скачать книгу бесплатно
Неужели всё это приведёт к тем последствиям, о которых сейчас говорят мама и бабушка? Среди громких звуков ощущение реальности теряется. Всё кажется возможным, особенно, если каждую минуту бабушка может что-то потребовать. Сейчас, моментально! Иначе она просто умрёт! А мама бросается выполнять это требование, спотыкаясь, чуть не плача.
Джаспер причинит мне зло?
Ночь. Фонарь светит в лицо через окно на кухне. Даже туда доносится громкое дыхание бабушки. Мерное – мамы. Сейчас, наверное, часа три. Медленно включается телефон: чёрный экран постепенно превращается в сиреневый. Да, три часа ночи, 15 минут.
– Tu ne dors pas? Comment еtait ta journеe, ma belle[1 - Ты не спишь? Как прошёл день, моя красавица? (фрнац).]? – высвечивается в окошке сообщений.
Как сказать по-французски: отношение к женщине в твоей стране, какое оно? Ты за феминизм или против? Ты, случайно, не думаешь, что женщина создана только для того, чтобы рожать? Кем работает твоя мама? Ты не считаешь, что надо, прежде всего, родить много детей, пожертвовав своим образованием, развитием? А что будет, если женщина в твоей стране уйдёт от мужа?
Я стала писать это, путая артикли, времена.
– Что с тобой? – по-русски написал он.
– Я тебя боюсь!!! – я отправила ему сообщение и залилась слезами.
***
Это когда-нибудь кончится? Это длится уже месяц и пять дней: мы не общаемся. Он больше не появится? Всё из-за того, что я поддалась на мамин и бабушкин страх после очередного просмотра телевизора. Мама – ладно: она ухаживает за своей мамой больше десяти лет. Её волнует только то, чтобы её мама была хоть немного счастливее, даже, если для этого надо разрушить мою личную жизнь. Бабушка… Тут и говорить нечего. Я? Как я могла оттолкнуть его своим недоверием?
Февральское солнце осветило дорогу до книжного магазина. Когда переживаешь, так и тянет побродить среди полок с книгами. Как достичь всего, что угодно»: «Если ты сидишь и ничего не делаешь…» С этим понятно. «Духовный путь». Нет, пойдём к художественной литературе. «Эта книга про даму, обладавшей редким оттенком кожи – голубым. Она едет в деревню, чтобы научить местных жителей читать и привозит им книги…».
Серая шляпа. Он стоит, изящно облокотившись на полку, словно у него в руке тросточка. Хотя её нет, вместо неё – две сумки для ноутбука, набитые до отказа.
– Je sais qui est tu![2 - Я знаю, кто ты (фрнац).] – он достаёт с полки книгу на французском языке. Показывает обложку, ведёт пальцем по названию. Так он, видимо, показывает ученикам в языковом центре.
– Tu es … Madame Bovari![3 - Ты – Мадам Бовари (фрнац).] – торжествует он. Мы выходим из магазина вместе.
Скользко. Я придерживаюсь за его локоть, задевая сумку с учебниками. Сумка не закрывается до конца: видно знакомый синий краешек учебника – "English".
– Эээ, баскетбол! – раздаётся у меня над ухом. Мужчина в потрепанном спортивном костюме тянет руки к Джасперу. Тот усиленно матает головой: он не играет в баскетбол.
– Ну тогда футбол! – не унимается мужчина.
– Он не спортсмен, – поясняю я.
Мы аккуратно переступаем блестящую поверхность на асфальте. Сумки так и тянут в сторону порывов ветра. Можно поскользнуться. Держимся друг за друга. Мимо нас шумно проходит компания парней и девушек: громко смеются. Мы переглядываемся. Он принимается объяснять мне, в чём современность учения блаженного Августина. Потом говорит о безработице здесь. Даже для образованных. С ним спокойно. Он понимает меня.
Мы заходим в магазин с вычурными колоннами. Поднимаемся в сторону ресторанов.
– Я голодний, – он смеётся.
Мы садимся за столик. Как же волнующе пахнут его духи! В этом аромате есть и философия, и знания языков, и манящие страны. Он хочет скоро поехать во Францию: он был много, где, но там – ни разу.
Я снова спрашиваю его о феминизме в Габоне. Феминистки победили. Его мама – врач. Работает в США. Папа – преподаватель физики в колледже, тоже в США.
Маме было настолько некогда следить за Джаспером, когда он был маленьким, что она приучала его с пяти лет самому подбирать себе одежду. Это вошло в привычку. Поэтому он начинает каждое утро с подбора костюма. У него сейчас 13 костюмов. Сегодня – серый – к шляпе. И бордовый галстук.
– Quelle traditions de ton pays aimes-tu[4 - Какие традиции твоей страны ты любишь? (франц).]? – спрашиваю его (вдруг мама с бабушкой не во всём ошиблись).
Он не любит традиций. Но… Мужская одежда: есть стереотип, что африканцы носят набедренные повязки. В их стране длинные белоснежные одежды – то, что традиционно носят мужчины. Это символ чистоты, мира. А ещё такую одежду делают из легчайшей ткани – в этом не жарко и не холодно. Хотя здесь, конечно, такое не наденешь. Особенно, в минус 20 градусов.
Сапфировый оттенок неба. Месяц – перышко. Чёрные ветви. Как небо выглядит в это время в Габоне?
Посадив меня в такси, Джаспер протягивает мне что-то и очень настоятельно советует прочитать это.
Машина едет. Я держу острый квадратный предмет. Полоска света, темно, снова полоска света. Но я всё же успеваю прочесть то, что написано на этом предмете: «Madame Bovari». На книге – еле уловимый аромат его духов.
***
– Он африканец? – моя тётя только что выкурила сигарету, и её настроение становится все более шутливым. Надо уходить: загостилась, время… Но она продолжает:
– У Африки один секс на уме. Кстати, как он?.. ну, ты поняла.
– Мы не… Не знаю, смогу ли я его когда-нибудь поцеловать. Он… – я будто снова ощутила волнующий аромат его духов. Утончённый, как он сам.
– Покажи его фотографию! Фу, тощий! – тетя брезгливо отдернула руку от телефона.
На экране телефона – Джаспер Ной Демба Тендаджи. Кожа древесного цвета. Шляпа. Голубой костюм. На другой фотографии он в сером костюме. Белая рубашка оттеняет его лицо, делая светлее. В нём изящно всё! Он – возвышенный, не такой, как другие. Его глубокие чёрные глаза – всегда грустные, как у моей мамы. И даже брови чем-то напоминают мамины. Его глаза всегда смотрят в небо. Когда тётя заговорила о сексе, она, словно осквернила что-то для меня.
– Бросай его первая! Он … как бы это сказать, не хочу матерное слово при тебе, – тётя отряхнула сигарету в пепельницу и задумалась:
– Не знаю, как сказать. Просто чувствую. Он такое тебе сделает…! А я ненавижу всех, кто делает зло моей семье! – она ушла в комнату, мы заговорили на другую тему.
Надо ли её слушать? Вечером, заливаясь слезами, пишу гневное сообщение тёте: «Кто ты такая, чтобы советовать мне в личной жизни?! Я не собираюсь жить, как ты»! Но это не успокаивает. Мне всё равно тревожно.
Джаспер сказал, что любит меня. Это было вчера в итальянском ресторане. Он прошептал мне на ухо:
– Tu as le cCur innocent[5 - У тебя невинное сердце (франц).], – а потом добавил, что не встречал девушек, подобных мне.
Неужели я люблю взаимно? Мы будем вместе?
Тревожный цвет яблони
Всё тревожное в нашей семье случается, когда цветут яблони. В понедельник бабушка видела сон: её мама печёт пирожки и даёт ей. Пирожки – годы жизни, которые ей ещё предстоит прожить? Тогда сколько там пирожков: кажется, их было семь? С каждым днём она слабеет: и вот уже не может приподняться на кровати. Но, как-то в субботу, ударив кулаком по табуретке, бабушка чётко произнесла, собрав последние силы:
– Ещё пять лет проживу!
До ста ей не хватает восьми лет. Столько она не сможет. А вот пять – вполне! И врач так сказал, когда осматривал её.
В ту ночь я ушла на городской праздник. Бабушка впала в агонию. Это длилось с вечера до трёх часов ночи.
– Даша пришла? – спросила она. И через некоторое время добавила, взяв мою маму за руку:
– Ты – хорошая дочь, – успела сказать она перед тем, как её сознание отключилось. Её тело ещё долго боролось: бабушка вздрагивала, её губы бессвязно шевелились. Но это был конец.
– В смерти вашей мамы не виноват никто: ни вы, ни ваша дочка. У вашей мамы было слабое сердце, – голос врача в коридоре. Тревожные шаги мамы. Свет.
С детства мне говорили: если сделать что-то не так, бабушка умрёт – у неё слабое сердце. Этого никогда не должно было произойти. А если произошло бы, виноваты мы с мамой: не уберегли. Но это произошло. Хуже всего то, что приближались выпускные экзамены.
***
Что-то ещё должно произойти. Три часа ночи. Ещё семь часов назад он нёс два пакета: один – с едой, другой – с одеждой в поезд для моей мамы. Потом он посадил меня в такси и уехал в языковой центр – у него работа.
В полночь он позвонил и спросил, как я проводила маму. Мама едет с урной, где прах бабушки. Бабушку нужно отвезти в Сибирь – где покоятся её родители. Больше всего на свете она любила родителей. И хотела бы оказаться с ними.
– Ужасно везти свою маму вот так, в сумке. Кажется, кругом происходит что-то нереальное, – она заговорила о том, как ей всё время кажется, что надо вернуться, чтобы накормить бабушку, измерить ей давление, найти лекарство.
Потом она вспомнила, как мы с ней уезжали на море. И как она возила меня на Байкал. Вспомнила и роман "Красное и чёрное", где героиня несла голову мужчины. Огни фонарей, смешивались с насыщенным оттенком неба. Поезд загудел так по-летнему. Кажется, кто-то из нас поехал отдыхать.
***
Когда мы с Джаспером шли с покупками, он говорил мне своё неизменное "je t'aime"[6 - Я тебя люблю (франц.).], и ещё "je t'adore"[7 - Я тебя обожаю (франц.).]. Днём сказал: "tu es mon trеsor[8 - Ты моё сокровище (франц.).]" и ещё назвал меня "ma princes" – моя принцесса. И вот это его: «tu es ma petale de rose[9 - Ты мой лепесток розы. (франц.).]». Значит, у нас с ним всё хорошо?
Воздух из окна – как прикосновение. Его прикосновение. Летом верится, что я в южной стране. Ведь там могло быть также. Если присмотреться к деревьям из окна и птицам и на время забыть, что за окном – яблони, то кажется: летит огромный попугай, пикирует на ветку и скрывается в листьях.
Предположим, в его стране всегда стоит такая погода, как теперь. Ну и что? Я же не погибаю от жары. Значит, смогу жить там, в Габоне.
Вчера он сказал, что я обрадуюсь, когда увижу его страну. Значит, он привезёт меня туда. Вопрос – когда? Может, сдаст сессию и сделает мне предложение? Может, он не говорит со мной о нашей поездке в его страну, потому что у меня не стало бабушки, и он считает, что это просто не тактично предлагать мне уехать?
На чёрной чугунной этажерке – словарь польского – с бабушкиными записями на корочке. Рядом разговорники – чешский, польский, чешский. Немецкий разговорник чуть крупнее остальных. Под ним серый карманный испанский разговорник. Я и раньше знала, что мои родители познакомились вот так, изучая испанский.
"Vаmos a dar un paseo" – «Пойдемте гулять», – страница разговорника пожелтела, особенно ближе к нижнему левому краю.
"?Que hora es? Las cinco de la tarde» – «Который час? Пять часов вечера» – я представила, как моя мама оглянулась от звука шагов. Она рассказывала, что в тот день выпал первый снег. Октябрьский, который сразу тает.
Мой отец шёл за ней. Он спросил, как её зовут и написал ей своё имя – прямо у неё на ладони.
"He llegado" – я пришёл. И где-то в середине, на 117 – й – " Quiero ir" – хочу уйти.
Его увлечение испанским прошло через три года. Некоторое время после этого он ещё навещал нас и даже привёз мне мишку. Но какой-то немыслимый водоворот событий унёс его от всего, что связано с моей мамой и со мной.
Книга продолжилась. Но для мамы, уже без него. "?Donde estа la formar?a?" – «где аптека», " hija" – «дочь», "yo trabajo en la escuela" – «я работаю в школе». Запах книги.
"?Quiеn interpreta el papel principal?" – Кто исполнит главную роль? Её исполнила мама.
За окном на небе – розоватая полоса, там, за детским садиком и школьным стадионом. Джаспер не поступит, как мой отец!
Кстати, кто сказал, что в нашей семье никто не влюблялся в иностранцев до меня?
– Кларика, я принёс тебе булочку, – робко произнёс румын, постучавшись в комнату общежития. Так я представила себе сцену их общения.
Румын познакомился с моей бабушкой, когда она завтракала в кафе – напротив своей работы, в центре города. Он называл её Кларика, то ли специально, то ли нет, искажая её немецкое имя – Клара. Имя, которое дали на Отябринах – что-то вроде крещения, только по-революционному. Клара – в честь немецкой революционерки, чтобы бабушка всегда была такой же сильной. Так и случилось.
Румын шёл за ней: девушка забыла в кафе булочку. Улицы опустели, магазины закрылись. Как она теперь поест? Он принёс эту булочку в её общежитие и постучал в окошко.
– Мама, он же тебе нравился, – моя мама несёт ей тарелку с едой.
– Да никогда! – нарочито запрокидывая голову, объясняет бабушка: мол, случайно познакомилась с ним в кафе, куда ходила каждый день завтракать. Вдруг выяснилось: у парня, который сел за её столик, такая же фамилия! В те годы нельзя было даже думать о двойном гражданстве. А он спросил об этом в своём посольстве и, радостный, решил сообщить моей бабушке: можно! Ей можно уехать с ним. Наивный! Он решил за неё, куда она поедет.
– А помнишь, как он шёл по улице со своими друзьями, крича: «Кларика, разрешили, разрешили»? – мама помнит эту историю наизусть, каждый раз добавляя всё больше милых подробностей.
Бабушка нетерпеливо поворачивается на кровати:
– На работе сказали: прекратить общение с иностранцем. И я прекратила, потому что работа – важнее. Тем более, как я могла поехать в другую страну, чтобы больше не приехать к маме и папе? Нееет. Я не была влюблена, – снова нарочито смеётся бабушка.
Но ведь кто-то же в нашей семье приехал издалека? Когда у бабушки спрашивали, какое её любимое блюдо, она без колебаний отвечала: луковый суп!
– Il faut ?tre fran?aise pour animer ??[10 - Нужно быть француженкой, чтобы это любить (франц.).], – предположила одна француженка, когда после семинара они сидели с моей мамой за столом. Француженка посчитала, что любительница лукового супа точно была в прошлой жизни её соотечественницей.
А пробовала ли бабушка этот самый луковый суп? И когда: во время голодовки – первой или второй? Или, приехав работать на Урал, в город, где не было родственников? Этот город она выбрала по одному единственному принципу: а там есть Оперный театр? Есть. Точно? Тогда – поеду.
Ничто не предвещало новых событий. Я готовилась к выпускным экзаменам. И – вступительным в магистратуру. Как вдруг…
***
«Настоящая Женщина никогда не пытается узнать, почему мужчина её бросил. Ей это неважно, ведь она всегда наполнена…», – так говорилось в книге с названием, обещающем изобилие «в любви и в жизни». Но я не была настоящий Женщиной. И не была наполнена, более того – опустошена.
– Tu ramplis mon cCur et mon ?me. Je t'aime[11 - Ты наполняешь моё сердце и мою душу. Я люблю тебя (франц.).], – я вспомнила, как он положил шляпу на диванчик в ресторане, посмотрел на меня и аккуратно, словно боясь навредить, принялся целовать мою руку.
«Настоящая Женщина никогда не влюбится сразу. Она долго смотрит, оценивает поступки мужчины. Ей важно, как он к ней относится и, в первую очередь, что он для неё делает».
Что он для меня сделал? Я встретила его и … захотела учиться в магистратуре, как он. Стала готовиться. Поступила. "Ma princesse", "mon trеsor" – после этих слов («принцесса» и «сокровище») уже не пойдешь в университет или на работу в мятом свитере. И как-то вдруг найдёшь время, чтобы вымыть и расчесать волосы… И даже сделаешь стрижку. Мои волосы завились и заблестели после того, как парикмахер укоротила их до плеч. Что ещё он для меня сделал? Я стала чаще писать стихи, потому что стала больше чувствовать.
А главное – мне захотелось снова говорить на французском языке! Это язык, который я слышу с детства от мамы. В нём для меня, может быть, – больше родного, чем в своём, таком понятном, русском. Что ещё мог для меня сделать Джаспер?!
«On ne peut jamais ?tre ensemble. Tu dois t'еloigner de moi, si tu me vois»[12 - Мы никогда не сможем быть вместе. Ты должна отдалиться от меня, если меня увидишь (франц.).]. Он бросал трубку. В пятый раз.
Книга для «настоящих Женщин» обещала помочь раскрыть мужскую душу. Но вот уже половина прочитана, а мой случай, наш случай – до сих пор не описан.
«Настоящая Женщина способна сразу забыть мужчину, если он не отвечает на звонки. Потому что она не привязывается»! Нет она не человек – ваша «настоящая Женщина», а меркантильное, расчётливое существо!
Джаспер – что его беспокоит?
Однажды я спросила: что это значит – быть человеком его страны.
Он заговорил, играя французскими гласными. Его страна много страдала. Франция до сих пор пользуется всеми ресурсами, «ничего не давая взамен». Его преподаватель из Либервиля написал диссертацию: «Повторная колонизация Африки Европой».
– Но главная задача, – он вздохнул, – приручить технологии.
– Приручить? Технологии – это животное?
Он стал доказывать, почему-то настаивая именно на термине приручения: всё, что мы видим – технология. Только не надо думать, что в его стране – сплошные бедность и голод! Там есть крупные магазины и высотные здания. Но всё равно – не все технологии.
Я представила антилопу. Только вся она состояла из каких-то винтиков, её тело – из ноутбуков и шестеренок. Она мчалась по саванне. А за ней – не поспевая, неуклюже падая, гнались африканцы в длинных национальных одеждах. Африканцы пытались набросить на её шею верёвку, и кто-то из них вот уже почти поймал её. Но верёвка проходила сквозь шею антилопы, лишь слегка задев какие-то винтики. И зверь снова далеко впереди своих неуклюжих преследователей.
Что беспокоит Джаспера, кроме бедствий его маленькой страны? Кроме поступления в аспирантуру и кандидатской диссертации? Что заставило его признаваться мне в любви, а затем исчезнуть?
– Мы, иностранцы здесь – одна семья. Я есть, потому что мы есть – вот наша африканская философия, – сказал он однажды почти что без акцента. Семья, то есть другие иностранные студенты. Вот, кто поможет мне узнать его душу!
