скачать книгу бесплатно
– Мне плевать на это! А что касается времени… У меня столько времени, которое я провожу одна. Мне нужно заняться настоящим проектом, или у меня может начаться неврастения.
– Если у тебя такие доводы, я не стану долго сопротивляться.
Натан – добрый человек. Иногда он немного эгоцентричен, но этим страдают многие архитекторы. Они живут с ощущением, что необходимы для правильного функционирования мира. Самые худшие из них те, кто оценивает свои результаты в тоннах – по весу залитого в их конструкции бетона!
Когда я подписывала нотариально заверенный документ, делавший меня владелицей книжной лавки, я, кажется, была так же счастлива, как при рождении моих детей.
Разница была в том, что, становясь продавщицей книг, я чувствовала, что рождаю сама себя, а не даю жизнь другому.
Я многим обязана чтению. Это прочитанные книги делали так, что я росла и выбирала свою дорогу, это они научили меня смотреть на мир не только через мои собственные очки, но и с точки зрения тех, кто сделал меня открытой навстречу другим мирам и эпохам.
Я никогда не бываю так близко к себе самой, как при чтении чужих слов. Все эти другие люди, входя в мой личный мир, соблюдали при этом правила стыдливости и не давали никаких оценок моим ощущениям. Они не знают меня, но именно трение их фраз о меня позволило мне понять, кто я такая. Вместе с ними я плакала столько же, сколько смеялась.
Это у меня, должно быть, от отца. Я не помню его без книги, и он всегда читал их несколько сразу. У него были книги утренние и вечерние, книги для кресла на веранде и книги для чтения в постели.
Книги не ревнивы. Они уступают место новой избраннице и умеют неподвижно и терпеливо ждать много столетий, пока их не реабилитирует рука ребенка, протянутая к полке.
Я была этим ребенком перед книжными шкафами моих родителей.
Моими первыми ночными товарищами были карманные книжки с пожелтевшими страницами – Кессель, Жионо, Мериме, Мальро, Сент-Экзюпери. Я сидела допоздна с каждым из этих великих людей, пока не засыпала в его объятиях.
Я помню, как в первый раз вставила свой ключ в замок книжной лавки.
Юзес молчал, что часто случается утром в понедельник. С трудом поднимавшееся осеннее солнце начинало освещать верхушки платанов.
Я с удивлением заметила, что оборачиваюсь назад, проверяя, не смотрит ли на меня кто-нибудь. Я еще не вполне почувствовала себя законной владелицей, и мне казалось, что я открываю не свою дверь.
Но площадь Трав была пуста.
Я была одна. Наедине с моей радостью.
Я повернула ключ.
Меня сразу встретил запах бумаги. Он станет для меня настолько повседневным, что однажды Натан скажет мне, что я пропахла бумагой.
Прежние владельцы книжной лавки, прожившие в этом городе тридцать лет, отошли от дел. Книги были выбраны ими, а полки, на которых книги стояли, блестели от времени.
Я ласково прикасалась к обрезам книг, как к клавишам пианино. Я читала заглавия, и названия книг складывались в мою личную музыку. Она была больше похожа на «Симфонию Нового Света» Дворжака, чем на прелюдию Баха. Настоящая беспорядочная цветомузыка, которую исполняли все инструменты оркестра и все цвета из самой большой коробки пастели.
Площадь лавки чуть меньше ста пятидесяти квадратных метров, но она делится на несколько помещений, и это позволяет создать несколько разных миров – молодежный угол, угол красивых книг, угол эссе.
Большая витрина смотрит на площадь, и еще две, поменьше, – на красивую соседнюю улицу.
Я села на деревянный табурет у старого стола, на котором стояла касса…
И долго оценивала взглядом это пространство.
От стеллажей исходила энергия, мощная и мирная одновременно. Словно за каждой книгой прятался ее автор, и все они смотрели на меня, а я была голая.
У меня закружилась голова: я осознала, какую ответственность взяла на себя, повернув ключ в замке книжной лавки.
До этого первого дня я не приняла ни одного решения по поводу работы, которой должна была заняться. Я пыталась, но не могла выбрать один из двух радикальных вариантов – приспособиться к прежней форме, слиться с этим миром, который я должна была открыть для себя, или, наоборот, все изменить, чтобы не жить среди следов, оставленных прежними владельцами, как будто те отправились в путешествие и однажды вернутся.
Кто-то постучал в витрину. Я повесила табличку со словом «Закрыто», но у молодой женщины, которая возникла передо мной, был в руках поднос с чайником и двумя чашками. Она приветствовала меня широкой улыбкой, и я открыла ей.
– Добрый день, меня зовут Элен. Добро пожаловать! У меня маленький магазинчик одежды на соседней улице. Я так счастлива, что книжная лавка не станет пиццерией! Я принесла вам чай, но не хочу долго задерживать.
– Спасибо, Элен. Меня зовут Натали. Я должна вам сказать, что еще не понимаю по-настоящему, что со мной происходит, но я тоже счастлива. Очень счастлива!
– Если хотите, я помогу вам все покрасить заново, когда вы начнете работу.
– Это очень любезно. Я как раз спрашивала себя… когда я ее начну!
На самом деле очевидное для Элен было очевидно и для меня: книжная лавка должна быть похожа на меня, чтобы я могла принимать в ней посетителей как у себя дома.
За два месяца, пользуясь помощью Натана (иногда), Элен (часто) и Гийома, который целую неделю устанавливал стеллажи, я придала книжной лавке новый вид.
Совсем не нужно было все переделывать, чтобы она была похожа на любой белый и безвкусный книжный магазин IKEA; надо было сохранить характер лавки, выкрасив ее в благородные, строгие тона, среди которых книги останутся князьями этого места.
Мы удалили старую штукатурку с каменных стен, протерли сводчатые потолки, сделали заметными красивые стрельчатые арки и нанесли на стены бесцветный фиксаж, чтобы с них не сыпалась пыль.
Я долго не могла выбрать материал для стеллажей, хотела то дуб, то светлую массивную сосну и в итоге остановилась на сосне.
И получился именно тот эффект, которого я добивалась: у сосны древесина почти белая, веселая, и, окружая книги, она словно освещает их.
Еще я хотела подобрать мягкое, но достаточно яркое освещение. Я выбрала красивые и очень оригинальные лампочки без абажуров и повесила их на плетеные оранжевые шнуры, похожие на электропровода в старых домах.
Единственное, что я сохранила от прошлого, – это табурет и старый стол с кассой. Я немного суеверна и почувствовала, что не должна расставаться с табуретом.
Что касается книг, то я решила выставить на полки все, что было в лавке, и постепенно добавлять тех авторов, которых мне не хватало, но не разрушать основной фонд, прошедший проверку временем.
Правду говоря, полки с тех пор сильно изменились, и я констатирую, что покупатели охотно следуют вкусам владельца книжной лавки, когда открывают для себя незнакомые берега. Обязательно нужно выставлять классиков, премированные книги, сочинения авторов того региона, где торгуешь; но в остальном хозяин книжной лавки может сам влиять на выбор, окрашивать так или иначе свои советы и, таким образом, чуть-чуть высокомерно вести себя с читателями.
Ставка на красоту и ум до сих пор позволяет выиграть!
Но я не знала, что, став хозяйкой книжной лавки, буду иметь столько же читателей, сколько книг.
После того как я нашла себя в новой роли, книги открыли для меня мужчин и женщин, подростков и стариков, несчастных, благонравных, жизнерадостных, бесприютных эрудитов, соблазнителей в депрессии, поэтов, которые хромают, но как будто излучают свет; влюбленных холодных женщин, не трогающихся с места путешественников, кающихся гурманов, монахов, ищущих смысл…
Следя за их чтением, я разделяла с ними их жизнь. Иногда я опережала их на этом пути благодаря книгам, которые им советовала.
На уже напечатанных страницах записана еще одна история – слова одних оказались вписаны поверх слов других.
Это история, которую я решила написать.
Хлоя. Рывок к свободе
Через несколько месяцев у меня стали появляться постоянные клиенты.
Некоторые приходили, точно зная, что хотят купить; другим было любопытно увидеть новинки. Я с изумлением обнаружила, что те, кто много читает, даже не думают взять книгу из мультимедийной библиотеки, а могут купить одну, а то и две или три книги за неделю.
Однако десять книг сразу они не покупают, потому что желают превратить еженедельное посещение книжной лавки в почти неизменный ритуал. Иногда они извиняются за то, что пропустили неделю, и это меня забавляет. Иногда случается, что это они ставят меня в известность о скором появлении какой-то книги, и делают это с наслаждением лакомки, если восторженно и безоговорочно любят ее автора и книга – его новая вещь, о которой он только что объявил.
Некоторые клиенты используют лишь часть магазина – всегда осматривают один и тот же стеллаж. Разумеется, есть любители детективов, но есть и те, кто интересуется одними эссе или только разделом «Психология». Эти «специалисты» становятся знатоками; я люблю разговаривать с ними, потому что сама я – универсал, а они часто помогают мне обнаружить жемчужины, о которых я не знала.
Когда я в первый раз увидела Хлою, ее сопровождала мать.
Они не были похожи, и тем не менее то, что это мать и дочь, бросалось в глаза. Хлоя – красивая девушка, высокая, черноволосая, смугловатая, с ясными глазами, но с постоянно ускользающим взглядом.
Ее мать – склонная к полноте блондинка со светлой и нездоровой кожей, говорит она сухо и решительно, практически не оставляя в разговоре места для посторонних тем.
Меня поразила их манера одеваться. Ее трудно назвать стилем – настолько она классическая, печальная и несовременная. Строгая куртка, всегда темно-синего цвета, под ней – красная или серая плиссированная юбка и к ним – всегда черные туфли-мокасины.
Ни малейшего риска, что чей-то взгляд проникнет под декольте: обе они носили на шее платки с набивным рисунком; я предполагаю, что на платках был логотип какой-нибудь крупной парижской компании.
В Юзесе подобные наряды такая редкость, что обращают на себя внимание! В Нейи или в Бордо они, конечно, не так заметны.
Хлоя шла за своей матерью между стеллажами. Три книги, которые они выбрали, все были взяты с полки, где стоят самые классические произведения французской литературы.
Они были сложены рядом с кассой. Ламартин, Гюго и Стендаль. Я решила, что это книги из списка, который задали прочитать в лицее.
Хлоя взяла их, поблагодарила свою мать, потом обе вежливо попрощались со мной и вышли из лавки.
Примерно через десять дней эта сцена повторилась; на сей раз были выбраны Лафонтен, Рабле и Дюма.
Пока Хлоя благодарила свою мать, я пожелала знать, чем обусловлен этот выбор.
– Эти книги вам посоветовали в лицее?
– Нет, но они идеально подходят для моей дочери. Она очень любит читать.
– А… Прекрасно! И это вы выбираете для нее книги? Может быть, я могла бы посоветовать мадемуазель книги, которые написаны не так давно, но при этом подходят для ее возраста?
Мать пронзила меня взглядом, а Хлоя впервые посмотрела на меня и застенчиво улыбнулась.
– Но я ничего не просила у вас, мадам! Мне кажется, что я, как мать, лучше всех знаю, что именно хорошо для моей дочери!
– Я вовсе не хотела вас обидеть. Это было только предложение.
Когда я пересказала эту сцену Натану, он рассмеялся: не представлял себе, что такое возможно до сих пор.
Для некоторых школ и некоторых семей литература закончилась в конце XIX века.
Стендаль, Бальзак, Гюго и их современники заняли такое место, что их чтение считается обязательной интеллектуальной пошлиной, которую должен заплатить каждый, кто учится быть читателем.
То же происходит при посвящении в искусство, как будто человеку обязательно надо оценить по достоинству фламандскую живопись, романтиков и импрессионистов, чтобы, наконец, полюбить современную живопись.
Только в музыке не были проложены эти навязанные дорожки, потому что она благодаря радиоприемникам вырвалась из концертных залов. Я услышала Кэта Стивенса, «Генезис» и Джоан Баэз задолго до того, как открыла для себя Шуберта и Моцарта.
Для молодежи гораздо естественнее любить современных ей артистов, чем начинать с литературной археологии, чтобы пробудить в себе чувства.
Мое предложение, несомненно, немного радикально, но я убеждена, что образование в области искусства, основанное на педагогике желания, – лучшее средство, чтобы развить истинно свободное критическое мышление, независимое от эпох и мод.
Из-за этих навязанных в школьные годы дорожек многие взрослые потом долго сопротивляются желанию открыть классическую книгу ради удовольствия. И к большому сожалению, первыми жертвами этого сопротивления являются Бальзак, Стендаль и Гюго!
Так было и с Натаном. Лишь три года назад он согласился преодолеть предубеждение относительно классической литературы и прочел «Девяносто третий год» – последний роман, написанный Виктором Гюго, книгу о Великой Французской революции, где соединилось историческое повествование и художественный вымысел.
После этого Натан с головой нырнул в семитомник «В поисках утраченного времени» – общим счетом две тысячи четыреста страниц; многие считают эту книгу Аннапурной[1 - Аннапурна – одна из высочайших горных вершин, самая трудная в мире для восхождения. (Здесь и далее примеч. пер.)] литературы!
Целое лето с Прустом… Целое лето, когда я видела, как Натан смаковал меланхолические мысли автора, питался беседами со Сваном[2 - Сван – персонаж романа Марселя Пруста «По направлению к Свану».] и соглашался, по мере течения бесконечных фраз автора, делать паузы, чтобы дать словам влиться в себя.
Термин «роман-поток» иногда используют как отрицательную оценку. Но поток здесь означает реку, а большая река прежде всего – сумма ручейков, ручьев и речек, которые несут в себе десятки миллиардов органических и минеральных частиц и в конце концов вливаются в море.
«В поисках утраченного времени» обладает такими богатством, размером и глубиной, что воды приносят в его поток все самые личные человеческие мысли. Можно остановиться на одном слове этой книги, на одной ее фразе, как на острове посреди большой реки.
Время для чтения – не только время на то, чтобы переворачивать страницу за страницей. Это время для слов. Время для того, чтобы остановиться и жевать слова, как дикие травы, которые ты срываешь на прогулке и подносишь ко рту. Нужно согласиться отложить их в сторону, как отставляют тесто для блинов, давая ему взойти, а потом взять их снова.
Именно в возрасте Хлои я приобрела привычку иметь записную книжку и собирать в нее пенки с книг, то есть цитаты. Это немного похоже на гербарий, куда ботаник, идя по тропинкам, собирает то, что считает самым красивым, или то, чего еще никогда не встречал.
Читая, я всегда держу под рукой записную книжку, в которой живут вместе мои заметки и мысли, которые приходят мне на ум при чтении какого-нибудь слова, при знакомстве с персонажем или просто когда я заканчиваю читать книгу.
Несомненно, эти книжки – самое личное, что у меня есть. Однажды, когда Натан, не прячась, открыл одну из них, которую я оставила на столе, я закричала как, словно он совершил преступление.
С тех пор у меня, наверное, было около двадцати записных книжек. Каждая из них отличалась от другой, каждая была выбрана заботливо. Я помню первую цитату из первой книги: «Трава должна расти, а дети умирать». Виктор Гюго.
Эта фраза до сих пор звучит в моем уме – поэтичная и резкая, сближающая самый идиллический из образов – зеленый луг и самую жестокую драму, которая может произойти, – потерю ребенка.
Я расставила этот архив моего прошлого на маленькой полке. Этикетки на корешках указывают дату, когда я записала первые слова на страницах книги. Они больше, чем пенка, снятая с того, что я прочитала, они отражение странствий моей души. Как другие пересматривают фотографии в альбомах, так я иногда открываю эти книжки и поднимаю на поверхность моменты, лица, чувства, которые иногда освещают настоящее, чтобы дать ему перспективу. Они напоминают мне о том, через что я уже смогла пройти – к лучшему или к худшему…
Увидев, как Натан читает «В поисках утраченного времени», я вспомнила, что Пруст, опираясь на Гюго, написал: «Я говорю, что жестокий закон искусства велит живым существам умирать, и нам самим умереть, исчерпав все страдания, чтобы росла трава – не трава забвения, а трава вечной жизни, густая трава плодородных произведений, на которую придут весело завтракать поколения, не заботясь о тех, кто спит внизу».
Я люблю эту литературу, у которой лестница предшественников короткая. И люблю мысли, оставляющие следы, в которых рождаются новые отклики.
Все современные авторы читали Пруста и Виктора Гюго. Классические авторы стали основой нашей коллективной культуры, как речные осадки формируют дно. Но лестница продолжала удлиняться. Незачем заставлять Хлою, Элизу или Гийома взбираться по всей этой лестнице, чтобы они наконец добрались до текстов, доставляющих им более ощутимое удовольствие и родившихся под пером современных авторов.
Через несколько недель после появления у меня матери и дочери Хлоя открыла дверь книжной лавки.
Девушка была одна.
Я смотрела, как она бродит по магазину.
Она гуляла по лавке так, словно не искала ничего особенного: брала одну книгу, клала ее на место и брала другую, переходила от полки с детективами к полке философии и, наконец, задержалась перед стендом с книгами по региональной кулинарии.
– Вы ищете подарок?
– Нет, спасибо, я смотрю.
Такой ответ скорее можно услышать в магазине одежды, чем в книжной лавке.
