скачать книгу бесплатно
– Я и не встревала. Она сама начала. Ты что, хочешь, чтобы я поддалась? Позволила избить меня? Я думала, ты настаиваешь на самозащите!
– Я хочу, чтобы ты уклонялась от подобного.
– Ну конечно. Ты только и делаешь, что уклоняешься… Ах да, прости, я хотела сказать – убегаешь.
Ничто не обжигает так сильно, как презрение со стороны подростка. Оно жалит так жестоко, что перехватывает дыхание, и боль от ожога остается надолго. Я пытаюсь не показать Ланни, как сильно меня это задело, однако не настолько уверена в своей выдержке, чтобы сказать хоть слово. Я беру чашку и направляюсь на кухню, чтобы позволить текущей воде смыть осадок. Ланни следует за мной, но не для того, чтобы вновь уязвить меня. По тому, как она плетется позади, я вижу, что она сожалеет о сказанном и не знает, как взять эти слова обратно. Не знает даже, хочет ли она взять их обратно…
Когда я ставлю чашку и блюдце в раковину, дочь произносит:
– Я думаю о том, чтобы пойти на пробежку.
– Только не в одиночку, – машинально откликаюсь я, а потом осознаю?, что она именно на это и рассчитывала: извинение без извинения. Даже позволить им ездить на школьном автобусе было тяжкой жертвой с моей стороны, но выпустить ее одну на пробежку вокруг озера? Нет. – Мы пойдем вместе. Я сейчас переоденусь.
Надеваю легинсы, спортивный лифчик и свободную футболку, плотные носки и хорошие кроссовки. Когда я выхожу из комнаты, Ланни уже нетерпеливо потягивается. Сверху на ней только красный спортивный лифчик, а снизу – черные легинсы с леопардовыми полосами по бокам. Я смотрю на нее до тех пор, пока дочь со вздохом не хватает футболку и не натягивает ее.
– Никто теперь не бегает в футболках, – ворчит она.
Я отвечаю:
– Я собираюсь потребовать обратно свою футболку с «Рэмоунз». Это классика. И зуб даю, ты не сможешь назвать ни одной их песни.
– «I Wanna Be Sedated» [10 - «I Wanna Be Sedated» («Я хочу успокоительное») – песня группы «Рэмоунз».], – немедленно отзывается Ланни.
Я молчу. В тот первый год после Происшествия Лили пришлось буквально жить на успокоительных таблетках. Она по многу дней не могла уснуть, а когда наконец забывалась неспокойным сном, то просыпалась с криком, звала мать. Мать, которая находилась в тюрьме.
– Если только ты не предпочтешь «We’re a Happy Family» [11 - «We’re a Happy Family» («Мы – счастливая семья») – песня группы «Рэмоунз».].
Я продолжаю молчать, поскольку Ланни выбрала эти песни явно неспроста. Затем выключаю сигнализацию и зову Коннора, чтобы тот заново включил ее, и только потом открываю дверь. Он ворчит что-то из своей комнаты, и я надеюсь, что это означает «сейчас».
Ланни успевает ускакать вперед, но в конце гравийной подъездной дорожки я нагоняю ее, и мы направляемся по дороге на восток ровной, свободной трусцой. Это идеальное время дня для пробежки: воздух теплый, солнце стоит низко и не обжигает, тут и там на спокойной воде озера виднеются лодки. Навстречу нам попадаются другие бегуны, я ускоряю бег, и Ланни легко подстраивается под него. Соседи машут нам со своих крылечек. Как дружелюбно! Я машу им в ответ, но эти добрососедские чувства поверхностны, обманчивы. Я знаю, что если б эти добрые люди проведали, кто я такая на самом деле и за кем была замужем, они сделались бы точно такими же, как наши прежние соседи… полными недоверия и отвращения, боящимися даже подойти к нам близко. И может быть, они были бы правы в своей боязни. Мэлвин Ройял отбрасывает длинную темную тень.
Мы пробегаем примерно половину пути вокруг озера, когда Ланни, ловя воздух ртом, просит остановиться и прислоняется к покачивающейся сосне. Я еще не выдохлась, но мои икроножные мышцы болят, а бедра ноют, и я потягиваюсь и продолжаю неспешный бег на месте, пока моя дочь переводит дух.
– Ты в порядке? – спрашиваю я. Ланни мрачно смотрит на меня. – Это означает «да»?
– Ну конечно, – фыркает она. – Вот еще! С чего мы вдруг решили выйти на олимпийский уровень?
– Ты сама понимаешь, с чего.
Ланни отводит взгляд.
– С того же, с чего ты записала меня на эту дурацкую крав-мага? [12 - Крав-мага – разработанная в Израиле военная система рукопашного боя, делающая акцент на быстрой нейтрализации угрозы жизни.] в прошлом году.
– Мне казалось, тебе нравится крав-мага.
Она пожимает плечами, рассматривая какие-то веточки у себя под ногами.
– Мне не нравится думать о том, что она мне понадобится.
– Мне тоже, детка. Но приходится смотреть фактам в лицо. Кругом опасно, и мы должны быть к этому готовы. Ты достаточно взрослая, чтобы это понимать.
Ланни выпрямляется.
– Ладно. Полагаю, я готова. Постарайся на этот раз не загонять меня, мама-терминатор.
Мне тяжело это слышать. Пока еще была Джиной, но уже после Происшествия, я начала бегать, и это было трудное, выматывающее занятие, пока я не натренировалась. И сейчас, если я не сдерживаю себя, то бегу так, будто смерть дышит мне в затылок, будто я спасаюсь от гибели. Это неполезно и небезопасно, и я отлично понимаю, что эта потогонка – некий вид наказания для себя самой, и в равной степени – проявление страха, в котором я живу постоянно.
Несмотря на все свои усилия, я забываюсь. Я даже не сознаю, что Ланни отстала, сбившись с дыхания и с трудом переставляя ноги. И только когда я миную поворот, я понимаю, что бегу одна в тени сосен и даже не знаю, давно ли оторвалась от нее.
Я прислоняюсь к дереву, потом усаживаюсь на удобный старый валун и жду. Я вижу ее вдалеке – она идет медленно, слегка прихрамывая, – и ощущаю укол вины. Что я за мать – заставляю ребенка бегать до изнеможения?
Шестое чувство, возникшее у меня в последние годы, внезапно вбрасывает в кровь порцию адреналина. Я выпрямляюсь и оборачиваюсь.
Тут кто-то есть.
Я замечаю человека, стоящего в тени сосен, и мои нервы, которые никогда не ведают покоя, натягиваются туже струн. Я соскальзываю с валуна, приняв стойку готовности, и всматриваюсь в тень.
– Кто здесь?
Он издает сухой нервный смешок и неспешно выходит на свет. Это старик, чья кожа напоминает иссохшую коричневую бумагу, усы у него седые, как и коротко остриженные курчавые волосы. Даже мочки его ушей поникли от старости. Он тяжело опирается на трость.
– Извините, мисс, не хотел вас беспокоить. Я просто смотрел на лодки. Мне всегда нравились их обводы, хотя моряк из меня никудышный, я всю жизнь провел на суше. – Он одет в старый китель с армейскими нашивками… артиллерийскими нашивками. Не Вторая мировая, но Корея, Вьетнам, один из этих мутных конфликтов. – Я – Иезекил Клермонт, живу тут, поблизости, на холме. Уже почти целую вечность. Все по эту сторону озера называют меня Изи.
Мне стыдно за то, что я предположила худшее, и я делаю шаг вперед и протягиваю руку. Ладонь у него сухая и жесткая, но чувствуется, что кости уже старчески хрупкие.
– Здравствуйте, Изи. Меня зовут Гвен. Мы живем вон там, рядом с Йохансенами.
– А, да, вы та семья, которая тут недавно поселилась… Рад знакомству. Жаль, что раньше не было случая познакомиться, но сейчас я маловато гуляю. Все еще не выздоровел с тех пор, как полгода назад сломал бедро. Не старейте, юная леди: старость – сплошная боль во всех местах. – Он оборачивается, когда Ланни останавливается в нескольких футах от нас и переводит дыхание, наклонившись и упершись руками в бедра. – Добрый вечер. Вы в порядке?
– Я отлично, – выдыхает Ланни. – Обалденно. Привет.
Я стараюсь не засмеяться.
– Это моя дочь, Атланта. Все называют ее Ланни. Ланни, это мистер Клермонт. Коротко – Изи.
– Атланта? Я родился в Атланте. Чудесный город, оживленный, культурный… Иногда я скучаю по нему. – Мистер Клермонт по-военному четко кивает Ланни, и та отвечает таким же кивком, украдкой взглянув на меня. – Ладно, мне лучше двигать домой. У меня уходит немало времени на то, чтобы взобраться на холм. Моя дочь все время твердит мне, что нужно продать дом и переселиться куда-нибудь, где легче будет гулять, но я пока еще не готов отказаться от этого пейзажа. Вы понимаете, о чем я?
Я действительно это понимаю.
– Вы нормально доберетесь? – спрашиваю я, потому что вижу его дом, расположенный на достаточно большом расстоянии отсюда вверх по склону – особенно для человека с больной ногой, который передвигается с помощью трости.
– Отлично доберусь, спасибо. Я старый, но не немощный – пока еще. Кроме того, доктор говорит, что мне это полезно. – Он смеется. – По моему опыту, всё, что полезно, никогда не бывает приятно.
– Ага, чистая правда, – соглашается Ланни. – Рада знакомству, мистер Клермонт.
– Изи, – поправляет он, направляясь вверх по холму. – Удачной вам пробежки!
– Обязательно, – отзываюсь я, потом утираю с лица пот и улыбаюсь дочери. – Остаток пути пробежим наперегонки.
– Слушай, я и так полумертвая!
– Ланни!
– Нет, спасибо, я пешочком пройдусь. А ты можешь бежать, если хочешь.
– Я пошутила.
– Тьфу ты!
2
Мы уже почти дома, когда мой телефон сигнализирует о получении текстового сообщения. Оно с анонимного номера, и у меня мгновенно напрягаются мышцы шеи. Я останавливаюсь и отхожу с дороги, Ланни радостно пробегает мимо.
Открываю сообщение. Оно от Авессалома, и начинается с условной текстовой подписи – стилизованной буквы «А», первой буквы его псевдонима. Дальше идет:
Вы где-то поблизости от Миссулы?
Он никогда не спрашивает, где я нахожусь, а я не говорю этого. Я набираю в ответ:
Зачем?
Кто-то опубликовал кое-что. Похоже, они всё поняли не так. Попытаюсь сбить их со следа. Любому, кто стал их целью, будет плохо. Увид. ?.
Это стандартная форма прощания, которую использует Авессалом, и можно быть уверенной, что больше сигналов не последует. Я полагаю, он использует сменные телефоны, так же, как и я: его номер меняется каждый месяц, как по часам, и его сообщения всегда приходят с незнакомых номеров, хотя подпись-символ остается неизменным. Я не могу позволить себе так часто менять телефон, поэтому мой номер остается неизменным полгода подряд, а телефоны детей – по году. Маленький островок стабильности в нестабильном мире.
Однако если кто-то выйдет на мой след, я избавлюсь от всего: от телефонных номеров, адресов электронной почты, учетных записей и так далее. Если преследователи подбираются к нам достаточно близко, Авессалом сообщает мне об этом, мы собираем вещи и уезжаем. За последние несколько лет это стало рутинной процедурой. Да, хреново, но мы привыкли к этому.
Нам пришлось к этому привыкнуть.
Я осознаю, что почти с физической жаждой ожидаю того момента, когда получу по почте запечатанный конверт с драгоценным разрешением на ношение оружия. Я – не одна из тех болванов, которым так и хочется ходить за покупками с автоматом за спиной: эти люди живут в фантастической утопии, где они – герои в мире, полном опасностей. В какой-то степени я их понимаю. Они чувствуют себя бессильными, их жизнь наполнена неуверенностью. Но все равно это утопия.
Я живу в реальном мире и знаю: пистолет, который я ношу, может оказаться единственным, что стоит между мной и свирепой, неудержимой, организованной бандой преследователей. Я не собираюсь объявлять всем о том, что у меня есть оружие, мне это совершенно не нужно. Я не хочу использовать его. Но я готова сделать это – и сделаю.
Все мои усилия направлены на то, чтобы мы выжили.
Ланни, убежавшая далеко вперед, бурно радуется, и я не собираюсь отнимать у нее победу. Мы останавливаемся у почтового ящика, чтобы забрать дневную почту, состоящую в основном из рекламного мусора. Дочь уже не хромает и дышит ровно, но продолжает идти ровным шагом, пока я перебираю конверты. Успеваю просмотреть всего пару из них, когда осознаю?, что кто-то идет к нам по дороге. Ощущаю, как мое тело само по себе принимает стойку готовности к защите – степень настороженности изменяется мгновенно.
Это был тот человек из тира, который свел убийственное противостояние Карла Геттса и Хави к обычной ссоре. Сэм. Я была удивлена, увидев его здесь, да и еще идущего пешком. Замечала ли я его когда-либо прежде вблизи от нашего дома? Разве что издали. Если подумать, он кажется мне смутно знакомым. Быть может, я видела, как он гуляет или бегает трусцой – как и множество других здешних обитателей…
Сэм продолжает идти в нашу сторону, сунув руки в карманы и заткнув уши наушниками. Заметив, что мы глядим на него, машет мне рукой, кивает и проходит мимо нас, направляясь в сторону, противоположную нашему пути вокруг озера. Я не свожу с него глаз, пока он не скрывается из глаз за небольшим подъемом, за которым начинается ответвление дороги к стоящим выше домам – дому Йохансенов и жилищу полицейского офицера Грэма. Но откуда Сэм шел?
Вероятно, то, что мне так необходимо знать это, можно считать одержимостью.
Когда мы входим в дом, я поворачиваюсь, чтобы ввести код, отключающий сигнализацию. Мои пальцы уже касаются панели, когда я понимаю, что вводить код не нужно, потому что сигнал «Включено» не мигает и не пищит.
Сигнализация не включена.
Я застываю, стоя в дверях, преграждая путь дочери. Та пытается протиснуться мимо меня, и я бросаю на нее свирепый, безумный взгляд и прижимаю палец к губам, затем указываю на панель.
Лицо Ланни, румяное от солнца и пробежки, застывает, она делает шаг назад, потом еще один. Запасной комплект ключей от машины я держу в горшке с цветком сразу у дверей, и сейчас я хватаю их и бросаю дочери, беззвучно артикулируя: «Иди!»
Ланни не медлит ни мгновения. Я хорошо выдрессировала ее. Она поворачивается и бежит к «Джипу», а я закрываю и запираю за собой входную дверь. Кто бы ни проник внутрь, я хочу, чтобы он сосредоточился на мне. Затем кладу почту на ближайшую ровную поверхность, стараясь производить как можно меньше шума, и прокручиваю в голове план дома, быстро перебирая все возможные варианты действий.
До маленького пистолета, надежно спрятанного под диваном, всего четыре шага. Я опускаюсь на колени и прижимаю большой палец к замку; лючок распахивается с тихим металлическим щелчком. Я достаю из тайника «ЗИГ-Зауэр». Это мое любимое и самое надежное оружие. Я знаю, что оно заряжено и готово, один патрон уже в стволе. Убираю палец со спускового крючка, заставляю свой пульс замедлиться и тихонько прохожу через кухню и дальше, по коридору.
Я слышу, как «Джип» заводится и отъезжает прочь, шурша шинами по гравию. Хорошая девочка. Она знает, что ей нужно ехать прочь от дома в течение пяти минут, и если я не дам ей сигнал «все чисто», то вызвать полицию, а потом направиться к нашей условленной точке встречи в пятидесяти милях отсюда и откопать там тайник с деньгами и новыми документами, отмеченный на геолокации. Если понадобится, Ланни сможет скрыться и без нас.
С трудом сглатываю, потому что теперь я наедине со своим страхом того, что с моим сыном случилось что-то ужасное.
Приближаюсь к своей комнате. Украдкой заглянув внутрь, не вижу ничего необычного. Все так же, как я оставила, вплоть до домашних тапок, небрежно брошенных в угол.
Комната Ланни – следующая по той же стороне коридора, напротив главного санузла, которым пользуемся мы обе. На какой-то жуткий момент мне кажется, что кто-то перевернул ее комнату вверх дном, но потом вспоминаю, что не проверяла эту комнату сегодня с утра, перед тем как направиться в тир, и Ланни оставила кровать незаправленной, а грязную одежду – разбросанной по всему полу.
Коннор. Пульсирование у меня в висках ускоряется, и при всем своем самоконтроле я не могу замедлить его. «Прошу тебя, Боже, не нужно, не отнимай мое дитя, не делай этого!»
Дверь его комнаты закрыта. Он повесил на дверь табличку: «Не входить – внутри зомби!» – но когда я осторожно нажимаю на ручку, то понимаю, что замок не заперт. У меня два варианта: войти быстро или войти медленно.
Я вхожу быстро, распахнув дверь ударом плеча и вскидывая пистолет плавным движением, – и всем этим спектаклем пугаю сына едва ли не до полусмерти.
Он лежит на своей кровати в наушниках, и даже от двери я слышу музыку, однако гулкий удар двери о стену заставляет его резко сесть, срывая наушники. При виде пистолета сын кричит, и я немедленно опускаю оружие, но успеваю заметить слепой ужас в глазах Коннора.
Этот ужас мгновенно исчезает, сменяясь неистовой яростью:
– Блин, мама! Какого черта?
– Извини, – отзываюсь я. Как ни странно, теперь мой пульс сильно учащается, реагируя на адреналин, впрыснутый в кровь потрясением. Мои руки трясутся. Я осторожно кладу оружие на столик Коннора, экстракционным окном кверху, направив дуло в сторону от нас обоих – четко по правилам тира. – Извини, солнышко. Я думала… – Мне не хочется говорить это вслух. Я ухитряюсь сделать прерывистый вдох и оседаю на пол, прижимая ладони ко лбу. – О Боже, ты просто забыл включить ее, когда мы ушли…
Я слышу, как музыка прерывается посередине аккорда, наушники падают на пол. Кровать скрипит, когда Коннор садится на край, глядя на меня. Я наконец рискую посмотреть на него. Мои глаза жжет; мне кажется, что они покраснели, хотя я не пла?чу. Я уже давно не плачу.
– Сигнализация? Я забыл ее включить? – Он вздыхает и сгибается, как будто у него внезапно начинает болеть живот. – Мама, перестань уже сходить с ума, когда-нибудь ты кого-нибудь из нас убьешь, ты это понимаешь? Мы здесь в дикой глуши – тут никто, кроме нас, даже двери не запирает.
Я не отвечаю. Он, конечно же, прав. Я отреагировала чрезмерно сильно, и уже не в первый раз. Я направила оружие на своего ребенка. Его гнев понятен, так же как и его защитная реакция.
Но он не видел картинки, которые я нахожу, когда пролистываю посты «Сайко патрол».
У некоторых сетевых преследователей есть оригинальное хобби. Некоторые из них отлично владеют «Фотошопом». Они берут жуткие фотографии с мест преступления и приделывают жертвам наши лица. Иногда берут за основу детскую порнографию, и я вижу изображения, на которых моих сына и дочь насилуют самыми невообразимыми способами.
Меня преследует – и я знаю, что оно всегда будет преследовать меня, – память о фотографии мальчика, ровесника Коннора. Этот мальчик, изувеченный, лежит в своей постели, на измятой, пропитанной кровью простыне. Недавно это фото всплыло в интернете с надписью «Правосудие Божье убийцам!».
Коннор прав, что злится на меня. Он прав, что считает, будто его несправедливо обвинили в нарушении дурацких, ненужных, параноидальных правил. Я ничего не могу с этим поделать. Я должна защитить его от настоящих, живых чудовищ.
Но я не могу объяснить это ему. Я не хочу показывать ему тот мир, ту реальность, которая, подобно черной реке, течет под поверхностью жизни, которую они видит вокруг себя. Я хочу, чтобы он продолжал жить в мире, где мальчик может коллекционировать комиксы, вешать на стены плакаты с выдуманными существами и надевать костюм зомби на Хэллоуин.
Я ничего не говорю. Встаю, едва осознав, что ноги снова слушаются меня, и поднимаю пистолет. Потом выхожу и тихо закрываю за собой дверь.
Сын кричит мне вслед:
– Ну погоди, вот я позвоню в соцзащиту!
