скачать книгу бесплатно
Artifex Petersburgensis. Ремесло Санкт-Петербурга XVIII – начала XX века
Андрей Викторович Келлер
Библиотека журнала Quaestio Rossica
В книге показана история петербургского ремесла с административно-законодательной, социально-экономической и культурно-философской точек зрения. Важную роль в ней играли ремесленные цехи, основанные указами 1721–1722 гг. Их смешанный состав из российских и иностранных ремесленников способствовал трансферу технологий, внедрению новых навыков и практик. Чтобы определить предмет ремесла, рассмотрены родственные ему понятия – «художество», «наука», «искусство». Рассмотрены институты ученичества, ремесленного образования, самоуправления и социальной защиты. Переосмыслено значение ремесла столицы в контексте интеллектуальной традиции народников-экономистов, что помогло пересмотреть роль ремесленного производства – малых и средних предприятий, понять, почему они успешно развивались как во времена мануфактуры, так и в период промышленной революции. В рамках социального прогнозирования сделана оценка того, как ремесленные практики и малые формы производства могут встраиваться в экономические концепции будущего в рамках устойчивого развития и зеленой экономики.
Андрей Келлер
Artifex Petersburgensis. Ремесло Санкт-Петербурга XVIII – начала XX века (административно-законодательный и социально-экономический аспекты)
Введение
Ремесло Санкт–Петербурга претерпело за два столетия, как и сам город, разительные перемены. Фридрих Христиан Вебер, современник Петра I, сравнивал новую столицу с семью чудесами света античного мира, как превзошедшую последних по времени осуществления и масштабу, имея на это все основания[1 - Weber F. Ch. Das ver?nderte Russland… Teil 2. Hannover, 1739. S. 8.]. Ведь в кратчайшие сроки был построен великолепный город, вставший в ряд первых столиц Европы и мира, не в последнюю очередь, благодаря труду многих десятков тысяч ремесленников.
Все большая востребованность понимания исторической связи между ремесленной мастерской и сегодняшними малыми и средними предприятиями (МСП) объясняется разворотом современной российской экономики в сторону зеленой и умной экономики в рамках устойчивого развития[2 - См. 17 целей для преобразования нашего мира в области устойчивого развития, декларированные ООН: «Малые и средние предприятия, занимающиеся промышленной переработкой и промышленным производством, играют решающую роль на ранних этапах индустриализации и, как правило, являются основными создателями рабочих мест. Они составляют более 90 процентов мирового бизнес–сообщества, и на них приходится 50–60 процентов рабочих мест» (URL: http://www.un.org/sustainabledevelopment/ru/sustainable–development–goals/ (дата обращения: 04.09.2017).]. Для этого необходимо экологическое сознание, являющееся главной предпосылкой для создания инновативного формата предприятий с качественно новым наполнением. Именно на таких основаниях, по нашему твердому убеждению, должна строится диверсификация современной экономики.
Происходящее переосмысление роли ремесла сегодня позволяет по–новому прочитать его историю в рамках устойчивого развития, в котором социальное и экологическое определяют экономическое развитие, а не только капитал, инвестиции и технологии. Поэтому на первый план вновь выходят не ограниченные исполнители во фрагментированном производственном процессе, а специалисты с комплексным подходом и целостным видением предмета и конечного результата. Осмысленная работа (работа, наполненная смыслом) вновь вступает в свои права. В связи с этим, экономический, экологический и социальный векторы развития видятся не раздельно друг от друга как ранее, а в системном единстве устойчивого развития, что определяет не только взгляд в будущее, но и историческую ретроспекцию, исследования прошлого[3 - См.: Саратаева Р. С., Нысанбаев А. Н., Сагикызы А. Экология человека в структуре современного научного познания // Вопросы философии. 2015. № 4. С. 36–47.].
В данной связи история ремесла вписывается в сегодняшнюю повестку дня, являющуюся существенной предпосылкой для создания предприятий, организованных на принципах устойчивого развития. Ремесло как одна из универсальных компетенций любого творческого человека, как базисная деятельность, развивающая способности человека во всей их совокупности, способствует повышению креативности в поиске интеллигентных, в том числе сложных технологических решений. Отдельные элементы цеховой организации и кустарных промыслов в их актуальной интерпретации могут послужить прототипом современной организации производства, объединяющей «ремесленных» мастеров по принципу гибких сетей высокотехнологичных малых производств (ГСВМП; small manufacturing networks), что поможет встроить их в современную модель устойчивого развития, основывающуюся среди прочего на ремесленных практиках, компетенции независимого мастера (предпринимателя), сетевом принципе, децентрализованности, элементах солидарности, кооперации и микрофинансирования. Такой взгляд задает новую ретроспективу на социально–экономическую историю ремесла в целом и на корпоративную историю цехов, в частности.
Анализ процесса трансфера и адаптации института цехов на российской почве XVIII – XIX вв. показывает, что данный западный институт организации ремесла на новых корпоративных принципах получил свое дальнейшее развитие в ходе вестернизации России. Введение цехов в России являлось важной институциональной инновацией, способствовавшей профессионализации городского ремесла, спецификации таких понятий как стандарт, качество, профессиональная честь, к укреплению новых положительных коннотаций в ремесле. Более того, производственная иерархия ремесленной мастерской как организационный принцип цехового производства была перенесена на все средние и крупные предприятия – мануфактуры и заводы, на огромном пространстве от Санкт–Петербурга до Урала.
Являясь неотъемлемой частью экономики города, ремесло и кустарные промыслы играли важную роль в индустриализации Санкт–Петербурга, адаптируясь к новым условиям. Следовательно, процессам модернизации были подвержены не только средние и крупные промышленные предприятия, но и ремесленные мастерские, являвшиеся важным компонентом необходимого профессионального базиса для индустриализации столицы[4 - См. дискуссию о понятии модерность и модерный: НЛО. 2016. 4 (140). С. 16–91.]. Ремесленная промышленность, вобравшая в себя малое и среднее производство, являлась наряду с крупной капиталистической промышленностью драйвером развития городской промышленности и традиционных промысловых кластеров, используя методы синтеза новых знаний и технологий и приобретая гибридные формы существования.
В этой связи назрела необходимость актуализации интеллектуального наследия народников–экономистов, говоривших о своеобразии социально–экономического развития России, где важную роль продолжали играть ремесленная и кустарная промышленность, набирало обороты движение кооперации, наблюдалось объединение ремесленников по профессиональному признаку. К названной традиции принадлежат труды В. В. Берви–Флеровского, В. П. Воронцова, Н. Ф. Даниельсона, П. А. Кропоткина, В. С. Пругавина, М. И. Туган–Барановского, И. М. Кулишера, А. В. Чаянова[5 - См.: Воронцов В. П. Судьбы капитализма в России. СПб, 1882; Кропоткин П. А. Взаимопомощь как фактор эволюции. М., 2007; Кулишер И. М. Очерк истории русской промышленности. Петроград, 1922; Туган–Барановский М. И. Русская фабрика в прошлом и настоящем. Историко–экономическое исследование. СПб., 1900. Т. I. Историческое развитие русской фабрики в XIX веке; Он же. Социальные основы кооперации. М., 1916; Он же. Социальные основы кооперации / Предисл., коммент.: Л. А. Булочникова, Г. Н. Сорвина, Т. П. Субботина. М., 1989; Чаянов А. В. Основные идеи и формы организации сельскохозяйственной кооперации. М., 1991; Осмысливая зарубежный опыт, Туган–Барановский издал исследования о жизни таких противоположных личностей, как теоретик анархизма П. Ж. Прудон и либерализма Д. С. Милль (Он же. П. Ж. Прудон: Его жизнь и общественная деятельность. СПб., 1891. (Жизнь замечательных людей. Биографическая библиотека Флорентия Павленкова); Он же. Д. С. Милль: Его жизнь и учёно–литературная деятельность. СПб., 1892).].
Кропоткин писал о взаимопомощи как важной составляющей движения кооперации и факторе эволюции: «И всякий раз, когда человечеству приходилось выработать новую социальную организацию, приспособленную к новому фазису его развития, созидательный гений человека всегда черпал вдохновение и элементы для нового выступления на пути прогресса всё из той же самой, вечно живой, склонности ко взаимной помощи»[6 - Кропоткин П. А. Взаимопомощь как фактор эволюции… С. 174.]. То, о чем писал Кропоткин, стало сегодня чрезвычайно актуальным. Дж. Рифкин пишет вновь о солидарности (см. теорию солидаризма), как о важном социальном капитале[7 - Rifkin J. Die Null–Grenzkosten–Gesellschaft. Das Internet der Dinge, kollaboratives Gemeingut und der R?ckzug des Kapitalismus. Frankfurt a.M., 2014.]. В дореволюционной России существовало, пожалуй, самое мощное кооперационное движение в Европе, которое могло дать в будущем примеры для подражания Западной Европе. Темпы роста промысловой (ремесленной и кустарной) кооперации в России, вплоть до 1917 г., впечатляют. Число ее участников составляло к этому времени 4,6 млн. человек[8 - Билимович А. Д. Кооперация России до, во время и после большевиков. M., 2005. С. 64.]. Поэтому не случаен интерес к этой проблематике сегодня[9 - Егоров В. Г. Отечественная кооперация в мелком промышленном производстве: становление, этапы развития, огосударствление (первая треть XX в.). Монография. Казань, 2005; Соболев А. В. Кооперация: экономические исследования в русском зарубежье: монография. М., 2013.]. Говоря о начале и конце капитализма, современные авторы дискутируют об альтернативных путях социально–экономического развития. Йохай Бенклер успешно интегрирует концепцию кооперации и глобальных сетей в реалии рыночной экономики[10 - Benkler Y. The Wealth of Networks: How Social Production Transforms Markets and Freedom. New Haven and London. 2006. P. 272.]. Руководитель Центра коллективного разума при Массачусетском технологическом институте Томас Малон, в соавторстве с другими учеными, поднимает тему коллективного разума и группового перформанса[11 - Gimpel H. Interview with Thomas W. Malone on “Collective Intelligence, Climate Change, and the Future of Work, Business & Information Systems Engineering: 2015. Vol. 57: Iss. 4, 275–278; Woolley A. W., Ishani A., and Malone T. W. Collective Intelligence and Group Performance. Current Directions in Psychological Science Vol. 24, No. 6 (2015): 420–424; Handbook of Collective Intelligence. Malone T. W., Bernstein M.S. (Eds.). Cambridge, MA, 2015.].
Сочетание исторических и современных дискурсов крупной и мелкой промышленности позволяет сделать концептуальный разворот в целеполагании развития МСП, от чего в конечном итоге зависит успех построения российской зеленой экономики на новых началах. Нахождение интегративных подходов в комплексном исследовании истории российской экономики, помогает рассматривать крупные, малые и средние предприятия не как антиподы, но в их совокупности, как одинаково важные части единого экономического целого, в целях гармонизации его функционирования. В этом заключается живая связь исторического знания и современных концепций социально–экономического развития.
Особое видение проблематики ремесла и ремесленника в истории человечества зависит, прежде всего, от аспектов универсального характера. Первый аспект – это образ творца, или человека в роли творца или демиурга (от греч. demiurgos – мастер, творец), познающего реальный мир и преобразовывающего его, благодаря опыту. Второй аспект касается мотивов ремесленного труда, существенно отличающихся от таковых в капиталистических экономиках, основой которых является система, построенная на капитале и крупном промышленном производстве. Ремесленный мастер стремится не только к материальному благополучию и не столько к обогащению, сколько к сохранению своего безбедного существования, повышению профессионального мастерства и сохранению социального статуса. Локальное производство ремесленного мастера укоренено в конкретных «соседских отношениях», которые мастер сохраняет с помощью поддержания социальных связей[12 - См.: Смолко В. А. Концепции современного естествознания. Челябинск, 2007. С. 7, 308.]. Поэтому в исследовании акцент делается не на владении средствами производства и не на увеличении капитала, не являющимися главными в работе и «жизненной философии» ремесленника. Последнего отличает особое отношение к своему труду, к производимому продукту как к уникальному и оригинальному, особое выстраивание социальных связей в ремесленной мастерской и за ее пределами.
Ремесло рассматривается нами как особый социально–экономический институт, приобретавший, в ходе своей эволюции, различные формы бытования в городе, на селе и в кустарно–промышленных районах. Под ремеслом понимается самостоятельная производственная деятельность, а) неразрывно связанная с личностью, осуществляющей эту деятельность на основании индивидуальных способностей и профессиональной сноровки, с исчерпывающим знанием рабочих материалов, а также предоставление услуг (кроме транспорта и гастрономии), б) при которой в дополнение к ручной работе применяется производственная техника в виде инструментов, машин и технических приспособлений с целью изготовления предметов, прежде всего, повседневного массового потребления (пища, одежда, обувь) и быта (постройка и обустройство жилых помещений), а также специальных высокотехнологичных инструментов, приборов, изделий, применяемых в науке и промышленности, в меньшем количестве – предметов декоративно–прикладного искусства[13 - См.: Kaufhold K. H. Umfang und Gliederung des deutschen Handwerks um 1800 // Abel W. (Hrsg.). Handwerksgeschichte in neuer Sicht. G?ttingen, 1978. S. 28.]. Регулярная городская ремесленная мастерская предполагала наличие мастера–собственника, учеников и подмастерьев, иногда рабочих. Но видовые градации ремесленников велики, как и виды ремесленной деятельности – от дипломированного цехового мастера, изготавливающего музыкальные, физические, оптические и многие другие сложные инструменты, до кустаря–одиночки, снимающего угол на съемной квартире, или кустарной избы, где кустарным промыслом могла заниматься вся семья на постоянной основе или в виде приработка к основным занятиям земледелием. Поэтому и терминологическое определение «ремесленного предприятия» или ремесленной мастерской могло иметь очень большой диапазон, в зависимости от ее локализации и социального слоя, представленного ее работниками и владельцем: цеховыми, крестьянами, мещанами, купцами, дворянами.
Мы исходим из расширенной концепции ремесленного труда или ремесленных практик, имеющих различные градации в профессиональном мастерстве и зависящих от их социальной, географической или территориальной локации. Ремесленный труд или ремесленные практики рассматриваются в их различных формах проявления: цеховой, нецеховой, городской, сельской, кустарной, промысловой, подрядной, индивидуальной, артельной, художественной (как отрасль декоративно–прикладного искусства, например, в художественном литье).
В отличие от рабочего на промышленном предприятии, у мастера есть целостное видение конечного продукта ремесленного труда. Со временем, как в городских ремеслах, так и в еще большей степени в ряде кустарных ремесел, наблюдалась тенденция к дифференциации производственного процесса с двумя основными вариантами: в первом случае последний разбивался на несколько более простых операций, где промежуточный продукт поступал далее в распоряжение других кустарей для его дальнейшей обработки, или же, во втором случае, происходила дальнейшая специализация ремесла и возникновение более узких профессий с углублением умений и навыков в специальной области производства. Отсюда возникло современное слово специалист или специальность[14 - Первое упоминание в русском языке в 1663 г., латинское происхождение слова (от lat. specialis к species), заимствованного из польского specialny (Vasmer M. Russisches etymologisches W?rterbuch. Bd. 2. Heidelberg, 1955. S. 707).].
Важными для реконструкции истории ремесла являются два феномена, пережившие народы, государства и исторические эпохи – археологический продукт ремесленного производства как артефакт (материальный предмет) и язык (слово и термин)[15 - Первые артефакты, произведенные человеком, относятся ко времени в 1,3 млн. лет, когда появился человек умелый, а за ним и человек работающий, задолго до человека разумного (примерно 200.000–100.000 лет назад) (Бурлак С. Происхождение языка: Факты, исследования, гипотезы. 2–е изд., перераб. и доп. М., 2019. С. 193); Ремесленные практики появляются задолго до первых цивилизаций. Самыми древними артефактами являются наконечники стрел из отщепов камня, найденные в Южной Африке – их возраст составляет 64.000 лет. Самым древним наконечникам в Европе – 35–24.000 лет. Керамика появилась 25.000 лет назад. Неолитическая революция примерно с 12.000 до 7.000 лет до н. э. означала появление сельского хозяйства, вытеснение каменных орудий металлическими (Вуттон Д. Изобретение науки: Новая история научной революции / пер. с англ. Ю. Гольдберга. М., 2018. С. 11).]. Иными словами, происходит возвращение и обращение не столько к структурам и моделям, сколько к человеку, сделавшему эту вещь: кусок ткани, кувшин, топор, и говорившему на этом языке. Мостики бытования ремесла из прошлого в настоящее позволяет перекинуть феноменология. Язык вещи и ремесленная терминология помогают постичь не столько временную, сколько антропологическую составляющую истории. Через призму ремесла, следовательно, внимание фокусируется на человеке, а не на капитале, машине (инструменте, средствах производства) и продукте, являющимися его производными. Ремесло противопоставляет себя всему массовому: массовой продукции, массовой культуре, а любая ориентация на массовость означает смерть человека как агента социальности. Возвращение к ремесленному мастеру, как полноценному агенту социальности и участнику экономического процесса, означает возвращение человеку его места в бытии и обретение им самого себя, а значит и окружающего мира, неподвластного машинам и экономическим кризисам. С началом и ускорением промышленной революции в XIX в., Европу и Россию, как неотъемлемую часть мирового хозяйства, все чаще начинают сотрясать экономические и социальные кризисы, сопровождающиеся периодическими крахами на биржах. Погоня за новыми рынками сбыта, сферами (колониального) влияния и политическое противостояние европейских военно–политических союзов, привели к двум мировым войнам, а спекуляции на бирже – к крупнейшему финансовому краху 1929 г. В более широком историческом контексте это кризисы 1857, 1873–1878, 1929–1933 и 2008 гг.[16 - Kocka J. Arbeit im Kapitalismus. Lange Linien der historischen Entwicklung bis heute. URL: http://www.bpb.de/apuz/211041/arbeit–im–kapitalismus–lange–linien–der–historischen–entwicklung–bis–heute (дата обращения: 06.04.2017).]
Ремесленное производство как необходимое условие возникновения и существования древнейших видов хозяйственной деятельности человека – земледелия и скотоводства, доминировало вплоть до начала индустриальной революции в XIX в. в производственной сфере экономик большинства сообществ. Ремесленники производили орудия труда, без которых любая производственная деятельность человека, в том числе и обустройство своего жизненного мира, была невозможна. С большой долей вероятности, возникновение ремесел и первых «ремесленников» можно приурочить к появлению первых артефактов в истории человечества. Еще до середины XIX века валовой продукт любой европейской страны состоял, в большой степени, из двух основных частей: сельскохозяйственной и ремесленной. Поэтому трудно переоценить роль ремесленного труда, являющегося составной частью культурного наследия человечества, внесшего значительный вклад в формирование таких базисных антропологических признаков человека, как любопытство испытателя, креативность и усидчивость мастера.
Размышляя об особенности творческого интеллекта направлять свою перформативную энергию на материальный продукт, Анри Бергсон писал: «Мы рождаемся ремесленниками и геометрами, и даже геометры–то только потому, что мы – ремесленники»[17 - Бергсон А. Творческая эволюция. Пер. с. фр. В. Флеровой; Вступ. Ст. И. Блауберг. М., 2001. С. 75.]. И далее: «Прежде чем стать художниками, мы бываем ремесленниками»[18 - Там же, с. 76.]. Но философ идет еще дальше, в начало мира, и высказывает мысль о возможности изначального одновременного генезиса материи и интеллекта. Следовательно, «интеллектуальность и материальность должны были складываться в своих деталях путем взаимного приспособления»[19 - Бергсон А. Творческая эволюция. Пер. с. фр. В. Флеровой; Вступ. Ст. И. Блауберг. М., 2001. С. 193.]. Бергсон, как любой радикальный философ, меняет устоявшуюся терминологию и предлагает заменить понятие Homo sapiens, как определение человека разумного, на Homo faber (лат. faber художник, кузнец, ремесленник, мастер) или «Человек творящий», «Человек производящий». Бергсон отмечает главную особенность человеческого интеллекта в творческой эволюции: «Итак, интеллект, рассматриваемый в его исходной точке, является способностью фабриковать искусственные предметы, в частности из орудий создавать орудия, и бесконечно разнообразить их выделку»[20 - Бергсон А. Творческая эволюция <авторизованный пер. с фр. В. А. Флеровой>. М.–СПб., 1914. C. 123. Цит. по: Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. Т. 3(1): У водоразделов мысли. М., 2000. С. 378.]. При этом способность к фабрикации Бергсон находит уже у животных[21 - Там же, с. 152.]. Эту способность у человека он называет жизненным порывом, находящим свою реализацию в потребности творчества[22 - Там же, с. 246.].
Павел Флоренский одну из глав в своей книге «У водоразделов мысли» называет «Homo faber». Там он цитирует формулировку А. Бергсона, приведенную выше[23 - Священник Павел Флоренский. Сочинения… С. 378.]. Соглашаясь с последним о тесной связи техники и интеллекта, он называет также Эрнста Маха, развивавшего мысль о взаимодействии науки и техники[24 - См.: Hubig С. Historische Wurzeln der Technikphilosophie // Hubig Ch. [Hrsg. u.a.]. Machdenken ?ber Technik: Die Klassiker der Technikphilosophie und neuere Entwicklungen. Berlin, 2013. S. 19–40.]. Флоренский приходит к выводу, что «если разум вовне раскрывает себя, как неопределенно возрастающая и осложняющаяся совокупность орудий, то, изнутри рассматриваемый, он есть совокупность проектов этих же орудий, схем и образов, обладающих притом импульсом к экстериоризации, к воплощению, к материализации. Разум есть потенциальная техника, техника есть актуальный разум»[25 - Священник Павел Флоренский. Сочинения… С. 379; Научно–философские и теоретические работы физика и математика Эрнста Маха, противопоставившего классическим представлениям об абсолютном пространстве, времени и движении релятивистское понимание этих категорий, легли в основу специальной теории относительности А. Эйнштейна (1905).].
С. А. Азаренко пишет по этому поводу: «Орудие – это то, что обнаруживает деятельность разума "вовне", ибо разум как способность познания биологически виден быть не может. Разум экстериоризуется в производительных орудиях, а последние есть не что иное, как материализовавшиеся проявления разума. Таким образом, человек есть homo sapiens (разумный) лишь постольку, поскольку он homo faber (ремесленник). Разум, по Флоренскому, есть деятельность по проекту, то есть целеполагаемая деятельность. Соответствие между организмом и его средой совершается при помощи дополнения или даже удвоения чувств и органов. Орудия расширяют область человеческой деятельности и его чувства тем, что они продолжают его тело. Таким образом, живое тело есть первообраз всякой техники»[26 - Азаренко С. А. Топологии сообщества. Казань, 2014. С. 130.].
Ключевая идея Флоренского в концепции органопроекции об удвоении человеческого тела: где живое тело является первообразом любой техники, может быть применена для объяснения возникновения ремесла и артификации социального пространства[27 - Азаренко С. А. Сообщество тела. М., 2007. С. 9–10, 13.]. В этом смысле П. Слотердайк может смело ссылаться на русского философа как на своего предшественника, когда он говорит о том, что «любая техника является расширением, растяжением человеческого тела, и становится продолжением потенциала его органов во внешнем пространстве». В пример можно привести организмы, «одетые» в кожу, которая дополняется одеждой и домом; орган речи, из которого рождается письменность и печатный станок; рука, действия которой усиливают инструменты, машины и станки; глаз, усиливающийся такими устройствами, как очки, телескоп, микроскоп; колесо автомобиля как продолжение ноги и т. д.[28 - Sloterdijk P. Innovationen – Katalysator f?r einen gesellschaftlichen Paradigmenwechsel. URL: https://www.youtube.com/watch?v=bvzNq1dhiVU (дата обращения: 20.10.2018).]
Оттеснение в эпоху модерна ремесла и мастера, в том числе и в историографическом смысле, на второй план, имеет глубокие исторические корни. В. Феллер говорит в этой связи о смене мировоззренческих парадигм в пятидесятые–семидесятые годы XIX века: «Теория Дарвина сменила гештальт Творца–Мастера, воспринимавшийся большинством европейцев как основное доказательство бытия Божия», а с ним привела к деградации высокого места ремесленного мастера в шкале ценностей модерного общества, «обесценились тысячи "образцов" в "тонкой структуре приложений", организованные образом человека–мастера, производящего, творящего вещи»[29 - Феллер В. Введение в историческую антропологию. Опыт решения логической проблемы философии истории. М., 2005. С. 47.]. И далее: «Для многих исчезновение одного из основополагающих метафизических доказательств бытия Бога [аристотелевского мастеровитого и работного бога. – А. К.] и переключение с метафизической метафоры Мастера на метафизическую модель Рынка в условиях торжественного шествия капитализма и действительного вытеснения рыночными отношениями древних корпоративных, мастеровых отношений стало причиной полного изменения мировоззрения […]. Новая формула Рынка побеждала старую формулу Мастера, действовали на мыслящих людей как те самые куновские "тонкие примеры приложений"»[30 - Феллер В. Введение в историческую антропологию. Опыт решения логической проблемы философии истории. М., 2005. С. 47–48.].
Пожалуй, мы не будем искать глубокого метафизического смысла в трагедии, случившейся во время большого пожара в соборе Парижской Богоматери в ночь с 15 на 16 апреля 2019 г. Но почему подобная катастрофа стала возможной в эпоху «умных машин» именно в XXI в., а не на протяжении последних почти 600 лет со времени постройки собора? Не потому ли, что столяр с рубанком или каменотес с зубилом не несли с собой той опасности, что несет в себе машина, оставленная без присмотра? Последняя перегрелась и произвела короткое замыкание, в результате чего произошел пожар. В данном случае машина «взяла на себя» слишком много. Но ей нет дела до того, что она уничтожила. Для нее это не играет никой роли и не несёт никакой ценности. У нее своя логика. Культура стала не результатом воспроизводства определенных техник, но техника завладела культурой и диктует ей свою логику. Подчинившись машине, она уже не принадлежит самой себе. Человек и его культура попали в опасность, хотя и сама машина является частью этой культуры.
Нотр–Дам–де–Пари стал символом покинутости мастерами данного сакрального социопространства. Став симулякром духовности в процессе модерной трансформации, собор превратился в объект вожделения «романтического» туризма. Выведение его из традиционного культурного круга–пространства привело к тому, что он стал частью машинного мира, в котором присутствуют иные техники функционирования. Нотр–Дам осиротел вследствие забвения бытия, покинутости, в котором нет больше мастера. Пожар – это, прежде всего, следствие технизации человеческого сознания и «взбесившегося» автомата. Каменотес и плотник не смогли сделать то, что сделали электроприборы.
М. Хайдеггер в своей работе «Вопрос о технике» устанавливает принципиально важную связь между «техне» (искусство, произведение мастера), «фюсис» (природа) и «пойесис» (про–из–ведение), нарушение которой чревато непредвиденными последствиями: «Когда–то не только техника носила название "техне". Когда–то словом "техне" называлось и то раскрытие потаенного, которое выводит истину к сиянию явленности. Когда–то про–из–ведение истины в красоту тоже называлось "техне". Словом "техне" назывался и "пойесис" изящных искусств. В начале европейской истории в Греции искусства поднялись до крайней высоты осуществимого в них раскрытия тайны (именно благодаря важной связи трех понятий. – А. К.). Они светло являли присутствие богов, диалог божественной и человеческой судьбы. И искусство называлось просто "техне". Оно было одним, единым в своей многосложности, раскрытием потаенного. Оно было благочестивым, ??????, т. е. согласным голосу и молчанию истины. Искусства коренились не в художественной сфере. Их произведения не были объектом эстетического наслаждения. Искусство не было фронтом культурного строительства. Чем было искусство? Пусть на краткое, но высокое время? Почему оно носило скромное и благородное имя "техне"? Потому что оно было являющим и выводящим раскрытием потаенности и принадлежало тем самым к "пойесису". Это слово стало в конце концов именем собственным того раскрытия тайны, которым пронизаны все искусства прекрасного, – поэзии, созидательной речи».
Понятие по–става как «собирающе[го] начал[а] того устанавливания, которое ставит человека на раскрытие действительности способом поставления его в качестве состоящего–в–наличии» поднимает ремесло и технику на уровень экзистенциально важных составляющих раскрытия мира: «Существо современной техники ставит человека на путь такого раскрытия потаенности, благодаря которому действительность повсюду, более или менее явно, делается состоящей–в–наличии. […] По–став есть миссия, сосредоточивающая на добывающе–производящем раскрытии сокрытого»[31 - См.: Хайдеггер М. Вопрос о технике / перевод Владимира Бибихина. URL: http://www. bibikhin.ru/vopros_o_tekhnike (дата обращения: 30.04.2019).]. Это значит, что человек ничего не может изменить в своей принадлежности к технической эпохе, являясь ее неотделимой частью, ее произведением: «человек произошел от камня» Слотердайка, но он может изменить свое отношение к технике, а значит и к ремеслу. Для темы ремесла данные мысли важны тем, что они по–став–ляют ремесло в контекст не только практического ремесленного знания, но и этических и социальных компетенций, направленных на производство полезного – «техне», в рамках понятия фроне?зис (греч. ????????), используемого Аристотелем. Последнее определено им как «суждения, способствующие действию по поводу вещей, хороших или плохих для человека, способность принимать верные решения; хорошее, полезное для человека, [о том,] какие [вещи являются благами] для хорошей жизни»[32 - Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т. 4. М., 1983. С. 24; Аристотель. Никомахова этика. Перевод: Н. Брагинская. Серия: Философы Греции. М., 1997; Цит. по: Романовский Н. В. Фронензис в концепции Бента Флиберга // Социологические исследования. 2012. № 1. С. 17.].
В отношении ремесла это означает, что производственная деятельность сама по себе не является самоцелью, она лишь функция, техническая задача. Целью любой деятельности или поступка может быть только добро, т. е. в нашем случае производство полезных вещей. Применяя данное положение к методологии обучения (соотношение мануальных и когнитивных практик) и формам образования (структурирование образовательного и институционального пространства), возникает вопрос о влиянии цифровизации и виртуализации в процессах обучения, ведущих к симуляции действительности, а в конечном итоге и к потере творческих навыков созидательного труда, креативного мышления. Становится очевидным, что от решения вопроса о месте и значении «ремесла» в современном обществе непосредственно зависит рождение инноваций и создание инновационной экономики, основывающейся на креативности ее акторов. Модель ремесленной мастерской и мастера может послужить прототипом создания креативного пространства, а ремесленные практики могут стимулировать создание креативной личности. Данная модель учитывает механизмы обучения и обучаемости, заложенные всем предшествующим эволюционным развитием, где мультимодальное обучение: цифра и мануальные практики, работающие в рамках дискурса обучающего пространства, обеспечивают оптимальный образовательный процесс. Здесь классное пространство несет на себе функцию мастерской–лаборатории, а книги, тетради, письменные принадлежности, учебные пособия, инструменты и рабочие материалы – роль предметов, опредмечивающих окружающее пространство. Во взаимодействии с ними приобретаются необходимые навыки обращения и общения с окружающим миром. Мы исходим из того, что инновации рождаются там, где в буквальном смысле что–то делают руками в команде. В применении к обучению в истории, можно привести в пример игру, тематизирующую советскую историю 1930–х годов, разработанную К. Д. Бугровым для студентов департамента Исторический факультет Уральского гуманитарного института в 2016 г.
Существуют три больших нарратива, к которым мы будем обращаться на протяжении нашего повествования: ремесло или техника (греч. techne) и трагедия, ремесло и труд, ремесло и потребление. Первый нарратив основан на мифе из древнегреческой мифологии о кузнеце–полубоге Прометее, давшем людям огонь, символизирующий запретное знание, присущее только богам. Второй касается учений А. Смита о свободном рынке и К. Маркса о капитализме, касающихся аспектов разделения и обесценения труда. В третьем нарративе речь идет о массовом продукте и массовом потреблении, характерном для современной экономики.
Перефразируя П. Слотердайка о том, что камень создал человека, т. е. первый человек был одновременно и ремесленником, можно сказать, что рука создала человеческий мозг. Эта связь важна потому, что, если нет взаимодействия руки и сознания, сочетания мануальной и когнитивной работы, нет полноценного обучения. Это шаги эволюции, во время которых человек стал человеком. Если убрать мануальное и оставить только когнитивное, виртуальное, человек теряет способность обучаться новому, теряет социальные компетенции, разучивается работать в группе и кооперироваться.
Утверждаемая тесная связь когнитивных и мануальных практик равнозначна связи органов нашего тела: головного мозга и руки. В зависимости от того, насколько важной эта связь признается, основываются концепции образования, а значит и их результаты. Существует предположение, что неучитывание заложенных в человека эволюцией механизмов усвоения знаний, может негативно сказаться на процессах обучения, поставит систему образования в целом перед серьезными проблемами в передаче знаний. Анализ ремесленных практик показывает тесную связь «интеллигентных рук» и когнитивных процессов, помогает понять важность сочетания мануальной и интеллектуальной работы, без которого обучение не будет достигать поставленных целей. Отсюда, например, и вопрос о том, каким образом цифровизация и виртуализация образования меняют восприятие и усвоение знаний, умений и навыков.
Делать что–то руками, значит получать опыт и повышать уровень усвоения материала. Скачать презентацию в PowerPoint из интернета один вид получения знания, другой, записывать за лектором, а значит фиксировать одновременно свои мысли. Записывание текста можно сопоставить с работой мастера с деревом, камнем, тканью, металлом, живущего в ритме своего сердцебиения и дыхания. Поэтому говорят – он вдохнул в свой труд свою душу. В данном контексте неизбежно противопоставление ритма сердца ритму машины, родившемуся из первого. Отсюда происходит трудность в определении границы перехода от ремесленной мастерской к заводу, связанная с тем, что это один технологический культурный процесс отношений человека и техники в поставе. Культура человечества артицифична или артефактна по своей сути, т. е. она создает то, чего в природе до этого не существовало. Отсюда давнее сравнение творца с демиургом (мастером, ремесленником) и человека с творцом, родившееся из аналогии: раз я способен производить нечто, значит должно существовать абсолютное начало, персонифицированное в идее бога, создавшего все существующее. Следовательно, человек способен экстрагировать члены своего тела и органы своего организма во внешнюю среду в виде механизмов и машин, являющихся частью, продолжением его природы, его культуры, его цивилизации. Так же, как технологии и машины, интегрированные в природу человека и его окружающую среду. Из этого следует, что необходимо выработать новое отношение к машине через ее интеграцию в мир человека с помощью ремесленных практик.
С переосмыслением истории европейского ремесла, и петербургского ремесла в том числе, пересматриваются его роль и значение не только в прошлом. Изменение перспективы и понимание ремесла как самодостаточной хозяйственной деятельности меняет на него взгляд сегодня и на его развитие в будущем. Учитывая специфику истории ремесла, можно говорить об актуальности ее рассмотрения как новой или самостоятельной отрасли исторической науки. К примеру, авторы сборника статей «Ремесло в Европе: от позднего Средневековья к раннему Новому времени», увидевшего свет в 1999 г., рассматривают особенности ремесленного ученичества, не менее важные для сегодняшней профессионально–технической подготовки. Обучение в мастерской цехового мастера авторы сборника называют сложным социальным и культурным процессом, находящимся в постоянно меняющемся историческом контексте[33 - Идея постоянно меняющегося исторического контекста не потеряла своей актуальности, когда интенсивно переосмысливается роль машины и «ремесленного труда», сочетающего в себе элементы мануального и интеллектуального, в жизни человека в антропологическом контексте. Иными словами, чтобы не потерять свои человеческие черты, человеку необходимо стать снова «ремесленником», мастером, или оставаться им в актуализированном контексте современных цифровых технологий и хай–тек.-]. По–новому оценивая профессиональное обучение в ремесленных цехах, Р. С. Элькар справедливо указывает на то, что не стоит недооценивать их роль в образовании и трансфере знаний путем миграций, учитывая условия коллективной внутренней и внешней организации посредством правового регулирования, ритуализации и корпоративных механизмов защиты необычайно высокой мобильности цеховых ремесленников Средневековья, в особенности подмастерьев[34 - Elkar R. S. Lernen durch Wandern? Einige kritische Anmerkungen zum Thema "Wissenstransfer durch Migration" // Handwerk in Europa. Vom Sp?tmittelalter bis zur Fr?hen Neuzeit / hrsg. von Knut Schulz unter Mitarbeit von Elisabeth Muller–Luckner. M?nchen, 1999. S. 213; Steidl A. Auf nach Wien!: die Mobilit?t des mitteleurop?ischen Handwerks im 18. und 19. Jahrhundert am Beispiel der Haupt– und Residenzstadt Wien, 2003.]. Для этого, по мнению Элькара, в поисках написания новой социальной истории необходимо попытаться связать дискурс и практику или, другими словами, двигаться от описания дискурса к анализу практики.
Новая исследовательская перспектива позволяет проанализировать петербургские ремесленные цехи не только как конкретное проявление модернизации промышленности и общества, но и как развитие альтернативных экологичных и социальных экономических форм существования на локальном уровне. Поэтому центр тяжести в данном исследовании предлагается перенести с изучения цехов как «средневекового» института на цехи как инструмент вестернизации российского общества и перенесения новых коммуникативно–управленческих, хозяйственных и технологических практик. Изучение социальной эволюции цехов предполагает исследование инструментов интеграции и развития западноевропейского института на российской почве: правовых норм, системы местного управления и самоуправления, создающих институциональные рамки для агентов социальности, вынужденных действовать в пределах заданных российских норм и правил.
Важно изучать данный практический опыт сегодня, когда разрабатываются новые концепции развития будущего, ищутся альтернативные пути, основывающиеся не на ресурсной, а на ресурсосберегающей экономике, где в центре внимания находится человек. Немецкая модель промышленного развития показывает, что наиболее успешное технологическое развитие возможно при сочетании драйверов экономики среди малых и средних предприятий, имеющих генетическую связь с ремесленной промышленностью, с крупными технологическими концернами. Следует отметить, что именно такая модель позволяет достичь наибольшей занятости населения и высокого качества жизни. Ряд современных исследований, как в российской, так и зарубежной историографии, показывает, что именно в этой плоскости ищутся решения, как это ни парадоксально звучит, в уже «случившейся» истории.
Мы считаем целесообразным и продуктивным использовать принцип, допускающий познание качественно различных хозяйственных порядков, одним из которых является ремесло, в основе которого лежит традиционная культура. Поэтому анализ данного исследования основывается на признании важности исторического разнообразия экономических форм, имеющего своего соответствие в биоразнообразии природы. Можно предположить, что стремительное сокращение биоразнообразия и борьба за выживание ремесленного уклада имеют общую причину, лежащую в парадигме развития, получившей распространение примерно за последние 250 лет. Одной из основных теоретических предпосылок данного исследования является сочетание народнического интеллектуального наследия, настаивавшего на альтернативности путей развития на основах кооперации и развития ремесел и промыслов, с теорией социальной рыночной экономики и концепцией устойчивого развития, включающей в себя гармонизацию трех компонентов: социального, экономического и экологического, причем экологический фактор является определяющим для двух первых. Согласно этому, в работе представлен исторический материал, который использован для обоснования модели социальной рыночной экономики, основывающейся на принципах устойчивого развития, в которой МСП, основанное на ремесленных практиках и этике ремесленного труда, должного занять достойное место в экономике страны. Это, в свою очередь, может помочь в выстраивании экологичной производственной и жизненной среды человека.
Именно такое концептуальное сочетание истории ремесла с идеей гармоничного экономического развития, основывающегося не на исключительно антагонистических «экономических законах», но на вышеназванных принципах, позволяет достичь нового понимания истории российского ремесла. Для наиболее глубокого раскрытия механизмов пополнения рабочих кадров петербургского ремесла рассматриваются кустарные промыслы (также промысловые ареалы или кластеры) в Центральном и Северо–Западном старопромышленных районах[35 - Так называемые Северо–Западный и Центральный старопромышленные районы являются исторически сложносоставными конгломератами территорий. Северо–западный район включает в себя древние новгородские земли от озера Ильмень до Белого моря, Олонецкие заводы, Карелия, Петрозаводск, позже – Петербург как крупный промышленный центр. Центральный промышленный район включает Волжский до Нижнего Новгорода включительно, Тульско–Серпуховской и Московский районы (более подробное описание «промышленной страны» (см.: Рындзюнский П .Г. Мелкая промышленность: ремесло и мелкотоварное производство // Очерки экономической истории России первой половины XIX века: сб. ст. под ред. М. К. Рожковой. M., 1959. С. 85).].
Анализ истории российского ремесла позволяет произвести теоретическую диверсификацию воззрений традиционной экономической школы, постулирующей безусловную прогрессивность крупного (капиталистического) промышленного производства. На первый взгляд, основным парадоксом истории России XVIII – XIX вв., наряду с укреплением системы крепостного права в XVIII в. и модернизацией государственных институтов, является введение, развитие и расцвет цехов в Петербурге во время их «заката» в Западной Европе. На самом деле, цехи явились в России институтом развития профессий, стандартов качества и инструментом институционализации городского ремесла, без которых модернизационный прорыв Петра I был невозможен.
Цехи Петербурга, как профессиональная корпорация и сословно–социальный институт, подняли статус ремесленного мастера на новую высоту. Ввиду фрагментарно исследованного вопроса возникновения и традирования общности цеховых ремесленников Петербурга в XVIII – XIX вв., видится крайне актуальным, рассмотреть амбивалентную проблему существования цехов, как полуоткрытого социального института, позволявшего ремесленникам крестьянского и иных сословий интегрироваться в социально–экономическую жизнь столицы первоначально в качестве временно–, а затем вечноцеховых ремесленников, получавших статус городских жителей, с другой, в качестве полузакрытой корпорации вечноцеховых мастеров. Видится целесообразным, сфокусировать внимание на исследовании формирования корпорации цеховых ремесленников Петербурга, как одного из институтов раннемодерного общества. Наблюдение административных практик ремесленного управления Петербурга позволяет лучше понять функционирование и особенности взаимодействия на трех уровнях – цеховой и городской администраций и органов государства. Это помогает выявить степень эффективности внутренних и внешних коммуникативных связей цехов с государственным аппаратом и оценить эффективность и дееспособность ремесленного управления в диалоге властных институтов и цеховых мастеров. Успешность последних определялась их умением пользоваться коммуникативно–управленческими практиками: «Социальное пространство–время проявляет себя как подвижное поле взаимодействий множества социальных агентов, принадлежащих к различным практикам и техникам. Между этими агентами на "общественной сцене" разворачивается процесс политической борьбы и игры. Поведение такой системы носит принципиально нелинейный характер, а потому непредсказуемо. В этой конкурентной борьбе и игре политические интересы имеют больший вес, нежели этика общения»[36 - Азаренко С. А. Топологии сообщества… С. 175.].
Как любой институт, претерпевающий адаптацию к местным условиям, российский формат цехов предполагал их постоянное пополнение за счет временноцеховых мастеров, в основном из крестьян, как правило, остававшихся в своем сословии и не пользовавшихся сословными привилегиями. Но была еще одна значительная группа бывших крестьянских ремесленников, ставших в своей социальной эволюции вечноцеховыми членами городского общества. Первое обстоятельство послужило толчком к возникновению конфликтного потенциала внутри цехов, особенно после реформ 1860–1870–х годов. Привилегии вечноцеховых мастеров стали тем очагом недовольства, который приводил к конфликту их интересов с временноцеховыми – посадскими ремесленниками из других городов или крестьянами, не пользовавшимися преимуществами цехового сословия. Взаимодействие мелкой промышленности, в виде городского ремесла и крестьянских промыслов, и крупной промышленности, показано на основе анализа использования ремесленных практик и их микровкраплений в крупное промышленное производство, особенно на предприятиях мануфактурного типа в период протоиндустриализации.
Мы живем во время смены парадигм, поэтому обозначим их, чтобы понять, с каких позиций и в каком ракурсе в этой книге пойдет речь о ремесле и ремесленниках. Традиционная история российского ремесла за последние 300 лет создавалась в рамках парадигмы развития сначала в условиях капитализма, затем социализма, сегодня снова капитализма. Общей для нее являются понятия классового антагонизма и классовой борьбы, рыночного капитализма, конкуренции, финансового капитала, себестоимости, собственности на средства производства. Основными параметрами для оценки успешности развития принимались создание крупной промышленности и общества потребления, массовой продукции и капитализации производства. Главными параметрами и побочными эффектами такого развития стали анонимность, асоциальность, социальные конфликты, внешняя опасность и империализм, глобализация, агрессия, захват рынков и природных ресурсов, экологический кризис, глобализация. Различные теоретические конструкции в рамках традиционной социально–экономической истории не давали истории ремесла никаких шансов стать инструментом конструирования и прогнозирования социально–экономических моделей развития настоящего и будущего. Ремесло всегда находилось в невыгодной позиции, всегда проигрывало.
В новой парадигме развития негативные факторы должны быть сведены к возможному минимуму. Это предполагает применение таких ключевых понятий, как социальность и сотрудничество, социальная справедливость и ответственность, социальный капитал и профессионализм, качество продукта, авторский продукт, индивидуальность и адресность, экологичность, локализация, человек и человеческие отношения, высокие технологии в рамках устойчивого развития. Постараемся посмотреть на историю ремесла в рамках концепции качества жизни и социального мира, вписать эту историю в контекст устойчивого развития, тем более, что возрождение Мастера началось уже в 1990–е годы, когда появилось почетное звание «Народный мастер Российской Федерации», присуждаемое Союзом художников России.
Глава I. Историографический обзор и методика исследования
Несмотря на сравнительно обширную историографию по истории цехов в России в российской и зарубежной историографии до сих пор остается ряд недостаточно исследованных принципиальных вопросов, имеющих непосредственное отношение к процессам модернизации страны, начиная с петровских реформ первой четверти XVIII в. В чем кроется причина такого отношения цеха историков к истории цехов в России, факт существования которых не удостоен пристального внимания ученых как некий исторический casus exceptionis, как институт, не имевший исторических корней в России? Следует ли из этого, что цехи не «прижились», что эпизод их существования в России является лишь «куриозным» фактом русской истории?
Долгое отсутствие институционализации ремесла и каких–либо обширных архивных фондов о ремесленниках вплоть до XIX века не способствовали появлению исследований по данной теме. В XX в. в России разрабатывалась, прежде всего, история «рабочего класса и крестьянства», включая крестьянские промыслы. Автором проведена работа в РГИА по выявлению и анализу сотен документов государственных учреждений, касающихся истории ремесла столицы, а также фонда ремесленной управы цехвых ремесленников в ЦГИА СПб. История цехового ремесла дает уникальную возможность показать в новом свете проблемы модернизации России, в целом, и цехового ремесла, в частности. Безусловно, отсутствие какого–либо социального института или его «чуждость» российской традиции не говорит о принципиальной невозможности его существования в российских условиях. История петровской модернизации и введение цехов как одного из ее институтов наглядно показывают это. Причина негативного отношения к цехам в российской историографии кроется в традиционном видении российской истории через призму истории западноевропейской, согласно которой возникает иллюзия анахроничности, а значит, и «антипрогрессивного» значения ремесленных цехов. И. И. Дитятин и Л. О. Плошинский, к примеру, говорят о неестественном введении цехов в России, система которых не имела оснований в «самой общественно–государственной жизни» и «рушилась вместе с его [Петра I. – А. К.] смертью»[37 - См., напр.: Плошинский Л. О. Городское или среднее состояние русского народа в его историческом развитии от начала Руси до новейших времен. СПб., 1852; Дитятин И. И. Устройство и управление городов России. Ярославль, 1875–1877. 2 т. Т. 1: Города России в XVIII столетии. Ярославль, 1875. С. 301–302.]. Согласно этой логике, введение института цехов противоречило «прогрессивному» и «поступательному» движению промышленности, их постепенному упразднению в Западной и Центральной Европе в XVIII и XIX вв. Следовательно, причины недостаточного освещения темы цехового самоуправления в России кроются, прежде всего, в истории развития самой исторической науки[38 - Н. Степанов опубликовал в 1864 г. исследование об организационных и правовых нормах западноевропейского и российского ремесла (Степанов Н. Сравнительно–исторический очерк организации ремесленной промышленности в России и западно–европейских государствах. Киев, 1864). В 1876 г. И. И. Дитятин в исследовании городов написал о ремесленном самоуправлении, составлявшем важную часть городского самоуправления (Дитятин И. И. Устройство и управление городов России. Т. 2: Городское самоуправление в настоящем столетии. Ярославль, 1877).]. Становление последней в России приходится на время, наследовавшее идеалы эпохи Просвещения, а с ними и постулат о «мрачном» и «темном» Средневековье. Представление о цехах, как об «отсталом» и «реакционном» социальном институте, сформировавшемся именно в эту эпоху, имело однозначно негативный характер и было перенято в XX в. большинством западных и советских историков[39 - Так, например, немецкий экономист и историк Вернер Зомбарт сделал в 1902 г. привычный для того времени прогноз о вытеснении ремесла крупной промышленностью (D?rig W. Wandel des Berufsbildes des selbst?ndigen Handwerkmeisters in der wissensorientierten ?konomie // Lagemann B., L?bbe K. &. Schrumpf H. (Hrsg.): RIW–Mitteilungen – Wirtschaftlicher Strukturwandel und Wirtschaftspolitik auf dem Weg in die wissensbasierte ?konomie, Bd. 53, Wirtschaftlicher Strukturwandel. 2002. S. 107–126; Zelnik R. E. Labor and Society in Tsarist Russia. The Factory Workers of St. Petersburg 1855–1870, Stanford, 1971. P. 12).].
К. А. Пажитнов справедливо заметил в своем труде, опубликованном в 1952 г.: «Позднее образование цехового устройства ремесла в России послужило основанием для широко распространенного мнения о его искусственности и нежизненности[40 - См., напр.: Гайсинович A. И. Цехи в России в XVIII в. // Известия Академии наук СССР. Отд. Общественных наук. 1931. VII серия. С. 543, 568.]. […] [Но] поскольку ремесло в XVIII в. продолжало оставаться господствующей формой промышленной деятельности, русские ремесленники […] не могли не испытывать потребности в организации, могущей способствовать улучшению их положения»[41 - Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов в законодательстве русского абсолютизма. М., 1952. С. 172.]. Этот устоявшийся взгляд на цеховое ремесло, изложенный в начале цитаты, не претерпел значительных изменений и является в российской историографии общепризнанным: «Участие ремесленников в европейском коммунальном движении X – XIII вв. внесло свою лепту в формирование городского самоуправления, в частности, основ и принципов демократии и гражданского общества в целом. Ничего подобного в отечественной исторической реальности не происходило»[42 - Егоров В. Г., Чистова С. М. Городское ремесленное производство России в отечественной историографии. М., 2009.]. Этим объясняется устоявшаяся историческая ретроспектива, определяющим вектором развития которой является безальтернативное введение бессословного общества в России, что само по себе верно, но имеет свою специфику[43 - См., напр.: Рычков Н. Д. О цехах в России и Западной Европе // Русский вестник. 1863. Т. 47. № 11. С. 789–822; Степанов Н. Сравнительно–исторический очерк…; Кулишер M. И. Цехи у нас и в Европе // Русская мысль. 1887. Кн. 11. С. 32–72; кн. 12. С. 74–88; Дементьев E. M. Цехи в России // ЭСБЕ. СПб., 1903. Т. 38. С. 131–134.].
С нашей точки зрения, нецелесообразно рассматривать введение цехов в России как ненужное, только потому, что оно было не таким как в Европе, так как это подменяет реальные потребности конкретной исторической ситуации ретроспективным оценочным взглядом на историю цехового ремесла. В этом смысле точка зрения автора совпадает с таковой у K. A. Пажитнова, подчеркивавшего особенности российских цехов в отличие от западноевропейских на примере российского законодательства XVIII – XIX вв.[44 - См.: Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов…].
Представленная в этой книге история ремесла основывается на критике рыночного капитализма Адама Смита (победа либерального дискурса и идеи «промышленной свободы»), критике критики капитализма Карла Маркса (преобладание капитала и техники) и критике турбо–капитализма или неолиберализма, так как модель ремесла представляет иную социально–экономическую, мировоззренческую и историко–философскую парадигму развития[45 - См.: Misik R. Kaputtalismus. Berlin, 2016; Scheidler F. Das Ende der Megamaschine. Wien, 2015; Va?ek T. Work–Life–Bullshit. Warum die Trennung von Arbeit und Leben in die Irre f?hrt. M?nchen, 2013.]. Обосновать диалектику пролонгации данной модели поможет историческое проектирование и прогностика. Показательным в этом смысле является разговор Гюнтера Грасса и Пьера Бурдье в 1999 г., в котором они говорят о тупиковых вариантах развития как модели социализма, так и модели капитализма. Продолжая эту тему, можно сказать, что сегодня существует насущная потребность появления новых моделей (устойчивого) развития и мирного сосуществования[46 - G?nter Grass im Gespr?ch mit Pierre Bourdieu (1999). URL: https://www.youtube.com/watch?reload=9&v=YY0SYZZGB8I (дата обращения: 25.04.2019).]. Критика неолиберального сообщества сегодня направлена против тех, кто выступает против его философии безудержного обогащения и социального дарвинизма: они объявляются «отсталыми», а неолибералы, уничтожающие социальный капитал и возвращающие общество в середину XIX в., – «прогрессивными». Парадокс нашего времени заключается в том, что критики неолиберализма, призываеющие к сохранению социального капитала, объявляются «архаистами» и «старомодными», хотя дело обстоит с точностью до наоборот, так как именно неолиберализм можно назвать консервативной революцией. Называя дальнейшую либерализацию экономики прогрессом, неолибералы прикрывают тем самым социальный регресс, а прогресс, т. е. социальные реформы, регрессом.
После попыток социализации капитализма в 1950–х – начала 1970–х гг., началось новое наступление на социальность. Социализм и капитализм, выросшие из одного источника – уродливые дети Просвещения, уравновешивали друг друга, осуществляя функции контроля. Но начиная с 1990–х годов, без системных ограничений, капитализм превратился во «взбесившийся автомат». После нарушения общественного социального договора, идеологи неолиберализма делают ту же ошибку, что и коммунисты. Чтобы обосновать свою асоциальность, они пользуются квази–религиозными понятиями и аргументами веры, объявляя «свободу рынка» безальтернативной. Произошедшая подмена понятий – неолиберализм как всеобщий закон экономики, создает множество проблем для адекватного решения вопросов эколого–экономического развития. Социальные реформы должны выйти за национальные рамки и стать общеевропейским процессом, чтобы противостоять неолиберальному наступлению против проекта Просвещения, которому нет альтернативы. Сегодня, во время перманентного экономического и экологического кризиса, особое значение приобретают поиски альтернативных форм функционирования экономической жизни в рамках парадигмы устойчивого развития[47 - Mumford L. Mythos der Maschine. Kultur, Technik und Macht. Wien, 1974; Rifkin J. The Empathic Civilization: The Race to Global Consciousness In a World In Crisis. NY, 2010; Он же. The Third Industrial Revolution: How Lateral Power is Transforming Energy, the Economy, and the World. London, 2011; Он же. The Zero Marginal Cost Society: The internet of things, the collaborative commons, and the eclipse of capitalism. London, 2014.]. Немецкая исследовательница Николь Карафюллис рассматривает в философском ключе ремесленную деятельность, осуществляемую на грани техники и жизненного уклада, позволяя преодолеть, таким образом, «конец истории» в виде капитализма[48 - Karafyllis N. C., Haar T. (Hg.). Technikphilosophie im Aufbruch. Festschrift f?r G?nter Ropohl. Berlin, 2004; Karafyllis N. C. (Hg.). Das Leben f?hren? Lebensf?hrung zwischen Technikphilosophie und Lebensphilosophie. F?r G?nter Ropohl zum 75. Geburtstag. Berlin, 2014.].
150 лет назад был опубликован первый том «Капитала», с изданием которого пробил «последний час» ремесла. Этот труд кардинально изменил и укрепил взгляд на власть капитала не только на рынке, но и в сознании, как основополагающей идеи экономического развития. ЮНЕСКО назвала это произведение самой влиятельной книгой XIX века, кардинально изменившей взгляд на место ремесла, добавим мы, а значит – мастера, ученика и подмастерья в современной экономике, а также на корпоративные традиции цехового ремесла. Безусловно, Смит и Маркс правы по–своему. Человеку свойственно руководствоваться в своих поступках соображениями своей личной выгоды; капитал имеет свойство «бесконечно» расти и искать себе применение практически во всех областях жизни. Это факты, сопровождающие нас в нашей повседневности. И, тем не менее, эта фактологичность не является окончательным доказательством истинности именно этой реальности. Она – лишь один из многих возможных вариантов развития.
Маркс определил на последующие 100–150 лет взгляд на труд как на товар, который в ходе товарного обмена должен порождать капитал. Ричард Лахман обозначил это так: «[…] история по Марксу – это история того, как функционирует капитализм и капиталисты […]»[49 - Лахман Р. Что такое историческая социология? М., 2016. С. 44.]. Ключевую роль здесь играет наемный труд: рабочая сила, создающая товар, а он, в свою очередь, прибавочную стоимость, аккумулирующую капитал. Человек в данном случае теряется или инструментализируется как придаток капитала или машины. Поэтому базисным процессом в традиционной экономической теории до сих пор считается капиталистическое накопление. Смысл производства заключается не в производстве полезных товаров, деградирующих, в действительности, в побочный продукт, а в производстве капитала, или прибавочной стоимости. Подобно Ньютону, объяснившему закон всемирного тяготения, Маркс разработал «теорию гравитации» экономических законов, показавших якобы безграничное могущество капитала. Эта теория вызвала эффект волшебства, сделавшего вдруг «все понятным». Одна из первых рецензий называла «Капитал» хорошим пособием по управлению фабрикой. Человек здесь – это орудие труда для извлечения и генерации прибыли по схеме «товар–деньги–товар». Во избежание вопиющих системных диспропорций капитализма, Вальтер Ойкен разработал вместе со своими фрайбургскими коллегами теорию социальной рыночной экономики, нашедшей свое наиболее полное воплощение в социально–экономической модели послевоенной Германии (ФРГ), которая, правда, сильно эродировала в последние десятилетия под влиянием усилившегося неолиберализма. Развивая эту теорию и добавляя к ней экологическую составляющую, стало возможным говорить о концепции устойчивого развития, предполагающей смену парадигм от Капитала к Мастеру и новому качеству жизни, замену прежней схемы на новую – «человек–природа–человек».
По сути, мы не говорим ничего нового, но переосмысливаем старое. Поэтому произведение ремесла – это, если и не произведение искусства, то нечто индивидуальное и неповторимое, не только и не столько товар, сколько предмет, делающий нашу жизнь полнее, красочнее, увлекательнее. Ремесло не привязывается к идее товарного рынка, поэтому не происходит его дегуманизации, поскольку, приобретая ремесленный продукт, покупатель выступает не столько в роли потребителя, сколько соучаствует в празднике бытия. Предмет, изготовленный человеком эпохи Ренессанса, говорит прежде всего о его таланте: творца о его Творце. В натюрморте XVI века человек наслаждается любым предметом, потому что к предметам существовало принципиально иное отношение, основывающееся на том, что предметный мир прекрасен, так как он произведен нашими руками.
О совсем другом говорит предмет, описанный Карлом Марксом в системе товарно–денежных отношений. Хотя заслуга Маркса состоит именно в том, что он так определенно назвал вещи своими именами в нашей «плохой реальности». Процитируем его рукопись 1844 г. под рабочим названием [Отчужденный труд]: «Мы берем отправным пунктом современный экономический факт: […] Рабочий становится тем более дешевым товаром, чем больше товаров он создает. В прямом соответствии с ростом стоимости мира вещей растет обесценение человеческого мира. Труд производит не только товары: он производит самого себя и рабочего как товар, притом в той самой пропорции, в которой он производит вообще товары. […] предмет, производимый трудом, его продукт, противостоит труду как некое чуждое существо, как сила, не зависящая от производителя. […] При тех порядках, которые предполагаются политической экономией, это осуществление труда, это его претворение в действительность выступает как выключение рабочего из действительности, опредмечивание выступает как утрата предмета и закабаление предметом, освоение предмета – как отчуждение»[50 - К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956. С. 560–561.].
По сути, произведенный предмет ни о чем больше не говорит. Он консумирует нас. Он анонимен и свободен от всяких смыслов и от всякой индивидуальности. С дегуманизацией в мире капитала демонстрируется лишь имитация чувств и актуализация бесконечных повторений. Теперь уже другой предмет, теперь человек: будь то офисный работник или рабочий на конвейере, повторяет монотонные операции. Человек начинает ненавидеть свою работу и те предметы, которые выходят из–под его рук. «Черный супрематический квадрат» (1915) Казимира Малевича, становится символом эпохи. В нем сфокусированы все линии света современности, которые, попадая в черный квадрат, естественно гаснут.
М. Э. Гизе, опираясь на работы Маркса, заострила взгляд в своих «Очерках истории художественного конструирования» на роли ремесла в последующих процессах механизации и машинизации человеческого труда. В своей работе она называет первые орудия труда и инструменты прародителями первых машин. Поскольку конкретный ремесленник в результате своего труда опредмечивает свою целостную индивидуальность, «постольку большинству из них была присуща не только функционально–утилитарная обоснованность, но и эстетическо–эмоциональная выразительность». Как отметила исследовательница, «в дальнейшем, с интенсивным разделением труда и машинизацией производства, эта эмоционально–эстетическая выразительность форм орудий труда сильно изменилась, а в некоторых отраслях производства исчезла совсем»[51 - Гизе М. Э. Очерки истории художественного конструирования в России XVIII – начала XX века. Л., 1978. С. 5–6.]. Ценность исследования Гизе состоит в том, что она показала ясную органическую связь при переходе от ремесленного труда к промышленному и роль первого в возникновении таких экономически значимых отраслей производства, как машиностроение, станкостроение и приборостроение.
С помощью истории ремесла переосмысливается ценность и смысл работы ремесленника как творческой деятельности, где Homo faber бросает вызов Homo capitalicus, а время антропоцена переосмысливается как время капиталоцена[52 - См.: Moore J. W. Anthropocene or Capitalocene? Nature, History, and the Crisis of Capitalism (2016). Sociology Faculty Scholarship. Paper 1. URL: http://orb.binghamton.edu/sociology_fac/1 (дата обращения: 10.06.2017).]. Смена фокусировки исследовательского внимания помогает вычленить главную причину современного уничтожения производительных сил и окружающей среды – не человек как таковой, но господство финансового капитала. Его победное шествие началось во второй половине XVIII в., прежде всего после Великой французской революции, в ходе которой либеральная концепция победила корпоративную[53 - Farr J. R. Artisans in Europe, 1300–1914. Cambridge; New York, 2000. P. 278–288.]. Из российской перспективы того времени события во Франции воспринимались как хаос и анархия, потрясающие основы. Поэтому в России именно в комбинации институтов монархии и сословий ожидалось (инстинктивно или осознанно) достижение необходимой «стабильности социума»[54 - В XVIII в. под «стабильным социумом» подразумевалось именно верховенство монархии в союзе с послушанием подданных, организованных в соответствии с «чинами», позднее в состояниях или сословиях.].
Идея рыночной экономики прошла долгий путь развития от А. Смита (1776, саморегулирующийся рынок), К. Маркса (1867, капитал и средства производства), В. Ойкена (1939, социальная рыночная экономика), К. Поланьи (1944, роль государства как регулятора), Ф. А. фон Хайека (либеральная экономика и свободный рынок), до Э. Люттвака (1998, турбо–капитализм) и У. Мёсснера (2011, устойчивое развитие и рыночная экономика)[55 - Ойкен В. Основы национальной экономии. М., 1996; Поланьи К. Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени. Перевод с англ. А. А. Васильева, С. Е. Федорова и А. П. Шурбелева. Под общей редакцией С. Е. Федорова. СПб., 2002; Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М., 1962; Хайек Ф. А. фон. Индивидуализм и экономический порядок. М., 2000; Luttwak E. Turbo capitalism. Winners and Losers in the Global Economy. London, 1998; M?ssner U. Das Ende der Gier: nachhaltige Marktwirtschaft statt Turbokapitalismus. M?nchen, 2011.]. При разнообразии концепций названных авторов все они «работают» в рамках логики капитализма и рынка. Купюра, служащая мерилом экономики и человека, приводит к инфляции человеческих ценностей. Предполагаемая мотивация и целеполагание только на извлечение прибыли, бесконечная «флексибилизация» персонала приводит к постепенному вымыванию базисных ценностей и снижению мотивации[56 - Авторский коллектив С. А. Липиной, Е. В. Агаповой и А. В. Липиной говорит об отрыве от реальности преобладающих направлений экономической теории, что требует пересмотра теорий спроса, предложения и роста; необходимо понимание экономического роста как богатства природы, восприятие людей и биосферы не как ресурс, а как выгодоприобретателей (Липина С. А., Агапова Е. В., Липина А. В. Развитие зеленой экономики в России: Возможности и перспективы. М., 2018. С. 130–131).]. Одним из показателей этого процесса является соотношение постоянных и временных работников в Германии: в 1970 г. – 5:1, в 2015 г. – 2:1[57 - Kocka J. Arbeit im Kapitalismus…].
Долгая история рецепции концепции рыночной экономики и места ремесла в ней имеется и в России. Особый интерес для нас представляют дебаты о капитализме последней трети XIX – начала XX веков. Основная конкуренция парадигм развития России происходила в рамках дискуссии между сторонниками легального и леворадикального марксизма и представителями народнической мысли, многие из которых также находились под влиянием идей марксизма, деятелями земств, которых можно причислить к реформистскому идейному крылу. В свете событий последних трех десятилетий и несостоятельности концепций неолиберализма, видится целесообразным и необходимым посмотреть по–новому на народническую концепцию ремесла и кустарных промыслов с новым дизайном как альтернативной формы развития в посткапиталистическом мире[58 - Понятие «посткапиталистический» введено Р. Дарендорфом в 1959 г. в контексте власти и подчинения на производстве (Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерк политики свободы. Перевод с немецкого Л. Ю. Пантиной. Редактор перевода М. Н. Грецкий. М., 2002; Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования / Перевод с англ. Изд. 2–ое, испр. и доп. М., 2004. С. 49).]. Историко–философская концепция (ремесленного) мастера в новом историческом освещении приобретает принципиально важное значение в рамках международной дискуссии о перспективах будущего развития человечества в посткапиталистическом мире. Поэтому история ремесла помогает понять не только прошлое, но и создавать концепции экономического развития в настоящем и будущем. С пониманием границ роста, невозможности бесконечной максимизации прибыли, постоянной экспансии фирмы или предприятия, по–новому видятся возможности малого (ремесленного) формата производства.
Один из видных представителей народников–экономистов, В. П. Воронцов, отрицал необходимость развития России по капиталистическому пути[59 - Воронцов В. П. Судьбы капитализма в России. 1–е изд. в 1882 г. М., 2008; Он же. Очерки кустарной промышленности в России. СПб, 1886.]. Роза Люксембург писала, что «[…] именно Воронцов оказывал в 80–х годах огромное влияние на общественное мнение русской интеллигенции, и именно против него должен был в первую голову вступить в борьбу русский марксизм»[60 - Люксембург Р. Накопление капитала. Т. 1–2. Перевод под редакцией Ш. Дволайского. С предисловием В. Мотылева. Изд. 5. М.–Л., 1934. С. 188.]. Поэтому понятно, почему Ленин в своей работе о развитии капитализма в России оппонировал, кроме Н. Ф. Даниельсона[61 - Даниельсон принадлежал к первым марксистам в России, издал совместно с Г. А. Лопатиным и Н. Н. Любавиным первый перевод трех томов «Капитала» К. Маркса. С 1864 г. по 1914 г. Даниельсон проработал в Обществе взаимного кредита (ОВК), сначала на должности бухгалтера, затем главного бухгалтера. ОВК являлся одним из прототипов современного микрофинансирования, связанного с оказанием финансовых услуг субъектам малого предпринимательства, предполагающий более свободный доступ малых предприятий к источникам финансирования. С 1877 года, исполняя должность главного контролёра до 1914 г., Даниельсон неоднократно получал предложения, войти в правление ОВК, но отказывался, оставаясь верным своим демократическим принципам. Заметим, что ОВК, одним из первых, реализовал механизмы финансирования МСП в России (см.: Патина Т. А. Инфраструктура финансовой поддержки субъектов малого предпринимательства // Молодой ученый. 2014. № 19. С. 346–349. URL: https://moluch.ru/archive/78/13700/ (дата обращения: 2017.12.02).], именно Воронцову, воззрения которого он называл не иначе как «романтическими предрассудками народничества»[62 - Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 3. Развитие капитализма в России; Ин–т марксизма–ленинизма при ЦК КПСС. Изд. 5–е. М., 1979. С. 26.]. А ведь идея Воронцова экономики без капитализма, созвучная сегодняшней универсальной и всеобъемлющей концепции устойчивого развития, в сочетании с трудами А. Е. Теплоухова (природопользование, экология – здоровая окружающая среда) и С. А. Подолинского (энергия солнца и конечность ресурсов), могла стать основой для устойчивого развития не только российского ремесла, но и всей российской экономики[63 - См.: Бейлин И. Г., Парнес В. А. Александр Ефимович Теплоухов. М., 1969; Николаев С. Ф. Хранители леса: Александр Ефимович и Фёдор Александрович Теплоуховы. Пермь, 1957; Подолинский С. А. Труд человека и его отношение к распределению энергии. М., 2005.]. Коренное различие между Воронцовым и Лениным состояло том, что для первого «человеческое измерение» было исходным пунктом на пути «социального и экономического прогресса», а исторический процесс как открытый имел альтернативы развития, в то время как для второго логика событий определялась «железными законами истории», неизбежно ведущими к классовой борьбе и социалистической революции.
Единственное, что объединяло марксистов и народников, была критика капитализма. Но если главным требованием марксистов было необходимое развитие капитализма в России как закономерной предпосылки социализма, то их противники шли еще дальше и попросту отрицали его необходимость в России, чем опередили свое время на много десятилетий. Основывающиеся на концепции самобытного пути развития России к социализму (или назовем это справедливым социальным порядком) без повторения ошибок капитализма, народнические идеи привлекли внимание К. Маркса, которые он разделял лишь отчасти в отношении крестьянской общины как «социалистической ячейки»[64 - Кара–Мурза С. Г. Дорога в СССР. Как «западная» революция стала русской. М., 2016. C. 44.]. Первая книга «Положение рабочего класса в России» (1869), которую Маркс изучил в русском оригинале, принадлежала идеологу народничества В. В. Берви–Флеровскому[65 - Флеровский Н. (В. В. Берви–Флеровский). Положение рабочего класса в России. СПб., 1869.]. Но главное не то, что объединяло или разъединяло таких разных мыслителей как Берви–Флеровский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский или П. А. Кропоткин по отношению к крестьянской общине как социально–экономическому идеалу, а заложенная в ней идея альтернативного капиталистическому развития под знаком социальной справедливости и экономического процветания, основанного на принципах солидарности и локальности. Правильность отдельных положений данной концепции, косвенно подтвердилась сбывшимися опасениями Плеханова, который «опасался, что преждевременная национализация "средств производства" […] восстановит в России "азиатскую деспотию" и повлечет новое закабаление крестьян "Левиафаном–государством". […] Национализация средств производства привела […] к установлению в СССР общества, гораздо более близкого к марксовому описанию "азиатской деспотии"»[66 - Лукин А. В., Лукин П. В. Экономическая политика в постсоветской России и российская истории // Полис. Политические исследования. 2011. № 4. С. 23.].
Эта, казалось бы, далекая от городского и цехового ремесла тематика крестьянской общины, на самом деле, им очень близка, так как затрагивает тему крестьянских промыслов, артелей и отхода на заработки в город[67 - Под артелью понимается рабочий коллектив, зарабатывающий на жизнь совместным трудом и живущий в одном месте (см.: B?rgertum und Stadt in Ru?land 1760–1870. Rechtliche Lage und soziale Struktur. K?ln, Wien, 1986. S. 197); Слово «артель» использовалось в основном в «образованной» речи и имело множество синонимов: ватага, дружина, стая, котляна. Ее участники назывались артельщики, пайщики, уженщики, покручники и т.д. (Сазонов Г. Программа для собрания сведений о русской народной артели // Русская мысль. январь 1881. Кн. 1. С. 284).]. Все земские деятели и исследователи крестьянских промыслов отмечали эту связь с городским ремеслом[68 - См., напр.: Пругавин В. С. Промыслы Владимирской губернии. Александровский уезд: Вып. 1. М., 1882–84.]. Цехи, вместе с артелями и крестьянскими промыслами, могли в социально–экономической ситуации того времени рассматриваться не столько тормозом на пути социально–экономического прогресса, сколько институтами социальной защиты и развития ремесла[69 - Корелин А. П., Шацилло К. Ф. П. А. Столыпин. Попытка модернизации сельского хозяйства России // Революция в начале века: революция и реформа. М., 1995. С. 30.]. Движение кооперации, как институт социальной солидарности и инструмент экономического развития, было характерно как для крестьянских ремесленников на селе, так и в меньшей степени для ремесленников Петербурга: «В 1913 г. в России было более 30 тыс. кооперативов с общим числом членов более 10 млн человек»[70 - Кара–Мурза С. Г. Дорога в СССР… С. 29.]. Хотя следует уточнить, что, говоря о широком движении кооперации в России с конца XIX в., не следует отождествлять ее с нередко мифологизированной и идеализированной крестьянской общиной и системой «мира»[71 - Михайлин В. [Ю]. Раб как антропологическая проблема // НЛО. № 142. Т. 2 (6/2016). Рабство как интеллектуальное наследие и культурная память. С. 403–404. URL: http://www.nlobooks.ru/node/8201 (дата обращения: 18.02.2017).]. Движение кооперации гораздо шире и предполагает взаимодействие независимых социальных агентов экономической деятельности, объединяющихся на взаимовыгодной основе[72 - См.: Боулз С. Моральная экономика… С. 23.]. Причем, лишь кредитные товарищества прижились среди городских ремесленников, ставших одними из первых инициаторов организации профсоюзного движения, как это было в Петербурге начала XX века[73 - Свидетель событий В. П. Гриневич называет четыре крупнейших профессиональных союза Петербурга в 1906 г., подавляющее большинство в которых принадлежало рабочим из традиционных ремесленных производств: Союз рабочих печатного дела, Союз рабочих по обработке металла, Союз булочников и кондитеров, Союз портных, портних и скорняков (Гриневич В. П. Профессиональное движение рабочих в России. СПб, 1908. С. 224).].
Важность рассмотрения темы крестьянских промыслов, кооперации и ремесленников, берущей свое начало в народнической традиции, прерванной в начале 1930–х, а затем в начале 1970–х годов, заключается в том, что с ее позиций возможно еще одно написание истории «низов»: мелкой и кустарной промышленности, без которой, по словам В. В. Адамова, невозможно понимание промышленного и экономического развития России начала XX века[74 - Поликарпов В. В. От Цусимы к февралю. Царизм и военная промышленность в начале XX века. М., 2008. С. 88–89, 112; Понятия мелкой и кустарной промышленности, могущих считаться в данном контексте синонимами, вмещают в себя широкий спектр ремесел, производившихся как в городах цеховыми с мастерскими и нецеховыми ремесленниками–одиночками, так и в сельской местности крестьянами–кустарями, занимавшихся исключительно ремеслами, и крестьянами, занятия ремеслом для которых были дополнительным приработком к основной деятельности в сельском хозяйстве. Согласно формулировке Л. В. Беловинского, «кустарный промысел – это производство каких–либо изделий вручную, при помощи простейших инструментов и приспособлений и на основе простейших технологий у себя дома или на стороне». И далее: «Промыслами для своих потребностей занималась почти вся крестьянская Россия; промыслами же коллективными были заняты только отдельные группы кустарей, нередко имеющие слабую связь с земледелием. Серединой между этими двумя крайними формами кустарной промышленности можно считать массовой производство кустарных изделий на рынок крестьянами–кустарями, у которых коренное занятие лежит в земледелии и побочное в кустарничестве» (Беловинский Л. В. Кустарная Россия. Не знавший покоя // Пономарев Н. В., Денисюк Н. Ф. Кустарные промыслы в России. Кустарная Россия: очерки. М., 2017. С. 11–12).]. Основными достижениями народников–экономистов можно назвать альтернативность мышления, социальную экономику, разработку основ движения кооперации, признание важности развития промыслов и ремесел, т. е. сегодняшних МСП. Их идея об эволюционном и социально приемлемом развитии играла роль признанного консенсуса в обществе: от правительства до земства, пока не была вытеснена революционными идеями леворадикального крыла российских марксистов в лице социал–демократов (большевиков), ведомых их лидером В. И. Лениным. Движение народнической экономической мысли или интеллектуальной традиции последней трети XIX – начала XX века было, наряду с революционным социально–экономическим учением Маркса, не менее влиятельным в России. Теоретические и практические выводы названной традиции во многом созвучны экономическим идеям, получившим свое дальнейшее развитие в конце XX – начале XXI века. Осознание упущенных возможностей вызывает горечь потерь – ведь спустя 150 лет, идеи народников–экономистов вновь находятся в абсолютном тренде. Это подтверждает присуждение целого ряда Нобелевских премий мира и по экономике за последние 28 лет. Среди лауреатов – Рональд Коуз (1991), объяснивший проблему социальных издержек (трансакционные издержки) и назвавший главным трендом в экономической теории последнего времени «переосмысление основного течения экономической мысли […] в тематическом поле ремесла или малого и среднего предпринимательства, […] где экономическая логика встроена в социальный, политический и культурный контекст»; Дуглас Норт (1993), изучивший роль институтов и принципы эволюционной политической экономии; Мухаммад Юнус (2006), разработавший и успешно внедривший концепцию микрокредитования, в основе которой лежит идея создания мира без бедности с помощью социального бизнеса; Элинор Остром (2009), показавшая, как люди взаимодействуют с экосистемами, а институциональные механизмы управления природными ресурсами помогают избежать коллапса экосистем и «как общая собственность может успешно управляться группами людей». Эти ученые являются носителями и пропагандистами идей, развивавшихся российскими экономистами и деятелями, близкими народнической интеллектуальной традиции. История эволюции социально–политических и экономических идей и их циркуляция приобретает особенную актуальность сегодня, в связи со стремительными изменениями в мире и необходимостью понять их значимость и соотнести с уже имеющимся положительным историческим опытом. Для этого необходимо пересмотреть такие понятия как «народники» и «экономисты–народники», историческая роль которых ассоциируется сегодня зачастую лишь с понятиями «экстремизма» и «популизма». Мы предлагаем отойти от данный традиции и рассмотреть наследие данного идейного движения с точки зрения положительных социально–экономических идей, актуальных сегодня. Одновременно с развитием крупных форм индустриального капитализма, поддерживаемого реформистским крылом русского правительства, во второй половине XIX в. наблюдалось абсолютное концептуальное преобладание народников–экономистов в продвижении концепций развития экономики России в «нижнем» ее сегменте народных промыслов и ремесленничества – современным языком, малого и среднего предпринимательства.
Теория социальной рыночной экономики Вальтера Ойкена схожа с убеждением народников в том, что нет необходимости подвергать теоретической и практической унификации существующее историческое многообразие экономических форм: «[…] кажущееся необозримым множество экономических форм, […] при правильном подходе может быть проанализировано и сведено к обозримому числу хозяйственных систем и разновидностей. Тем самым создается базис для познания экономической действительности»[75 - Ойкен В. Основы… С. 260; Вальтер Ойкен является основоположником «фрайбургской школы» ордолиберализма. Одним из главных аспектов его теории является исследование взаимосвязи власти, несвободы и бедности. На основании этого анализа, Ойкен исходил из того, что государство должно определять и создавать рамочные условия или системные предпосылки для такого экономического порядка (Wirtschaftsordnung), который создаст условия как для реализации наивысшей степени свободы для каждого индивида, так и для рационального управления экономикой. Главная задача государства, по убеждению ученого, заключается не в управлении экономическими процессами, а в создании соответствующего экономического порядка, который сегодня носит название социальной рыночной экономики.].
***
До недавнего времени в научной литературе по истории ремесла и кустарных промыслов довольно определенно просматривался тренд в интересах историков. Основная их масса приходилась на период начиная с древнерусских городов и заканчивая XVII – началом XVIII в.[76 - Довнар–Запольский М. В. Организации московских ремесленников в XVII в. // ЖМНП. 1910. Вып. XXIX. № 9. С. 131–158; Ефименко T. П. Очерк организации городских ремесленников в Московском государстве XVI и XVII веков // Журнал министерства юстиции. 1914. № 4. С. 114–162; Гессен В. Ю. К истории ремесленного труда в Древней Руси // Архив истории труда в России. Пг., 1924. Кн. 11–12. С. 98–105; Шунков В. И. Ремесло в Пскове и Новгороде по данным сыска 1639–1640 гг. // ИЗ. Т. 5. 1939. С. 102–111; Троицкий В. И. Организация золотого и серебряного дела в Москве в XVII в. // ИЗ. М., 1941. Т. 12. С. 96–127; Тихомиров M. Н. О купеческих и ремесленных объединениях в Древней Руси (XI–XV вв.) // ВИ. 1945. № 1. С. 22–33; Сербина К. Н. К вопросу об ученичестве и ремесле русского города XVII в. // Исторические записки. 1946. Т. 18. C. 150–170; Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. Т. 1. M., 1947; Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси. М., 1948; Устюгов Н. В. Ремесло и мелкое товарное производство в русском государстве XVII в. // ИЗ. 1950. Т. 34. М.–Л., 1950. С. 166–197; Тихомиров M. Н. Древнерусские города. M., 1956; Данилова Л. В. Мелкая промышленность и промыслы в русском городе во второй половине XVII – начале XVIII в. (по материалам г. Ярославля) // История СССР. 1957. № 3. С. 87–115; Сахаров А. М. Города Северо–Восточной Руси XIV – XV вв. М., 1959; Сербина K. Н. Ремесло и мануфактура в России в XVI–XVII веках // Ремесло и мануфактура в России, Финляндии и Прибалтике. Л., 1975. С. 20–31; Люцидарская А. А. Промышленное развитие г. Томска во второй половине XVII в. // Города Сибири. Новосибирск, 1974. С. 60–75; и мн. др.] Следует особо отметить публикации В. А. Ковригиной, проанализировавшей состав ремесленников московской Новой Немецкой слободы в конце XVII – начале XVIII в. и С. И. Сакович об общем составе ремесленников древней столицы 1720–х годов в отношении крестьянского сословия[77 - Сакович С. И. Социальный состав московских цеховых ремесленников 1720–х годов //ИЗ. № 42. M., 1953. С. 238–261; Ковригина В. А. Ремесленники московской немецкой слободы в конце XVII – первой четверти XVIII века // Русский город. М., 1990. Вып. 9. С. 182–201.]. Но как только формально начинается время складывания единого российского рынка, появляются мануфактуры, фабрики и заводы в XVIII в., а с ними и постепенный приход капиталистических отношений, наблюдается значительное снижение количества публикаций о ремесле, хотя среди них и находятся важные работы К. А. Пажитнова и Ф. Я. Полянского[78 - Гайсинович А. И. Цехи в России в XVIII в. // Известия АН СССР. VII серия. 1931. № 5. С. 523–568; Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов…; Полянский Ф. Я. Городское ремесло и мануфактура в России XVIII века. M., 1960; Громыко М. М. Развитие Тюмени как ремесленно–торгового центра в XVIII в. // Города феодальной России. М., 1966. С. 397–409; В 1949 г. Е. И. Заозерская привела традиционную («марксистско–ленинскую») трехчастную схему разделения ремесла, по–прежнему, как правило, берущуюся за основу анализа ремесла сегодня. Эти три формы ограничиваются домашними промыслами в крестьянском хозяйстве, городским и сельским ремеслом на заказчика и мелким товарным производством в форме городского ремесла и крестьянских промыслов. При этом, наемный труд и рост товарно–денежных отношений являются главными индикаторами развития ремесла, должными показать «неизбежное» проникновение капиталистических отношений в ремесло и их окончательную победу (Заозерская Е. И. К вопросу о зарождении капиталистических отношений в мелкой промышленности России начала XVIII века // ВИ. 1949. № 6. С. 84).]. Ф. Я. Полянский и Ю. Р. Клокман попытались доказать относительно высокий уровень развития ремесла в XVIII в., что, ввиду слабо развитых малой и средней промышленности, получилось не столь убедительно[79 - Клокман Ю. Р. Социально–экономическая история русского города. Вторая половина XVIII–го века. M., 1967; Полянский Ф. Я. Городское ремесло…]. В двух томах истории русской культуры в XVIII столетии обозначены основные черты развития ремесла[80 - Очерки русской культуры XVIII века / ред. Б. А. Рыбаков. Ч. 1–6. M., 1985–1990. Ч. 1. 1985. С. 157–177; ч. 2, 1990. С. 254–256, 260.]. Повышение интереса к истории ремесла происходит с начала 1990–х годов[81 - Гурьянова В. В. Ремесло в городах Тверского края во второй половине XVIII века // Города Европейской России. Повседневная жизнь горожан: Сб. статей. Тверь, 1992. Ч. II. С. 341–348; Воронкова С. Р. Массовые источники по истории промышленности России конца XIX – начала XX века. М., 1995; Тарновский K. Н. Мелкая промышленность России в конце XIX – начале XX в. M., 1995; Истомина Э. Г. Мелкая промышленность Подмосковья во второй XIX – начала XX века: историко–географический аспект // История изучения, использования и охраны природных ресурсов Москвы и Московского региона. М., 1997. С. 178–203; Ширгазин О. Р. География кустарной промышленности России в начале XX века // Наследие и современность. Вып. 5. М., 1997; Серова Е. В. Крестьянские неземледельческие промыслы Верхнего Поволжья (вторая половина XIX – начало XX века). Ярославль, 1999; и др.].
По истории мелкой промышленности: крестьянских промыслов и промышленных сел, поставлявших в ремесленные мастерские Санкт–Петербурга рабочие кадры, обладавшие необходимыми навыками ремесленного труда, имеется обширная историография[82 - См., напр.: Корсак А. К. О формах промышленности вообще и о значении домашнего производства (кустарной и домашней промышленности) в Западной Европе и России. М., 1861; Безобразов В. П. Народное хозяйство России. Московская (центральная) промышленная область. Ч. 1–3. СПб., 1882–1885. Ч. 1–3; Рындзюнский П. Г. Мелкая промышленность: ремесло и мелкотоварное производство // Очерки экономической истории России первой половины XIX века: сб. ст. под ред. М. К. Рожковой. M., 1959. С. 62–117; Он же. Крестьянская промышленность в пореформенной России (60–е – 80–е годы XIX в.). М., 1966; Водарский Я. Е. Промышленные селения центральной России в период генезиса и развития капитализма. М., 1972; Рындзюнский П. Г. Утверждение капитализма в России…; Он же. Крестьяне и город в капиталистической России второй половины XIX века. М., 1983; Тарновский K. Н. Мелкая промышленность России…; и др.]. Частично ремесленники упоминаются также в работах, посвященных истории промышленности и рабочих, в том числе в металлургической и металлообрабатывающей сферах промышленности в старопромышленных районах[83 - См., напр.: Струмилин С. Г. Промышленный переворот в России. М., 1944; Заозерская Е. И. Мануфактура при Петре I. М.–Л., 1947; Любомиров П. Г. Очерки по истории русской промышленности XVII, XVIII и начала XIX века. M., 1947; Лященко П. И. История народного хозяйства СССР…; Павленко Н. И. Развитие металлургической промышленности России в первой половине XVIII в. М., 1953; Струмилин С. Г. История черной металлургии в СССР. Т. 1. М., 1954; Балагуров Я. А. Формирование рабочих кадров Олонецких петровских заводов (первая половина XVIII в.). Петрозаводск, 1955; Лившиц Р. С. Размещение промышленности в дореволюционной России. M., 1955; Глаголева А. П. Олонецкие заводы в первой четверти XVIII века. М., 1957; Заозерская Е. И. Развитие легкой промышленности в Москве в первой четверти XVIII в. М., 1953; Струмилин С. Г. Очерки экономической истории России. M., 1960; Заозерская Е. И. У истоков крупного производства в русской промышленности. М., 1970; Валк С. Н., Дякин В. С. (ред.). История рабочих Ленинграда. T. 1. (1703 – февраль 1917). Л., 1972; Семенова Л. Н. Рабочие Петербурга в первой половине XVIII века. Л., 1974; Рыбаков Ю. Я. Промышленное законодательство России первой половины XIX века (источниковедческие очерки). M., 1986; и др.]. Работа по переосмыслению роли городского ремесла и кустарных промыслов в эпоху промышленной и индустриальной революции продолжилась в последние годы, когда появились работы по истории ремесла и кустарных промыслов в так называемую эпоху капитализма, начиная примерно с середины XIX в.[84 - Барченкова О. Б. Владимирская ремесленная управа в XIX начале XX в. // Материалы исследований Российского Владимиро–Суздальского заповедника. Владимир. 2006. № 12. C. 8–13; Терещенко А. А. Городское ремесленное производство Центрально–Черноземного края во второй половине XIX в // Вестник Нижневартовского государственного университета. 2008. № 1. С. 50–57; Антипова Т. Б. Традиционные ремесла и промыслы в «кормящем ландшафте» Нижнего Поволжья: потери и обретения // Общество. Среда. Развитие (Terra Humana). 2009. № 3. С. 64–72; Давыдова С. Г. Развитие малого предпринимательства в Великом Новгороде: прошлое и настоящее // Псковский регионологический журнал. 2010. № 9. С. 19–25; Л. В. Беловинский. Кустарная Россия. Не знавший покоя // Пономарев Н. В., Денисюк Н. Ф. Кустарные промыслы в России. Кустарная Россия: очерки. М., 2017. С. 3–22; и др.]
По истории профессионального и ремесленного образования в России до начала XX века особого внимания заслуживают статьи А. В. Ефанова и А. В. Моисеева, открывающих новые горизонты в понимании роли ремесленного образования и ремесла не только для гармоничного развития личности, но и для развития «зеленой» экономики сегодня[85 - Ефанов А. В. К вопросу о ценностях современного ремесленничества… С. 17–22.]. В схожем ключе анализирует ремесленный социально–экономический уклад Д. Е. Гаврилов[86 - Гаврилов Д. Е. Теоретические основы… С. 311–313.].
Наиболее полно отражена тема ремесленников Петербурга в XVIII в., занятых на строительстве новой столицы. Первые работы, посвященные строителям Петербурга из низших и средних слоев работных людей и ремесленников, появляются в советской историографии в контексте истории возникновения «рабочего класса», что объясняет обращение авторов почти исключительно к развитию в городе мануфактур, фабрик и заводов. П. Н. Столпянский в книге о «жизни и быте петербургской фабрики» приводит довольно разрозненные сведения о первых ремесленниках Петербурга[87 - Столпянский П. Н. Жизнь и быт петербургской фабрики за 210 лет ее существования 1704–1914. Л., 1925.]. А. Л. Шапиро разобрал в своей статье вопрос крестьянского отхода в Петербург петровского времени[88 - Шапиро А. Л. Крестьянские отходы и крестьянский наем в петровское время. Уч. зап. Лен. гос. пед. института им. М. Н. Покровского, т. V, вып. 1. Л., 1940. С. 23–53; В Москве в это время около 46% цеховых приходилось на крестьян (см. о крестьянском отходе в Москву: Заозерская Е. И. Бегство и отход крестьян в первой половине XVIII в. (К вопросу о начальных формах экспроприации сельского и городского населения в России) // К вопросу о первоначальном накоплении в России (XVII–XVIII вв.). Сб. ст. Ред. кол. Л. Г. Бескровный, Е. И. Заозерская, А. А. Преображенский. М.: Изд–во АН СССР, 1958. С. 144–189; Сакович С. И. Социальный состав московских цеховых ремесленников… С. 238–261.]. В. Г. Гейман рассмотрел развитие мануфактурной промышленности того же периода[89 - Гейман В. Г. Мануфактурная промышленность Петербурга петровского времени // A. И. Андреев (ред.). Петр Великий. M.–Л., 1947. С. 246–283.].
Главы, написанные М. П. Вяткиным, Н. В. Киреевым, Г. Е. Кочиным, Д. Г. Куцентовым, А. И. Копаневым и А. Е. Сукноваловым по населению и промышленности столицы в Очерках истории Ленинграда, содержат ценную информацию об условиях работы, формах оплаты и повседневном быту ремесленников и рабочих[90 - Очерки истории Ленинграда. Т. 1: Период феодализма (1703–1861). М.–Л., 1955. С. 52–114, 294–319, 447–549; т. 2. Л., 1957. С. 75–125, 170–230.]. Результаты своей исследовательской работы по населению Петербурга первой половины XIX века А. И. Копанев опубликовал в отдельной книге[91 - Копанев A. И. Население Петербурга в первой половине XIX века. M.–Л., 1957; Ремесленникам в аналогичный период времени Копанев уделил внимание в отдельной статье (Копанев A. И. Ремесленники Петербурга первой половины XIX в. // Ремесло и мануфактура в России, Финляндии и Прибалтике. Материалы II Сов.–фин. симпозиума по соц.–экон. истории, 13–14 дек. 1972 г. / Ред. коллегия: Н. Е. Носов (отв. ред.) [и др.] Л., 1975. С. 78–89.]. Большой вклад в историю петербургского ремесла внесли работы Л. Н. Семеновой, где ремесленный труд описан в контексте истории рабочих столицы, а также истории ее населения и быта[92 - Семенова Л. Н. Рабочие петербургских заводов артиллерийского ведомства в первой половине XVIII века // Исследования по истории феодально–крепостнической России. M.–Л., 1964. С. 69–115; Она же. Рабочие Петербурга в первой половине XVIII века. Л., 1974; она же. Быт и население Санкт–Петербурга (XVIII век). М., 1998.]. Важную методологическую роль в анализе промышленной статистики играют работы Н. Я. Воробьева и Ю. Я. Рыбакова[93 - Воробьев Н. Я. Очерки по истории промышленной статистики в дореволюционной России и в СССР: методы наблюдения и разработки. М., 1961; Рыбаков Ю. Я. Промышленная статистика России XIX века. M., 1976.]. Этнографу Н. В. Юхневой принадлежат этносоциологические работы, увидевшие свет в 1980–е–1990–е гг., в которых проанализирован национальный и социальный состав ремесленников города, а также их распределение по районам[94 - Юхнева Н. В. (ред.). Старый Петербург: историко–этнографические исследования. Л., 1982; Она же. Этнический состав и этносоциальная структура населения Петербурга. Л., 1984. С. 56–65; Она же (ред.) Петербург и губерниЯ. Историко–этнографические исследованиЯ. Л., 1989; Она же. Немцы в многонациональном Петербурге // Немцы в России: люди и судьбы / Отв. ред. Л. В. СлавгородскаЯ. Ред.–сост. Г. И. Смагина. СПб., 1998. С. 56–68.]. Особую тему составляют петербургские ювелиры, особенно финские и шведские[95 - Фелькерзам А. Е. Иностранные мастера золотого и серебряного дела // Старые годы: Ежемесячник для любителей искусства и старины. 1907. Январь. С. 7–13; Юнгар С. Финляндские ремесленники в С.–Петербурге // Ремесло и мануфактура в России, Финляндии и Прибалтике. Л., 1975. С. 90–99; см.: Лопато М. Н. Формирование и развитие школы ювелирного искусства Петербурга XVIII – XIX веков. СПб., 2005; Янгфельд Б. От варягов до НобелЯ. М.: 2010; Кузнецова Л. К. Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало. М., 2012.]. Из последних работ необходимо назвать работы Е. В. Анисимова и О. Е. Кошелевой, содержащих значительный материал о первых ремесленниках Петербурга[96 - Анисимов Е. В. Юный град. Петербург времен Петра Великого. СПб., 2003; Кошелева О. Е. Люди Санкт–Петербургского острова Петровского времени. М., 2004.]. Материалы по истории столичного ремесла можно найти также в смежной области гуманитарных наук по истории искусства[97 - См.: Пронина И. А. Декоративное искусство в Академии художеств: Из истории русской художественной школы XVIII – первой половины XIX века (К 225 – летию Академии художеств СССР) / АХ СССР. Научно–исслед. ин–т теории и истории изобр. искусств. М., 1983; Ботт И. К., Канева М. И. Русская мебель: История. Стили. Мастера. СПб., 2003; Мутья Н. Н. Русское декоративно–прикладное искусство XVIII – начала XX века. СПб., 2003; Декоративно–прикладное искусство Санкт–Петербурга за 300 лет: иллюстрир. энцикл. / [авт. разд.: Т. Т. Коршунова и др.]; Гос. Эрмитаж. СПб., 2004. Т. 1; 2006. Т. 2 [Гусева Н. Ю. и др.]; Особое место занимает огромное количество трудов по истории народных художественных промыслов, требующих отдельного рассмотрения.].
Немаловажную роль в создании конкурентоспособного ремесла Петербурга сыграло тесное взаимодействие российских ремесленников Петербурга с иностранными, по большей части немецкими, привнесшими технические и организационные новации, что оказало положительное влияние на развитие городского ремесла в целом[98 - Веретенко T. E. K вопросу о деятельности мастерской Генриха Гамбса (по документам ЦГИА) // Проблемы развития русского искусства. Вып. XVII, тематический сборник научных трудов, ред. И. A. Бартенев. Ленинград, 1984. С. 68–75; Семенова Л. Н. Иностранные мастера в Петербурге в первой трети XVIII в. // Наука и культура России XVIII в.: Сб. ст. Л., 1984. С. 201–224; Юхнева Н. В. Немцы в многонациональном Петербурге… С. 56–68; Многонациональный Петербург: История. Религии. Народы / Н. В. Бессонов, В. А. Дмитриев, В. А. Дымшиц; и др.; Науч. ред. И. И. Шангиной; Отв. ред. Н. В. Ревуненковой, Н. В. Юхневой. СПб., 2002; Ипполитова Г. А. Владельцы фортепианной фабрики «Я. Беккер» (1841–1917) // Немцы Санкт–Петербурга: Наука, Культура, Образование. СПб., 2005. С. 339–354; Следует также упомянуть серию сборников статей, издающихся по сегодняшний день: Шрадер Т. А. (ред.). Немцы в Санкт–Петербурге (XVIII—XX века): биографический аспект. вып.2. СПб., 2002; Смагина Г. И. (ред.). Немцы Санкт–Петербурга: наука, культура, образование = Die Deutschen in Sankt–Petersburg: Wissenschaft, Kultur, Bildung. СПб., 2005.]. Одна из первых историков, обратившихся к теме иностранных ремесленников Петербурга – петербургская исследовательница Л. Н. Семенова. Она исследовала участие иностранцев в строительстве Петербурга в XVIII в.[99 - Семенова Л. Н. Быт и население…; Она же. Иностранные мастера…; Она же. Рабочие Петербурга…] Е. В. Анисимов сообщает обширные сведения об иностранных мастерах в эпоху Петра I[100 - Анисимов Е. В. Юный град…]. В работах Н. В. Юхневой представлен подробный анализ иностранных ремесленников Петербурга в XIX в. в этноконфессиональном, профессиональном и аспектах социальной топографии[101 - Юхнева Н. В. (ред.). Старый Петербург…; она же. Этнический состав…; она же (ред.). Петербург и губерния…; она же. Немцы…]. Также имеется несколько статей в научных сборниках, выпущенных под редакцией Л. В. Славгородской, Г. И. Смагиной и Т. В. Шрадер[102 - Немцы в России: люди и судьбы / Отв. ред. Л. В. СлавгородскаЯ. Ред.–сост. Г. И. Смагина. СПб., 1998; Шрадер Т. А. (ред.). Немцы в Санкт–Петербурге (XVIII—XX века)… и др.; Смагина Г. И. (ред.). Немцы Санкт–Петербурга… и др.]. Из последних работ, касающихся петербургского ремесла, следует упомянуть статьи М. В. Сергеева[103 - Сергеев М. В. Фортепианное дело в Петербурге XIX века: (По материалам русской периодической печати) // Российская культура глазами молодых ученых. СПб., 1994. Вып. 3. С. 74–92; Он же. Петербургский ремесленник XVIII века // Печать и слово Петербурга: Петербургские чтения 2003. СПб., 2003. С. 245–252; Он же. Музыкально–инструментальное производство в России в первой четверти XIX века // Научные дискуссии. Том 1. 2015. С. 32–37; Он же. Профессия фортепианного мастера в России. Цеховой ремесленник как классический тип настройщика фортепиано // Opera Musicologica. № 2 (28). 2016. С. 75–92; Он же. Фортепианная фирма «C. M. Schr?der» в 1852–1889 гг. В поисках совершенного инструмента и всеобщего признания // Музыковедение. № 3. 2017. С. 22–33.]. В статьях последнего рассматриваются разнообразные аспекты деятельности музыкально–инструментальных мастеров столицы. По теме ремесленного ученичества во второй половине XIX в. петербургская исследовательница И. В. Синова совершила настоящий историографический прорыв, если посмотреть на эпизодические упоминания этой темы в российской историографии до нее[104 - Синова И. В. «…Следить за добрыми и отеческими отношениями мастеров к своим ученикам…». Документы о ремесленном ученичестве на рубеже XIX–XX вв. в Центральном государственном историческом архиве Санкт–Петербурга // Отечественные архивы. 2012. № 6. С. 76–92; Она же. Повседневная жизнь детей трудящегося населения Санкт–Петербурга во второй половине XIX – начале XX вв. СПб., 2013; Она же. Дети в городском российском социуме во второй половине XIX – начале XX вв.: проблемы социализации, девиантности и жестокого обращения. СПб., 2014; См. досоветскую и советскую историографию: Беззащитность ремесленных учеников // Вестник Европы. 1879. Т. 5. Кн. 10 (октябрь). С. 793–795; Ракеев Г. Ф. Об ученичестве у мастеров // Труды общества для содействия русской промышленности и торговле, Записки V отделения по кустарной и ремесленной промышленности 1889–1891. СПб., 1892. С. 1–5; Он же. Об улучшении положения ремесленных учеников. СПб., 1890; Радецкий И. М. Мученики темного царства. Ответы на вопросы о положении ремесленных детей. СПб., 1894; Иордан В. O. Ученики–ремесленники // Русская мысль. 1894. Кн. 4. С. 1–23; Кремлев А. Н. Об отмене телесного наказания для ремесленных учеников. СПб., 1900. Ч. 1–3. Здесь ч. 3. С. 297–299; Кронгауз А. Фабрично–заводские и ремесленные ученики в царской России // Исторический журнал. 1941. № 2. С. 99–111; Бахрушин С. В. Ремесленные ученики в XVII веке // Научные труды. Т. 2. M., 1954. С. 101–118.]. Роли участия женщин в ремесле посвящена работа О. В. Вахромеевой[105 - Вахромеева О. В. Петербургская ремесленница в конце XIX начале XX века // Петербургские исследования: Сборник научных статей. СПб., 2014. С. 40–50.].
Важным исследованием по историографии русского городского ремесла с древнейших времен до 20–30–х гг. XX века является книга В. Г. Егорова и С. М. Чистовой[106 - Егоров В. Г., Чистова С. М. Городское ремесленное производство…]. В монографии этих авторов делается кардинальная смена оценки ремесла, учитывающая международный опыт его развития: «Установившийся в советское время взгляд на мелкую городскую промышленность как на рудимент, неизбежно исчезающий в эпоху индустриального производства, становится неубедительным в связи с широким присутствием ремесла в развитых капиталистических странах»[107 - Егоров В. Г., Чистова С. М. Городское ремесленное производство… С. 215.]. Они констатировали факт развития городского и цехового ремесла в России, в частности, несмотря на активную индустриализацию последнего двадцатилетия XIX в., и его дальнейший рост, вплоть до 1917 г.[108 - Там же, с. 242; Авторы ссылаются на статистику цеховых ремесленников Петербурга у К. А. Пажитнова, доведенную до 1919 г. (Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов… С. 173).]
Зарубежная историография русского ремесла не столь обширна. Оно рассматривается авторами, как правило, в контексте истории крупной промышленности, индустриализации и рабочего класса или сословий крестьян, купцов и мещан[109 - Pipes R. Social Democracy and the St. Petersburg labor movement, 1885–1897. Cambridge, Mass., 1963; Zelnik R. E. Labor and Society…; Crisp О. Labor and industrialisation in Russia //The Cambridge Economic History of Europe. Vol. VII, Part 2, London, 1976. P. 308–415; Bonnell V. E. Roots of rebellion; workers’ politics and organisations in St. Petersburg and Moscow, 1900–1914. Berkeley, Calif. 1983; Hildermeier M. B?rgertum und Stadt in Ru?land 1760–1870. Rechtliche Lage und soziale Struktur. K?ln, Wien, 1986; Share M. The Central Workers Circle of St. Petersburg, 1889–1894: A Case study of the «Workers’ Intelligentsia». New York and London, 1987; Surh G. D. 1905 in St. Petersburg: labor, society and revolution. Stanford. 1989; Daniel R. Brower. The Russian city between tradition and modernity: 1850–1900, Berkeley 1990; McKean R. B. Saint Petersburg between the revolutions: (workers and revolutionaries, June 1907 – February 1917). New Haven, 1990; Hogan H. Forging revolution: (metalworkers, managers and the state in St. Petersburg), 1890–1914. Indiana 1993; Puttkamer J. V. Fabrikgesetzgebung in Ru?land vor 1905: Regierung und Unternehmerschaft beim Ausgleich ihrer Interessen in einer vorkonstitutioneller Ordnung (Beitr?ge zur Geschichte Osteuropas Bd. 20). K?ln, 1996.]. Что же касается истории ремесла Петербурга в XVIII – XIX вв., то она рассмотрена в немецкой монографии автора, в которой сделана попытка дать целостную картину развития ремесла столицы на протяжении всего петербургского периода 1703–1914 гг., несмотря на ограничение серединой XIX в. в названии[110 - Keller A. Die Handwerker in St. Petersburg von der Mitte des 19. Jahrhunderts bis zum Ausbruch des Ersten Weltkrieges 1914. Frankfurt a. M. u.a., 2002.]. Джеймс Батер в своей монографии о Петербурге во время индустриализации упомянул только некоторые ремесленные профессии кузнецов, булочников, кондитеров, золотых и серебряных дел мастеров и ювелиров в контексте промышленной географии[111 - Bater J. H. St. Petersburg. Industrialization and change (Studies in urban history 4, hrsg. V. H. J. Dyos). London, 1976. Pp. 129, 138–139, 194, 197, 269, 372–373.]. Обширная монография М. Хильдермайера о российском городе и «гражданстве» касается вскользь ремесленников и концентрирует свое внимание в основном на купечестве и мещанстве[112 - Hildermeier M. B?rgertum und Stadt… S. 15, 23, 61, 142.].
Р. Зельник и И. Путткамер касались проблематики ремесленных цехов, но только в связи с промышленным законодательством и работой правительственной комиссии для пересмотра уставов фабричного и ремесленного 1857–1862 гг., возглавляемой бароном Адольфом Федоровичем фон Штакельбергом[113 - См.: Штакельберг A. Цеховое устройство и свобода промышленности в Европе. Ч. 1–2 // Труды комиссии для пересмотра уставов фабричного и ремесленного. Ч. 4–5. СПб., 1865; Динеева О. В. Штакельберга комиссия // Экономическая история России (с древнейших времен до 1917 г.): Энциклопедия в 2 т. М., 2009. Т. 2. С. 1191–1192; Puttkamer J. V. Fabrikgesetzgebung… S. 113–118.]. Показательно, что позиция исследователей в этом вопросе совпадает по отрицательной интенции, относительно цехов, с негативными отзывами комиссии, предлагавшей отмену цехов и введение промышленной свободы[114 - Zelnik R. E. Labor and Society… P. 11–12, 69–119, 283–331.]. В этой связи важно выделить особую историографическую традицию в видении роли цехов. Российская либерально–демократическая, советская, отчасти российская современная и западная традиции сходятся во мнении, что цехи, вместе с магистратами и гильдиями, не принесли той пользы и не оправдали тех надежд, которые возлагались на них законодателем, играли сдерживающую роль для промышленного развития и представляли из себя, в сущности, продолжение государственно–полицейского аппарата[115 - См.: Дитятин И. И. Устройство и управление городов России… Т. 1. С. 296–299; Анисимов Е. В. Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого в первой четверти XVIII в. СПб., 1997. С. 136; Zelnik R. E. Labor and Society… P. 12; Hildermeier M. B?rgertum und Stadt… S. 45–46.].
Согласно мнению Е. В. Анисимова, «все эти институты, имевшие глубокие корни в многовековом развитии западноевропейского города, были привнесены в русскую действительность насильно, административным путем»[116 - Анисимов Е. В. Петр Великий: личность и реформы. М.; СПб.; Нижний Новгород [и др.]: Питер, 2009. С. 298.]. Впрочем, как и все остальные институты, возникшие в результате петровских реформ. Но значит ли это, что они оказались бесполезными? Кроме того, одни институты получают право на существование в рамках вестернизационного проекта Петра I (коллегии, военно–морской флот, Морская академия, Академия наук), а другие, как в случае с цехами, – нет. Это заставляет предположить, что, в отличие от России, в Западной Европе как институты цехового ремесла, так и капитализма развивались на добровольных и ненасильственных началах, а это далеко не так. История цехов богата коммунальными революциями и борьбой элит – патрициата, разделенного на ремесленных мастеров и купечество, где последнее в конечном итоге победило. Обезземеливание крестьян и создание армии пролетариев в Западной Европе сопровождалось социальными революциями и экономическими катаклизмами, не в последнюю очередь за счет нарушения социального и экономического баланса, вызванного упразднением цехов. В России все развивалось по иному сценарию, а значит цехи появились в нужное время и в нужном месте, когда была необходима организация производства на иных принципах. С этого времени началась почти двухвековая история российских цехов, а значит было положено начало новой традиции.
Действительно, Е. В. Анисимов убедительно показывает, что на момент ее проведения, городская реформа и создание ремесленных цехов легли тяжелым бременем на податное население, что «объективно» «затормозило процесс оформления капиталистических отношений там, где они могли бы развиваться»[117 - Анисимов Е. В. Петр Великий: личность и реформы. М.; СПб.; Нижний Новгород [и др.]: Питер, 2009. С. 299.]. Но значит ли это, что данная реформа противоречила «логике исторического развития», если таковая вообще существует в истории? Введение института цехов в России не должно создавать впечатления его ненужности, искусственности или нецелесообразности. Он был действительно неизвестен до этого времени в России, но это совсем не значит, что введение цехов «объективно» «тормозило» развитие капиталистических отношений. Дело тут в другом – цехи попросту не вписываются в телеологичную поступательную концепцию экономического развития, в данном случае должного неумолимо вести российскую экономику к капитализму западного образца. Именно данное неукоснительное подражание российских элит последнему привело, по нашему мнению, к тем трагическим дисбалансам в российской экономике, следствием которых явился коллапс российской государственности в 1917 г., усиленный внутри–и геополитическими факторами.
Критическую по интенции точку зрения на российские цехи высказал в свое время Регинальд Зельник, подчеркнувший их суть как, прежде всего, квазигосударственного института, являвшегося продолжением государственного бюрократического аппарата: «В дополнение к их руководящей роли в цехе, старшины выполняли роль административных и налоговых агентов правительства, что противоречит концепции цеха как самостоятельной ассоциации производителей. Кроме того, в отличие от цехов Западной Европы, цехи в России не были по–настоящему закрытой корпорацией. Мало того, что членство в них не ограничивалось количественно, они были открыты даже для таких неконкурентных категорий населения, как крепостные крестьяне, если помещик давал свое разрешение. В рамках определенных цеховых ограничений, вступление в цех не требовалось для всех местных ремесленников. Наконец, не было положено каких–либо ограничений в количестве производимых товаров, изготовленных в каждом цехе. Короче говоря, цех был не столько добровольной ассоциацией с целью протекционизма и монополии, сколько квазигосударственной административной единицей, направленной на обеспечение более рациональной организации, стимулирования производства и организации налогообложения городского населения»[118 - «In addition to their leadership roles within the tsekh, the elders were expected to function as administrative and fiscal agents of the government, thus contravening the concept of the guild as an independent association of producers. Furthermore, in contrast to the guilds of Western Europe, the tsekh was not a truly closed corporation. Not only was its membership not restricted numerically, it was even open to such nonurban categories of the population as manorial serfs if the serf was granted authorization to join by his lord. Within certain limitations, membership was not required of all local artisans. Finally, there were no provisions for limiting the quantity of items produced in each tsekh. In short, the tsekh was not so much a voluntary association for protective and monopolistic purposes as it was a quasigovernmental administrative unit aimed at providing a more rational basis for the organisation and stimulation of production and for taxing the urban population» (Zelnik R. E. Labor and Society… P. 12); Схожей точки зрения придерживаются К. А. Пажитнов и М. Хильдермайер (Hildermeier M. B?rgertum und Stadt… S. 45–46).].
Иными словами, мерилом для российского цехового ремесла для Е. В. Анисимова служит концепция развития капитализма в России, для Р. Зельника – история западноевропейских цехов, что неизбежно ведет к негативной оценке российских цехов или как архаичного института, «тормозящего» развитие капиталистических отношений, или как института запоздалого и «куриозного», поскольку отклоняющегося от воображаемого «магистрального исторического пути развития» и, следовательно, от западноевропейской нормы. Именно поэтому, введение цехов государством дало им шанс на осуществление их расширенной функции в российских условиях, т. е. по пути развития традиции корпоративного самоуправления. В этом смысле логично задаться вопросом по аналогии с А. Я. Гуревичем: «А был ли феодализм [в России. – А. К.]?» versus «А был ли капитализм в России XVIII в.?» и если да, могли ли, таким образом, цехи тормозить его развитие[119 - См.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972; Он же. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990; Важным в этом контексте является вывод авторов книги по истории России о том, что «новейшие исследования организации работ на тульско–каширских металлургических заводах, механизма извлечения и присвоения прибавочной стоимости от эксплуатации наемного труда […] показали отсутствие возможностей капиталистического накопления в отраслях, с которыми традиционно в отечественной науке связывали начало генезиса капитализма в промышленности» (в XVII в. – А. К.) (История России с древнейших времен до конца XVII века / [Милов Л. В., Флоря Б. Н., Козлова Н. В., Вдовина Л. Н.]; под ред. Л. В. Милова. М., 2010. С. 560).]?
С выводом Р. Зельника можно отчасти согласиться, если принять во внимание российский контекст возникновения цехов, но это не значит, что именно поэтому цехи были излишними или «неправильными». В данном случае это служило подтверждением российских реалий, когда даже в таких городах с давней традицией вечевого самоуправления, как Великий Новгород и Псков «1560 –1580–х годов, основная функция кончанской администрации состояла в разверстке и сборе налогов»[120 - Аракчеев В. А. Средневековый Псков: власть, общество, повседневная жизнь в XV–XVII веках. Псков, 2004. С. 165.]. Если российские цехи не являлись слепком с западноевропейских, что является общепризнанным фактом[121 - И. И. Дитятин точно определил характер реформы Петра: «Заимствуя "в чужих краях" цеховую организацию, царь не делал этого однако, […], зажмуря глаза: в копии во многих отношениях трудно узнать оригинал. Копируя более или менее точно оригинал "чужих краев" относительно самого п р о и з в о д с т в а ремесла, Петр Великий значительно отступает от этого оригинала по отношению к с о с т а в у ремесленников, членов цеха» (Дитятин И. И. Устройство и управление городов России… Т. 1. С. 296).], и если в России не было капитализма без множества развитых городов, буржуазии и свободных граждан подобно западноевропейским, то как можно утверждать, что, а) цехи были средневековыми, и б) антикапиталистическими? Тем более, что предполагаемой логике некоего исторического развития не противоречит ни отсутствие капиталистических отношений в их классической форме, ни введение цехов, способствовавших возникновению профессиональных корпораций как нововременного института профессий в России.
Капитализм в России не был ни безальтернативным, ни необходимым в той форме, в которой он существовал в Западной Европе, следовательно, нет надобности представлять капитализм в виде айсберга, в который неминуемо должен врезаться российский «Титаник». Как нам представляется, от такой телеологичности «исторического процесса», а значит и его «закономерностей» можно без особого труда отказаться в пользу исследования столь «архаичного» исторического феномена как российские цехи. Первым шагом на пути к решению этой задачи должно стать «вытягивание» концепции истории цехов из модернизационного западноевропейского контекста развития капитализма, чтобы избавить его от негативной телеологичности. Это даст шанс ремеслу, реализоваться, наконец, как полноценному историческому институту русской истории не только в прошлом, но и как профессиональной корпорации в настоящем и будущем, чтобы придать так нехватавшую ему динамику в контексте исторической событийности, «заглядывающей» в настоящее и будущее. Таким образом, история капитализма не должна противопоставляться истории цехов или ремесла, поскольку и индустриализация как следствие промышленной революции, и ремесленная промышленность имели свою отдельную богатую историю, особую событийность и темпоральность, которые необязательно подменять фазами или формациями[122 - «Ремесленная промышленность и индустрия» («Gewerbe und Industrie». – А. К.) не являются синонимами, у каждого из них есть своя длинная история. Тем не менее, долгое время это различие оспаривалось. […] На рубеже XIX в. половина из 2,2 млн. занятых в промышленности Германии работали в ремесленных мастерских. Примерно 1 млн. работал в рассеянной мануфактуре на дому и только около 100.000 человек работают на мануфактурах, фабриках и в горнодобывающей промышленности» (Pierenkemper T. Gewerbe und Industrie im 19. und 20. Jahrhundert. M?nchen, 2007. S. 3, 5).].
Данное исследование показывает, что необходима дальнейшая теоретическая и методологическая разработка истории русского ремесла, как самостоятельной и самодостаточной не капиталоемкой деятельности, обеспечивающей качество жизни на локальном уровне в «шаговой доступности». Необходим критический пересмотр двух дискурсов, определявших до недавнего времени угол зрения на ремесло: историзма и модернизма или современности. Зародившись в середине XIX века, они органично дополнили друг друга, создавая теоретическую надстройку для промышленной революции. Сегодня этого недостаточно. Традиционный взгляд на ход и «закономерности» исторического развития не оставлял, как правило, места ремеслу в картине будущего. Ведь ремесло являлось «отжившим» и «отсталым» институтом, который неизбежно должен был уступить место «прогрессивному» капиталистическому крупному промышленному производству. К. А. Пажитнов писал по этому поводу: «Русское […] цеховое устройство, оформлявшееся на гораздо более высокой ступени развития экономики, чем та, на которой оформлялись цехи на Западе, не ограничивая число подмастерьев и учеников, не только допускало, но и поощряло превращение ремесленной мастерской в мелкокапиталистическое предприятие»[123 - Пажитнов К. А. Проблема ремесленных цехов… С. 50–51.].
Предлагаемый в данной книге радикальный ревизионизм, призывающий дать истории российского ремесла новое прошлое, не отрицает научный, технический и социальный прогресс. И все же голос скептика указывает на главный фактор риска – человеческий. С точки зрения «обычного» человека нет ни прогресса, ни регресса, ни верха, ни низа, ни спереди, ни сзади, ни отсталого, ни прогрессивного или регрессивного. С его точки зрения, все эти интеллектуальные игры существуют только для того, чтобы обеспечить социальным группам, называемым в различных социумах элитами, свое предполагаемое техническое и интеллектуальное превосходство. Свое предполагаемое лидерство. Но где «низы» и где «элиты»? Где ведущие, и где ведомые? Кто правит и кем или чем управляет? Нет больше, в узком смысле этих слов, ни стран отсталых, ни прогрессивных, ни капиталистических, ни социалистических, а есть только государства и общества с различными степенями несвободы и концепциями развития, которым придется обосновывать запрос на свое лидерство каждый день.
Об относительности таких понятий как «отсталый» и «развитый» существует всеобщий консенсус. Может ли данная дихотомия и аналитический термин «отсталости» помочь понять и объяснить историю России? Объяснить лишь то, насколько Россия была отсталой по сравнению с Европой? Но так ли важно это знать и что дает это знание? Вальтер Кирхнер писал в 1986 г. об относительности данного понятия, так как «все страны в определенный отрезок времени, по меньшей мере экономически, были "отсталыми" по сравнению с другими»[124 - Kirchner W. Die deutsche Industrie und die Industrialisierung Ru?lands 1815–1914. St. Katharinen, 1986. S. 5.]. Исходя из этого, нам видится важным уделить больше внимания новым малоизученным аспектам российской истории в иных контекстах. Но тогда само понятие «отсталости» теряет всякий смысл. В противном случае остается вероятность, что «преодоление отсталости» превратиться в вечное проклятие отсталости и банализацию модернизации в стиле: «Будущее – за мультифункциональными торгово–развлекательными комплексами»[125 - Преодоление отсталости // Конкурент. URL: https://konkurent.ru/article/12125 (дата обращения 08.04.2019).]. В этом смысле понятие «отсталости» подлежит утилизации как отработанный материал, так как кроме коммерциализации и уплощения смыслов оно больше ничего не производит.
Почему вообще возможно и допустимо оперировать понятиями «Запад» и «Восток» и становиться на аргументационные позиции 100 – 200–летней давности? Ведь анахронично само деление на культурные полушария «Запада» и «Востока», потерявших в ходе глобализации свой изначальный смысл, свой конструктивный потенциал как пространства смыслов, некие диффузные культурные ареалы, понятиями которых можно пользоваться лишь условно и в кавычках. Сегодня это тоже анахронизмы или конструкты, оставшиеся лишь сторонами горизонта[126 - См. к истории понятий «Востока» и «Запада»: Hildermeier M. Geschichte Russlands. Vom Mittelalter bis zur Oktoberrevolution… C. 1315–1317.]. Если же говорить об общеевропейской истории и истории России как ее неотъемлемой части, то можно только согласиться с предложением М. Хильдермайера, усиливать идентичность России с помощью репродуцирования ее истории в общеевропейском контексте[127 - Hildermeier M. Osteurop?ische Geschichte an der Wende. Anmerkungen aus wohlwollender Distanz // Jahrb?cher f?r Geschichte Osteuropas. 1998. Bd. 46. Heft 2. S. 254–256.].
Посмотрим, какие альтернативные пути развития оставляет Ш. Эйзенштадт странам, отказавшимся вводить «современные политические и социальные институты» западной демократии: «Одним из возможных вариантов [государств, отказавшихся от западного формата модернизации. – А. К.] оказывалась институционализация относительно современной системы, не слишком, вероятно, дифференцированной, но все же способной абсорбировать новые веяния и тем самым обеспечивать какой–то экономический рост. Другой вариант предполагает развитие стагнирующих режимов, почти не способных реагировать на изменение внешней среды, которые, однако, могут существовать довольно долго. Иногда, впрочем, их уделом становится порочный круг недовольства, охранительства и насилия»[128 - Eisenstadt S. N. Tradition, Change and Modernity… P. 47–72.]. Сценарии развития для стран, решивших развиваться по альтернативным западному вариантам, не особенно привлекательны. Презентованная ученым в 2000 г. теория множественных модерностей, представляет некий компромисс, предлагающий различные модификации модернизации в странах с отличным традиционным укладом[129 - Eisenstadt S. N. Multiple Modernities…].
Для европейско–российского модернизационного дискурса представляется интересной попытка преодоления европоцентричности этой теории, предпринятая Шалини Рандерией, рассматривающей историю постколониальной Индии в контексте «переплетающихся и конфликтующих модернов»[130 - Randeria S. Verwobene Moderne: Zivilgesellschaft, Kastenbindungen und nichtstaatliches Familienrecht im (post)kolonialen Indien // Randeria S. (Ed. at all). Konfigurationen der Moderne: Diskurse zu Indien, Soziale Welt Sonderband 15. Baden–Baden, 2004. S. 155–178.]. Характерно, что понятия совместной истории (geteilte Geschichte) и переплетенной модерности (verwobene Moderne) делают акцент на двусторонних интересах и взаимодействии, носящем двоякий характер, актуальный и для России. В этом контексте Е. В. Алексеева изящно уместила феномен диффузии европейских инноваций в России в один емкий образ: «История любого государства представляет собой причудливое и уникальное переплетение бесчисленных нитей, связывающих его культурную ткань с множеством стран света, где они были впервые "спрядены"»[131 - Алексеева Е. В. Диффузия европейских инноваций в России (XVIII – начало XX в.). М., 2007. С. 3.]. Феномены модернизации и европеизации (вестернизации) России в рассматриваемый период продолжают интенсивно исследоваться[132 - Алексеева Е. В., Редин Д. А., Рей М.–П. «Европеизация», «вестернизация» и механизмы адаптации западных нововведений в России имперского периода // ВИ. 2016. № 6. С. 3–20; Побережников И. В. Акторы российской имперской модернизации…; Роль эндогенных и экзогенных факторов в развитии российской цивилизации (XVIII – начало XX в.) / Е. В. Алексеева, И. В. Побережников, С. А. Нефедов, К. И. Зубков, Е. А. Курлаев, О. К. Ермакова, Л. А. Дашкевич, Е. Ю. Казакова–Апкаримова, О. Н. Яхно. Екатеринбург, 2014.], «и все же необходимо критическое переосмысление истории [России], написанной в рамках теории модернизации и по (западно)европейским лекалам»[133 - Jobst K. S., Liechtenhan F.–D. Wissenschaftliche, technologische und finanzielle Investitionen und Interaktionen europ?ischer Staaten im Zarenreich und die Vorzeichen des Ersten Weltkriegs seit der zweiten H?lfte des 19. Jh. // Quaestio Rossica. 2015. № 3. S. 46, 59.]. Особенно это касается истории ремесла, область которой колонизовали и трансформировали модернизационный и индустриализационный дискурсы, переписав ремесленный нарратив.
Одной из отличительных особенностей теории рефлексивной модернизации является признание якобы неизбежности негативных побочных эффектов, в лице индустриального развития и общества массового потребления, вследствие специфического понимания данной теорией технического прогресса и целеполагания модернизации. Поэтому теория рефлексивной модернизации, как правило, не пытается устранить риски, а принимает их в расчет как необходимые издержки, что ведет к возникновению «общества рисков» (нем. Risikogesellschaft) и экологическим катастрофам. Джейсон В. Мор расставляет иные акценты, связывая последние, не со временем антропоцена и всеобщей историей человечества, а с ее специфическим периодом, названным Мором капиталоцен, указав на главную причину экономического и экологического неблагополучия на планете[134 - Moore J. W. Anthropocene…]. Проблематизация ремесленной (рукотворной) деятельности в этом контексте как фундаментального антропологического признака приобретает особое значение. Развитие ремесленничества сегодня, принадлежащего к малым и средним формам предпринимательства, не является полным решением данной проблемы, но может значительно расширить положительные сценарии развития будущего, снижая социальное напряжение, трансформационные и экологические нагрузки, диверсифицируя рынок.
Аргументация историка Бенжамина Штайнера приобретает свою особенную оригинальность, благодаря сочетанию побочных последствий («коллатеральных потерь») теории рефлексивной модернизации, с одной стороны, и непоследовательностей и противоречий в истории, с другой[135 - Beck U., Bon? W., Lau C. Theorie refel xiver Modernisierung… S. 11.]. При этом виден интегративный потенциал рефлексивной модернизации, критически рассматривающей ее результаты на протяжении последних двухсот лет и интегрирующую тему экологии в концепцию второй модерности. Возникающее, благодаря субверсивным динамикам прошлого, новое интегрируется в современные концепции развития, благодаря чему индустриализация первой модерности тормозится или останавливается[136 - Steiner B. Die Nebenfolgen in der Geschichte. Eine historische Soziologie refel xiver Modernisierung// (Historische Zeitschrift. Beihefte N. F. 65, eds. Andreas Fahrmeir und Lothar Gall). Berlin, M?nchen, Boston, 2015. S. 27–28.], а промышленные гиганты прошлого демонтируются, чтобы уступить место малым гибким, экологически чистым и технологичным формам производства. Критикуя теорию модернизации, автор не причисляет себя к ее непримиримым противникам, защищая ремесло, и не призывает вернуться в архаику. Скорее, это критическое переосмысление теории модернизации и ее роли в интерпретации ремесла и крупного промышленного производства[137 - See: Resasade H. Zur Kritik der Modernisierungstheorien: Ein Versuch zur Beleuchtung ihres methodologischen Basissyndroms. Opladen, 1984; Rapp F., Ropohl G. Historische und systematische ?bersicht // Hubig C. (Hrsg. u.a.). Machdenken ?ber Technik: Die Klassiker der Technikphilosophie und neuere Entwicklungen. Berlin, 2013. S. 41–54; Steiner B. Nebenfolgen der Geschichte. Eine historische Soziologie refel xiver Modernisierung // Historische Zeitschrift. Beihefte N. F. 65. Berlin, M?nchen, Boston, 2014.].
Как теория модерности, так и понятие «экономической отсталости» А. Гершенкрона рассматриваются большинством современных исследователей как требующие модификации и применяются с оговорками[138 - Hildermeier M. Geschichte Russlands… S. 1318.]. В последней своей монографии по истории России Манфред Хильдермайер в заключении с характерным названием «Отсталость под новым углом зрения: между трансфером и переплетением» предлагает оставить с некоторыми оговорками понятие «отсталости» как важную аналитическую категорию, без которой, по его убеждению, невозможно описать адекватно историю России[139 - Там же, с. 1315–1346.]. Тем самым остаются основные понятия «догоняющего» и «догоняемого», без которых этот интеллектуальный конструкт не сможет работать. В этом смысле прослеживается единая историографическая традиция «отсталости» в контексте концепции модернизации, начиная с дореволюционной России и продолжая советской (когда место этого термина занимала «современность») и западной. Существует опасность того, что понятие «отсталости» будет закреплено множеством застывших стереотипов, от которых трудно будет избавиться, даже при условии массированной каталогизации и систематизации исторических кейсов[140 - Там же, с. 1323.].
Остается вопрос, создает ли ясность конструирование некоего громоздкого методологического здания на фундаменте понятия «отсталости», на которое завязывается целый ряд таких уточняющих терминов в систематическом «каталоге» М. Хильдермайера, как «рецепция», «ассимиляция», «абсорбция», «субституция», «продуктивная интеграция» (выбор/отсеивание), «индигенизация», «гибридизация», «перекрещивание» (сосуществование), и не лучше ли расчистить площадку для работы с предложенными немецким исследователем терминами, уже нашедшими применение во многих областях исторической науки[141 - Hildermeier M. Geschichte Russlands… S. 1340–1346; см.: Нарский И. Рец. на: М. Hildermeier. Geschichte Russlands. Vom Mittelalter bis zur Oktoberrevolution. M?nchen: Verlag C.H. Beck о HG, 2013. 1504 S. // Российская история. 2015. № 2. С. 177.]. По сути, немецкий историк предлагает проделать ту же логическую операцию, что и Ш. Эйзенштадт с теорией модернизации (множественных модерностей), предлагая укрепить эпистемологический базис понятия отсталости с помощью дополнительных понятий.
Е. В. Тарле в своей работе к вопросу об отсталости екатерининской России обращает внимание на своего рода стигматизацию России признаком «отсталости» именно как аналитической категории, не позволяющей уже смотреть на социально–экономическое развитие России в иной парадигме[142 - Тарле Е. В. Была ли екатерининская Россия отсталой страною? // Академик Евгений Викторович Тарле. Сочинения в двенадцати томах. Т. 4. М., 1958. С. 445.]. Иными словами, необходимо различать аналитическую категорию «отсталости» от современного социокультурного концепта. С помощью аналитической категории «отсталости» возможно проанализировать представления, формировавшие мировоззрение современников XVIII–XX вв. и оказывавшие существенное влияние на принятие ими тех или иных решений, а значит и на развитие событий или ход истории. Но, так как реальность в представлениях людей и реальность историческая: обе являются предметом исследования историка, могут существенно различаться, необходимо разграничивать, используется ли понятие «отсталости» для описания представлений, как части реальности исторического прошлого, или как современный социокультурный концепт, служащий детерминирующим каркасом для структурирования и объяснения исторических событий. В зависимости от предпочтения этих двух вариантов зависит конкретное наполнение смыслом тех или иных событий[143 - См.: Алфёров А. А. Несколько слов о том, что есть «Современность» // Пространство экономики. 2011. № 3. С. 81.].
Данное концептуальное решение схоже с тем, что предлагает М. Хильдермайер, т. е. отделить понятие отсталости от системного понятия колониалистской модернизации с признаками телеологичного линеарного движения. Но этого недостаточно, так как в руках историка остается сам социокультурный концепт понятия отсталости, диктующий свою логику интерпретации исторических событий. Симптоматично, что через тринадцать страниц своего повествования М. Хильдермайер сам возвращается к понятию теперь уже «социально–экономической модернизации», от которой он предложил очистить понятие отсталости, указывая на тривиальность констатации данного факта модернизации, как само собой разумеющегося. Но социально–экономическое развитие может легко мыслиться вне смыслового поля понятия модернизации. В противном случае, последнее ассимилирует любое обновление или изменение, вновь помещая исторические события в «испанский сапог» модернизации и отсталости. Учитывая неопределенность и альтернативность интенциональных векторов событийной реальности, решением проблемы понятия отсталости и его телеологичности теперь уже в «очищенном» виде, не является и его секторальное и темпоральное расчленение[144 - Hildermeier M. Geschichte Russlands… S. 1323; см.: Алферов А. А. Несколько слов о том, что есть «Современность»… С. 82.].
Проведем мысленный эксперимент, а именно, сделаем так, как в свое время сделали этнологи, применившие к европейцам методы изучения аборигенов, сделав прорыв в гуманитарных науках. Почему бы не повернуть термин «отсталости» вспять и не применить его ко всей европейской истории, если он настолько продуктивен, что от него никак нельзя отказаться? Тогда можно будет перестать глядеться в «зеркало Европы», в котором видят по большей части свои стереотипы, и начать писать аутентичную историю, не ограничиваясь лишь представлениями об отсталости, наличествующими у социальной группы «образованного общества», составлявшей в XIX в лучшем случае 2% российского населения[145 - См.: Алексеева Е. В., Редин Д. А., Рей М.–П. «Европеизация», «вестернизация»… С. 17.].
Безусловно, аспект «отсталости» как проблемы, которую российские элиты пытались решить на протяжении нескольких столетий, может вполне рассматриваться в рамках проблемного подхода, но представляется сомнительной попытка сделать это понятие полезным концептом исторической науки. Не получится ли в конечном итоге так, что освобождая перегруженное понятие «отсталости» от негативных оценочных коннотаций исторических агентов социальности, для которых Запад представлял некий эталон, на который нужно было обязательно равняться, мы не сможем заняться рассмотрением собственно существенных вопросов российской истории, так как окажемся в «ловушке отсталости» или «ловушке модернизации»[146 - Нарский И. Рец. на: М. Hildermeier. Geschichte Russlands… С. 177; Hildermeier M. Geschichte Russlands… S. 1315–1346; См. подробный анализ концепта «отсталости»: Каменский А. Б. К проблеме «вековой русской отсталости» // Quaestio Rossica. 2018. Т. VI. № 1. C. 185–206.].
На наш взгляд, целесообразно пользоваться универсальными нейтральными понятиями, перечисленными выше, без «нейтральных» коннотаций «отсталости». Ведь эти понятия описывают характерные механизмы взаимодействия любых культур. В противном случае, необходимо рассматривать техническую отсталость в области машинного производства, к примеру, Германии, Австрии или Италии первой трети XIX века по сравнению с Великобританией.
В немецкой традиции слово «отсталый» (r?ckst?ndig) в современном значении появилось сравнительно недавно. В 1900 г., одним из первых, кто применил это слово в немецком языке не в прежнем значении оставшегося долга, задержанной выплаты оклада или процентов, а в современном его значении «отсталости», оказался немецкий экономист Густав Шмоллер: «То, что раньше было единым и общим в экономической жизни семьи, общины, компании стало сегодня отдельной функцией двух или более [индивидов. – А. К.], и когда к этому разделению функций привыкают, там, где остался еще прежний порядок, он кажется неожиданно отсталым»[147 - «Was fr?her allgemein und selbstverst?ndlich in der Wirtschaftsf?hrung der Familie, der Gemeinde, einer Unternehmung verbunden war, ist nun eine getrennte Funktion von zweien oder mehreren, und wenn sich diese Scheidung eingelebt hat, so erscheint […] sie nun von diesem Standpunkte als etwas, dessen Verbindung, wo sie noch besteht, ?berrascht, als r?ckst?ndig erscheint» (Schmoller G. Grundri? der Allgemeinen Volkswirtschaftslehre. Bd. 1. Leipzig, 1900. S. 326).]. Теперь это слово вместо нейтральной приобретает такую негативную коннотацию как «недоразвитый», устаревший[148 - Подобную пейоративную коннотацию можно нередко встретить и сегодня (см. Reith R. Bilder vom Handwerk – Handwerksgeschichte: Fragestellungen und Forschungsprobleme. In: Kockel T., M?ller K. (Hrsg.). Geschichte des Handwerks. Handwerk im Geschichtsbild. Dokumentation des Workshops vom 16. September 2013. Duderstadt, 2014. S. 8–20).].
Предлагаю начать с испанской реконкисты (VIII–XV вв.), ставшей катализатором формирования европейской культуры и предпосылкой эпохи европейского Возрождения – времени зарождения будущей «современной» Европы, и проанализируем степень отсталости европейских стран от арабского Востока. На протяжении нескольких столетий с арабского, древнееврейского и латыни переводятся важнейшие научные труды Древнего мира. Европа получает с Востока бумагу, астролябию, медицину, физику, философию, математику и астрономию, чтобы перечислить лишь часть того, что было заимствовано, с помощью которых она на протяжении последующих 500 лет покорит весь мир[149 - К примеру, изготовление бумаги начинается в XII в. в городах Иберийского полуострова (Хатива, недалеко от Валенсии), в Каталонии и Арагоне (Irsigler F. ?berregionale Verfel chnungen der Papier: Migration und Technologietransfer vom 14. bis zum 17. Jahrhundert // Handwerk in Europa. Vom Sp?tmittelalter bis zur Fr?hen Neuzeit… S. 256–257).]. Кто бы мог подумать о таком немыслимом развитии событий тысячу лет назад? Лишь во время и после эпохи Возрождения пришло понимание единого европейского культурного пространства и концепция европейской цивилизации. Первый федеральный президент Западной Германии Теодор Хойс (1884–1959) лапидарно обозначил «три холма» как главные символы, на которых стоит европейская цивилизация: Агора, Капитолий и Голгофа, символизирующие греческую демократию, римское право и христианство трех конфессий: католической, православной и протестантской, возникшее в религиозном контексте иудаизма времен Второго храма. Три столпа, три святыни, на которых стоит европейская культура и европейская цивилизация. Эти символы дополняются другими понятиями, составляющими основу европейской идеи: античный гуманизм, просвещение, либерализм, капитализм, коммунизм и социализм[150 - См.: Arens P., Brauburger S. Die Europasaga. M?nchen, 2017.].
Доминирующее политическое и экономическое положение Западной Европы привело и к доминированию дискурсов развития стран, входящих в зону ее влияния. России, воспринимавшейся периферией на восточной окраине европейского субконтинента, выпала на протяжении последних трехсот лет непростая роль, доказать свое право на достойное место в «европейском доме». Модернизация России, проводившаяся под знаком заимствования европейских институтов и технологий, невольно привела к такому положению в историографии, когда в большинстве исторических исследований основное внимание концентрировалось на дисбалансе сил в двусторонних отношениях между Россией и ведущими европейскими странами, сводя сложность культурного обмена к широкому понятию «Европы»[151 - См.: Cecovic S., Roland H., Bеghin L. (Eds.). Rеception, transferts, images. Phеnom?nes de circulation littеraire entre la Belgique, la France et la Russie (1870–1940). Louvain–La–Neuve, 2018.].
