скачать книгу бесплатно
– Чего уставился? – крикнул я. – Хватит пялиться! – А потом бросил в окно кирпич.
Его родители, конечно, вызвали полицию, и пара копов, ответивших на вызов, гонялась за нами по городу до самой ночи. Мы как бешеные мчались на велосипедах по всему Голливуду; мы сворачивали на улицы с односторонним движением прямо навстречу потоку машин, мы срезали дорогу по аллеям и через парки. Копы оказались такими же настырными, как Джимми «Попай» Дойл, персонаж Джина Хэкмена во «Французском связном». Только мы свернем за угол, а они тут как тут. Наконец мы добрались до Голливудских холмов и спрятались в глухом каньоне, как какие-нибудь бандиты с Дикого Запада. И, словно в ковбойских фильмах, как только мы решили, что уже можно безопасно покинуть убежище и вернуться на ранчо, нас перехватили те же двое помощников шерифа.
Слэш прыгает на треке на велосипеде Cook Brothers
Предполагаю, что, когда мы с друзьями разделились, меня решили преследовать потому, что я был самый маленький. Я изо всех сил крутил педали, пытаясь оторваться от них, пока наконец не спрятался на подземной парковке. Я пролетел несколько уровней, лавируя между припаркованными машинами, спрятался в темном углу и лег на землю, надеясь, что меня не поймают. Они же бежали туда пешком, и к тому времени, когда добрались до моего уровня, думаю, у них уже пропал энтузиазм. Они бдительно осматривали пространство между всеми машинами и, не дойдя до меня метров тридцати, повернули обратно. Мне повезло. Противостояние между моими друзьями и полицией Лос-Анджелеса продолжалось до конца лета, и, конечно, это был не самый конструктивный способ провести время, но тогда это казалось весельем.
Даже тогда мне удавалось самому решать, что делать, но, когда я все же оступался, мама и бабушка относились ко мне очень снисходительно. К середине средней школы я старался как можно реже появляться дома. Летом 1978 года я понятия не имел, что бабушка переезжает в квартиру в чудовищном новом комплексе, который занимал целый квартал между Кингс-Роуд и бульваром Санта-Моника, хотя я хорошо знал это здание, потому что ездил по нему на велосипеде еще во времена строительной площадки. Мы с друзьями накуривались, а потом мчались наперегонки по коридорам и лестницам, захлопывая двери перед носом друг у друга, запрыгивая на перила и оставляя на свежевыкрашенных стенах творческие рисунки в виде следов от заносов. Мы как раз этим и занимались, как вдруг я с криком выскочил из-за угла и чуть не сбил с ног собственных маму и бабушку, которые охапками несли вещи в бабушкину новую квартиру. Никогда не забуду бабушкино выражение лица: это было нечто среднее между шоком и ужасом. Я собрался с силами, бросил взгляд через плечо и увидел, как последний из моих друзей резко развернулся и скрылся из виду. Я стоял одной ногой на земле, а вторую держал на педали, по-прежнему думая, что мне удастся уйти.
– Сол? – позвала Ола-старшая своим приятным, высоким бабушкиным голосом. – Это ты?
– Да, ба, – отозвался я. – Это я. Как дела? Мы с друзьями как раз собирались зайти в гости.
С мамой эта хрень вообще не прокатила, но Ола-старшая была так рада меня видеть, что Ола-младшая позволила мне выйти сухим из воды. Все сложилось так удачно, что через несколько недель я переехал в эту самую квартиру, и именно тогда мои школьные подвиги в Голливуде по-настоящему стали набирать обороты. Но к этой истории мы вернемся совсем скоро.
Я не собираюсь снова анализировать причины моего очередного увлечения – клептомании, – скажу в свое оправдание лишь то, что был озлобленным подростком. Я крал то, что мне было нужно и что я не мог себе купить. Я крал то, что, как мне казалось, сделает меня счастливым. И иногда я крал просто ради того, чтобы украсть.
Я украл много книг, потому что всегда любил читать. Я украл тонну кассет, потому что всегда любил музыку. Кассеты – для тех, кто слишком юн и их не помнит, – имели свои недостатки: качество звука со временем ухудшалось, они запутывались в магнитофонах и плавились под прямыми солнечными лучами. Но их было невероятно легко красть. Кассета напоминает тонкую пачку сигарет, так что любой честолюбивый магазинный воришка мог запросто запихнуть себе под одежду всю любимую музыку и уйти незамеченным.
В свои худшие периоды я крал столько, сколько мог унести, потом выкладывал добычу куда-нибудь в кусты и возвращался за новой, иногда в тот же магазин. Как-то раз я украл несколько змей из зоомагазина «Аквариум», где настолько часто бывал, что они привыкли к моему присутствию и вряд ли думали, что я могу что-то украсть. Они не были законченными лохами; я ходил туда из искренней любви к животным, которые у них продавались, – просто мне не хватило уважения к этому магазину, чтобы не прихватить пару змей домой. Я брал змею, обматывал вокруг запястья, а потом поднимал выше, до предплечья, и накрывал рукавом куртки. Как-то раз я поехал в город и взял целую охапку змей, спрятал их на улице, потом вернулся в магазин и еще украл несколько книг, где объясняется, как ухаживать за редкими змеями, которых я только что украл.
Летит над велотреком около Молодежного центра в Резеде
В другой раз я тиснул хамелеона Джексона, и это уже не совсем мелкая кража: это такой рогатый хамелеон ростом около двадцати пяти сантиметров, который питается мухами. Он размером с маленькую игуану, и у него такие странные, выпуклые, пирамидальные глаза. Когда я был подростком, у меня были стальные яйца – я просто вышел из магазина с хамелеоном как ни в чем ни бывало, а ведь это был очень дорогой экзотический житель джунглей зоомагазина. Пока я шел с ним домой, мне так и не удалось сочинить рассказ, который бы адекватно объяснил маме, откуда у меня в комнате хамелеон. Я решил, что единственный выход – поселить его снаружи, у заросшего виноградом сетчатого забора у нас во дворе, рядом с мусорными баками. Я украл еще и книгу о хамелеонах Джексона, поэтому знал, что они любят есть мух, и не мог придумать лучшего места для старины Джека, где было бы больше мух, чем у забора за мусорными баками, – там их водились сотни. Искать его каждый день было целым приключением, потому что прячется он очень искусно, как и все хамелеоны. У меня всегда уходило на это какое-то время, а такие трудности мне нравились. Так он прожил во дворе около пяти месяцев. Спустя какое-то время он стал лучше и лучше маскироваться в виноградных листьях, и в один прекрасный день я его попросту не нашел. Еще два месяца я приходил туда каждый день, но все без толку. Понятия не имею, что случилось со стариной Джеком, но, учитывая мириады возможностей, которые могли выпасть на его долю, надеюсь, что все закончилось хорошо.
Мне очень повезло, что меня не поймали за большинство моих магазинных краж, потому что их было довольно много. Дело дошло до идиотизма: как-то я на спор стащил из магазина спортивных товаров надутый резиновый плот. Потребовалось некоторое планирование, но я справился, и каким-то чудом меня не засекли.
Это оказалось не так уж и сложно. Я расскажу вам свой «метод», как он есть: плот висел на стене возле задней двери магазина, рядом с коридором, который вел прямо в переулок. Когда мне удалось открыть заднюю дверь, не вызвав подозрений, снять плот со стены было уже несложно. И, как только плот оказался на полу, где от посторонних глаз его скрывало всякое походное снаряжение или что-то такое, я просто выждал подходящий момент, вынес его наружу и прошел за угол, где меня ждали друзья. Я даже не оставил этот плот себе. Как только я доказал всем, что мне не слабо, я избавился от плота, просто бросив его кому-то на газон.
Я этим не горжусь, зато в случае, когда я очутился в пятнадцати километрах от дома без денег и проколол колесо, то даже обрадовался, что мне оказалось несложно украсть камеру из детского магазина. Иначе мне пришлось бы ловить попутку, и случиться со мной могло вообще что угодно. Но как всякий, кто постоянно искушает судьбу, я должен признать, что бесполезно убеждать себя в необходимости совершенных поступков. Если в душе ты знаешь, что они не совсем хороши, в конце концов они тебе аукнутся.
В моем случае, раз уж мы говорим о магазинных кражах, меня в конце концов поймали в «Тауэр Рекордс» на бульваре Сансет – любимом музыкальном магазине родителей. Я помню тот день, словно это было вчера: это был один из тех моментов, когда я заранее почуял неладное, но все равно отправился на поиски приключений. Кажется, мне было пятнадцать, и тогда я как раз подумал, пока ставил велик у входа, что в будущем стоит быть в этом магазине осторожнее. В краткосрочной перспективе это откровение не помогло: я жадно напихал всяких кассет под куртку и в штаны и так раздулся, что подумал: а не купить ли мне несколько альбомов за деньги, чтобы сбить с толку кассиров? Кажется, я подошел к прилавку с Dream Police группы Cheap Trick и Houses of the Holy Led Zeppelin, и, когда их пробили, в своем представлении я уже искупил все грехи.
Я уже вышел на улицу и садился на велосипед, как вдруг чья-то рука сильно сжала мне плечо. Я все отрицал, но меня поймали с поличным. Меня отвели в помещение над магазином, откуда за мной наблюдали через специальное окно, и показали пленку из видеокамеры. Они позвонили моей маме; я отдал все кассеты, какие мне удалось запихнуть себе под одежду, и они разложили их на столе, чтобы мама на это посмотрела. В детстве мне многое сходило с рук, но, когда меня поймали за кражу кассет в магазине, куда родители ходили много лет, это преступление значило большее для моей семьи, чем содеянное в рамках закона. Никогда не забуду выражение лица Олы, когда она поднялась в то помещение над магазином и увидела, что я сижу, а передо мной разложено все, что я украл. Она почти ничего не сказала, да ей и не нужно было; мне было ясно, что она думает, – она была уверена, что я не мог сделать ничего плохого.
В конце концов «Тауэр» не стали выдвигать обвинения, потому что все товары вернулись на место. Меня отпустили с условием, что я больше никогда не переступлю порог их магазина, скорее всего, потому, что какой-то менеджер узнал в маме постоянного покупателя.
Конечно, когда шесть лет спустя меня взяли в тот же магазин продавцом в отдел видео, я еще полгода каждый день боялся, что кто-нибудь вспомнит случай, как меня поймали на воровстве, и уволит. Я думал, что в один прекрасный день кто-нибудь догадается, что я нагло наврал в резюме, и посчитал, что все, что мне удалось стянуть до момента, пока меня не поймали, стоит больше нескольких моих зарплат за месяц работы.
Обычно у нас была травка, а травка нравилась всем.
Все жизненные перемены разрешатся за следующие восемь лет моей жизни, но только после того, как я найду стабильную семью по своему собственному эскизу.
В вакууме, который образовался после распада моей семьи, я создал свой собственный мир. Мне повезло, что еще в период поиска границ возможного я обрел одного друга, который никогда не отдалялся от меня, даже когда мы жили в разных мирах. Он до сих пор один из моих самых близких друзей – уже больше тридцати лет, а это, черт побери, о многом говорит.
Его зовут Марк Кантер. Его семье принадлежит знаменитое заведение Canter’s Deli на севере округа Фэрфакс в Лос-Анджелесе. Семья Кантеров переехала из Нью-Джерси и открыла ресторан в 1940-х годах, и с тех пор он стал центром тусовок работников шоу-бизнеса благодаря вкусной еде и тому, что он открыт круглосуточно. До ресторана меньше километра от Сансет-Стрип, и в шестидесятых годах он стал излюбленным местом музыкантов, каким остается по сей день. В восьмидесятые годы группы вроде Guns часто ужинали там по ночам. В их же баре Kibbitz Room по соседству, где играют живую музыку, прошло столько замечательных музыкальных вечеров, что все их не перечесть. Кантеры всегда хорошо ко мне относились. Я у них работал, я у них жил, и моих слов не хватит, чтобы их отблагодарить.
С Марком мы познакомились еще в начальной школе, но подружились только тогда, когда я чуть не украл его велик в пятом классе.
Так между нами завязалась крепкая дружба. Мы с ним гуляли в Хэнкок-парке рядом с богатым районом, где он жил. Мы часто ходили к развалинам театра «Пан-Пасифик», сейчас там торговый центр «Гроув». «Пан-Пасифик» был удивительной реликвией. Это был гламурный кинодворец 1940-х годов, со сводчатым потолком и огромным экраном, где показывали ленты новостей и определяли ценность кинематографической культуры поколения. В мое время он оставался по-прежнему прекрасным: зеленые арки в стиле ар-деко были еще целы, хотя все остальное и превратилось в руины. Рядом с ним находилась библиотека и парк с баскетбольной площадкой и бассейном. Как и у начальной школы Лорел, здесь собирались дети в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет, которые по той или иной причине выходили из дома по вечерам.
Мы с друзьями были там самыми младшими. Девчонки тоже приходили, причем настолько круче нас, что нам было к ним не подступиться, – правда, мы все равно пытались. Там были двоечники и те, кого уже исключили из школы, и многие из них жили прямо в развалинах театра и питались едой, которую крали с фермерского рынка, проходившего по соседству дважды в неделю. Нас с Марком просто очаровало это место. Нас приняли в компанию, потому что обычно у нас была травка, а травка нравилась всем. Встреча с Марком вызвала во мне перемену. Он стал моим первым лучшим другом – тем человеком, кто понимал даже тогда, когда, как мне казалось, больше никто не понимал. Жизнь у нас обоих вряд ли можно считать нормальной, но я с гордостью могу сказать, что мы до сих пор поддерживаем такую же близкую дружбу. Вот что значит семья в моем понимании. Друг – это тот, кто знает тебя настолько же хорошо, даже если вы не виделись много лет. Настоящий друг всегда рядом, когда нужен, а не только по праздникам и выходным.
Я узнал об этом из первых рук несколько лет спустя. Меня мало волновало, что не хватает денег на еду, лишь бы хватило денег на флаеры Guns N’ Roses. А когда у меня не было денег, чтобы напечатать флаеры или даже купить себе гитарные струны, мне приходил на помощь Марк Кантер. Он выдавал наличные на все, что было нужно. Я расплатился с ним, как только смог, как только Guns подписали контракт. Никогда не забуду, что Кантер поддержал меня, когда я был на дне.
Слэш с группой Tidus Sloan, июнь 1982
Глава 3. Как играть рок-н-ролл
Восприятие самого себя вне контекста, в отрыве от своего обычного мироощущения, искажает перспективу – это все равно что слышать свой собственный голос на автоответчике. Это напоминает встречу с незнакомцем или открытие в себе таланта, о котором и знать не знал. Первый раз, когда я сыграл на гитаре мелодию настолько же хорошо, как она звучала в оригинале, я все это испытал. Чем больше я учился играть на гитаре, тем больше чувствовал себя чревовещателем: мой собственный творческий голос просачивался сквозь шесть гитарных струн, и это было нечто совсем незнакомое. Ноты и аккорды стали моим вторым языком, и через них я могу выразить то, что чувствую, даже когда речь меня подводит. Гитара – это и моя совесть: когда я сбиваюсь с пути, она возвращает меня обратно, когда я забываю, зачем я здесь, она напоминает мне об этом.
Всем этим я обязан Стивену Адлеру – это его заслуга. Он причина того, что я играю на гитаре. Мы познакомились однажды вечером на игровой площадке начальной школы Лорел, когда нам было по тринадцать. Насколько я помню, он ужасно катался на скейтборде. Когда он упал особенно неудачно, я подъехал к нему на велике и помог встать – с тех пор мы были неразлучны.
В детстве Стивен жил в Вэлли-Виллидж с матерью, отчимом и двумя братьями, а потом мать не выдержала его плохого поведения и отправила жить к бабушке с дедушкой в Голливуд. Он продержался там до конца средней школы, включая лето, а потом его отвезли обратно к маме, где он пошел в старшие классы. Стивен особенный. Он из тех неудачников, каких любить может только бабушка, и та все равно не может с ними жить.
Мы со Стивеном познакомились летом перед восьмым классом и тусовались до самой старшей школы, я как раз переехал в новую бабушкину квартиру в Голливуде из маминой в Хэнкок-парке. Мы оба были новенькими и в средней школе Бэнкрофта, и во всем районе. Сколько я знал Стивена, не помню, чтобы он хоть раз провел в школе хотя бы неделю из всего месяца. Я кое-как справлялся с учебой, потому что у меня была хорошая успеваемость по изо, музыке и английскому, так что среднего балла хватало на зачет. По изо, английскому и музыке я получал пятерки, потому что только эти предметы меня интересовали. Из всех остальных интересного было мало, поэтому я постоянно прогуливал. В представлении сотрудников школы я присутствовал на уроках гораздо чаще, чем на самом деле, так как заранее украл из учительской блок бланков для записок от родителей и подделывал мамину подпись по мере необходимости. Но единственная причина, по которой я вообще окончил среднюю школу, была связана с забастовкой учителей в выпускном классе. Наших обычных учителей заменили временными, а их мне было слишком легко обмануть и очаровать. Не хочу вдаваться в подробности, но я часто вспоминаю, как играл на гитаре любимую песню учителя перед всем классом. На этом все.
Честно говоря, школа была не так уж и плоха: у меня был свой круг друзей (и подружка, о которой мы еще поговорим), и я участвовал во всех мероприятиях, благодаря которым укуркам в школе становится весело. Рано утром перед школой мы собирались и нюхали попперсы – амилнитрит – химикат, пары которого расширяют кровеносные сосуды и понижают давление, а в процессе дают короткий эйфорический приход. После нескольких доз мы еще выкуривали несколько сигарет, а в обед снова собирались во дворе раскурить косячок… Словом, очень старались как-то скрасить себе учебу.
Когда я не ходил в школу, мы со Стивеном целый день бродили по большому Голливуду, витая в облаках, обсуждая музыку и пытаясь подработать. Иногда нам удавалось найти случайную халтурку – например, мы помогали незнакомым людям переставить мебель. Голливуд и так всегда был странным местом и центром притяжения для таких же странных персонажей, а в конце семидесятых, учитывая причуды культуры от упадка революции шестидесятых до широкого распространения наркотиков и ослабления сексуальных нравов, персонажи встречались особенно своеобразные.
Не помню, как мы познакомились, но был какой-то парень постарше, который просто так давал нам денег. Мы с ним тусовались и общались. Кажется, он еще пару раз просил нас сходить в магазин. Я и тогда понимал, что это странновато, но выглядел он недостаточно угрожающе для двух тринадцатилетних ребят. Кроме того, лишние карманные деньги того стоили.
Стив был вообще без комплексов, поэтому умудрялся постоянно добывать деньги разными способами. Одним из них была Кларисса – моя соседка лет двадцати пяти, которая жила на той же улице. Как-то мы проходили мимо, а она сидела на крыльце, и Стиву захотелось с ней поздороваться. Они заговорили, и она пригласила нас войти. Мы немного у нее потусовались, а потом я решил уйти, а Стивен сказал, что останется еще ненадолго. Оказалось, он в тот вечер занимался с ней сексом, а в качестве бонуса получил от нее денег. Понятия не имею, как ему это удалось, знаю только, что он заходил к ней еще раза четыре или пять и каждый раз получал деньги. Для меня это было что-то невероятное, и я ему ужасно завидовал.
С другой стороны, Стивен часто попадал в такие ситуации, и не все они заканчивались хорошо. Как-то раз он трахался с Клариссой, когда к ним вошла ее соседка-лесбиянка. Она скинула Стивена с подруги, и он ушибся об пол прямо причинным местом. Так все и кончилось.
Мы со Стивеном как-то выживали. Я крал все музыкальные и рок-журналы, которые были нужны. У нас было не так уж много трат помимо газировки «Биг Галп» и сигарет, так что мы были в хорошей форме. Гуляли туда-обратно по бульвару Сансет и по Голливудскому бульвару от Сансет до Дохени, разглядывали рок-афиши в больших магазинах и заходили в каждый сувенирный или музыкальный магазин, который нас привлекал. Просто бродили по городу, впитывая его нереальную атмосферу. Часами торчали в заведении под названием «Кусок пиццы» и снова и снова ставили в музыкальном автомате Van Halen. К тому времени это уже был целый ритуал: Стивен поставил мне их первую запись несколько месяцев назад. Это был один из тех моментов, когда новая музыка полностью меня захватывала.
– Ты должен это услышать, – сказал тогда Стивен, восторженно выпучив на меня глаза. – Это группа Van Halen, они просто потрясающие!
Сначала я сомневался, потому что у нас со Стивеном не всегда совпадали музыкальные вкусы. Он поставил пластинку, и из динамиков раздалось соло Эдди в начале песни Eruption.
– Господи Иисусе, – воскликнул я, – что это, черт побери?!
Это гитарное соло показалось мне столь же глубокой и личной формой самовыражения, как живопись и рисование, но на гораздо более фундаментальном уровне.
Еще в тот год я первый раз в жизни попал на настоящий большой рок-концерт. Это был Калифорнийский всемирный музыкальный фестиваль в Мемориальном колизее Лос-Анджелеса 8 апреля 1979 года. Там было 110 тысяч человек, и сумасшедший состав артистов: участвовало множество групп, а хедлайнерами стали Тед Ньюджент, Cheap Trick, Aerosmith и Van Halen. Без сомнения, Van Halen разгромил все остальные группы, игравшие в тот день, даже Aerosmith. Думаю, это было нетрудно: Aerosmith тогда играли настолько плохо, что мне было трудно отличить одну песню от другой. Это при том, что я был их фанатом. Единственным треком, который я узнал, был Seasons of Wither.
В конце концов мы со Стивом стали тусоваться у клубов «Рейнбоу» и «Старвуд», где собиралась вся метал-сцена в эпоху до глэма. Van Halen тогда только начинали давать жару, Motley Crue занимались тем же; помимо этого, в тот период можно было стать свидетелем зарождения лос-анджелесского панк-рока. У клубов всегда было полно народу, и поскольку у меня был доступ к наркотикам, я продавал их не только за наличные, но и ради того, чтобы подобраться ближе к музыкальной сцене. В старшей школе я придумал стратегию получше: я стал подделывать удостоверения личности, чтобы проходить прямо в клуб.
В Голливуде и Западном Голливуде вечерами кипела жизнь: вся гомосексуальная публика тусовалась у шикарного гей-ресторана French Quarter, а гей-бары вроде Rusty Nail и другие находились прямо рядом с рок-тусовкой, которая была в основном гетеросексуальной. Эти контрасты казались нам со Стивеном такими странными. Повсюду было столько фриков, а нам безумно нравилось впитывать всю эту атмосферу, каким бы странным и бессмысленным ни казалось все происходящее.
В детстве мы со Стивом нарывались на все возможные и, казалось бы, безобидные неприятности. Как-то вечером папа взял нас на вечеринку, которую устраивали его друзья-художники, жившие в домах вдоль тупика в Лорел Каньоне. Алексис, хозяин дома и друг моего отца, приготовил целый таз адски убийственного пунша, от которого у всех вконец снесло крышу. Стивен вырос в Вэлли-Виллидж, поэтому такого никогда не видел: кучка взрослых творческих пост-хиппи в сочетании с пуншем вызвала у него отвал башки. Мы с ним еще могли осилить выпивку для тринадцатилетних, но этот взрывной коктейль оказался нам пока не по плечу. Я так напился, что не заметил, как Стив ускользнул с девушкой, жившей в гостевом домике внизу. Кончилось тем, что он ее трахнул, что оказалось не так уж и круто: она была замужем и ей было за тридцать. Мне как тринадцатилетнему она казалась уже пожилой. Так что в моем представлении Стивен переспал со старушкой… которая оказалась замужней старушкой.
Утром я проснулся на полу с привкусом того пунша во рту. Ощущения были такие, словно кто-то вбил мне в голову железный гвоздь. Я пошел домой к бабушке, чтобы отоспаться; а Стивен остался, решив поваляться внизу в постели. Не прошло и десяти минут с того момента, как я пришел домой, – и тут мне звонит отец и говорит, что Стивену следовало бы опасаться за свою жизнь. Та женщина, с которой он провел вечер, во всем призналась мужу, и муж, скажем так, был далеко не в восторге. По словам моего отца, он грозился «придушить» Стивена, что, как уверял Тони, было реальной угрозой. Я не воспринял его слова всерьез, и тогда папа объяснил, что тот парень прямым текстом пообещал убить Стивена. В конце концов, ничего так и не произошло, так что Стивену все сошло с рук, но это стало явным тревожным знаком для последующих событий. В тринадцать лет он сузил свои жизненные цели ровно до двух: трахать цыпочек и играть в рок-группе. Не могу винить его в этом, ведь он, по сути, предвидел будущее.
Музыкальную мудрость тринадцатилетнего Стивена (вероятно, благодаря его навыкам общения с женщинами) я ставил выше своей. Он тогда пришел к выводу, что в рок-н-ролле есть всего три важные группы: Kiss, Boston и Queen. Стивен слушал и играл их музыку каждый день, причем целыми днями, вместо школьных занятий. Его бабушка работала в пекарне и каждый день уходила из дома в пять утра; она и понятия не имела, что Стивен прогуливает школу. Его день состоял из того, чтобы врубить Kiss на полную громкость и вместе с ними лабать на маленькой электрогитарке с усилителем из «Волмарта», тоже выкрученных на полную громкость. Я приходил к нему потусить, а он кричал мне сквозь этот грохот: «Здорово! Нам бы группу собрать, а?!»
У Стивена такая открытая, беззаботная душа, что его энтузиазм чрезвычайно заразителен. Я не сомневался в его намерениях и драйве и сразу понял, что это непременно произойдет. Он выбрал себе роль гитариста, а мне достался бас. Сейчас, когда я слушаю музыку спустя двадцать лет игры, мне легко разложить ее на разные инструменты. Я слышу гитарные аккорды и сразу могу придумать несколько способов сыграть эту песню. К тринадцати годам я уже много лет слушал рок-н-ролл, бывал на концертах и знал, на каких инструментах играют в рок-группе, но понятия не имел, как каждый инструмент звучит в общей композиции. Я знал, что такое гитара, но не знал, чем бас отличается от обычной гитары, а из упражнений Стивена я ничего не понял.
Как-то мы с ним гуляли по городу и проходили мимо музыкальной школы на Фэрфакс и Санта-Монике, (сейчас там кабинет мануального терапевта), так что я решил, что там можно научиться играть на басу. Поэтому в один прекрасный день я пришел туда и сказал: «Я хочу играть на басу». Администратор представила меня одному из учителей, парню по имени Роберт Волин. Когда Роберт вышел ко мне, он оказался не таким, как я представлял: он был белым парнем среднего телосложения в джинсах «Ливайс» и заправленной в них клетчатой рубашке. У него были густые усы, легкая щетина и нечесаные лохматые каштановые волосы – вероятно, когда-то стрижка была, но уже куда-то делась. Стоит ли говорить, что Роберт вовсе не был похож на рок-звезду.
Однако он терпеливо объяснил мне, что для занятий мне понадобится собственная бас-гитара, о чем я и не подумал. Я обратился за помощью к бабушке, и она дала мне старую гитару для фламенко с одной нейлоновой струной, которая завалялась у нее в шкафу. Когда я снова пришел в школу к Роберту, он взглянул на мою гитару и сразу понял, что начать стоит с самых азов, потому что я и понятия не имел, что то, что я держу в руках, даже не бас-гитара. Роберт включил песню Brown Sugar Rolling Stones, взял гитару и стал играть с ними вместе рифф и соло. И вот тогда я услышал. Что бы Роберт ни делал, это было то самое. Я с удивлением уставился на его гитару и стал показывать на нее пальцем.
«Я хочу играть вот это, – заявил я ему. – Вот это».
Роберт меня подбодрил. Он нарисовал несколько схем аккордов, показал на своей гитаре, как правильно располагать пальцы на грифе, и настроил мою единственную струну. Еще он объяснил, что мне нужно как можно скорее добыть для своей гитары недостающие пять струн. Гитара вошла в мою жизнь так неожиданно и так естественно. Не было ни мысли, ни предвидения; это не было частью грандиозного плана, помимо плана играть в выдуманной группе Стивена. Десять лет спустя я познаю все те удовольствия, о которых он мечтал: путешествовать по миру, собирать аншлаги и иметь в распоряжении больше девушек, чем можешь себе представить… и все это благодаря покоцанному куску дерева, который бабушка выудила из шкафа.
Гитара буквально в момент стала главным предметом моей одержимости, вытеснив из жизни велик. Это было не похоже ни на что, чем я когда-либо занимался: гитарное соло показалось мне столь же глубокой и личной формой самовыражения, как живопись и рисование, но на гораздо более фундаментальном уровне. Способность самому создавать звук, который говорил со мной через музыку с тех пор, как я себя помню, придавала мне сил как ничто другое. Во мне произошла перемена – столь же быстрая, как когда загорается свет, и настолько же яркая. Я пришел домой из музыкальной школы и стал пытаться повторить за Робертом: я включал любимые песни и старался играть вместе с музыкантами. Учитывая, что у меня была всего одна струна, я делал все, что мог. Через несколько часов мне уже удавалось успевать за сменой аккордов и кое-как имитировать мелодию в нескольких песнях. Мелодии вроде Smoke on the Water Deep Purple, 25 or 6 to 4 Chicago, Dazed and Confused Led Zeppelin и Hey Joe Джими Хендрикса можно сыграть на одной струне ми, поэтому я так и гонял их сто раз по кругу. Одного понимания того, что я могу имитировать песни, звучащие из стереосистемы, оказалось достаточно, чтобы гитара навсегда вошла в мой мир.
Все лето перед девятым классом я ходил на уроки к Роберту и учился играть на своей потрепанной гитаре для фламенко – уже на всех шести струнах, которые Роберт, конечно, научил меня настраивать. Я каждый раз приходил в восторг, когда он ставил новую неизвестную пластинку и тут же подбирал мелодию. Я решил научиться так же: как и любой новичок, склонный переусердствовать, я хотел сразу же допрыгнуть до этого уровня, а Роберт, как и любой хороший учитель, заставил меня вначале выучить основы. Он научил меня основным мажорным, минорным и блюзовым гаммам и всем стандартным позициям аккордов. Еще он рисовал схемы аккордов к моим любимым песням вроде Jumpin’ Jack Flash и Whole Lotta Love, которые мне разрешалось играть в качестве вознаграждения за выполненные упражнения. Обычно я сразу переходил к этому вознаграждению, а когда на следующий день приходил в музыкальную школу, Роберту было ясно, что я даже не притронулся к домашнему заданию. Иногда мне нравилось играть так, как будто у меня все еще была только одна струна. В каждой песне, которая мне нравилась, был гитарный рифф, и исполнять его на одной струне было гораздо веселее, пока пальцы не привыкли к правильной постановке.
Тем временем гоночная экипировка для BMX пылилась в шкафу. Друзья не могли понять, куда я пропадаю вечерами. Как-то раз по пути из музыкальной школы, откуда я ехал с гитарой за спиной, я встретил Дэнни Маккракена. Он спросил, куда я пропал и выиграл ли я какие-нибудь соревнования в последнее время. А я рассказал, что теперь гитарист. Он смерил меня взглядом, посмотрел на мою потертую шестиструнку и пристально уставился мне прямо в глаза: «Да ну?» У него было такое растерянное выражение лица, как будто он пока не знал, что ему делать с этой новой информацией. С минуту мы сидели на великах в неловком молчании, а потом попрощались. Тогда я виделся с ним в последний раз.
Я уважал Роберта, своего учителя гитары, но был наивен и нетерпелив и потому не видел связи между основами, которым он меня учит, и музыкой Rolling Stones и Led Zeppelin, которую я хотел исполнять. Довольно быстро картинка сложилась – как только я нашел свою собственную инструкцию, если можно так сказать. Это была подержанная книга, которую я нашел в отделе скидок магазина гитар, под названием «Как играть на рок-гитаре». В этой книге содержались все схемы аккордов, табулатуры и образцы сольных партий таких великих гитаристов, как Эрик Клэптон, Джонни Винтер и Джими Хендрикс. К ней даже прилагалась небольшая дискета, на которой было показано, как правильно исполнять музыку, описанную в книге. Я принес эту книгу домой и тут же ее проглотил, а когда научился подражать звукам на той записи, то смог импровизировать самостоятельно и был вне себя от счастья.Как только я услышал, что исполняю риффы, напоминающие рок-н-ролльную гитару, я словно нашел Святой Грааль. Эта книга изменила мою жизнь. У меня до сих пор где-то в закромах лежит та самая потрепанная книжка, и я ни разу не видел другой такой же ни до, ни после этой истории. Я много раз искал такую, но не нашел. Такое ощущение, как будто в мире остался всего один экземпляр и он лежал там и ждал именно меня. Эта книга дала мне навыки, которые я мечтал обрести, и, как только я начал ими овладевать, я навсегда бросил музыкальную школу.
Теперь я был «рок-гитаристом», поэтому из необходимости я занял у бабушки сотню баксов и купил электрогитару. Это была очень дешевая копия гитары Les Paul, которую изготовила компания под названием «Мемфис Гитарс». Меня привлекала ее форма, потому что большинство моих любимых музыкантов играли на гитаре Лес Пол – она была для меня эталонной рок-гитарой. Тем не менее знаний мне не хватало даже о том, кто такой Лес Пол. Я не был знаком с его великолепным исполнением джаза и понятия не имел, что он был пионером в развитии электрических инструментов, примочек и методов их записи. Не знал я и того, что цельнотелые гитары под его брендом скоро станут моими основными инструментами. И тогда я и понятия не имел, что мне представится честь выступать с ним на одной сцене, и не раз, много лет спустя. Ничего такого не приходило мне в голову: тогда мне просто казалось, что эта гитара визуально напоминает сам звук, который я хочу из нее извлекать.
Найти гитару было все равно что найти самого себя. Она определяла меня, она давала мне цель. Этот инструмент помогал выражать себя в творчестве и благодаря этому лучше себя понимать. Суматоха отрочества внезапно отошла на второй план; игра на гитаре помогала мне сосредоточиться. Я не вел дневников и не умел выражать своих чувств словами, а гитара давала мне эмоциональную ясность. Я любил рисовать, и с помощью этого занятия мне удавалось отвлекаться от многих проблем, но для полного самовыражения мне в нем чего-то не хватало. Я всегда завидовал художникам, которым удается выражать себя в искусстве, и только играя на гитаре я пришел к пониманию того, какое это восхитительное освобождение.
Долгие часы упражнений в любом месте, где бы я ни оказался, давали мне свободу. Игра стала своеобразным трансом, который успокаивал душу: и руки, и разум были заняты, – и в этом я находил удовлетворение. Как только я попал в группу, я обнаружил, что физическое напряжение от выступления на сцене стало моим главным личным освобождением; когда я играю на сцене, я чувствую, что нахожусь там, где и должен быть, и ничто другое не дает мне подобного ощущения. Существует подсознательный, эмоциональный уровень, который связан с игрой, а так как я один из тех, кто все носит в себе и не дает выхода эмоциям, ничто кроме музыки не может лучше выразить мои чувства.
Обретение собственного голоса через гитару в пятнадцать лет стало для меня настоящей революцией. Я совершил скачок в развитии. Не могу вспомнить ничего подобного, что бы так же сильно изменило мою жизнь. Ближе всего к этому откровению тот момент, когда двумя годами ранее я раскрыл тайну противоположного пола. Когда это произошло, я решил, что лучше секса ничего нет… пока не начал играть на гитаре. Вскоре после этого я обнаружил, что эти два занятия никак не могут ужиться в моем подростковом мире.
Мою первую девушку звали Мелисса. Это была симпатичная пухленькая девчонка на год младше меня с отличными сиськами. Ей было двенадцать, а мне тринадцать, когда мы вместе лишились девственности. По современным меркам это не так уж и рано, и сейчас подростки открывают для себя взрослые занятия и того раньше, но в 1978 году мы с ней шли на опережение: большинство наших сверстников только начали целоваться взасос. Мы оба интуитивно понимали, что если нашел что-то хорошее, стоит это беречь, поэтому встречались несколько лет подряд с перерывами. В первый раз мы занялись этим в прачечной ее дома, которая была на первом этаже здания. Она мне подрочила – и это был первый сексуальный контакт для нас обоих. Потом мы стали заниматься этим у нее в маленькой квартирке, где она жила со своей мамой Кэролин. К сожалению, в наш первый раз Кэролин рано вернулась домой, и мне пришлось лезть в окно спальни в спущенных штанах. Но к счастью, кусты оказались ко мне снисходительны.
Когда ее мамы не было дома, мы занимались этим у нее в постели, а когда она приходила, перемещались на диван и ждали, пока она вырубится от валиума, в надежде, что не проснется и не застукает нас. Конечно, дождаться действия валиума не всегда было легко. Вскоре после того, как Мелисса с Кэролин переехали повыше в квартиру с двумя спальнями, Кэролин смирилась с тем, чем мы занимаемся. Она решила, что лучше мы будем делать это у них дома, чем непонятно где, и это все, что она нам сказала. Нам с Мелиссой, с нашей подростковой, сексуально ненасытной точки зрения, казалось, что ее мама самая крутая на свете.
Кэролин курила много травки и не скрывала. Она скручивала нам отличные косяки, а еще позволяла оставаться у них и спать с Мелиссой целыми неделями. Мы начали встречаться летом, поэтому моя мама не возражала. Мать Мелиссы не работала. У нее был очень милый парень, намного старше ее, который продавал наркотики: кокс, травку и кислоту, – и все это он давал нам бесплатно при условии, что принимать мы будем только дома.
Их многоквартирный дом находился на пересечении проспектов Эдинбург и Уиллоуби, примерно в двух кварталах к западу от Фэрфакса и в полуквартале к югу от бульвара Санта-Моника. Расположение было идеальное – начальная школа Лорел, где мы часто зависали с друзьями, находилась чуть дальше по улице. Кстати, там мы с Мелиссой и познакомились. Детская площадка у школы была таким же тусовым местом, как дом Мелиссы. Ее район представлял собой интересную культурную мешанину: молодые геи, пожилые еврейские семьи, русские, армяне и выходцы с Ближнего Востока жили бок о бок. Там царила какая-то старомодная атмосфера в стиле сериала «Предоставьте это Биверу», все улыбались, махали друг другу и здоровались, но при этом в воздухе висело ощутимое напряжение.
Обычно вечерами мы с Мелиссой накуривались и слушали музыку вместе с ее мамой, а потом шли в гости к Уэсу и Нейту, двум геям, которые жили в единственном частном доме среди многоквартирных домов в радиусе шести кварталов. У них был огромный двор, наверное, около сорока соток, и высокий дуб с качелями. Мы выкуривали с ними косячок, а потом шли на задний двор, где лежали под дубом, глядя на звезды.
За это время я открыл для себя много современной музыки. И уже упоминал о том, что мои родители все время что-нибудь слушали; это самое дорогое воспоминание детства. Я до сих пор все это слушаю – от классических композиторов, которых любил мой отец, до легенд шестидесятых и начала семидесятых, которых любили и мама, и папа. Этот период был самым творческим временем рок-н-ролла. Я постоянно ищу и редко нахожу музыку лучше той. Иногда мне кажется, что получилось найти что-то классное, но при более тщательном прослушивании оказывается, что это очередное переложение старого оригинала. А потом я понимаю, что лучше послушаю самих Stones или Aerosmith, чем тех, кому они послужили вдохновением.
Когда мне было тринадцать, мне уже не хватало родительской коллекции музыки. Я искал новых звуков и обнаружил их бесконечный запас дома у Мелиссы. Именно там я впервые услышал Supertramp, Journey, Styx, April Wine, Foghat и Genesis, – и никто из них не удовлетворял мой вкус полностью. Зато мама Мелиссы много слушала Pink Floyd, о которых я узнал еще от своей мамы, а при том, что там еще была отличная трава, музыка Pink Floyd вдруг приобрела новое звучание. Эта квартира была раем для начинающего гитариста: накуриваться бесплатно, слушать новые мелодии и всю ночь заниматься сексом со своей девушкой – и все это еще до того, как я окончил среднюю школу.
Вряд ли есть что-то лучше живого концерта любимой группы.
Остаток восьмого и весь девятый класс я целыми днями слонялся по Голливуду со Стивеном, играл на гитаре у себя в комнате, а потом спал с Мелиссой. В какой-то момент я украл толстый магнитофон «Панасоник» и повсюду таскал его с собой, как губка, впитывая музыку вроде Теда Ньюджента, Cheap Trick, Queen, Cream и Эдгара и Джонни Винтеров. Каждый день я крал все больше и больше кассет, проглатывая по группе за раз. Обычно я начинал с концертного альбома с записью живой музыки, потому что считаю, что это единственный способ узнать, заслуживает группа внимания или нет. Если они довольно хорошо звучали вживую, то я крал все их записи. Кроме того, в концертном альбоме можно было послушать их лучшие хиты перед тем, как красть все альбомы, – я был экономным. Я по-прежнему люблю концертные альбомы. Как поклонник рок-музыки – а я до сих пор ощущаю себя в первую очередь поклонником – считаю, что нет ничего лучше живого концерта любимой группы. Мне по-прежнему кажется, что лучшие портреты моих любимых исполнителей запечатлены в их концертных альбомах, особенно если мы говорим об альбоме Live Bootleg Aerosmith, Live at Leeds The Who, Get Your Ya Ya’s Out Rolling Stones или Give the People What They Want The Kinks. Через много лет я очень гордился тем, что Guns N’ Roses выпустили Live Era. Думаю, туда вошли одни из лучших наших моментов.
Если не считать Мелиссы и Стивена, мои друзья были намного старше меня. Со многими из них я познакомился через своих приятелей, с которыми катался на велике, а с другими и позже, потому что у меня всегда откуда-нибудь была травка. Моя мама тоже курила травку и довольно либерально относилась к моему воспитанию: пусть лучше я буду курить травку у нее под присмотром, чем экспериментировать со всякими веществами неизвестно где. При всем моем уважении к ней – у нее были самые добрые намерения, только она не знала, что я не только курю дома под ее бдительным присмотром, но и таскаю у нее травку (иногда и просто семена), чтобы курить и продавать на улице. Безусловно, это был лучший способ расположить к себе людей, и я очень благодарен ей за это.
У молодых людей постарше, с которыми я общался, были квартиры, они продавали наркотики, устраивали вечеринки и уж точно не думали о том, чтобы развлекать младших. Помимо очевидных преимуществ, эта среда позволяла мне открывать для себя музыкальные группы, которые я бы вряд ли услышал где-то еще. Иногда я тусовался с серферами и скейтерами, и они подсадили меня на Devo, The Police, 999 и несколько других групп новой волны, которых даже крутили по радио. В другой компании, где я тусовался, один долговязый чернокожий парень за двадцать по имени Кевин на одной своей вечеринке подсадил меня на первый альбом Cars.
Кевин был старшим братом одного из моих приятелей по велотусовке, парня по имени Кит, который прозвал меня Соломоном Гранди[4 - Вымышленный персонаж, суперзлодей-зомби из вселенной DC Comics.]. Я восхищался Китом, потому что за ним всегда бегали самые горячие девчонки из средней школы Фэрфакса. Когда мне было тринадцать-четырнадцать лет и я вовсю увлекался великами, этот парень стал для меня примером – он был таким классным, что, казалось, вот-вот достигнет более взрослых и более утонченных интересов. Я до сих пор не знаю точно, почему Кит назвал меня Соломоном Гранди.
В общем, в музыкальном вкусе Кевина я как-то сомневаюсь. Он увлекался диско, не входившим в круг наших общих интересов. Правда, теперь я понимаю, почему оно ему так нравилось, – благодаря этому у него была возможность иметь много классных женщин, так что теперь я еще больше его за это уважаю. И мне это нравилось, потому что девушки его круга и те, что приходили к нему на вечеринки, были горячими и неразборчивыми в связях, что меня особенно интриговало. В общем, я даже не ожидал, что мне приглянется «классная новая группа», чью музыку Кевин как-то раз поставил, когда мы решили выкурить косячок у него в комнате на вечеринке. Где-то на середине первой песни я изменил свое мнение, а к концу второй навсегда стал поклонником Эллиота Истона. Эллиот был душой группы Cars, и их первая пластинка меня покорила. Как мне кажется, Cars были одной из немногих групп, оказавших влияние на музыкальную культуру в период, когда радиоволны захватила новая волна.
Незадолго до моего ухода с той вечеринки я услышал отрывок песни, которая по-настоящему привлекла мое внимание. Кто-то поставил Rocks Aerosmith на стерео, я уловил всего две песни, но мне хватило и этого. В этой музыке было что-то такое развязное, чего я никогда прежде не слышал. Если соло-гитара – мой внутренний голос, который ждал выражения, то эта пластинка – то, чего всю жизнь ждал мой слух. Перед уходом я посмотрел на обложку альбома, чтобы узнать, кто играет. Я запомнил название Aerosmith. За четыре года до этого дня, в 1975 году, у них был всего один радио-хит под названием Walk This Way. Спустя пару недель я снова наткнулся на пластинку Rocks… но уже не в самый подходящий момент.
Здесь мне придется зайти издалека и сказать, что отношения не бывают простыми, особенно когда вы оба молодые, горячие, неопытные и бурлите гормонами. Мы с Мелиссой по-настоящему увлеклись друг другом, но по-прежнему то расставались, то снова сходились, в основном из-за моего увлечения гитарой, которое пересиливало мое увлечение Мелиссой. Как раз мы снова расстались, и я положил глаз на девушку, условно назовем ее Лори. Она была значительно старше и явно не принадлежала к моему кругу друзей. У Лори были невероятные сиськи, длинные светло-каштановые волосы, и она носила очень тонкие топы на завязочках с глубоким вырезом. Они были настолько прозрачными и свободными, что легко было увидеть грудь. Лори тоже недавно осталась одна: рассталась с Рики, своим парнем-серфером, с какими обычно и встречалась. Я решил, что хочу быть с ней. Меня не волновало, что она на четыре года старше и даже внимания на меня не обращает. Я знал, что у меня получится. Я все время с ней заговаривал, уделял ей внимание и наконец завел с ней настоящий диалог. Она слегка потеряла бдительность и узнала меня получше, а как только это произошло, то, похоже, забыла, что всего пару недель назад я был лишь хулиганом-малолеткой, недостойным и взгляда. В конце концов Лори пригласила меня к себе как-то вечером, когда ее мама уезжала из города.
Я оставил велик у нее на газоне и пошел с ней наверх, к ней в комнату. Это произошло за много лет до того, как я стал понимать, что такое круто: у нее на лампах висели шарфы, повсюду были расклеены рок-постеры, была своя стереосистема и куча пластинок. Мы накурились, и я хотел показаться классным, поэтому листал пластинки и искал что-нибудь, чем ее впечатлить. Я узнал альбом Rocks, который видел на вечеринке у Кевина несколько недель назад, и поставил его в проигрыватель, не заметив даже, что он и так круглосуточно крутился у меня в подсознании с тех пор, как я услышал те две песни. Как только вступительные аккорды песни Back in the Saddle заполнили пространство, я застыл на месте. Я слушал и слушал, пригнувшись к колонкам и совершенно игнорируя Лори. Я позабыл и о ней, и о своих хитроумных планах на этот вечер. Через пару часов она похлопала меня по плечу.
– Эй, – сказала она.
– Ага, – ответил я. – Что такое?
– Похоже, тебе пора домой.
– А, да?.. Ну ладно.
Альбом Rocks по сей день действует на меня так же, как и тогда: надрывный вокал, грязные гитары и безжалостный ритм вместе составляют блюзовый рок-н-ролл – такой, каким он должен быть. В необузданной юности Aerosmith было что-то такое, что звонко отзывалось во всей моей сущности в то время. Этот альбом идеально выражал все, что я тогда чувствовал. После неудачи с Лори я посвятил себя изучению песни Back in the Saddle. Я украл в магазине кассету и песенник Aerosmith и бесконечно ее играл, пока не выучил все риффы. В процессе обучения я получил ценный урок: музыкальные книги не научат правильно играть. Я с горем пополам научился читать ноты с листа и понял, что ноты в песеннике не совпадают с теми, что я слышу в записи. Это было логично: я часами возился с нотами, и у меня все равно не получалось играть вместе с записью. Так что книги я бросил и занялся подбором песен на слух. С тех пор всю жизнь подбираю на слух все песни, которые хочу сыграть.
Тщательно изучая каждый аккорд Back in the Saddle, я понял, насколько уникально исполнение Джо и Брэда, которое никто не может в точности повторить, кроме них самих. Подражание – важнейшая веха для каждого музыканта в поисках собственного голоса, но оно ни в коем случае не должно заменять ему этот голос. Не стоит подражать своим героям, точь-в-точь повторяя ноту за нотой. Гитара – индивидуальный инструмент самовыражения, она должна оставаться тем, чем и является, – естественным продолжением музыканта.
К концу последних летних каникул в средней школе я создал свой собственный мир, столь же упорядоченный, сколь хаотичной оказалась жизнь моей семьи. В тот период, когда родители только разошлись и мама и папа завели себе на стороне какие-то нестандартные отношения, я понемногу жил то с матерью, то с отцом, и ни там, ни там обстановка меня не устраивала полностью. В итоге я в основном жил у бабушки в многоквартирном доме в Голливуде, а младший брат – у мамы. Конечно, большую часть времени я ночевал у Мелиссы.
После романа с Дэвидом Боуи мама начала встречаться с талантливым фотографом, которого мы назовем просто «бойфрендом». Они встречались около трех лет и в конце концов переехали в квартиру на Кокран-стрит, недалеко от Ла-Бреа, где я какое-то время жил с ними. Бойфренд был, наверное, лет на десять моложе Олы. Когда они познакомились, он был восходящей звездой: помню, как видел у них дома Герба Ритца, Моше Бракху и еще несколько знаменитых фотографов и моделей. У мамы и бойфренда был довольно бурный роман, за время которого она превратилась в его помощницу и забросила собственную карьеру.
У бойфренда в ванной была фотолаборатория. К концу их с мамой отношений я обнаружил, что он там всю ночь накачивается кокаином, пока якобы работает. До этого все было не так плохо, но как только в жизнь бойфренда внезапно ворвался кокаин, он быстро затормозил его карьеру, а вместе с ней потянул на дно и отношения с Олой. Бойфренд мучился, был несчастен, а несчастье требует компании, поэтому, хотя он мне совсем не нравился (и знал об этом), он решил затянуть и меня в эту дыру. Мы вместе нюхали кокаин, а потом шли гулять и забредали в чужие гаражи. Обычно мы крали подержанную мебель, старые игрушки и всякую всячину, которую люди, похоже, собирались выбросить. Одной из таких находок был красный диван, который мы с ним вместе дотащили до дома, а потом покрасили из баллончика в черный цвет и поставили в гостиной. Не представляю, что подумала Ола, проснувшись на следующее утро. На самом деле я до сих пор без понятия, потому что она так об этом ни разу и не заговорила. В общем, после наших ночных приключений бойфренд продолжал нюхать все утро и, думаю, весь день. В половине восьмого утра я нырял в свою комнату, притворялся, что сплю, а потом вставал, говорил маме «доброе утро» и отправлялся в школу, как будто только что хорошо выспался.
Мама настояла, чтобы я жил с ними, потому что не одобряла того, что происходит дома у отца. Как только отец оправился от расставания с мамой, он взял себя в руки и снял квартиру в доме, где жил его друг Майлз и несколько общих знакомых моих родителей. Все в этой компании много пили, а папа встречался с разными женщинами, так что мама решила, что мне такая обстановка не подходит. В тот период отец постоянно встречался с женщиной по имени Сонни. Жизнь Сонни не пощадила. Она потеряла сына в ужасной аварии, и, хотя и была довольно милой, у нее все было очень плохо. Они с отцом много времени проводили вместе и в основном пили и трахались. Так что какое-то время, пока я жил с мамой, папу я видел только по выходным, зато каждый раз, когда приходил, меня ждало что-нибудь интересное: например, необычная модель динозавра или что-нибудь техническое вроде самолетика с дистанционным управлением, который нужно было собрать самому.
Позднее я стал чаще видеться с ним, когда он переехал в квартиру на пересечении Сансет и Гарднер, в доме с апартаментами с общей ванной. В соседней квартире жил его приятель-музыкант Стив Дуглас. На первом этаже находился магазин гитар, хотя в то время у меня еще не было привычки туда заходить. Отцовская художественная студия занимала всю комнату, поэтому он обустроил спальное место на втором уровне над дальней стеной, и я жил там с ним некоторое время, когда учился в седьмом классе, сразу после того, как меня выгнали из средней школы Джона Берроуза за то, что я украл кучу велосипедов BMX – но эту историю уже не стоит рассказывать. Короче говоря, я какое-то время учился в средней школе Ле-Конте, и, так как отец не водил машину, я каждый день ходил в школу пешком, по восемь километров в одну сторону.
Я не совсем понимаю, чем папа и Стив зарабатывали себе на жизнь. Стив тоже был художником, и, насколько я мог судить, все, чем они занимались, – это целыми днями выпивали, а ночами писали картины для себя или говорили об искусстве. Одно из моих самых занимательных воспоминаний о том времени связано со старомодной медицинской сумкой Стива, набитой винтажным порно, за разглядыванием которого он меня однажды поймал.
Наши квартиры фактически были общим пространством, так что я постоянно приходил к нему в студию, когда хотелось. Как-то раз он вошел и увидел, как я изучаю этот его сундучок с сокровищами. «Предлагаю пари, Сол, – сказал он. – Если тебе удастся украсть эту сумку прямо у меня из-под носа, можешь оставить ее себе. Слабо? Я очень быстро соображаю, так что тебе придется постараться». В ответ я лишь улыбнулся. Я составил план, как заполучить этот клад, еще до того, как он бросил мне вызов. Я ведь практически жил с ним, так что по сравнению с кражами, которыми я занимался до этого, дельце представлялось пустяковым.
Через пару дней я зашел к Стиву узнать, не у него ли отец, а они как раз сидели там и вели такой оживленный разговор, что даже не заметили, как я вошел. Мне представилась прекрасная возможность. Я схватил сумку, вышел и спрятал ее на крыше. К сожалению, победой я наслаждался недолго: отец заставил меня ее вернуть, как только Стив понял, что она пропала. И очень жаль – те журналы были настоящей классикой.
Иногда в детстве я вбивал себе в голову, что мама и папа – не мои настоящие родители, и искренне верил, что меня похитили при рождении. Еще я часто убегал из дома. Как-то раз, когда я готовился к побегу, папа помог мне собрать вещи в маленькую клетчатую сумку, которую купил мне в Англии. Он с таким пониманием и добротой отнесся к моему решению, что тем самым убедил меня остаться. Эта тонкая обратная психология – одна из черт его характера, которую, как я надеюсь, унаследовал, потому что хотел бы применять ее и к своим детям.
Думаю, моим самым большим приключением был прыжок на велике «Биг Вил», который я сделал в шесть лет. Мы тогда жили наверху Лукаут-Маунтин-роуд, и я проехал по ней до Лорел-каньон, а потом до бульвара Сансет, что в сумме составило чуть больше трех километров. Я не заблудился, у меня был план: я собирался переехать в магазин игрушек и прожить там всю оставшуюся жизнь. Думаю, что всегда был настроен решительно. Конечно, в детстве мне много раз хотелось убежать из дома, но я не жалею о том, как меня воспитывали. Если бы все сложилось хоть немного иначе, если бы я родился всего на минуту позже, если бы я не оказался в нужном месте в нужное время или наоборот, то жизни, которой я живу и которую люблю, попросту бы не было. И такой расклад мне даже рассматривать не хочется.
Слэш отрывается на своей гитаре BC Rich
Глава 4. Старшеклассник под кайфом
Коридоры в учреждениях на самом деле одинаковые, просто разных цветов. Я побывал в нескольких реабилитационных центрах, и некоторые из них были классом выше других, но клиническая трезвость их стен совершенно идентична. Там преобладает белый цвет, и повсюду оптимистические слоганы типа «Это лишь путь, а не пункт назначения» или «Однажды за один раз». Последний показался мне ироничным, если вспомнить путь, который прошла Маккензи Филлипс из сериала с тем же названием. Палаты там служили типичными декорациями, призванными вселять надежду в людей из всех слоев общества, потому что, как хорошо известно тем, кто там бывал, контингент пациентов реабилитационного центра представляет собой более точный срез общества, чем скамья присяжных.
Мне не сильно помогли групповые занятия. Я так там ни с кем и не подружился и даже не воспользовался безграничными возможностями завязать связи с новыми наркодилерами. После нескольких дней в постели, когда тело мое было утыкано капельницами для очищения крови, а сам я не мог ни есть, ни говорить, ни соображать, заводить с кем-то разговоры мне хотелось меньше всего. Для меня сосуществование с группой людей, тоже находящихся на реабилитации, было вынужденным, как и в старшей школе. И точно так же, как и в старшей школе, в эту группу я не вписывался. Ни одно из этих заведений не преподало мне должных уроков, но в каждом из них я узнал кое-что важное. Когда я шел по их длинным коридорам в направлении выхода, я совершенно точно знал, кто я такой.
Я поступил в старшую школу Фэрфакс в 1979 году. Это была типичная американская школа – линолеумные полы, ряды шкафчиков, внутренний дворик и несколько укромных местечек, где дети годами курили сигареты и принимали наркотики. Она была выкрашена в нейтральный светло-серый цвет и похожа на все остальные учреждения в мире. Рядом с футбольным полем располагалось хорошее место, где можно ловить кайф, а на другой стороне кампуса находилась школа Уолта Уитмена, куда ходили все настоящие придурки, потому что их заставляли. Это место казалось тупиком, и, несмотря на то что оно выглядело интереснее обычного кампуса, даже издалека, я все равно старался держаться оттуда как можно дальше.
