скачать книгу бесплатно
Юрьев день
Станислав Хабаров
«Юрьев день» – вторая книга трилогии «За стеклом» королевского Особого Конструкторского Бюро начала космонавтики. Написанная в 60-е годы прошлого столетия, она сохраняет налёт секретности. Опять вместо подмосковного Калининграда в ней фигурирует зауральский Красноград и заменены фамилии. В книге показана работа на космодроме в те далёкие времена. И её герой – подлинная, талантливая и скромная личность начала космической эры. «Герой нашего времени» – можно было бы смело назвать его, когда бы это не выглядело так напыщенно. В книге показан тот же молодой креативный коллектив космической отрасли на заре космонавтики.
«Мы предлагаем ходатайствовать об увековечении первого полёта космонавта Ю. А. Гагарина и просим 12 апреля называть «Юрьев день».
(Из писем в «Пионерскую правду»)
«Неделя» № 50, 1966 г.
Часть первая
Глава 1
Сквозь стеклянную стену аэропорта виднелось взлётное поле, вытянутые в цветных полосах корпуса самолётов, яркие «мазики» сопровождения, сплюснутые неповоротливые заправщики. Самолёты взлетали, садились, выруливали с взлётной полосы, гудели, разогревая моторы, но в помещение слабо долетал их шум. Зал ожидания жил своей обособленной жизнью. Он колыхался, ворочался и сопел, как большое, мягкое, сложно пахнущее животное.
Номер их рейса не вспыхивал на табло. Рейс был служебным. Время от времени кто-нибудь из них отправлялся узнать и, возвращаясь, сообщал:
– Откладывается… до семи.
Затем до восьми. Затем… Вылет откладывался, хотя проходило последнее назначенное время.
Они сидели у лестницы, ведущей на переход. Дремали, шелестели газетами, ходили пить пиво к стеклянной изогнутой стойке буфета. По виду их мало что отличало от остальных пассажиров: одежда лишь явно не по сезону, как будто для них задержался зимний сезон, да лёгкий загар их лиц. Но в чём только не ходили в эту переходную пору.
Сидящего с краю они называли Маэстро. У него была крупная лысеющая голова. Фамилия его была – Зайцев, но его называли Маэстро. Он выглядел старше, солидней. Остальным с виду было не более тридцати.
– Ну, что, Маэстрик, соскучился? – спросил Аркадий Взоров, поглядывая на остальных: на Вадима Палыча, на Чембарисова, на примкнувшего к ним оптика.
– Нет, Аркаша, – мягко ответил Маэстро.
– Терпение, Юра, терпение, – вмешался Вадим Палыч, – ещё немного терпения, и мы полетим.
Чембарисов дремал, а Вадим Палыч с оптиком обсуждали фильмы, которых не видели. То один, то другой, по очереди говорили названия, и, когда встречался пропущенный, они вспоминали всё, что читали о нём, что слышали от других, что сохранила их цепкая тренированная память.
– И-и-ии-их, – зевнул Аркадий Взоров. – Как годы летят. Уже половина десятого.
Он потянулся, вытягивая перед собою руки с ярко раскрашенным журналом, точно спихивал с себя что-то невидимое другим.
– Прочёл? – живо спросил Маэстро, оборачиваясь и кивая на журнал.
– Нет, – помотал головою Аркадий и опять зевнул, и от этого «нет» получилось у него похожим на «эт».
– Учишь, что ли?
– А что, Маэстрик, соскучился? – обрадовался Взоров. – Хочешь, задачку дам?
– Почитать дай.
– Ты не хочешь понять меня, Юра. – Тебе работать нужно. Тебе нельзя застаиваться. Ты создан для расчётов, как Чембарисов для наслаждения.
Дремавший Чембарисов поднял красное заспанное лицо, спросил, повертев головой: «А? Что?» – и, не дождавшись ответа, откинулся на мягкую спинку кресла.
«Опять эти шуточки, – сердясь, подумал Маэстро, – точно им всё равно, ничего не случилось, и нервы верёвками у них». Он ещё на полигоне спросил: «Вадим Палыч, слухи ходят: у нас отбирают объект». «Чушь», – ответил тогда Вадим уверенно. А сегодня утром, при сборах в гостинице он опять спросил: «Как, по-вашему… серьёзно, Вадим Палыч… Может такое быть?» «Может, Юра, – ответил тот. – Всё может быть.» А теперь они шутят, переливают из пустого в порожнее и так ведут, словно это их не касается. Неужели теперь, когда всё сделано, отберут?»
Потом-то он понял, что причиной его первой поездки на ТП[1 - ТП – техническая позиция, космодром. Специалисты называли его ещё полигоном.] было обычное везение дублёра: уволился Мокашов. Но в тот день, когда его вызвал к себе Воронихин и предложил ознакомиться с материалами по «гибриду» – он недоумевал. Сам он занимался в то время облётом Луны и считал на машине планирующий спуск. На всякий случай он обратился к Вадиму, но и ответ Вадима его не удовлетворил.
– Ничего, вгрызайся, – сказал Вадим. – Во всяком случае, это полезно. Сейчас такой человек нужен, чтобы разбирался в системе и баллистику сёк.
– Нам нужен такой человек, – добавил Вадим, – честный и малограмотный.
Маэстро знал манеры Вадима и поэтому ждал.
– Родине нужен такой человек, как ты.
– Это мне не подходит.
– Конечно, не подходит. Через месяц поедешь, а пока разберись.
– Это всё?
– Всё.
Несколько соображений имелось в пользу Маэстро. Нужен был человек, который не будет ныть и чернить всё, сделанное до него. Времени оставалось мало, и хотя в общем всё уже было сделано, требовалась скрупулёзная проверка. И ещё не хотелось подключать чужих. Это было важным соображением. И хотя Маэстро был занят на других работах, оно решило дело.
На время Маэстро обложился документами по «гибриду»: исходными данными, программами прежних полётов, отчётами по моделированию. И везде на документах от теоретиков стояла подпись Мокашова, хотя сам он уволился и пропал с горизонта фирмы. Перед самым отъездом Вадим сказал ему вместо напутствия:
– Ехать некому, сам понимаешь. Человеческие пуски на носу. Во всем полагайся на Славку. Кое в чём и ты будешь его выручать. Там в связи с пуском нового носителя такая куча генералов и главных, и ты, возможно, будешь для них своего рода экскурсоводом. А перед пуском приедем я и Викторов или Иркин или Воронихин. В случае чего, звони.
«Нашли, тоже мне, говорящего попугая», – проворчал про себя Маэстро, хотя в душе был чрезвычайно рад свалившейся удаче. На ТП – техническую позицию, как ещё называли космодром, от отдела ездили в то время считанные единицы, а от их теоретического сектора совсем никого не посылали. В отличие от прибористов их называли «теоретиками». Они вели расчёты и раньше других обсчитывали объекты. Прибористы подключались к ним на том этапе, когда теоретикам всё было ясно. Сначала прибористы приходили робко и начинали примерно так:
– Извини меня за дурацкий вопрос. Мне непонятно…
И теоретики объясняли требуемое, но время шло и к теоретикам обращались всё реже. Дотошные прибористы выжимали теоретиков, как лимон, записывая данные в проектную документацию, Затем надобность в теоретиках возникала только в пожарных случаях, когда случалось отклонение в приборах или появлялся нерасчётный режим. Теоретики к тому времени уже рассчитывали следующую машину, о которой прибористы пока и не подозревали, и при вопросах вспоминали, поднимая глаза к потолку. А в это время в приборном части отдела в период выпуска реальных приборов («железа», как здесь говорили) стояли на головах. И когда какой-нибудь приборист, подпёртый жёстким сроком, прибегал посоветоваться и не находил теоретика на месте, он просто зеленел от негодования.
– У нас хроническая бессонница и круглосуточный цех. А теоретики идут в это время пить пиво и есть шпикачки, – говорили прибористы, и это были самые слабые выражения, вылетающие по этому поводу из их уст. И только насущная необходимость в расчётах и светлых теоретических головах не раз сдерживала страсти. Теоретикам всегда попадало. В горячке предпусковых испытаний слово «теоретик» воспринималось не иначе как «сачок» и произносилось в сугубо ироническом смысле. Заботы о теоретиках начальника отдела и других руководителей, напоминали родительские заботы чрезвычайно перегруженных работников. Они понимают ответственность воспитания и свой родительский долг. Они желают выкроить минутку. Но вот беда, этой минутки нет, как правило.
Урезанное внимание неизбежно порождало урезанные возможности. В командировки теоретиков не посылали. От конференций их (где им, казалось, быть сам бог велел) старались отговорить: «Там ничего интересного. Вот если бы вы поехали с докладом, а так не стоит». И на ТП ездили одни прибористы. Вот почему, как ни ворчал про себя Маэстро, и он сам, и окружающие, конечно, понимали, что ему в этом удивительно повезло.
И потому в утро отлёта, когда всё уже было решено, и он спешил с чемоданчиком к автобусу, в его душе играла светлая музыка. Внезапно она становилась торжественной и неземной, как, скажем, «Полёт валькирий» Вагнера. Ему хотелось даже, чтобы всё было не так, чтобы гремели вдоль его пути литавры, чтобы люди, останавливаясь на минуту, кланялись, кивали, прощально махали рукой. А он шёл бы среди них немного смущённый, гордый, как говорится, оказанным доверием, помахивая чемоданчиком в одной руке и плащом в другой. Но люди озабоченно спешили по своим делам. Для них это было обычное будничное утро, и не с кем было ему перекинуться взглядом, поделиться возбуждающей радостью, сказать на худой конец короткое «пока».
В автобусе, как назло, у него не оказалось мелочи. Он долго шарил по карманам. «Хорошенькая история. Этого только не доставало. Как безбилетника заберут».
Автобус был пуст, такие недавно пустили без кондуктора. Он показал водителю трёшку – самое мелкое, дождался, что тот, заметив, отрицательно кивнул, затем уселся на высокое сидение над колесом.
Автобус медленно трясся, створки двери его дребезжали, и теперь, когда хлопоты были позади, Маэстро казалось, что вот так, с тряской и дребезжанием, под автобусный шум въезжает он в своё немудрёное счастье.
Посреди дороги водитель остановил машину и вошёл в салон.
– Бери билет.
– Так мельче нет.
– Выходи.
– Опаздываю, пойми.
– Не моё дело, выходи.
– Лучше штраф возьми.
– Не моё дело. Я не контролёр.
– Сейчас войдут, разменяю и расплачусь.
Он даже к кассе стал, демонстрируя готовность, но тут случилось непостижимое. Автобус тряхнуло, ноги Маэстро вдруг оторвались от пола, а мгновенье спустя он уже лежал на полу. Остаток пути он оттирался захваченной газетой, да грозил водителю, хорошо хоть не видел себя со стороны.
У проходной ему нужно было пересесть в другой автобус, служебный, идущий на аэродром. Автобус уже стоял у рыжих, широких дверей проходной. Он был стареньким, пузатым, окрашенным до половины в жёлтый, а ниже в голубой цвет. Шофёра за рулём не было. Маэстро походил взад-вперёд по аллейке, ведущей к проходной. Вдоль аллеи тянулись молодые тополя и ясени, которые так обрубили весной, что они пугали обрубками и их называли «ужасами войны». Одни из них двинулись в рост, выбросив тонкие пуки побегов, другие так и остались без листвы. И не ясно было: корчевать их или оставить до следующей весны?
Когда он подошёл к автобусу, возле него стояли хмурый шофёр и широкоплечий (на таких, как говорится, землю пахать) мужчина с полным лицом, улыбающийся одними глазами.
– Зайцев? – спросил улыбчивый человек.
– Зайцев, – ответил Маэстро. По машине этой он никого не знал и потому назвал себе собеседника для определённости мордастым.
– Спасибо, что не опоздал, – сказал мордастый, словно знали они друг друга давным-давно и расстались от силы вчера.
– Ну, шеф, шуруй свою керосинку.
Шофёр ответил не сразу, не торопясь. По тону его можно было понять, что ему «вот так» уже надоела горячка, а сам он, по натуре своей, не склонен спешить и не намерен поощрять всяких до этого дела любителей.
– У меня трое записано, – сказал он и попинал колесо.
– Третий кто?
Но шофёр не ответил и вокруг машины пошёл, всем видом показывая, что ему наплевать.
– Как твоя фамилия?
– Нефёдов, – хмуро и неохотно ответил шофёр.
– Сейчас провентилируем, – словно не замечая, сказал мордастый и быстрым шагом ушёл к проходной. Когда он вернулся, шофёр уже сидел на своём высоком кожаном кресле, глядел вперёд, облокотясь на баранку, и сосредоточенно молчал.
– Лобанова ждём? – спросил его весёлый попутчик.
– А что? – насторожился шофёр.
– Не будет его.
– Чего не будет?
– Лобанов четырехчасовым полетит. И давай-ка, слазь со своего драндулета, звони, выясняй. Я с референтом Главного говорил?
– Не знаю я никаких референтов, – лениво сказал шофёр. – У вас своё начальство, у меня своё.
– Опоздаем, чудак.
– У меня трое записано.
– Ну, давай так. Ты звони в гараж, а я позвоню, чтобы позвонили туда.
– А в листе кто исправит?
– Я исправлю.
Но всё это не влияло на настроение Маэстро. Ему даже было смешно: такой, мол, упорный попался шофёр. В автобусе он устроился поудобнее, и начал думать, как прилетит на ТП, и всё будет не так, как он себе представляет. Хуже или лучше, но иначе. Разве мог он, например, представить себе такого занудистого шофёра вместо обычных спокойных и исполнительных. Между тем мордастый сумел разговорить шофёра, и Маэстро стал вслушиваться в их разговор, хмыкая себе под нос.
– Не болтай ногами, – говорил попутчик. – Главного возил, – повторил он слова шофёра с иной интонацией.
– Возил, – упрямо отвечал шофёр.
– На «Волге»?
– На «Волге».
– А теперь он на «Зиме»?
– На «Чайке».
– Ну, как Главный? Лют?
– Да, уж не прост. Только справедлив. Приедем куда, говорит: «Стоянка – полтора часа, пообедай» и десятку даёт? Едешь тихо, сразу: «На похороны собрался?» А превысишь скорость: «Куда гонишь, лихач?». Он меня и в Москву брал с собой. «Ты как, едешь?» – спрашивает, а сам вроде бы и не смотрит, газету читает. Тут надо стараться, а то может в гараж позвонить. Я когда его ещё не возил, история у меня была. Погорел. В бараке жил, всё на плитке, ну и погорели чуток. А с этим самым, как ты говоришь, референтом я был в том время как бы по корешам: на рыбалку возил. «Ты, – говорит, – сходи к Главному, попроси материальной помощи. Приходи, когда никого не будет, попозже». Прихожу вечером, часов в восемь, он мне говорит: «Что ты? Рано ещё». Ещё раз зашёл. «Ну, – думаю, – я-то подожду, у меня терпения хватит». Прихожу в одиннадцатом часу. «Заходи, – говорит, – один он». «Давай, – говорю, – вместе зайдём». «Иди, иди». Вошёл я, а его нет. «Вот, – думаю, – штукач-референт, шутки вздумал со мной играть. Шутить ему захотелось. Я те вот пошутю». Смотрю, в кабинете дверь. Я её на всякий случай подёргал. Смотрю, за ней комнатка маленькая: диван, ковёр, стол письменный, а Главный ходит в одних трусах, зарядку делает. «Ты что?» – спрашивает. А я смутился: «Может быть в другой раз?» «А что у тебя?» «Помощь прошу, вот заявление». «Сколько получаешь?» «Как сказать, – думаю, – скажешь мало – проверит, скажешь правду – не даст». Я в то время на «Волге» работал, 105 получал, а на других машинах шофёра по 80 получают. «Девяносто», – говорю. А он мне: «На „Волге“ ведь 105 получают». «Ну, иногда и 105». «Я тебе выпишу 50 процентов. А будешь химичить, останешься в дураках. Ну, иди». Выхожу, референт спрашивает: «Подписал?» «А как же». А у самого поджилки дрожат.
Глава 2
В самолёте разговаривать не пришлось. Попутчик, привалившись к спинке кресла, дремал, а Маэстро смотрел в окно. Весь полёт проходил в белёсом тумане. Самолёт качало, и он то натужно ревел, переминая неподатливое облако лопастями винта, то начинал бешеное вращение в неожиданной пустоте. Из молока тумана выглядывали за окном желтоватые блестящие, с широкой красной полосой моторы АНа. Прозрачный пропеллер вращался перед окном, и временами казалось, что мотор летит рядом, самостоятельно. Над Актюбинском туман исчез, и самолёт пошёл ровно: без толчков и вздрагивания.
– Смотри, закручивает, – сказал вдруг выспавшийся попутчик. Он смотрел в иллюминатор через зайцевское плечо.
Они летели почти над самой землёй. Земля под ними была гола и безобразна, местами на ней виднелись какие-то потёки, как от первых дождевых капель на запылённом стекле. «Высохшие реки», – догадался Маэстро, и услышал над своим ухом: – Дождь.
Точно конная лавина, скрытая клубами пыли, взбила её дружными копытами на краю степи. Фронт пылевой завесы быстро передвигался вместе с лиловыми, перемежающимися, шевелящимися полосами дождя. И пытаясь обойти эту неожиданную преграду, самолёт долго кружил, закладывая виражи, при которых в одном окне появлялась земля, а в противоположном грозовое небо. И когда эти виражи и пируэты стали порядком надоедать, самолёт опустился вдруг на сухой, свободный аэродром, щедро залитый, несмотря на поздний час, уходящим солнцем.
– Слушай, – спросил попутчик, подхватив свой крохотный чемодан, – за тобою машина будет?
– Не знаю, не уверен в этом, – ответил Маэстро и хотел было в свою очередь спросить, но увидев, что попутчик сразу как-то поскучнел, решил воздержаться от вопросов. Он попрощался с пилотом, вышедшим из своей кабины, поблагодарил его и, когда спустился на землю, то увидел, что попутчик уже хлопает по спине какого-то загорелого здоровяка.
– Ха-ха-ха, Варсанофьев, – смеялся попутчик. – Меня, значит, встречаешь?
– Вроде бы и тебя, – отвечал бронзоволицый великан. – Вот шанцевый инструмент привёз, а заодно и тебя встретил. Только погоди, доски эти припрятать надо. Уведут.
