышанные ею слова: «направляют…»
Она стремглав бросилась к дому. Хватит им все скрывать от нее. Она хочет знать, что происходит. Но, придя домой, ничего не спросила. Дядя почему-то лежал на диване, прикрыв лицо газетой. Сейчас Женщина вспомнила, что года за полтора до услышанном направлении в Читу, ее дядя получил замечательную светлую комнату в квартире не только с уборной, но с горячей водой. Почему она сейчас вспомнила об уборной?! Да только потому, что в их так называемой «отдельной квартире» были только электричество, водопровод и газ. Обычно «по нужде» они всей семьей бегали через проходной двор в общественные уборные за 10 копеек. Если же было совсем «невтерпеж», пользовались подвальной, около котельной, которая почти не убиралась и еле-еле освещалась тусклой лампочкой.
Девочка мечтала о переезде в новую комнату дяди, но никакого переезда не последовало. Она с мамой и бабушкой оставалась на прежнем месте. Дядя месяца через три поменялся со своим сослуживцем. Сделать обмен удалось с трудом, ведь комната принадлежала ведомству – МГБ. В любой момент дядя мог лишиться своего жилья, поэтому-то и менялся. В конце – концов, после еще одного обмена, стал соседом своего давнего знакомого. Хотя дядя и имел свою собственную комнату, он там даже не бывал, а продолжал жить с матерью, сестрой и племянницей в той маленькой комнате-квартире, где семья поселилась после эвакуации.
Значит, дядя вроде бы дремал, а бабушка сидела за письменным столом, который служил обеденным и, покашливая, читала свою еврейскую книгу. Последнее время Неля замечала, что бабушка все чаще вытаскивала эту книгу из шкафа и водила пальцем по строчкам. Она уже понимала, что бабушка читает молитвы. При виде дремлющего дяди, девочка начисто забыла про свой вопрос, настолько необычным стал для нее его ранний приход с работы.
Ни слова не говоря, бабушка приподнялась, приложила палец к губам и поманила девочку на кухню. Налив тарелку с супом, сказала:
– Не болтайся допоздна на улице. Теперь мы будем обедать все в одно время. – Она грустно поглядела на Нелю. – Не знаю, как жить. Скоро денег будет у нас меньше. Он, – бабушка показала взглядом на дверь – перешел на другую работу. Хорошо, что до войны кончил институт. – И тут в ее голосе прозвучала торжественность, которую девочка помнила еще с тех пор, когда бабушка говорила об инженерах. Старую женщину охватил приступ кашля, который она пыталась заглушить находящимся в руках кухонным полотенцем.
Еще в январе, вывешивая белье на тридцатиградусном морозе, в едва накинутой кацавейке, она остудилась и слегла с воспалением легких. Оправится, от него никак не могла. Сама она лечилась народными средствами. А дядя доставал ей самые новейшие лекарства, которые, по мнению врачей, должны были это воспаление рассосать. К сожалению, воспаление не исчезало. Но бабушка не сдавалась и продолжала вести все хозяйство.
– Выходит, дядя, перешел на другую работу. А как же «там», – появившийся вопрос мгновенно пронесся в голове Нели. Она очень хорошо помнила и знала, что все в доме уважали ее семью, и это «там» играло не последнюю роль. Семья возведена была в некую что ли «дворовую знать». А что же теперь? Неля уже слышала, что многих евреев увольняют с работы, потому что они не оправдали доверия. Она очень гордилась своим родственником, который этого «доверия» не терял. Теперь же из слов бабушки поняла, что он где-то будет работать инженером. Но где?
В то время девочка не знала, что и в органах он тоже был инженером, потому что эта организация окутанная таинственностью, никаких фантазий, кроме ловли шпионов, в детских головах не вызывала.
Боясь потерять вспорхнувшую мысль, она цепко ухватилась за нее, не давая ей улетучиться. Нанизывая одно слово за другим на нить размышлений, зорко всматривалась в бабушкины глазки. Глазки в последнее время словно потухли и перестали просверливать насквозь. Неля дрожащим от волнения голосом произнесла:
– Где же он будет работать?
– Институтский друг устроил к себе. Так что пока мы остаемся здесь.
– Значит, в Читу не едем?! – радостно воскликнула она. Ей уже было наплевать: сколько денег получится на круг в ее семье, придется ли сводить «концы с концами», о чем так тревожилась сейчас бабушка. Главное – они остаются.
И снова до Женщины донесся стон не успокаивающейся соседки. Стуча во все двери, она не переставала причитать: «что же будет?»
Женщина, размякшая от усталости, почувствовала, что тело ее обвисает, и просто расплывется по креслу, продолжала сидеть у зеркала, ощущая, что чувство страха перед неизвестным испаряется. Глубоко в подсознании сидевшее слово «Чита», потеряло свою значимость. Сейчас не будет ни Читы, ни товарных вагонов, ни сибирских морозов, которым предстояла нелегкая работа – удалить еврейский оттенок одной части населения, так беспокоящей страну. И еще одно слово приобрело для нее почти мистический смысл. Это слово «пока». Словно, выжженные ярким пламенем буквы, отпечатались в ее сердце.
– В Читу не едем, пока не едем – поправила себя бабушка каким-то сонно-отсутствующим голосом, не высказав никакого удивления вопросу внучки. Можно было подумать, что именно с девочкой она оговаривала их возможность переселения в Сибирь. До Нели вдруг дошло. Не от всех евреев очищают Москву. А от тех, кто проявил себя убийцами – как врачи, которые работали в Кремле и в других крупных больницах. Про врачей она слышала по радио и в школе. И ей было очень стыдно и больно за них. И где-то подспудно она ощущала, что из-за таких евреев может пострадать ее семья. Потому все время и радовалась, что дядя до последнего дня оставался «там». Это каким-то образом гарантировало дядину, бабушкину, мамину и главное ее верность и любовь к Родине, ее «самому лучшему государству в мире». И, когда бабушка сказала, что они никуда не едут, еще раз утвердило в понимании «безгрешности ее семьи». Она даже не спросила, почему он ушел из органов и поступил на другую работу. Ей было достаточно того, что они оставались в Москве, и это было главным.
Много позже Женщина узнала, что дядя ушел из органов только потому, что под предлогом перевода в Читу, его увольняли. Тогда многих евреев увольняли таким образом: предлагали заведомо неприемлемые места для работы. Правда, уход из органов не давал уверенности, что их все-таки не выселят. Может поэтому в тот момент бабушкиных откровений ее взбудоражило слово «пока». Значит, еще все возможно.
Но почему она должна так страдать. Только прошла с Люсей до дома. И Сокольников не будет, где год назад она попала в милицию, и откуда выручил ее дядя. А где же Бог бабушки, которому она в последний год чуть ли не ежедневно молится. Неля все видит и никому и слова не говорит. Девочку вдруг подкосило, она уткнулась головой бабушке в колени и, беззвучно всхлипывая, стала ее умолять, чтобы она упросила своего Бога (раз считает, что Он есть) – пусть оставит их навсегда в Москве. Ведь все годы, что Неля заставала бабушку за моленьями, помнила ее слова: «Бог добрый, всех около себя держит». Также она ей поведала, что никогда не отказывается и даже всем назло говорит, что она еврейка. И что, если ее Бог им не поможет, не знает, что сделает.
Тут вдруг глазки бабушки стали совсем маленькими, словно буравчики, они опять сверлили, точно, что-то выискивая в тебе, и довольно сухим, каким-то треснуто-пилящим голосом произнесла.
– Не лезь на рожон. Дураков и без тебя хватает, всякую чушь молотят. – Что она имела в виду под «дураками» Неля так и не узнала.
Значит, как было сказано, Неля к четырнадцати с небольшим прошла уличное «воспитание», после чего мало чем, не считая внешности, отличалась от дворовой шпаны. Вот тогда-то впервые узнала чувство страха. В один из дней своего отрочества Неля очень хорошо ощутила, как бы внутренне не отгораживалась от «них», так схожих с Ревекой Яковлевной, для большинства окружающих – она из «тех», которых надо уничтожать и давить.
После экзаменов за седьмой класс ее с бабушкой вывезли на лето к маминой знакомой на дачу. Бабушка все слабела и беспрестанно кашляла. Думали, что на свежем воздухе она наберется сил, окрепнет. Сидеть вдвоем с бабушкой за городом Неле быстро наскучило, и раз в неделю, девочка придумывала причину для поездки в Москву. То меняла книгу в библиотеке, то покупала тетради для школы. Короче, повод всегда находился, и она старалась быстрее улизнуть в город.
Еще одна причина, о которой Неля никому не говорила, занимала все ее помыслы. Она знала, что Люся вместе со своей мамой в это время навещала родственников генерала в небольшом городке на Волге. Затем подруга должна была на несколько дней появиться в Москве, и ехать отдыхать на море. Слово «море» произвело на Нелю неизгладимое впечатление. Такой отдых ей был неизвестен, загадочен для нее. Даже при прошлом благополучии, когда дядя работал в органах, о море она не смела и мечтать. Так вот она караулила Лихареву, чтобы быть свидетелем ее сборов. Люсю она подстерегла и уговорила поехать вместе с ней на дачу. Перед отъездом мама накормила их клубникой и дала трехлитровую банку с ягодами для бабушки. Неля не знала по чьему совету, мама каждый раз передавала ягоды. Кто-то ей сказал, что от клубники можно сразу выздороветь. Но, если признаться честно, Неля, ни разу не довезла эти банки полными. По дороге она их опустошала, чуть ли не наполовину.
В этот раз она о клубнике совсем забыла. Они весело болтали, вернее, говорила Люся. Неля не замечала, как бежали навстречу маленькие домики, фруктовые деревья, полустанки – заворожено смотрела на Лихареву. Не замечала она и огромного мужчины, сидящего напротив. В народе таких называют «амбалами». Это уже потом Люся ей сказала, что он «угрюмо взирал» на банку с ягодами, стоящую на коленях девочки. Прежде, чем Неля увидела заполнявшиеся неестественной белизной глаза, она услышала его почти визгливый голос. Он наклонился к ее лицу и его черновато-коричневые, прокуренные зубы, чуть ли не касались ее носа.
– На все у пархатых денег хватает! И зубы золотые, и ковры, и клубника – все у них. Гляди-ка, огромную банку тащит. Жрать будет – не подавится. Что хочешь – могут купить. Все они – торгаши и воры. И ничто этих жидов не берет. Сколько их не уничтожают, а они все, плодятся, суки!
Какое-то мгновение его слова отскакивали от Нели, не оседая в голове. В вагоне уже кто-то проговорил, что «от жидов нет спасу». А девочка никак не могла понять, что хочет этот здоровяк с красным в синих прожилках лицом, с глазами навыкате, которые прямо смотрели на нее. А «амбал» разорялся все громче и громче.
– Теперь эти душегубы во врачи подались, скольких же людей загубили, твари, небось, папаша сейчас наших вождей травит. И ведь все, как один бздуны, гадят нам втихую, исподтишка.
Ох, если бы он не сказал о еврейской трусости, Неля еще может, и сидела, не обращая на него внимания. Но вдруг она осознала – ее считают виноватой в том, чего не совершала. Да еще унижают не только перед всеми, а именно перед ней, перед Люсей.
– Ну, погоди ж, ты рыло дерьмовое. – Неля вошла в свой образ подворотней шпаны, простодушно, но в то же время с наглостью уставилась на мужика и даже улыбнулась. Потом негромко, очень четко, цедя сквозь зубы, чуть ли не выплевывая каждое слово, бросила ему в лицо.
– Ну, ты, мордоворот, харя е… Хавальник-то прикрой. Смотри, не то гнилушки свои растеряешь.
Какие-то доли минуты он оставался с отвисшей челюстью, в бычачьей тупости крутил шеей, будто ему что-то мешало. До него, видно, никак не доходило, что эта тирада – хамская, нецензурная была только что произнесена ни каким-нибудь пьяницей, а вполне чистеньким еврейским заморышем, с длинным носом. И тут, его словно «шарахнуло» молнией. Он просветлел разумом. Очухался, медленно пристав, выбил из рук Нели банку с ягодами. Люся, буквально, схватила ее на лету, но часть ягод все-таки высыпалась на пол. Давя со злостью клубнику, собранными гармошкой кирзовыми сапогами, заломил ей руку за спину и выволок в проход.
– Ах, ты жидовня! Ах, ты жидовня! Давить и уничтожать, давить и уничтожать надо – только и выговаривал он.
Давить и уничтожать! Не замечаешь, как кожа посинела и покрылась пупырышками, схваченная ознобом. Кровь бешено стучит в виски. Упругость нити, держащей сердце, ослабевает. Нить утончается. Еще мгновение и она оборвется. Сердце упадет и разобьется. Мгновение длится целую вечность. Зрачки расширяются. Движения связаны. Страх, страх владеет тобой. И только дерзость может спасти, вывести из этого состояния. Неля брыкается, упирается ногами в пол, но его рука все тащит и тащит ее по проходу, а она в каком-то безумии продолжает материться на весь вагон. Слышит крик, она не сразу узнает Люсин голос. Одно слово «папка» доносится до ее ушей. Краем глаза видит, Лихарева повисла на нем и опять слово «папка». Она не помнит, как оказалась сидящей в тамбуре, почему Люська «тычет» ему в «харю» какую-то фотографию. Откуда здесь фотография? Она видит, как он бросает взгляд с фотографии на Люську и обратно. Вокруг них народ. Фотография пошла по рукам и все, как один, у кого побывал снимок, глядя на него, потом обязательно смотрят на Лихареву.
А колеса стучат и стучат. Неля продолжает сидеть в тамбуре. Ее ноги-палки торчат из-под задранного подола платья. Тут Люся, забрав фото у тетки с перегидрольными волосами, подошла к ней, помогла встать, отряхнула и повела к лавке. Неля слышит голос Лихаревой: «ее отец работает в органах».
– Зачем она врет, – проносится в голове Нели. Она слышит скрип двери. Не захлопнутая, она, то открывается, то закрывается и Неля с ужасом понимает, что еще немного и «этот» сбросил бы ее с поезда, и никто бы слова не сказал.
Вдруг он положил руку на плечо девочки и с недоверием, смотря в ее глаза, произнес.
– Не знаю чевой-то сразу в толк не взял. Жидовня такой быть не может. Нос не тот, не наш. И вся какая-то не наша. Не настоящая. – Он опять окинул ее взглядом, – ну прямо, куда ни глянь – сплошь жидовня.
Когда Люся с Нелей вышли на станции, Неля спросила подругу:
– Зачем ты соврала, что у меня отец работает в органах? У меня его нет.
– Пусть боятся. Надо, чтобы тебя боялись. Видела, что было в поезде?
– Да. А что за фотографию ты показывала? Откуда она вообще взялась?
Люся вынула из маленькой сумочки-кошелька, висевшей у нее через плечо, фотографию и протянула Неле. – Я никогда с ней не расстаюсь, даже сплю с ней.
Увидев снимок, Неля просто обомлела. Ей опять стало страшно. Страшно от той недосягаемости, от высоты положения. От одной мысли об этом – замирает душа.
Радостно улыбающаяся Лихарева была снята крупным планом на какой-то даче вместе с отцом в генеральской форме, обнимающим ее за плечи и… Лаврентием Павловичем Берия.
Да, членов правительства все знали в лицо. Ни раз, видно, руки мужика на демонстрациях держали древко с портретом человека в пенсне. Наверное, поэтому «амбал» так оценивающе присматривался к Неле. Что же на самом деле представляет собой эта носатая, коли ее, защищает такая девочка. Что же за штучка эта худоба, так сбивающая «с панталыку», что можно и беды не обобраться. Вот почему, он выпустил Нелю из рук, и напоследок еще раз упомянул про жидовню, которая может «навлечь беду на носатых таких, как она».
Через год, когда Лихарева не только не спала с этой фотографией, и не носила ее с собой ежедневно, Неля спросила – почему она решила с ней дружить и почему надумала защищать ее в поезде?
– Я с самого раннего детства, – ответила Люся, – знала, что каждый человек должен кого-то бояться. Я видела, как одни остерегались других, сама к некоторым относилась со страхом. Видела, как уважение и доверие к какому-нибудь человеку, определенными людьми принималось за боязнь и они уже испытывали только это чувство. Наблюдала, как многие дрожали перед отцом. Может – быть, кто-то его и уважал, но делал с таким подобострастием, что грань между боязнью и уважением стиралась. Неожиданно я попадаю в обычную школу, где многие девочки предлагают мне свою дружбу. Не знаю, почему родители определили меня в такую школу. Я начинаю дружить то с одной, то с другой. Но ничего не получается. Все что-то от меня ждут, ждут чего-то невероятного. Но его нет. Я вижу в классе девчонку: учится она неважно, ее не сторонятся, но никто и не приближает, да и сама она ни к кому не стремится. Знаю, что еврейка, а евреи всегда отличники и тихони. Здесь все наоборот. В школу приходит в синяках. Однажды услышала, как она еле слышно обругала пионервожатую такими словами, которых раньше не знала. Дома спросила: «что это значит?» Ответили, чтобы я так больше не выражалась. Так говорят ничтожные люди. Стали допытываться – от кого я подхватила ругательства. Не знаю, почему соврала. Сказала, что услышала на улице. Ты мне нравилась своей независимостью. Очень часто говорят, что тянет к своей противоположности – хорошее к плохому и наоборот.
К тому времени, я все о тебе выспросила у одноклассниц. Знала, что отца нет, живешь с матерью и бабушкой и самое главное – твой дядя работает в том же месте, где и папа. Это очень облегчало дело. Да и мама была не против нашей дружбы, когда я ей рассказала о тебе. Она даже упомянула, что давно знала хороших евреев. Еще в начале тридцатых годов маму, почти девчонкой, спасла еврейская семья от голодной смерти. Тогда она поклялась Богу, что, если когда-нибудь ее помощь будет нужна евреям, она обязательно отблагодарит за спасение. Хотя мама никогда не верила в Бога, но тут представилась довольно простая возможность выполнения клятвы. Не мешать, не мешать нам, дружить. Вероятно, считала – такое отношение к евреям помогает. Создает благопристойное мнение о вашей семье. Еврейская девочка ходит в дом генерала. Тем более ее задача упрощалась – ты была почти из того же круга, что и я. Когда же началось дело с врачами, мама тебя очень жалела, говорила, что не все евреи шпионы и убийцы. Говорила, что из такой девочки, как ты, убийца не вырастет. Что ты очень верна и предана своей стране, что очень любишь ее. Почему она тогда так думала – не знаю, но мне было этого достаточно, чтобы однажды пригласить тебя домой. Все время мама хотела тебя опекать. Почему? Не знаю. К другим евреям относилась более чем спокойно. И что с ними происходило, ее не волновало.
И в вагоне, как оказалось, Лихарева вцепилась зубами в мужика – стало жалко подругу. Ее мама «Сашенька» (как потом Неля с Люсей звали ее про себя) учила дочку состраданию к Неле. Поняла Люська, что еще немного и тот выбросит Нелю на откос. Хотела в тот момент, чтобы «амбал» испугался, чтобы боялся ее, как многие боялись отца-генерала и почти все… Лаврентия Павловича Берия.
А тогда, когда они появились на даче, привезя всего полбанки клубники, Неля опять бросилась к бабушке с просьбой, чтобы она попросила еврейского Бога – пусть они не будут евреями, Ведь евреем так плохо быть. Вот ее излупили. Если бы не Люська, выбросили бы с поезда, и никто бы не заступился.
– Он не в силах помочь, – ответила бабушка. – Он такое сделать не может. Если сделает – значит, мы его предали. А его предавать нельзя. Нельзя ему изменять.
Тогда я больше твоего Б-га еврейского знать не хочу, – закричала Неля. Ненавижу его, и еврейский твой язык ненавижу. Нечего верить твоему Б-гу. Просто его вообще нет. Никогда его не будет для меня. Только дураки, как ты, и могут верить ему.
Она впервые назвала бабушку дурой. Конечно, же, Неля все чаще видела, как бабушка молится Б-гу, но также видела, что внимать ее молитвам о более легкой жизни – он не хочет и скорее всего не может. Они продолжали быть евреями, и жилось им все труднее и труднее. Поэтому тогда слово «Б-г» и тем более он сам, перестали для Нели существовать.
К зиме 53 года бабушка уже не поднималась с постели. Дядя почти год работал в одном научно-исследовательском институте и жил у себя дома. Правда, ежедневно, после работы навещал бабушку. Все заботы о доме свалились на маму, которая кроме того, что была очень больным человеком, вдобавок, не приспособленным к жизни существом. Все сейчас у нее валилось из рук, она только охала и вздыхала, а готовить, как бабушка, вовсе не умела. Дом стал чахнуть и угасать.
Неля училась все также неважно, но теперь ее многочисленные двойки никого не трогали. Она даже не помнит, чтобы ежедневно делала уроки, настолько ее время было заполнено. В ее обязанности входили покупка продуктов, уборка в доме, время от времени надо было ставить бабушке пиявки, а главное, каждый вечер ввести бабушке шприц с лекарством в мягкое место. Уколы Неля научилась делать так, что любая медсестра могла ей позавидовать. Но тут, кроме того, что тяжело болея, умирала бабушка, случилось событие, потрясшее весь мир.
Он умер. Единственный, родной и любимый!
Неля с Люсей ревели, чуть ли не неделю. В первую же ночь сумели пробраться через чердаки соседних домов, которые Неля знала, как свои пять пальцев, в очередь, двигающуюся к Колонному Залу. Может – быть, Люся и сумела бы попасть другим способом, но генерал сам отсутствовал, а дочери велел и «носа не высовывать». Ранним утром они простились «с солнцем эпохи».
Когда же появились каждый у себя дома, им здорово попало. Даже генералу, было трудно определить, в каком месте Москвы они находятся. Конечно же, Неля считалась «подстрекательницей», но тогда именно Лихарева сказала, что «любым способом надо прорваться». Она «готова на все – лишь бы с ним проститься». После их возвращения, утром Неле позвонила Сашенька.
– Не смей к нам больше ходить, – кричала она в трубку дрожащим голосом. Как же она перенервничала, коли такие слова срывались с ее языка. – Я и так рисковала, позволяя вам дружить. Если бы не ты, она не ослушалась бы Георгия Николаевича. По такой хулиганке плачет ремень.
Сашенька что-то кричала еще, а потом, видно, опомнившись, вдруг начала всхлипывать прямо в трубку. Неля слышала в трубке, что Люся пытается перекричать мать, что Нелька не виновата. Неля слышала еще какой-то шум на другом конце провода, потом все смолкло. На слова Люсиной мамы Неля внимания не обратила, потому что беда, настигшая их, была столь велика, а слезы столь горьки, что казалось – мир должен рухнуть.
И потом Неля подспудно помнила, что в такое страшное время, когда разыгрывалось столько трагедий – обрывалась многолетняя связь между людьми, когда переставали звонить друг другу, боялись сказать лишнее слово, генеральская жена с каким-то завидным упорством зазывала Нелю в дом, давая понять, что она желанна. Даже хулиганская биография девчонки не смущала мать Лихаревой. Может она действительно что-то замаливала перед Б-гом, в которого совсем не верила. А может быть, от чего-то, через Нелю очищалась!? Этого девочка объяснить никак не могла.
И в тот момент, Неля не помнила, чтобы переживала с такой силой какое-нибудь событие, как эту смерть. И еще: глазки бабушки теперь в каком-то ожидании устремились к черной тарелке репродуктора, из которого лилась и лилась траурная музыка, и перечислялось – кто приехал на похороны и от кого посланы венки.
Ее соученицы плакали всем классом, а затем торжественно поклялись, что в память о нем будут хорошо учиться. Неля обещала учиться без двоек. Люська же поклялась, что обязательно дойдет до 10 класса только с отличными оценками и не допустит Нелиных плохих отметок. Но прошло около месяца и ученицы опять хватали двойки и тройки и никакие укоры, что это недостойно советского человека – нарушать клятву – ничего не могли сделать. Потому что, как выяснилось потом, все-таки у всех мозги разные и все одинаково хорошо соображать не могут. Правда Люся от своей клятвы не отступала и уже через несколько дней, после траурной линейки Неля сидела у нее дома. Люся занималась с Нелей по всем предметам, входящими в определение математика.
Но как за всяким горем приходит радость, так и сейчас пришла эта весть. Выпустили врачей. Они оказалось ни в чем не виноваты. Никого они не убивали, и никакого заговора против правительства у них не было. Нелиной радости, ее гордости не было предела. Словно, ее доброе имя было несправедливо опорочено, а сейчас восстановлено во всех правах. Она перестала сутулиться, ходила с высоко поднятой головой и чему-то все время улыбалась. Теперь, где бы она не оказывалась: в очереди ли, в троллейбусе, просто на улице, лишь только ее уха касалось произнесенное слово «врачи», она обязательно вмешивалась в разговоры взрослых. Однажды зайдя в галантерейный магазин за брошкой-голубем и белым шарфиком, которые было модно носить, она увидела, стоящего возле кассы брызжущего слюной мужчину и ругающего отлучившуюся кассиршу. Из его слов, выходило, что евреи захватили все места, особенно в торговле и вот теперь «стой и жди». Да и врачей на их радость выпустили, а что же «дураки были те, кто сажал».
– Да все же неправда про них раньше было, – вскипела Неля. – Все специально подстроили. Так и в газетах пишут, чтобы ввести в заблуждение советский народ.
Несогласия с ним мужчина никак не ожидал. Он же стоял никому не мешал, сам с собой размышлял вслух, а тут девчонка прицепилась с разъяснениями.
– Ты откуда взялась такая грамотная? Газеты читаешь? Хорошо разбираешься!? – его начинал охватывать гнев, что приходится с кем-то объясняться, а не утверждать свои «мысли вслух». – Значит, неправда, говоришь, была?
– Неправда. Мой хороший знакомый, один генерал, знал, что это неправда, поэтому всегда в гости приглашал, – пафосно сочились слова из ее уст.
– Ну что с этими евреями сделаешь. Чуть дашь слабинку, сразу голову приподымут и только норовят тебя в грязь втоптать.
– Что вы нервничаете? – кассирша сидела уже за аппаратом, – сейчас вмиг отпущу.
Но к окончанию восьмого класса они опять забыли, кто из них какой национальности, Это больше учениц не волновало. И вновь получали двойки и тройки. Только Лихарева от своей клятвы не отступила. Впервые Неля сдала все экзамены без троек. Принеся домой экзаменационный лист, Неля сунула его умирающей бабушке. Ей, как сказал дядя, остались считанные дни. Сделав над собой усилие, старая женщина взяла в руки лист, и некое подобие улыбки, поддернуло ее губы. Словно, почувствовав слабость бабушкиных пальцев, лист выпорхнул на свободу, подхваченный ветром, влетевшим в окно, взмыл ввысь, и, сделав сальто-мортале в воздухе, со всего размаху шлепнулся на пол. Неля нагнулась, чтобы поднять его с пола и тут же почувствовала безвольно опущенную руку бабушки на своей голове. Взглянув на бабушку, она увидела одинокую вялую слезу, катившуюся по ее лицу. Она поманила Нелю, явно прося, чтобы та приблизилась к ее изголовью. Девочка едва расслышала.
– А… ты… говорила Его нет. Он… всегда… с нами. Все сделал живым. Помни о нем.
Неля чуть не огрызнулась. Во время сдержалась. Это ж надо быть такой упрямой. Можно сказать, последние часы доживает, а делает все, чтобы утвердить своего Бога. Нет его! Нет его! Хотелось Неле крикнуть ей. Если Он такой замечательный, что же заставляет ее умирать? Никогда она в Него не поверит. Из-за Него, сколько людей гибнет, заблуждается. Она ведь об этом не раз слышала в школе.
Но ничего, конечно, не крикнула, бабушка прикрыла глаза, видно речь ей далась с трудом. Неожиданно она показалась Неле совсем маленькой и прозрачной. Девочке стало жаль ее. Сев на край кровати, она взяла безвольно лежащую восковую руку бабушки и погладила. Едва, ощущаемое слабенькое пожатие коснулось пальцев девочки. Она, бабушка, будто почувствовала, внучкино отрицание Бога и через это пожатие, вероятно, хотела передать свою веру в него.
Не успели они похоронить бабушку, как дня через два прибежала Лихарева и предложила Неле вместе с ней и Сашенькой уехать до начала занятий в тот провинциальный городок, в котором год назад Люся навещала родственников отца. Неля, конечно же, с радостью согласилась. Она впервые отправлялась в столь далекое путешествие и притом еще с Люсей.
В тот момент она и не думала, почему они решили взять ее с собой. После истории с врачами, Неля уверовала в безоговорочность равноправия жителей необъятной страны. Она уже забыла, что еще совсем недавно ходила с сутулыми плечами и опущенным взглядом. Сейчас только гордость, что никто из девочек класса не удостоился такой чести, как она, переполняла ее через край.
Девочки с утра до ночи пропадали на речке, бегали в кино, ходили в лес за грибами и даже спали на сеновале. Там Неля познакомилась с русским мальчиком, ее первой симпатией Игорем Яблоковым, который через год собирался поступать в университет. Сын местной учительницы, он воспитывался ею одной. Отца мальчика убили на войне, родители женщины в двадцатые годы были сосланы чуть ли ни на самый север Сибири.
Игорь казался ей верхом совершенства: научил плавать, видеть на небе большую и малую медведицу, много знал о путешественниках и их открытиях. Но самое главное, он не интересовался ее национальностью.
Как-то после прополки грядок она и Игорь стояли около калитки, поджидая Лихареву с билетами в кино. Неля, раскрыв рот, слушала рассказ о древней Трои, об ее обнаружении в 19 веке. Игорь назвал фамилию руководителя экспедиции, сказал, что он из богатейших промышленников, стал известным на весь мир исследователем. Фамилия звучала как еврейская. И надо признаться: что-то защемило в душе девочки: «Надо же евреев допускают до таких открытий!» Она даже приосанилась и радостно выпалила.
– А я тоже еврейка.
– Причем здесь евреи? Игорь недоуменно посмотрел на нее.
– Да потому что русские не любят, когда евреи впереди… А тут такое открытие.
– Этот ученый – немец.
– Да…, – протянула Неля. Недавний свет, озаривший ее душу, погас. Своим ответом Игорь, будто чего-то ее лишил. В ее, как бы протянутой линии «да…», он почувствовал разочарование, охватившим девочку. Это много позже, в совсем взрослой жизни Женщина узнала, что Генрих Шлиман действительно был евреем, рожденным в Германии, но все равно по сей день, будто стыдясь, все энциклопедии продолжают сообщать, что он был немецким археологом, не упоминая о его национальности. А в тот момент Игорь неожиданно произнес.
– Мне неважно, кто какой национальности. Я знаю, что русские люди добры и отзывчивы. Жалостливы. Отличаются своей душевностью. Главное в жизни… – он не успел закончить свою мысль, Люся, едва дыша, кричала на всю улицу, чтобы они быстрее бежали. Сеанс вот-вот начнется, с минуты на минуту.
Мальчик до того нравился Неле, что ей захотелось показать ему не только свою признательность и привязанность к русским людям, но и свою «русскую душу». Момент представился тут же. Когда, опаздывая в кино, бежали через городской сад, Неля чуть не сбила прохожего. На замечание – запустила такое словцо, что Игоря чуть не перекосило. Он, остолбенело, стоял на месте и оглядывался по сторонам, не понимая, откуда до него долетела такая непристойность. Люська со всей силы ущипнула Нелю за руку. Она взвыла от боли, а Игорь просто «вылупил» глаза и стал часто-часто моргать ресницами. Потом окинул Нелю недоуменным взглядом и проговорил:
– Ну и ну! Вот так Нелечка!
Его «Нелечка» показалось ей соловьиной трелью. Она не знала, куда деться от удовольствия, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Люся же подумала, что подруге стало стыдно за сказанное, и Лихарева произнесла нравоучительным тоном.
– Писаревская, ты что, обалдела?! Забыла электричку? Когда-нибудь нарвешься, что прибьют. – Люся умолкла, раздумывая, чтобы еще сказать что-то поучительное.
Они, молча, глядели друг на друга, Неожиданно Игорь засмеялся и, едва касаясь, провел пальцем по Нелиному носу.
– Ну и носик, ну и носик?! Что же себе позволяет.
С тех пор Люся стала звать Нельку – «носик». То ласково, то саркастически. Смотря по настроению. Но также верно и то, что с того дня, Неля никогда больше непотребно не «выражалась», у нее почему-то не поворачивался язык.
