скачать книгу бесплатно
– Вас как звать? Машей? Не представляете, как мне вас не хватает с веником и совком. Убрать на орбите ссор после разделения.
Она не слушала его.
– …ссор после разделения…Я бы ничего не пожалел отправить вас туда.
– Куда?
– В космос.
«О них верно говорят – не от мира сего». Она ответила в сердцах:
– Сумасшедшие. Недаром о вас говорят: «Парите в облаках». Мой вам совет: держитесь за землю. За край земли.
Она продолжала вытирать пол, но позже ей показалось, что теоретик с ума сошёл.
– Как? Повторите, «За край Земли» – закричал он, – и как я раньше не догадался? Маша, это – идея. Вы – гений. Солнечным датчиком по Солнцу, а дальним земным по краю Земли. Мы это обязательно оформим. Маша, дай я тебя расцелую. Именно по краю Земли.
«Всё-таки они- шизоиды, – подумала она. – Нужно попросит снова перевестись на попозже. Иначе в дурдом с ними попадёшь».
Позже действительно было оформление, и она увидела патент, оформленный по всем правилам, и на его радужной бумаге среди других фамилий свою, подумала «Мир перевернулся». Её фамилия, под которой она расписывалась в ведомости в получку и в аванс, была среди других. За это полагались и деньги и можно справить пальто для Светланы.
Её пригласили и на банкет, скромный, неофициальный. В комнате теоретиков просто сдвинули столы, застелили их карандашной калькой и нарезали, и разлили, что тайком пронесли через проходную. Она нарядилась в бабушкино шёлковое платье, достав его из нафталина в сундуке. Говорили: «…уверенно стартовать к Марсу, Венере, к чёрту на куличках и нас не испугает орбитальный сор». Её называли Марией Филипповной и поднимали тосты за неё, и она подумала: «Теоретики – тоже люди и у неё теперь такие связи и даже, наверное, удастся Светланку на фирме пристроить теперь». Она знала уже, что главным на фирме по фамилии Королёв, но фамилии начальника отдела не знала.
Мишка.
По делу к нему обращались «Михаил Гаврилович», а за глаза звали Мишкой. Он что-то имел не то от нганасан, не то от долган. В общем присутствовала в нём струйка северной медленной крови, которая его мать, геологом болтаясь по северным местам, успела подхватить. В объектовой работе он всегда был на передовой, составляя электрические схемы систем управления, а затем на всех этапах доводя их до ума, неизменно участвуя во всех их испытаниях. С ним было надёжно, потому что он никого не подставлял, ни за кого не прятался, и все неприятности брал на себя. Системы он нутром чувствовал и находил в них узкое место без долгих разбирательств. Он был всегда исключительно вежлив, никогда голос не повышал, а вечерами разряжался с помощью алкоголя.
На всех испытаниях он был от начала до конца. Знаменитая «семёрка» была экологически чистой ракетой. Окислителем её был жидкий кислород, а горючим этиловый спирт. Провозить спиртное на жилые площадки вблизи стартов было трудно, и полигонные долгожители изощрялись в составление инструкций, например на промывку контактов. Руководитель технических работ в МИКе и на старте это понимал и не смотря на представленные ему расчёты спрашивал: Сколько человек в группе? И умножив их число на допустимую негласно норму подписывал требование. Работа была тяжёлая и работавших месяцами на полигоне не грех было чуточку поощрить. Это было «секретом полишинеля» и на него закрывали глаза.
Первые космические старты привязывали к расположенному севернее селению Байконур. Хотя это было тоже секретом полишинеля. Он находился рядом с железнодорожной станцией Тюратам. Специалистам не стоило труда разоблачить этот невинный обман. Как и многие прочие обманы. Но это было делом большой политики, от которой Михаил Гаврилович был далёк, хотя и работал своими успехами на неё. Неизменное употребление подтачивало его организм.
За неизменную порядочность его любили на всех производственных этажах. И ведущим по первым космическим кораблям было незазорно привезти в день его рождения на его квартиру вблизи площади Маяковского охапку цветов.
В основе его семейных переживаний была загадочная история. Его брат таинственно пропал при восхождении в горах. Поиски его были противоречивы и доставляли мучительные сомнения мишкиной семье.
Находясь вечно на передовой, Мишка получал и «по ушам» и награды, но небольшие оттого, что не выпячивал себя и заботился о коллективе. Другими словами, он был своего рода «Василием Тёркиным» начала космических лет.
Меня он называл «Дядя Сея». Так говорила тогда его малолетняя дочь, кода мы совместно снимали с ним дачу в Подмосковье. Но и все модификации космических кораблей по части управления можно считать его детьми. Подобно домашнему врачу-педиатру он знал и чувствовал новорождённый управленческий организм и добивался его здоровья.
Были нюансы и неизбежного взаимодействия поколения ракетчиков и представителей нового веяния управления космических средств. В части возрастов – внуков и дедов. На космодроме, пристроившись со схемами на ящиках под ракетой-носителем, Мишка пережидал, когда усевшийся на стул перед изделием, как называли они космические аппараты, Главный конструктор всего-всего Сергей Павлович Королёв отвлечётся, чтобы шмыгнуть мимо него незамеченным. Неконтролируемый контакт с Главным конструктором был большей своей частью непредсказуем.
В процессе творческого становления, конечно, многое имело место: случалось быть и на коне, и под конём. Не только знания, но и черты характера и поведение играли порой исключительную роль. И нужно сказать, что Михаил Гаврилович Чинаев достойно все эти испытания перенёс и был всегда на фронте пионерских спутниковых работ, в «окопах» передовой новой техники.
Сайра.
За глаза её звали Сайрой. Была, мол, такая история.
Собирались отметить очередное событие, разговаривали между собой.
– Нужно взять сайру.
– А где она работает?
Разговор их со стороны выглядел нелепо.
– Погоди… Кто она?…Ну, ясно. А в чём дело? Погоди… Я просто не могу. Вариантов действительно…Погоди…
Обсуждали и последнюю командировку.
– На анализы нам не хватало времени.
– Небось, по ресторанам сидели…
– Какие там рестораны. А обработчиками телеметрии там были жёны офицеров. Действовали согласно таблицам, а на нас смотрели, раскрыв рты. Как на пришельцев.
– Вы и были такими. Из столицы в камчатскую глухомань.
– Но интересны были и сами офицеры. Они показались нам сохранившейся белой гвардией. Осколком страны на окраине должны непременно быть прущие мужики. Ничего у них за душой, ни знаний, ни совести, но они прорвутся. У них напор и никому не хочется тратить силы в пустую ограничивая их. Ан нет. Какая-то сохранившаяся культура, в центре утраченная. Какая-т деликатность прежних времён. Один из них вернулся из отпуска с большой Земли и знаете, что он компании привёз? Конфеты «Мишка на севере», «Белочку», «Ну-ка отними». Наверное, там на краю страны, на отшибе только так и можно сохраниться. Не сохраниться, а даже сохранить.
В длинном, вытянувшемся вдоль железнодорожной линии кафе-столовой было шумно и стоял непрерывный гул, словно там, в отдалении непрерывно заводили самолёт.
В то время первых пилотируемых запусков сначала существовала традиция после полёта приезжать на предприятие и благодарить, а потом уже перестали приезжать и отмечали в рабочем порядке. Благо с обеда отпускали. Обсуждали наболевшее.
– Что рассуждать плохо-хорошо. Для меня-плохо, для тебя- хорошо.
Говорили о своём. Сайра рассказывала подруге.
– Прихожу к врачу. У меня задержка, мол, а он мне: «Сколько вам лет? Вам нужно любить, рожать, а вы всё учитесь. А по поводу задержки поторопились, – говорит- нужно жить помедленней».
За соседним столиком развлекал друзей Лёшка. Он был потомственным калининградцем. Его мать всю жизнь проработала вахтёршей в проходной. Лешку устроили на телефонную станцию. У него было хобби – имитация голоса. Он развлекался, включаясь в разговоры. Ему доставало удовольствие вставлять реплики в разговор. Он понимал, что с этим очень просто загреметь, но не переставал. Рассказывая об этом, всех смешил.
Говорю ему, сомневающемуся:
– Не узнаешь, а я тебя узнаю.
Или в разговоре с теоретиком, не важно о чём, порождая смятение:
– Ты, как всегда, напутал.
В пересказе выходило смешно, и Лёшка даже себя считал полезным, заставляя теории проверить.
В кафе у станции в такие дни случалось, как бы слияние эпох. Отметить событие вроде святое дело. И не рискуя на территории, а здесь рядом, за проходной встречались потоки, на территории не смешивающиеся. Здесь были и те, кому отправляться на следующей электричке в Москву и местные, «высоколобые» и рабочие. Отметить событие, окончание долгой эпопеи считалось делом святым и своего рода самодеятельностью. В то время все отчётливо понимали, что существует, так сказать, наука и жизнь, разница между словом и делом. Относились к этому, как к природным явлениям.
Случались в кафе, конечно, и пьяные откровения и, если бы их хотели на чём-то подловить, то здесь бы преуспели, но работники первого отдела были больше из своих и в этом не особенно усердствовали. В ОКБ не было уникальных секретов. Секретными были планы. Масса стендов вовлекалась в любой проект и секрет становился явным. Большинство считало для себя вечным здешний круг лиц.
Но не она. Она чувствовала себя бабочкой, пытающейся стряхнуть с себя пыльцу периферийности. По Ярославской железной дороге считалось: до Лосиноостровской ещё столица, хотя и окраинная, дальше – Подмосковье. И их городу – Калининграду Подмосковному куда до Калининграда европейского. Не догадывались ещё тогда, что именно Калининград-Подлипки зазвучит и станет местом паломничества.
Она просто так считала и при первой возможности упорхнула бабочкой в столицу из этих мест. За глаза её звали «Сайрой», и она была из техников.
Вася.
У него были седые виски, но все его звали Васей, а за глаза ещё и Мешком сказок. Он прошёл все возможные ступени. Начинал с азов вместе с другими, взрывался, горел на стендах, словом разделил коллективный начальный этап, но его коллеги выросли, а он остался жертвой всех этих передвижений и перемещений и даже, когда перешёл из проектного к Раушенбаху, думал здесь будет проще – заниматься одним общим делом, а вышло наоборот. Сюда его взяли из-за опыта. Он знал многое. Не голова, а копилка курьёзов, «тысяча мелочей».
Они жили в новом районе в домах, выстроенных методом народной стройки, и сослуживцы были соседями и по утрам встречались ещё до работы, у остановки автобуса и Вася шутил.
– Что-то тебя последнее время совсем не видно? – спрашивали его.
Вася был человеком без юмора. Чужих шуток не понимал, а когда шутил сам, все из вежливости посмеивались. Он пробовал отвечать в принятой манере.
– Езжу комбинированно, на чём придётся: самолётом, вертолётом, в танке и даже на лафете орудия. Но на лафете меня не видно, возят под чехлом…
Он начинал двигателистом, но опробовал многое. Знания накапливались. Он разбирался во многих системах и быть на их стыках Васе сам бог велел. Перед переходом в отдел он был проектантом, то есть завязывал и опекал объекты. Разрешал массу противоречий. Позволяя объектам выжить. Вместе с тем он участвовал в испытаниях, хотя это не было обязательным. Из любопытства и принципов старой закалки. Последнее время он чувствовал усталость и память стала подводить, и раз в сердцах он сказал себе: баста. Перечисляя наизусть команды, ошибся, подумал: нужно уходить. И попросился в отдел ориентации, где, по его мнению, было спокойней и не приходилось разбрасываться в русле похожих систем.
И здесь он не давал себя втянуть в коллективную горячку и выбрал себе роль челнока между подразделений, своего рода чиновника по особым поручениям ограниченной направленности. Этому были особые причины. Во-первых, он не хотел быть начальником, во-вторых, ревниво относился к своим привилегиям свободному пропуску и остальному. И ещё Вася всегда был на месте. К нему приходили советоваться. Вася знал, как сделать чтобы и комар носа не подточил. В голове его скопились тысячи случаев. Что иногда даже затрудняло анализ. Он был незаменим особенно в разборе аварийных ситуаций. После него другим, как правило, было делать нечего. Не ко всякому пойдут советоваться и это был ещё один васин плюс. В большинстве случаев он действовал по личному указанию начальства.
К теоретикам Вася входил со словами: «Категорически приветствую вас». Когда он что-то предлагал, то тут же сам сомневался в предложенном. Его теперешняя деятельность состояла из актов насилия, которым противилось всё его существо. Но когда он отстаивал самостоятельность получалось ещё хуже. Он отставал, терял необходимую информацию. Проще было плыть по воле волн, не сопротивляясь, тогда информация сама выплёскивалась на него. Другим его неудачным начинанием было общение с машиной, а хобби – изучение языков животных.
Вася помнил тысячи случаев, что иногда затягивало анализ и он получался дольше. Зато, когда Вася кончал, после него другим уже было делать нечего. Он действовал лишь по личному указанию начальства. Конечно, и он занимал определённое место в структуре отдела. И когда структуру следовало изобразить, рисовался одним её крохотным квадратиком. Но это формально. На самом деле он был как бы тем же чиновником по особым поручениям при особе императора.
Его последнее поручение было и производственным, и бытовым. Он устраивал на работу Тамару. Она была женой, а теперь вдовой испытателя. В компетенции испытателей входили и инспекции шахтных ракет. Случился в шахте пожар и снизу на поверхность отправляли всех. Неразбериха при этом была, и суматоха и отправленные на поверхность забыли сообщить об оставшихся в шахте. А вызова снизу не было, и позаботившиеся о других погибли в горящей шахте. Теперь Вася встраивал в организм предприятия вдову испытателя Тамару, на подготовку бортовой документации. По странному совпадению касавшейся больше нештатных ситуаций, то есть аварийных случаев на борту.
Проза жизни.
Он был, как считалось, из среднего производственного звена. А значит не ходил на важные заседания и не имел с начальством плотный контакт. Его взаимодействие с руководством завершалось для него на уровне начальника сектора. О нём отзывались с уважением и лёгкой иронией: «Троеборец, мол, с тройками борется». Уважительно по делу, а по жизни снисходительно звали «Маэстро» и начальник сектора мог даже запросто «Задрыгой» обозвать.
Зашёл в комнату теоретиков начальник отдела Раушенбах, в отдельском просторечье БэВэ. Получил нужную справку.
– Что-то у вас тихо, – заметил БэВэ.
«Вот что на практике настоящий деликатный человек», подумал Маэстро.
Вошёл проектант Боря Супрун.
– Слушайте, гиганты, приехали гиганты более толстые и мощные. Левая и правая руки Келдыша.
Обсуждение с прибывшими шло у доски.
– Трах-трах-трах. Это сократилось. Понеслись дальше. Егоров, это медицинский факт?
– Медицинский. Для меня – медицинский.
– Нет, нет, понимаешь?
– Медицинский. Вот посмотри такой фокус. Короче говоря…
– Нет, посмотрите, шустрик какой… движется по определённым законам, а не как у тебя… Ваша к-гипотеза, хе-хе-хе…
Затем к Маэстро пристал оптик, добиваясь выдачи точностей светил.
– Посчитать надо, -заметил Маэстро.
– Машина посчитает, – ответил оптик, не принимая ответы его всерьёз.
Оптик был удивительным человеком. Предельно вежливым и несгибаемым, настаивающим на своём. В этом случае он подключил начальника Маэстро.
– Сколько нужно тебе посчитать, Юра? – спросил тот.
– Неделю.
– Это значит месяц, – кивнул оптику Борис. – У него плохие отношения с машиной.
– Плохие значит, – подключился Чембарисов, – когда набрал задачу и трах-трах получил по личику.
Они мешали ему, и он многое бы отдал, чтобы они именно сейчас могли от него отстать. Он не соблюдал политики. Для каждого начальства, – это понятно и ежу, – нужен свой алгоритм взаимодействия. Нельзя, например, выдавать всю расчётную информацию сразу. Иначе создастся впечатление плёвого дела. Информацию нужно выдавать квантами.
В работе всё было на практике важным и нужным и не могло на месте стоять, но зависело от инициативы. Появлялся энергичный человек и дело его обретало особое значение. Были ещё кустари-изобретатели, полюбившие своё. Маэстро же был ни то, ни сё. А точнее и то и сё в одном флаконе.
Для оптика в существе вопроса не было секрета. Только ему заказывать приборы. И с точностями дело совсем не в том, чтобы комар носа не подточил. Главное, чтобы дело не стояло. Можно выдавать приближениями. Конечно, можно заломить такие требования, что все станут с ног на голову и дело затормозится совсем. Маэстро был для него талантливым специалистом и одновременно забавным чудаком. Он только что присутствовал при разговоре, когда они собирались премию сектора делить.
– По справедливости делить или как?
– Что значит по справедливости?
Одно незадачливое происшествие с Маэстро пересказывали все, кому не лень.
Тогда Маэстро казалось, что всё в жизни образуется. Она, которую он уже считал своей будущей женой, приехала к нему с маленькой Наташкой.
– Не разменивайся по мелочам, – советовали ему. – Иди на приём к Главному. Потормоши его фонд.
На двери кабинета Главного висела табличка: «Приём по личным вопросам: вторник и четверг с 8:30 до 10:30». Но за дверью оказался не кабинет, а коридор, облицованный панелями. Слева в конце коридора была приёмная со столами секретарей, справа большая комната с длинным столом и огромным глобусом в углу. За столом сидели ожидавшие приёма. Маэстро оказался двенадцатым. Ожидающие шумели, и в проёме двери несколько раз появлялся референт, просил не шуметь и объявлял, что главный на подходе.
От ожидания было ему не по себе и тянуло в свою комнату, к своим задачам. Раздражали окружающие женщины, перекликавшиеся высокими голосами. В коридоре началось движение, и кто-то прямо прошёл к секретарю.
– Сергей Павлович не в духе, – заговорили за столом. – Пожалуй, я в другой раз.
Их ещё помариновали. Из-за каких-то срочных дел приём начался без десяти девять. По знаку секретаря … отправлялся за двойные полированные двери, за которыми к ожидающим слабо долетал глухой неясный гул.
Появилась первая посетительница, в слезах и махнув рукой. У Маэстро что-то напряглось и не отпускало. Следующие отказались идти.
– Идите вы…Я подожду…. А я не пойду. В другой раз….
Маэстро первый раз попал в кабинет главного. На его взгляд он мало отличался от кабинета зама главного на второй. Побольше, конечно, кожаная мебель вдоль стен, длинный полированный стол. Письменный встык и грифельная доска. Главный сидел за письменным в углу. За полированным столом сидели начальник отдела кадров и кто-то ещё.
– Ваша фамилия? – спросил начальник отдела кадров, перебирая листки.
Маэстро ответил:
–Зыбин.
