скачать книгу бесплатно
* * *
Сосед жмет мне руку и желает удачи в попытках реконструировать последний день Самуэля. Единственное, что могу вам посоветовать, – будьте проще. Возьмите и расскажите, что случилось – без обиняков и не строя догадок. Я читал отрывки из других ваших книг, и мне показалось, что вы зачем-то все слишком усложняли.
Пансионат
Медсестра на первом этаже говорит, что не хочет, чтобы в книге значилось ее настоящее имя. Лучше назовите меня Микаэлой. Всегда хотела, чтобы меня так звали. У меня в детском саду была подружка по имени Микаэла, и я всегда ей завидовала, что она может произнести свое имя, и оно ни у кого не вызовет вопросов. Напишите, что я совсем не знала Самуэля. Видела его несколько раз на работе и всего-то открывала ему дверь, когда он навещал бабушку. Когда он был здесь в последний раз, я услышала стук в дверь, пронзительный звук, который резал слух, а когда вышла, там стоял Самуэль и стучал по стеклу ключом от машины. Раньше я давала ему код, а однажды даже рассказала о специальном правиле, которое использовала, чтобы его запомнить, но теперь он снова там стоял и стучал, а увидев меня, пристыженно улыбнулся. Он выглядел так, словно только что проснулся. В руках у него был набитый до отказа пакет, стекло около его рта запотело, и помню, я подумала, сколько же он там простоял, пытаясь вспомнить код.
* * *
Ничего особенного. Честно. Будь это важно для нашей истории, я бы рассказал. Перебранка. Небольшие разборки. Хамза встретил парня, который был должен ему денег, и они не могли договориться о размере долга. Пришлось загнать его в сортир и напомнить сумму. Ничего серьезного, думаю, он даже заявление не подал. Просто обычный вечер, который закончился тем, что мы позвонили знакомому водиле такси и он быстро и без проблем довез нас домой без чека. Хамза посмеивался, сидя на заднем сиденье, он был доволен, отсчитал мою долю и, как обычно, сказал, что нам надо объединиться, начать свое дело, а не пахать на других. Но я подумал, что сыт этим по горло.
* * *
Микаэла улыбается, когда я спрашиваю о ее правиле. Ну, это звучит диковато, когда я о нем говорю, но ведь так эти правила и работают, чем страннее, тем лучше, а код в то время был четырнадцать семьдесят два, и мне всегда казалось, что эта работа похожа одновременно на начало мировой войны – четырнадцать – и захват заложников в олимпийской деревне – семьдесят два. Два раза я рассказывала об этом Самуэлю, потому что устала открывать ему дверь, а теперь все равно пришлось, я открыла, поздоровалась и спросила, не помнит ли он правило. – Какое правило? – удивился он.
И я подумала: ну, ладно, одно дело – не помнить код, другое – не помнить правило. Но даже не помнить, что слышал правило, – это уже из ряда вон. Наверное, я даже подумала: похоже, это у них семейное, увидимся здесь через несколько лет.
* * *
Позднее на той же неделе я связался с фирмой по грузоперевозкам. Я знал несколько человек, которые смогли быстро туда устроиться. Блумберг сидел в желтой спортивной кепке и наушниках, окруженный папками, и, когда я вошел и представился, он смерил меня взглядом от одного плеча до другого.
– Водительские права есть?
Я кивнул.
– Шведское гражданство?
Я кивнул.
– Когда сможешь начать?
* * *
Санитар на втором этаже охотно соглашается, чтобы в книге сохранилось его собственное имя. Меня зовут Гурпал, но все называют меня Гуппе. Фамилию тоже сказать? Напиши, что мне тридцать восемь, я не женат, люблю гулять, смотреть кино про космос и слушать Ар Келли, только кроме самых пошлых песен. Я работаю здесь два, почти три года, но это временно, вообще-то я музыкант, у меня дома небольшая студия, я сам все сделал, оборудовал кладовку и записываю там свои песни, это современный соул, но на шведском, много струнных и фоно, все это приправлено влияниями музыки бхангра, хип-хоп битами и мелодичными припевами. Один кореш описал это как быстрый трипхоп, пропущенный через джазовый соул-фильтр, городская поп-музыка, маринованная в классическом бибопе с вкраплениями джангла. Когда я рассказываю, звучит безумно, но я с удовольствием пришлю несколько треков, если захочешь послушать.
* * *
Прежде чем мы пойдем дальше, я хочу больше узнать о тебе. Как эта идея пришла тебе в голову? Почему ты хочешь рассказать именно о Самуэле? С кем еще ты говорил?
* * *
Гуппе говорит, что у него как раз заканчивалась смена, когда Самуэль вышел из лифта. Шел десятый час, но бабушка была на ногах с семи утра и спрашивала о нем каждые десять минут. Теперь же, когда он наконец приехал, она уснула.
– Как она? – спросил Самуэль, с трудом сдерживая зевоту.
– Кажется, сегодня хороший день. Ты тоже к нам переезжаешь?
Самуэль улыбнулся и посмотрел на пакет, набитый, как мешок с мусором.
– Не-а, просто привез ей кое-что из дома. Разные памятные вещи. Подумал, они могут пригодиться.
– Тебе или ей?
– И мне, и ей. Слышал вот это? Настоящая классика.
Самуэль достал из пакета компакт-диск. На обложке прозрачный игрушечный рояль, полный конфет.
– «Услада для ушей – 7»?
Самуэль кивнул.
– Это Ларс Роос[4 - Ларс Роос (р. 1945) – шведский пианист.]. Также известный шедеврами «Услада для ушей» с первой по шестую. Когда я был маленьким, бабушка постоянно его слушала.
Самуэль пошел к бабушке, она спала перед телевизором в комнате отдыха. На ней были белые туфли, тонкая бежевая куртка и юбка, не помню какого цвета. Рядом стоял чемодан. Я пытался объяснить, что он ей не нужен, она же только съездит в больницу и вернется. Но она не слушала, настаивала, что должна взять его с собой, и, если я чему-то и научился за время работы здесь, так это не пытаться убедить ее в чем-то, когда она уже приняла решение. Она часто повторяла: «Я не упрямая. Но я никогда не сдаюсь».
* * *
О’кей. Не горячись. Убери свое резюме. Мне наплевать, какое издательство тебя печатает. Насрать, что ты писал раньше. Просто интересно, что в твоей собственной истории делает тебя тем человеком, которому стоит все рассказать. Почему ты хочешь написать именно о Самуэле?
* * *
Гуппе говорит, что Самуэль несколько минут постоял, глядя на бабушку, а потом разбудил ее. Она храпела. Спала сидя, и рот у нее был открыт вот так (широко разевает рот, словно хочет, чтобы глотка загорела в свете люминесцентной лампы). Рядом стоял чемодан, и когда Самуэль его открыл, оттуда вывалились подсвечники, лопатка для торта и два пульта дистанционного управления. Самуэль погладил ее по щеке (два раза проводит рукой по собственной щеке, закрывает глаза), она вздрогнула и протерла глаза. Посмотрела на внука. На мгновение показалось, что она его не помнит. Потом улыбнулась и воскликнула (руками изображает крылья самолета):
– Ну наконец-то!
А потом:
– Вот это сюрприз!
Они пошли в ее комнату. А когда снова вышли, на Самуэле была потертая коричневая меховая шапка. В одной руке он держал чемодан и пакет, другой поддерживал бабушку.
– Ну, мы поехали! – прокричала она и помахала рукой. – Приятно было повидаться!
Она казалась счастливой, как никогда раньше (произносит с грустным видом).
* * *
О’кей. Понял. Мне очень жаль. Не знаю, что еще сказать.
* * *
Гуппе говорит, что стоило бабушке поселиться в пансионате, как она обвинила всех смуглых мужчин, которые там работали, в воровстве. Она была убеждена, что по ночам мы проникали в ее комнату и крали жемчужные ожерелья, и неважно, сколько раз ее дети и внуки говорили, что ожерелья хранятся в банковской ячейке. Я даже не знаю, были ли у нее вообще жемчужные ожерелья, но шкатулку с металлическими украшениями она прятала под кровать, а спустя два часа нажимала на тревожную кнопку и заявляла, что ее снова ограбили. Родственники извинялись, уверяли, что раньше она такой никогда не была, рассказывали истории о том, как она работала учительницей в бедном районе и основала в своем церковном приходе общество, которое собрало сотни тысяч крон на постройку школ в африканских странах. Она торговала на блошиных рынках и рвала простыни на тряпки, чтобы их можно было использовать как повязки в румынских больницах, а однажды, когда ее знакомый в детском доме в Латвии не смог найти шофера, чтобы перевезти автобус зимней одежды, она организовала все так, что это сделал ее старший сын, а она отправилась с ним, они вдвоем поехали в Латвию и привезли коробки с одеждой в детский дом. Через какое-то время стало даже странно слушать, как ее родственники перечисляют все это, я слушал одни и те же истории снова и снова от разных членов семьи, как будто они хотели восполнить что-то, как будто не понимали, что мы профессионалы. Мы привыкшие. Существуют проверенные методы работы. В каждой комнате живут растерянные бабушки и дедушки, и когда они нажимают на тревожную кнопку и говорят, что в туалете прячется кто-то страшный, мы завешиваем тряпкой зеркало. Когда они говорят, что какой-то старик шпионит за ними в окно, мы задергиваем шторы. Дедушкам нельзя самостоятельно бриться, потому что есть риск, что они придут на завтрак без бровей. Флаконы с олазолем нельзя оставлять без присмотра, потому что тогда их выпивают. Бабушка Самуэля была совсем не так плоха. Напротив, она была из тех, чье настроение менялось чаще всего.
* * *
Когда это случилось? Вы были близки? С родственниками общаешься?
* * *
Гуппе рассказывает, что однажды, когда бабушка была в особенно плохом настроении, мама Самуэля попыталась оставить ему чаевые. Протянула сто крон и сказала, что ей стыдно за все те вещи, которые мне пришлось выслушать. Я посмотрел ей в глаза и доброжелательно, но решительно сказал:
– Уберите это.
Потому что можно стерпеть, когда тебя называют «каким-то арабом» или «башкой в тюрбане», в каком-то смысле это даже лучше, чем стоять там как идиот и получать подачку за хорошо выполненную работу. Когда я пришел домой и рассказал об этом жене, она обозвала меня бестолочью за то, что я не взял деньги. Тогда мы только что купили таунхаус, близнецам было полтора года, а все эти подгузники, соски и влажные салфетки стоят денег. Вечером я долго лежал без сна и думал, стоило ли взять ту сотню. Но и сегодня я поступил бы так же. Я сказал «жена»? В смысле, бывшая жена.
* * *
Понимаю. Просто интересно, зачем ты потратил столько времени. Почему не пришел раньше? Почему сначала поговорил с Лайде, Пантерой и одногруппниками Самуэля, а не со мной? Как можно было надеяться, что персонал дома престарелых, где жила бабушка Самуэля, поможет тебе понять, что произошло? Какое отношение к случившемуся имеет бабушкин сосед? Если я буду в этом участвовать, то всю дорогу, от начала до конца, потому что никто не знал Самуэля лучше меня.
* * *
Гуппе говорит, что приготовил утренний кофе и позвонил в колокольчик. Потом я посмотрел в окно и увидел, что Самуэль с бабушкой еще не уехали. Они шли к машине. Держась за его руку, она дохромала до места водителя, чтобы сесть за руль. Самуэль отвел ее к пассажирскому сиденью. Потом помог пристегнуться, закрыл дверь, убрал чемодан и пакет на заднее сиденье и выдохнул так, как и я, бывает, делаю. Будто собирался с силами перед следующим таймом. Я делал так же после долгого рабочего дня. А он всего лишь провел двадцать минут с собственной бабушкой. Затем снял меховую шапку, похлопал себя по щекам и сел за руль.
* * *
Кстати, кто из соседей это был? Дед из тридцать второго дома? Он каждую зиму ездит в Таиланд и трахает там шлюх. Точно тебе говорю. В том числе молодых шлюх, чуть ли не малолеток. Шлюх, которым платит, чтобы они говорили, что им двенадцать, только тогда его жалкий дряхлый член встает. Он проводит там каждую зиму, запирает дом и ставит таймеры на все лампочки, его нет два-три месяца, а потом он возвращается с новыми фотками шлюх, которых трахал, распечатывает их и вешает на доску в своем кабинете как открытки. Так и есть, мы в окно видели. Самуэль называл эту доску «Стеной позора». Подозреваю, что дед все и поджег. Он ненавидел всех, кто там жил. И, казалось, совсем не удивился, когда приехали пожарные.
* * *
Гуппе говорит, что машина тронулась и некоторое время двигалась туда-сюда, туда-сюда. И только попытки с пятой Самуэлю удалось выехать с парковочного места и свернуть в сторону моста. Потом двигатель набрал обороты, и автомобиль понесся вниз по холму. На слишком высокой скорости. Запомнил бы я это, если бы на следующий день не услышал, что произошло? Не знаю. Вряд ли. Тогда я видел его в последний раз (выглядит на удивление расстроенным, ведь они были едва знакомы). Если хочешь поговорить с бабушкой Самуэля, приходи, когда она выздоровеет. Но, к сожалению, не думаю, что она сможет чем-то помочь. Она все дальше уплывает в туман.
Переписка
В первом письме мама извиняется, что долго не отвечала. Взвесив все за и против, я наконец решила, что не готова вам помочь. Человек я не публичный. Не привыкла давать интервью. Никогда не любила, чтобы мои слова записывали, мне неловко, даже когда дочь достает мобильный телефон, чтобы снять меня с внуком. Поэтому надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к нашему отказу. Я пишу «нашему», поскольку это решение касается не только меня, но и сестры Самуэля, с которой, насколько мне известно, вы связывались. Мы пытаемся жить дальше. Оставить случившееся в прошлом. Удачи с книгой. Прощайте.
* * *
В следующий раз я встретился с Самуэлем только через три месяца. Я перестал общаться с Хамзой. То есть не совсем перестал, но больше не ходил с ним на дело. Не отвечал на звонки. Придумывал отговорки. Вместо этого я заводил будильник и рано утром по рабочим дням ехал в контору, чтобы вместе с напарниками провести день, таская комоды, шкафы-кровати и диваны. Первым делом коробки, затем подпереть все это двуспальными кроватями и в конце цветочные горшки, ковры и завернутые в пледы телевизоры.
* * *
Во втором письме мама пишет, что ценит мое нежелание сдаваться. Упрямство – хорошее качество. Так говорили в моем детстве. Все, кроме моей мамы, которая упрямо утверждала, что нисколько не упряма. Тем не менее я настаиваю на своем нежелании давать интервью. Не принимайте это на свой счет. Я вовсе не «боюсь, что нахлынут воспоминания». Ваши писательские качества тоже ни при чем. Хотя ваше творчество очень далеко от той литературы, которая мне близка, это не влияет на мое желание (снова) отказаться. Совершенно не важно, что меня не будут снимать. Стоит только подумать о том, что запишут мой голос, как я начинаю запинаться. Всю жизнь я говорю более складно, когда никто не слушает. Или когда слушает тот, кто меня знает. Поэтому я отказываюсь. Опять. Если вы хотите проверить конкретные факты, их можно обсудить по электронной почте. Всех благ.
* * *
Все шло своим чередом. Я изменил образ жизни. Теперь он больше соответствовал новой зарплате. Вместо поездок в центр я нашел «Спайси Хауз». Вместо покупки новых шмоток обходился старыми. Однажды нас отправили в район Накка перевезти вещи из одного коттеджа в другой, а расстояние между ними всего-то метров пятьдесят.
– Почему переезжаете? – спросил Лусиано.
– Уж точно не из-за налогов, – ответил мужчина, подписавший договор на почасовую оплату, и улыбнулся, будто удачно пошутил.
Мы вывозили имущество после смерти жильца на острове Лилла Эссинген. Помогали парню, который развелся с женой, упаковать вещи и перевезти их в тесную однушку у метро Торильдсплан.
* * *
В третьем письме мама пишет, что решила ответить на мои вопросы по пунктам:
1. Двадцать шесть. Должно было исполниться двадцать семь.
2. Довольно часто. Раз или два в день. Чаще звонила я, а иногда он мне.
3. Нет, не сказала бы, что знала Вандада. Скорее знала, кто это. Несколько раз мы встречались. Было заметно, что ему в жизни нелегко пришлось.
4. Да, разумеется, были и другие друзья. Или скорее шапочные знакомые. У Самуэля редко бывало больше двух близких друзей одновременно. И это делало его уязвимым.
* * *
Одна бабка переезжала из дорогущего Эстермальма[5 - Эстермальм – дорогой и престижный район в центре Стокгольма.] в район попроще, а жила она в огромной, как музей, квартире. Она была из тех клиентов, которые хотят все лишний раз завернуть в еще одно одеяло и упаковочную пленку. Пыльные зеркала были антикварными, а к обшарпанному комоду следовало относиться как к золотому слитку. Сначала мы выполняли ее указания, но через какое-то время это стало невозможно, и нам пришлось ускориться, чтобы весь процесс не растянулся на неделю. Мы упаковывали все в коробки, пытаясь работать как можно быстрее, время-то тикало, и когда приехали на новый адрес, лифт, описанный в заказе как «большой», оказался максимум метр на метр, да еще и с раздвижной решеткой, так что туда не влезли ни серванты, ни кровать, ни старый диван с резными деревянными цветами на подлокотниках.
* * *
Мама продолжает:
5. Лайде – первая, кого Самуэль представил мне как свою девушку. Они были вместе около года. Бурные отношения. Они часто ругались. Лайде выискивала в Самуэле недостатки. Самуэлю казалось, что ему перекрывают кислород. Думаю, после расставания оба вздохнули с облегчением.
6. Нет, я бы не стала описывать его как «скрытного». У всех свои секреты. Никто ведь не делится всем со всеми, разве нет? Более подходящее слово, пожалуй, «любознательный». Восторженный. И, наверное, слегка неугомонный.
7. Да. Вне всяких сомнений. Кто-то говорил другое?
8. Нет, это началось еще в детстве. В семь лет, вернувшись с детского праздника, он искренне удивлялся, что не может вспомнить вкус мороженого, которое ел несколько часов назад. И тогда ценность съеденного была уже не так велика. Теперь, когда я это пишу, я понимаю, что Самуэль может показаться гораздо более серьезным и философски настроенным ребенком, чем был на самом деле. В тот момент я видела в этом манипуляцию, чтобы получить очередное мороженое.
9. Среди моих родственников нет. Меланхоликом был отец Самуэля. Но все же не стоит заходить так далеко и называть это «депрессией».
10. Самуэлю было девять, а Саре одиннадцать. Это был тяжелый развод, очень сильно травмировавший их отца. В течение нескольких лет он лишь изредка общался с детьми. А потом и вовсе перестал.
11. Да. Я разговаривала с Самуэлем в последний день. Если хотите знать больше о том, что я помню, задавайте конкретные вопросы.
С наилучшими пожеланиями.
* * *
Время шло – три, четыре, пять, шесть часов. Мы старательно расставляли все по местам и в девять закончили. Под конец выгрузили торшеры, картинные рамы и маленькую коричневую табуретку из дерева. Я взял табуретку, поставил ее в прихожей и достал договор, где клиент должен был указать количество человек и отработанные часы. Бабка как раз собиралась подписать договор, когда ее взгляд упал на табуретку, и она издала такой звук, словно ей в живот всадили нож. Она приподняла табуретку, и тут я увидел, что на самом деле это детский стульчик для кормления, только уже без спинки. Марре побежал к фургону проверить, не осталась ли она там, но нашел только несколько досок, которые, возможно, и были спинкой, а бабка просто сидела и поглаживала стульчик, словно котенка. Богдан и Лусиано пытались сдержать смех и делали мне знаки, означавшие, что бабка выжила из ума. Мне нужна была только ее подпись, в конце концов я ее получил, мы запрыгнули в фургон и поехали обратно в контору. Тем вечером я думал об этой бабуле, как она сидит в квартире совсем одна с табуреткой, которая еще недавно была стульчиком. Не знаю, почему я запомнил именно ее.
* * *
В четвертом письме мама пишет, что ее сбило с толку мое стремление понять произошедшее, изучив последний день Самуэля. Вы серьезно хотите знать, что конкретно мы говорили друг другу? Ладно, вот таким я помню наш первый разговор. Я позвонила ему на мобильный, Самуэль ответил, была четверть одиннадцатого, они ехали в больницу.
– Как дела? – спросила я.
– Нормально.
– Ты ее забрал?
– М-м-м.
– А сейчас вы где?
– Почти приехали.
