скачать книгу бесплатно
– Упс. – Кое-как он вернул себя в вертикальное положение.
– Если хочешь, давай ползком. Возможно, так будет безопаснее: падать некуда.
– Рейчел, милая, что же это за позор – ползти по лестнице в собственном доме. – Акцент его звучал иначе: восходящая интонация, мелодичные гласные. Он же вроде говорил, что родом из Лондона? – Я не настолько пьян.
– Ладно, держись за меня. – Я предложила ему локоть, и он, помедлив, принял мою помощь.
В напряженной тишине мы пошли вверх по лестнице. Чем дальше мы отходили от фойе, тем вокруг становилось темнее; к третьему этажу, где располагались наши спальни, я уже шла на ощупь. Я проводила Лиама до его комнаты и подвела к кровати, он тяжело осел на нее и шумно вздохнул. У выхода я помедлила, гадая, достаточно ли ясно он мыслит, чтобы связно ответить на мои вопросы. Меня злило, что он безответственно напился, наплевав на все опасности Лондона, и все же я испытывала облегчение оттого, что он сумел их избежать.
– Дальше сам справишься? – спросила я. – Тебе что-нибудь принести? Воды, например?
Он наклонился вперед и уронил голову в ладони.
– Ты даже не поинтересуешься, как все прошло? – В акцентах я не спец, но прозвучало это по-ирландски.
Удивленная, я прислонилась к дверному косяку.
– Ну-у, и как все прошло?
Он снова выпрямился, в сумраке я различала только его силуэт.
– Тотального провала, ожидать которого можно было с полным правом, не случилось.
– Так что произошло? Что ты натворил? – Помимо того, что напился.
– Там была эта – такая ваза с пуншем. – Он сделал паузу. – Опасное зелье. Спиртное не должно быть вкусным. Туда приехала пара его друзей. Включая доктора примерно моего возраста, который также учился в Эдинбурге. – Лиам сделал паузу, чтобы до меня дошло сказанное. Он тихо засмеялся и успокоился не сразу. – Который вспомнил, что видел меня на лекциях по анатомии!
– Вау. – Я шагнула обратно в комнату. – Вот это везение! Он приехал туда уже в подпитии?
– А потом кто-то предложил всем вместе поехать в театр. Но сначала выпить еще пунша. Пунша было столько, что планы насчет театра сошли на нет. Мы все говорили и говорили, а потом, уж не знаю как, мы с Остеном заболтались и дошли до Вестминстерского моста. – Он ненадолго умолк, затем продолжил – уже тише: – Там было так красиво. Огоньки от лодок на воде.
Он затих, я тоже молчала, завидуя мужской свободе.
– Как-нибудь и мы с тобой там прогуляемся, Рейчел, милая, – сказал он и зевнул.
– К сожалению, разгуливать по Лондону в темное время суток может только один сорт женщин – шлюхи.
– О. Этих там, кстати, было полно.
Еще одна пауза.
– Ну так какой он? Расскажи в подробностях.
– Он очарователен. Любимый брат Джейн Остен – разве может он не быть очаровательным? Впрочем, сама увидишь, потому что нас пригласили отужинать вместе на следующей неделе.
– Правда? Нас обоих? Поверить не могу. – Ужин – это было серьезно; я бы вполне довольствовалась и меньшим: утренним визитом, приглашением на чай.
– Да я и сам не верю.
Я похолодела.
– Но это ведь случилось? Он действительно пригласил тебя? Нас?
– Пригласил, – внезапно насторожившись, подтвердил Лиам.
– Так почему ты тогда не рад? Не понимаю.
– Я рад. – Он принялся стягивать сапоги. – Так рад, что… даже не могу… Господи… – Он сдался. – Обычно это Дженкс делает.
Я нехотя подошла.
– Давай сюда свою ногу.
Я ухватила его сапог и дернула, а он повалился назад на кровать. Смесь любезности и интимности момента смутила меня, потому что это был Лиам – будь на его месте кто-то менее чопорный, вышло бы смешно.
– За эту услугу мне доплачивают сверху, – пошутила я, подразумевая свою врачебную деятельность, но внезапно осознала, что мы только что обсуждали шлюх.
Тут его сапог соскользнул, и я, потеряв равновесие, плюхнулась на пол с ним в руках. На секунду мы оба ошарашенно затихли, а потом зашлись приглушенным смехом, помня, что слуги уже спят.
Ну, может, семьдесят пять процентов, подумала я.
Глава 3
3 октября
Дом 23 на Ханс-плейс
В день ужина я приняла ванну и дольше обычного раздумывала, во что бы нарядиться, впрочем, перемерять все свои вещи не стала. Я успела обзавестись тремя вечерними платьями, но нравилось мне только одно – из белого шелка в едва заметную крапинку, простого кроя, – я залюбовалась им в лучах полуденного света, которые отражались от зеркала в моей гардеробной. Благодаря Грейс, ловко управлявшейся с папильотками, волосы у меня были собраны в аккуратный пучок на затылке, а вместо привычных буйных кудрей лицо обрамляли скромные завитки. Кожа смуглого оттенка, карие глаза, высокий лоб, узкий подбородок, большой рот, нос с горбинкой. Мне всегда нравился мой нос, но в тот день я рассматривала его особенно пристально и задавалась вопросом, который прежде не приходил мне на ум: не откровенно ли еврейская у меня внешность? И, что куда важнее, заметит ли это Генри Остен? Я прищурилась и вгляделась в отражение, пытаясь увидеть то, что видят незнакомцы. Карибское происхождение, экзотическое и подозрительное, было полотном, на которое люди могли спроецировать собственные догадки: мавританка, мулатка, сефардка, еще кто-то. Изучая свою внешность, я пришла к выводу, что мое прикрытие – это контекст, а создает его Лиам. Высокий, бледный, угловатый, он выглядел как британец и к тому же убедил Генри Остена, что он джентльмен, – в противном случае нас не пригласили бы на ужин, – а я буду представлена как его сестра.
От сегодняшнего вечера зависело очень многое. Кто-нибудь более осмотрительный испытывал бы страх, но я была в предвкушении. Даже несмотря на то что от волнения у меня начал подергиваться глаз, а поездка в тряском фиакре на запад, в Челси, казалась дорогой в клети на виселицу. Лиам вел себя тише обычного и, скрестив руки на груди, смотрел в окно фиакра с отсутствующим видом.
– Помни, – сказал он, когда мы выехали на овальную площадь Ханс-плейс, – будь приветлива, но держись скромно.
Это еще что значит?
– Ладно. Уговор.
Он скривился.
– И, если ты не против, можешь оставаться в образе подольше, даже когда мы одни? Негоже будет дать маху, если что-то застигнет тебя врасплох. Иногда твоя речь звучит очень по-американски. Вот как только что.
Я всматривалась в его длинное лицо, пытаясь постичь, что за ум скрывается за ним. Акцент у меня был эталонный; если и есть у врачей определяющая черта, так это умение заучивать и воспроизводить по команде. Я слышала голос Мэри Рейвенсвуд у себя в голове, ловила себя на том, что использую ее словарный запас и манеру строить фразы – как мысленно, так и вслух, не задумываясь. И это было до того странно, что иногда я испытывала непреодолимое желание приправить свою речь медицинским жаргоном, ругательством, американизмом или словечком на идише, он же лингва франка[12 - Лингва франка (от ит. lingua franca – «франкский язык») – язык или диалект, используемый в социокультурной коммуникации людьми, родными для которых являются другие языки. Так, например, на территории стран, вышедших из СССР, лингва франка – это русский язык, в Южной Америке – испанский.] Нью-Йорка, – чем угодно, лишь бы не раствориться окончательно в образе героини Джейн Остен.
– Хорошо, – сказала я с безупречной дикцией. – Благодарю, что напоминаешь мне о моем долге.
Казалось бы, разговор в ту ночь, когда Лиам вернулся домой после встречи с Генри Остеном, должен был нас сблизить. Но он больше не возвращался к тому моменту, а я считаю, что сказанное в подпитии нельзя использовать против говорившего – да и что такого он вообще тогда сказал? Ничего особенного. Это было скорее нечто на уровне чувств, а чувства – штука эфемерная.
Галстук у Генри Остена был белоснежный, он окружал его шею пышными крахмальными воланами – само совершенство, а не галстук; пока Лиам представлял нас друг другу, я любовалась игрой света и теней в его складках. Необходимо ли рукопожатие, решала женщина, так что я подала ему руку – нужно было удостовериться, что он действительно существует, – до того невероятным казался этот момент. Его кожа была гладкой и мягкой, ладонь – приятно теплой; моя рука утонула в его руке, и он крепко сжал ее, так, будто имел полное на это право. Это мужчина, который знает, чего хочет, подумала я и ощутила смутный трепет. Возбуждение? Сигнал тревоги?
– Знакомство с вами – большая честь для меня, мисс Рейвенсвуд. – Не выпуская моей руки, он поклонился, нивелировав официальность жеста заговорщицкой улыбкой. Среднего роста, ладного сложения, одетый с иголочки, без парика и с выдающимся носом, как на портретах всех Остенов, он выглядел именно так, как я его себе и представляла, – точная копия моей фантазии. Может, даже лучше. – Ваш брат рассказывал, до чего вы неподражаемы и пленительны… И, вижу, он не преувеличивал.
Его ясные карие глаза смотрели на меня в упор, и у меня возникло чувство, что меня оценивают – украдкой, в джентльменской манере, но все же оценивают, – и я ответила:
– Стало быть, вам повезло больше, ибо о вас он не поведал мне ни слова, несмотря на все мои просьбы.
На следующий день после первой их встречи Лиам, вялый и с запавшими глазами, сказал лишь, что ужин прошел отлично (в переводе с языка девятнадцатого века: они напились до беспамятства), и повторил, что Генри Остен очарователен и что нас обоих пригласили на ужин.
Генри бросил взгляд на Лиама – тот лишь вскинул бровь и пожал плечами, не отрицая выдвинутых мной обвинений, а затем отвернулся и принялся рассматривать большой раскрытый атлас, который лежал на ближайшем столе.
– Ваш брат – сама деликатность, не правда ли? Он просто не желал сообщать вам правду: «О, этот мистер Остен, он просто старик, ужасный брюзга и одной ногой уже в могиле, однако мы должны ему потрафить, ибо сэр Томас-Филип снабдил нас письмом…»
– Для меня уже вполне очевидно, что ничто из сказанного к вам не относится, сэр.
– Distinguе[13 - Здесь: Вы сама любезность (фр.).], скажем так. На французском все звучит куда безобиднее.
– Вам хорошо знакома Франция?
– Так же как и всем в наши дни. Моя дорогая супруга, – взгляд, который он так с меня и не сводил все это время, соскользнул на камин, затем вернулся ко мне, – училась там, и первый ее муж, бедолага, был французом. – Заметив, что я напряглась, он добавил: – Видите ли, он был граф. Казнен на гильотине. Ужасно.
– О, до чего же скверно. – Я повернулась в сторону, куда он посмотрел, и уперлась взглядом в миниатюру, стоявшую на каминной полке между фарфоровым спаниелем и шкатулкой для свечей. – Это ее портрет? – спросила я, хотя и так знала ответ.
Элиза Хэнкок в юности: большие темные глаза, остренький подбородок, озорная улыбка и пышная прическа по моде восемнадцатого века. Мастерица частной переписки и светская кокетка. Когда она овдовела, за ней начали ухаживать сразу два кузена. Преуспел в итоге Генри, а его старший брат Джеймс, священник, остался не у дел. Что, вероятно, стало причиной некоторой натянутости в их отношениях, несмотря на то что в семье Остенов все друг друга очень любили.
– Ее нет уже два года. – Он снял миниатюру с полки и передал мне.
Я всмотрелась в портрет.
– Соболезную вашей потере. – Я перевела взгляд на него и по тому, как он торопливо вскинул лицо, поняла, что он рассматривал мою грудь. Которую, в его оправдание, не заметить было трудно: по моде 1815 года акцент в вечерних нарядах делался на декольте – корсет нескромно выталкивал грудь вверх, но, в отличие от повседневных образов, ту не прикрывали фишю или короткий жакет-спенсер.
Удивленная и слегка пристыженная, я, кивнув, вернула ему портрет и оглядела гостиную, отчаянно надеясь придумать новую тему для беседы. Комната, представшая передо мной, имела продуманно-обшарпанный вид: разнообразная мебель в кожаной обивке, стопки книг и дорогого вида турецкий ковер, впрочем, довольно истертый.
– Ваш дом очень удачно расположен, здесь решительно пастораль. – Район Челси в то время был скорее деревней и к Лондону не относился. – Вы давно здесь живете?
С виду увлеченный атласом, Лиам в разговор не вмешивался. Но именно в этот момент оказавшись в выгодном положении за спиной у Генри, он посмотрел на меня и с улыбкой кивнул. Он насмехается над моими навыками ведения беседы или это знак одобрения? Почему он не приходит мне на помощь?
– Почти два года, но я хорошо здесь обжился. Надеюсь, что переезжать отсюда мне придется нескоро.
Генри поселился здесь после смерти Элизы, видимо, потому что хотел избежать печальных ассоциаций, связанных с предыдущим домом. Я знала, что переехать ему все же придется – и довольно скоро. Когда его банк разорится, он лишится этого дома вместе со всем его содержимым и навсегда покинет Лондон. Никаких больше званых ужинов, походов по театрам и визитов родственников, живших за городом: он примет сан и до конца жизни будет нуждаться в деньгах. Знать, что ждало его в будущем, было странно; это чувство навевало горечь и некую меланхолию.
– Ах, вот и остальные. – Он повернулся на звук голосов, донесшихся из холла. – Сегодня очень скромный прием; надеюсь, вы не против. Только мистер и миссис Тилсон – они мои соседи и практически родня мне, моя лондонская семья. Настоящие мои родственники – провинциалы до глубины души. Кроме моей сестры Джейн – она жила бы здесь, если бы могла.
– До чего необычно, – сказала я. – И почему же?
Он, кажется, не ожидал такого вопроса.
– Она обожает наблюдать за людьми, а здесь их большое разнообразие.
– Вы не думали перевезти ее сюда после смерти вашей супруги? – спросила я – меня снедало любопытство, но вопрос был все же слишком личным, чтобы задавать его тому, с кем я только что познакомилась. Поэтому я добавила: – Но я что-то увлеклась предположениями. У нее, вероятно, есть собственный дом, которому нужна хозяйка.
– Она не замужем, – сказал он. – Но да, она живет с нашей матерью и еще одной сестрой в Гемпшире, так что дом у нее есть. Мне бы и в голову не пришло вырвать ее оттуда с корнем, да и остальные воспротивились бы. Впрочем, она довольно часто здесь гостит – и скоро приедет снова. Возможно, вы и сами захотите с ней познакомиться.
Я склонила голову набок, надеясь, что он говорит всерьез, но тут в гостиную вошли Тилсоны, и ответить ему я не успела.
Они были примерно одного возраста с Генри, но выглядели старше. Мистер Тилсон был благодушен, румян и пышнотел. Когда мы сели ужинать, я изумилась тому, сколько он ест. В один момент его тарелка была полна, через миг – уже пуста, но ел он при этом спокойно, не торопливо и не жадно. Миссис Тилсон была бледна и худа и вид имела изнуренный – как и подобает той, что пережила одиннадцать родов. Ее младшему ребенку было около двух лет.
Когда нас представили друг другу, они не проявили ни холодности, ни теплоты: тогда я впервые столкнулась с тем, что позже привыкну считать стандартными манерами английского дворянства, и впервые заподозрила, что Генри отличается от большинства.
Он и Лиам продолжили беседу за ужином. Подзуживаемый Генри, Лиам рассказывал исполненные самоиронии байки о том, как мы добирались сюда с Ямайки: как нас трепали шторма и морская болезнь, как мы едва не попались в руки пиратов, как нас практически обобрали хозяева трактира на пути из Бристоля, где мы высадились на сушу, как ошеломили нас масштабы и великолепие Лондона. Лиам все вещал и вещал, расслабленный, искренний, чуть ли не наивный, но в то же время смешной, а я только диву давалась, насколько недооценила его талант к импровизации.
Ужин по георгианской традиции состоял из двух перемен блюд, стол ломился от разнообразных угощений – гости подкладывали себе те, что стояли ближе, и ели, пока не наедались. Затем лакей убирал все блюда и выносил новые, схожие с предыдущими, только без мяса, и запивали их белым вином вместо красного. Единственным, кто пил без остановки, был мистер Тилсон, хотя на него это заметного эффекта не оказывало – разве что лицо его становилось все краснее.
После второй перемены принесли бутылку портвейна и блюдца с сухофруктами и орехами – застолье продолжалось. Посреди дискуссии о том, придется ли снова воевать с Соединенными Штатами – Генри и мистер Тилсон считали, что это неизбежно, Лиам с ними не соглашался, – миссис Тилсон украдкой бросила на меня взгляд и поднялась. Подошло время нам удалиться и оставить мужчин в компании спиртного.
– Не будем мешать джентльменам решать судьбу мира, – кивнув, сказала миссис Тилсон и выплыла из комнаты, а я последовала за ней, и мы вернулись в гостиную, с которой для меня начался этот вечер.
Она расположилась в одном из кресел возле камина, и я поступила так же. Установившееся за этим безмолвие затягивалось. За ужином она почти не участвовала в беседе, и я так и не смогла понять, что она за человек и о чем с ней вообще говорить. Хуже того, я понятия не имела, что за человек я сама. Как доктор Рейчел Кацман я бы с радостью расспросила ее о сотне разных вещей: о процессе деторождения, об уходе за младенцами, о гигиене, о детской смертности. Будучи мисс Мэри Рейвенсвуд, я сидела, сложив руки на коленях, и не могла выдавить из себя ни слова.
– Ваш брат – большой шутник, да? – сказала миссис Тилсон. Я не сразу поняла, как воспринимать этот вопрос, но ее скупая улыбка меня обнадежила. – Мне не было так весело с тех пор, как я отказалась от театра.
– Что вы имеете в виду под словом «отказалась»?
– Лишь то, что я перестала туда ходить.
– И почему же?
– Он стал казаться мне слишком фривольным местом. Визиты туда не совместимы с моим христианским долгом.
Я знала, что Джейн Остен дружила с истово верующей миссис Тилсон, как знала и то, что Джейн Остен, пусть и серьезно относившаяся к религии, посещала театр, как только выдавалась такая возможность.
– Надеюсь, вы не подумаете обо мне плохо, мадам, если я сознаюсь, что меня приводит в восторг перспектива посещения театра, ибо много лет у меня такой возможности не было.
– Дорогая мисс Рейвенсвуд! Вам и положено развлекаться, пока вы в городе. Вне всяких сомнений.
– Но и забывать о долге перед Спасителем все-таки негоже, – пробормотала я.
Миссис Тилсон просияла.
– Раз в неделю мы с сестрами и старшими дочерями читаем и обсуждаем Евангелие. – Она добавила: – Изволите к нам присоединиться?
– Буду счастлива. – Интересно, подумала я, она предложила это из вежливости или это действительно случится?
Мы улыбнулись друг другу. Не успела я придумать новую тему для беседы, как она произнесла:
– Верно ли я поняла доктора Рейвенсвуда: вы впервые в Англии? И оба всю жизнь провели на Ямайке?
– Впервые. Но брат учился в Эдинбурге и раз-другой бывал в Лондоне.
– Конечно, ведь пересекать Атлантику так опасно.
