banner banner banner
Обучение у жизни: становление психоаналитика
Обучение у жизни: становление психоаналитика
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Обучение у жизни: становление психоаналитика

скачать книгу бесплатно

Этот ответ стал причиной для последующего анализа. Я убедился, причем таким образом, что этого нельзя было не увидеть, что на протяжении всей моей весьма длинной терапии я никогда не мог проявить любой отрицательный перенос на моего терапевта. Любой гнев, обращенный к ней, даже когда это, возможно, было перемещенным гневом, всегда казался воспринимаемым лично и как нечто, чего она не могла выдержать. Мой психотерапевт всегда отклоняла это далеко от себя на кого-то вне врачебного кабинета. Результат состоял в том, что мое представление о своем собственном гневе, как слишком сильном для любого, казалось, регулярно подтверждалось. Не удивительно, что я был не в состоянии принять гнев моих пациентов, даже в переносе. Не удивительно также, что мои пациенты только казались поправляющимися, чтобы понравиться мне.

Теперь я столкнулся с новым кризисом. Я сумел увидеть, что имелись очень серьезные основания для того, чтобы я стал чувствовать себя обманщиком, как терапевт. Возможно, я должен был прекратить терапевтическую практику. Поэтому я искал лучшего аналитика, которого только можно было найти, чтобы он помог мне завершить мою работу терапевтом, без нанесения слишком большого вреда моим пациентам, или помог мне восполнить недостатки моей прежней терапии, чтобы я мог работать с пациентами более искренне.

В ходе той аналитической работы я принял окончательное решение обучаться на психоаналитика; решение, пришедшее на сей раз действительно изнутри меня самого, настолько сильно этот анализ отличался от моей предыдущей терапии. В частности, мне давали реальную возможность быть таким, каким я себя чувствовал, поскольку мне удалось обнаружить, что я был с тем, кто был в состоянии выдержать все, вне зависимости от того, что я «выкидывал» на него в процессе работы. Во мне, действительно, было много злости, и мой аналитик был готов предоставить себя для отражения любого человека, на кого бы я не чувствовал себя сильно рассерженным в настоящее время. Он мог выдержать это всегда, по мере необходимости, не защищаясь и не отклоняя это подальше от себя. Он мог вынести даже мой гнев, как будто бы направленный только на него, не отклоняя его. Только постепенно было введено понятие переноса, и это было вполне уместно. Мой гнев воспринимался скорее как нечто, как напрямую направленное на аналитика, что необходимо выдержать, чем как поспешно замеченный перенос или как что-то невыносимое (как с моим предыдущим психотерапевтом).

Ни одна из моих наиболее значимых клинических работ не стала бы возможной, если бы у меня не было этого совсем другого полезного опыта. Именно здесь я начал обнаруживать, насколько неадекватно понятие «корригирующего эмоционального опыта».

Человек, который предлагает себя как «лучшего, чем» кто-то другой, которого ощущали как «плохого» в прошлом пациента, не изменяет ничего из более раннего опыта пациента. Напротив, так называемый корригирующий опыт, вероятно, подтвердит внутреннее ощущение чувств, относящихся к раннему плохому опыту, как слишком сильных для любого человека. Поэтому, какой бы важной ни была определенная аффирмация на принадлежащем ей по праву месте, а для нее может быть найдено место и в анализе, я стал осознавать связанную с ней опасную тенденцию отклонять то, с чем следует встретиться. Продолжающееся влияние плохого опыта на самом деле нужно впустить в аналитические отношения, а не оставлять за их рамками.

Этот более поздний опыт в моем анализе также подчеркивает, как важно было повторно пережить то трудное поведение, которое я хотел подавить, чтобы соответствовать доверию моего директора школы ко мне. Необходимо было снова встретиться с тем поведением и понять его. К тому же недостаточно только переубедить себя в нем, как это было с моим директором школы, или вывести из него, как с моим первым психотерапевтом. Часто в «трудном» поведении содержится много существенных сообщений, которые были упущены прежде.

Быть «лучшей» матерью

Есть еще один путь, где стремление быть «лучше, чем» может стать разрушительным.

Когда у нас с женой появился наш первый ребенок, я стремился помогать во всем, как только мог. И тут мне пришлось многому научиться, в особенности пониманию того, что было полезным, а что нет. Я до сих пор с огорчением вспоминаю один случай: наш ребенок кричал, требуя, чтобы его покормили. Обычно мы ждали этого момента с бутылкой, нагретой и готовой к тому времени, когда ребенок должен был проснуться. Но в этом случае моя жена закрутилась со своими дневными заботами, я же был на работе, и бутылка, которую надо было нагреть, все еще стояла в холодильнике. Я помню, что был несправедливо критичным к своей жене по этому поводу, и ее раздраженный ответ прозвучал так: «Если ты думаешь, что ты такая хорошая мать, тогда иди и сам сделай это».

Я сразу нагрел бутылку и взял теперь уже очень расстроенную малышку, чтобы покормить ее. Я помню свою жену, так прокомментировавшую мои действия: «Почему бы тебе просто не взять все на себя и не делать это всегда?»

Я тотчас понял, что сделал что-то ужасное. Я встал между нашей дочерью-малышкой и ее матерью, поскольку предложил себя как «лучшую» мать. Я увидел, как при озарении, насколько разрушительным это могло стать. И единственным способом, годящимся для восстановления связи между ребенком и ее реальной матерью, было отступление от любой идеи быть лучшей матерью. Я помню, что уложил нашу малышку снова в ее кровать и поставил бутылку на стол возле нее, затем я ушел, оставив тогда дочку протестовать ее собственным способом, что она, конечно, и сделала. Моя жена подняла ее, успокоила и покормила, в то же время говоря мне: «Как ты мог сделать это? Как ты только мог вот так взять и оставить ее?»

Наша дочь, определенно, получила плохой опыт из-за действий своего отца, положившего ее назад и оставившего плакать. Однако здесь могло быть также важное продвижение от собственной презентации меня как лучшей матери до того, что я стал доступным как некто плохой, оставивший ее кричать. Моя жена тогда смогла стать скорее тем, кто сумел спасти ребенка от ее (в тот момент) отвергающего отца, чем моей женой, которой я приписывал роль отвергающей матери. Это также стало началом достижения лучшего баланса между нами в нашей совместной заботе о нашей дочери.

Кроме того, этот опыт привел меня к осознанию того, насколько разрушительной может быть конкуренция в вопросе о том, кто является лучшим воспитателем, будь это между родителями из-за их ребенка или между любыми другими воспитателями. Этот инсайт впоследствии привел меня к подчеркиванию акцента на понятии Винникотта о триаде воспитания[4 - Мне не удалось найти эту ссылку у Винникотта, но я не собираюсь занимать эту концепцию, так как я уверен, что я узнал о ней от него.], в соответствии с которым мать нужно поддерживать как мать своего ребенка. Вместо этого мы слишком часто видим, что люди подрывают авторитет матери, говоря ей, что она сделала что-то неправильно, показывая, насколько лучше они сами могли бы сделать это.

При обучении аналитиков и психотерапевтов мы также обнаруживаем, насколько важна супервизорская триада с супервизором, поддерживающим психотерапевта как психотерапевта своего пациента. Вместо этого мы порой можем видеть супервизора, который подрывает авторитет супервизируемого, иногда даже принимая лечение пациента на себя, а супервизируемый чувствует себя низведенным до уровня виртуального посыльного между пациентом и супервизором.

Обучение на клинической практике

Анализ – это намного больше, чем предоставление инсайта; здесь есть также опыт отношений. Это может быть, однако, неправильно понято, и часто последствия этого ускользают из поля зрения.

Отходя от того, что защищал Александер, я стал сомневаться в любом преднамеренно корректирующем использовании аналитических отношений. Такое использование почти обречено быть манипулятивным, и любая очевидная выгода от него, вероятнее всего, будет краткосрочной, как при харизматическом лечении. Но мы не должны впадать в другую крайность, оставаясь, или думая, что мы можем оставаться беспристрастными аналитиками, которые избегают малейшего намека на эмоциональный контакт с пациентом.

Бессознательная откликаемость

В моей клинической практике меня часто поражало то, что мы, как аналитики, иногда впадаем в такие способы отношений с отдельным пациентом, которые могут быть связаны с историей самого пациента и неразрешенными делами из его прошлого.

Если, например, мы позволяем себе свободно плавающую откликаемость, о которой писал Сандлер (1976), вместо того, чтобы изо всех сил пытаться предотвратить ее из-за некоторой неуместной озабоченности техническими правилами, то можем обнаружить, что начинаем относиться к пациенту весьма чуждыми для нас способами. Это может не только озадачить, но, при случае, заставить нас почувствовать беспокойство или даже тревогу, подозревая, что мы серьезно ошиблись.

Конечно, мы стараемся не подводить наших пациентов. И когда нам кажется, что мы это делаем, мы пытаемся исследовать себя на любой личный контрперенос, который, возможно, внес в это свой вклад. Иногда мы можем обнаружить, что были вовлечены в бессознательный ролевой отклик, описанный Сандлером в той же самой работе. Тогда мы можем увидеть, что мы, кажется, «становимся» некоторой версией ключевых объектных отношений во внутреннем мире пациента, и тогда пациент сможет начать прорабатывать с нами те аспекты отношений, которые оказались нарушенными или в некотором роде нерешенными.

Точно так же мы можем быть вовлечены в такие способы отношений с пациентом, которые напоминают те, о которых писал Александер, т. е. когда в аналитических отношениях появляется что-то, само по себе имеющее прямое терапевтическое значение для пациента.

Однако ключевая разница здесь в том, как мы достигаем этого. Иногда мы добираемся до этого путем, который, скорее, определен бессознательным самого пациента и нашим собственным, часто бессознательным откликом на это, а не каким-то преднамеренным нашим выбором. Весьма часто мы можем даже начать вести себя подобно определенной версии плохого объекта из внутреннего мира пациента.

В другое время мы могли бы обнаружить, что вовлечены в связь с пациентом таким способом, который для него является совершенно новым. Но если была серьезная разлука, даже лишение, мы сможем увидеть, что ответ пациента на это новое поведение не обязательно является благодарным. Например, пациент может плохо отреагировать на что-то, что казалось хорошим опытом с аналитиком. Я предположил, что это является ответом на боль контраста[5 - Я даю пример этого где-то в другом месте (1990,106–107, 1991, 288–9), случай, когда боль контраста впервые предстала передо мной как полезная концепция.], и может появиться, когда пациент начинает понимать часть из того, что было серьезно упущено в его или ее прошлом, и, возможно, видеть это более ясно, чем когда-либо прежде. Я думаю, то, что пациент может испортить хороший опыт с аналитиком, не всегда связано с завистью. Это также может быть способом бессознательного поиска снижения боли контраста, уменьшения различия, поиском притупления боли от того, чего крайне не хватало пациенту.

Если мы вовлекаемся в отношения с нашими пациентами такими способами, может также случиться, что мы начинаем вести себя подобно некоторым наиболее травмирующим объектам из прошлого пациента. Когда это случается, мы можем легко обнаружить, что пациент использует нас для представления определенного значимого человека, который, кажется, подвел его, как во время травмы. Самое удивительное, что в этих случаях пациенты могут найти облегчение от своих интенсивных чувств и фантазий, которыми были охвачены прежде, в связи с постигшей их травмой, прорабатывая их через отношения с аналитиком, так бывает, если аналитик в состоянии адекватно управлять последующими переживаниями.

Мы часто находим, что ключевая фигура(ы) из прошлого пациента была, в некотором роде, не способна отреагировать чувства, которые пациент испытывал в критические времена. Пациент может находить облегчение, не только получая инсайт о сути тех событий. Может быть и так, что пациент нуждается в поддержании тех давних отношений, которые могут быть использованы таким путем, вместе с аналитиком, который сумеет пережить это без разрушения или мести.

В таких случаях мы сталкиваемся со многим, что выходит за пределы предоставления инсайта, и я не думаю, что есть какой-то способ подготовиться к этому, кроме нахождения дальнейшего пути вместе с пациентом, которому такой инсайт помогает, поскольку мы исходим из психоаналитического понимания. Но здесь функция инсайта, заключается, главным образом, в том, чтобы поддержать аналитика, пока аналитик поддерживает пациента в его переживаниях.

Еще одним специфическим открытием, которое я сделал в своей работе с пациентами, то, что для некоторых пациентов также является очень важным, что мы позволяем им интерпретировать нам. У пациентов весьма часто случались их собственные инсайты, которые не были адекватно оценены другими, и это наиболее верно для пациентов, которые были восприимчивыми детьми. Весьма часто бывает, что родители и другие люди чувствовали угрозу из-за странной восприимчивости ребенка к правде, которую эти взрослые предпочли бы оставить неосознанной или неизвестной даже для себя. Этим пациентам, возможно, нужен аналитик, который не только полон инсайтами, но также способный вынести их инсайты о нем или о ней.