скачать книгу бесплатно
– Не знаю, – просто ответил Генри. – Наверное, вы ждали какой-то невероятной истории, рассказывающей, почему еще совсем юная девушка ранит себя и вешается, но если бы я знал… – он погрустнел. – Джинни была не от мира сего, я это говорил. Но незадолго до своей смерти она стала еще более закрытой, какой-то отстраненной. Сейчас, наверное, сказали бы, что родители должны были обратить на это внимание, что симптомы были тревожными, но, по большому счету, разве так не ведут себя все подростки? Разве их не переключает от истерического веселья до тотальной депрессии? Она могла в кого-то влюбиться, а может, обдумывала новую поэму. В период творчества Джинни невероятно преображалась, входила чуть не в состояние измененного сознания, могла выглядеть, как наркоман под дозой, говорить бессвязно. Творческая личность, как я и говорил. Кстати, – добавил он через минуту, – про наркомана не надо писать, наверное. Мне сложно оценить, как должен выглядеть и вести себя творческий человек.
Я согласно закивала.
– Кто был к ней ближе других? Она с кем-то общалась больше и откровеннее?
– Мама, думаю, – задумался Генри. – Наверное, оттого ей и стало тяжелее всех после того, что случилось…
– Можете рассказать, как все произошло? Понимаю, что это нелегко, но тем не менее.
– Да, конечно, – Генри снова махнул рукой, как бы говоря: «Какие церемонии, я же сам согласился». – На самом деле, странно вспоминать это спустя столько лет. Когда это случилось, все только об этом и говорили, задавали сотни вопросов, а мы, родители и я, отвечали бесконечное число раз. Восстанавливали цепь событий, произошедших в тот день, но в итоге все заканчивалось тогда, когда мы с родителями уехали в город.
Генри отпил из своей кружки и снова поставил чайник на огонь.
– Принято считать, что день смерти должен быть каким-то необычайным. Что все вокруг означает приближающуюся трагедию. Но… посмотрите в окно.
Я, конечно, немедленно стала вглядываться в серый пейзаж за стеклом: голые деревья, растворяющиеся в дымке, остатки умирающих листьев, разбросанных там и тут, краешек немого фонтана. Максимально угнетающе.
– Не очень веселый пейзаж, да? И так тут почти всю осень, зиму и весну, так что отличных дней для самоубийства более половины в году. И тот день не стал исключением. Ну, может, чуть светлее было из-за снега, чем сейчас. И Джинни была такой же замкнутой, как и в последние дни. Хотя утром за завтраком обняла родителей и меня, впервые за несколько недель, это, пожалуй, и явилось чем-то необычным. Но мы восприняли это скорее как хороший признак: решили, что Рождество возвращает ее в более знакомое нам радостное и светлое расположение духа. А в остальном это было самое обычное утро, ничем не отличающееся от других. Мы с родителями скоро уехали в город, а когда вернулись, закончилась вся наша прежняя жизнь.
Я внутренне сжалась, предчувствуя встречу восемнадцатилетнего Генри с кошмаром.
– Пойдемте со мной, – не дожидаясь моего согласия, он вышел из кухни.
Я поспешила за ним в уже знакомый мне высокий холл. Генри встал в самый его центр и поднял голову наверх.
– Вон там, – он показал на деревянные перила на высоте примерно третьего этажа. – На третьем этаже была ее комната. И моя комната тоже. Она висела вон на той деревянной перекладине. Конечно, она выдержала ее хрупкое тельце.
Бесстрастный голос Генри наводил на меня ужас. Наверное, защитная реакция, подумала я, да и времени прошло уже немало.
– Я увидел ее первым. Отец оставался в машине, мама немного задержалась. Прислуги в эти дни было меньше: мы отпускали их готовиться к празднику. Позже полицейские сказали нам, что Джинни сделала это в течение часа после нашего отъезда. Мы уже ничего не успели бы сделать, даже если на это был шанс, – он опустил голову. – Но шанса никакого не было. Джинни изрезала себя кухонным ножом. Но, видимо, не умерла сразу и не смогла терпеть боль. Поэтому повесилась на отцовском ремне, связанном с простыней. Не могу представить, как ей было больно. Как ей было больно, моей маленькой сестренке.
Генри замолчал. И я не могла проронить ни слова: только видела, как наяву, свисающее на ремне тело молоденькой девушки.
– Хотите вина? – внезапно спросил Генри.
– Очень хочу.
Мы вернулись на кухню, Генри открыл узкий винный шкаф, воздух у него качнуло морозом. Хозяин предложил подогреть вино в кастрюле: в доме было свежо и без охлажденного алкоголя. Я не возражала.
Отвернувшись к плите и помешивая будущий глинтвейн, Генри продолжил:
– Я не успел остановить маму: она все увидела. Не забуду ее крик. Как будто с того света. Слышу его, как сейчас. Прибежал отец, через секунду он уже несся по лестнице наверх. Звал ее. Но тогда еще не было горя, одно отрицание. Он бежал спасти Джинни. Пока поднимался, звал меня на помощь, нашего управдома, забыв, что тот уехал домой. А когда добежал, не знал, что сделать, чтобы не поранить ее еще больше. Обезумел совсем. Хотел, чтобы я поймал ее внизу, но даже если бы Джинни была бы жива, это ничего не изменило бы. Она потеряла столько крови. И удушение завершило начатое. Джинни была мертва, я не сомневался в этом и плакал внизу. Я обнимал маму, она содрогалась в рыданиях. А отец носился по этажу, пока не осознал. Тогда из него словно вынули все то, кем он был раньше. Он обезумел. Это страшное бессилие, когда ты ничего не можешь сделать, никак повлиять на то, что происходит. Ты можешь владеть Холмсли Вейл, лошадьми, людьми, замками, но какое все это имеет значение, если твой ребенок свисает с перил в твоем доме?
Генри осторожно перелил ароматное вино в две старомодные металлические кружки, украсил их свежими апельсиновыми дольками и палочками корицы. Я завороженно следила за ним: вместе с его жуткой и печальной историей творилось что-то доброе и уютное донельзя, что делало туманный холодный Холмсли Вейл романтической и теплой осенней сказкой. Мне захотелось достать длинные вязанные скандинавские гольфы, свитер с оленями и, сидя под теплым пледом, смотреть с Генри Харди телевизор. Интересно, в замке есть телевизор? А телевидение?
– Мы ждали полиции безумно долго, – хорошо, что хоть кто-то из нас двоих был в состоянии держаться означенной темы. – Я отвел маму в библиотеку, налил ей виски. Отец сидел на лестнице, курил. Никто ничего не говорил. Мама иногда порывалась куда-то бежать, но я останавливал ее. Она была в глубоком шоке.
Генри подошел к окну, словно видел во дворе то, о чем говорил:
– Сначала приехали наши местные полисмены, которые были настолько ошарашены случившимся и необходимостью их обязательного в этом участия, что посвятили все время нелепому переминанию с ноги на ногу, бурча что-то об ожидании профессионалов. А кто они тогда? Ну да ладно, наверное, для двух молодых парней это было слишком. Через каких-то десять-пятнадцать минут профессионалы из ближайшего города прибыли и здесь развернулось настоящее светопреставление. Не прошло и получаса после их приезда, как в нашем дворе уже щелкали затворами фотоаппаратов первые журналисты. Маму увезли в больницу, она была практически без сознания, не могла говорить. Нас с отцом опросили, вкололи ему что-то успокоительное, а вернее даже снотворное. Тело Джинни сняли, уложили в пакет и увезли. Повсюду бродили люди в масках и защитных костюмах. У меня сняли отпечатки пальцев. В доме мы оставаться не могли, он стал местом преступления, тогда это еще рассматривали как убийство. Мы уехали в городской отель, я уложил спать отца. Это был кошмарный день, который длился бесконечно долго.
Генри замолчал, а я подумала, насколько страшно и одиноко было молодому парню в отеле в тот вечер. Какие мысли крутились в его голове? Подозревал ли он кого-то в убийстве Джинни? Задавать эти вопросы в тот момент у меня не поворачивался язык: это было бы слишком бестактно.
– Почему сразу решили, что это убийство?
Генри вздрогнул и вернулся в сегодняшний день.
– Не знаю, наверное, так принято думать у полиции – предполагать самое плохое. Но, если честно, другое и не приходило в голову, когда мы увидели Джинни. Как могла маленькая хрупкая девочка нанести себе кровавые раны, а потом повеситься? Такое просто не укладывалось в голове. Конечно, решили, что это мог сделать кто-то другой.
– И кто бы это мог быть, как считаете?
Генри пожал плечами:
– Понятия не имею. Холмсли Вейл – не самое дружелюбное место на земле, но страшно представить, что кто-то мог сотворить такое. Конечно, наша семья не пользуется расположением или особенной любовью соседей, но у нас никогда не было открытых конфликтов ни с кем. И особенно все это не вязалось с Джинни, которую все обожали. Чтобы кто-то мог прийти и убить лучшего человечка в округе? Нет, это в голове не укладывалось, хотя поначалу и казалось убедительнее версии самоубийства.
– Когда вы узнали, что это был суицид?
– На следующий же день. Если вид мертвой Джинни принес с собой самые бурные реакции, то известие о самоубийстве парализовало родителей. Они, да и я тоже, поверить не могли в это. Джинни была не таким человеком. Да она была последним человеком, от которого этого можно было бы ожидать. Тем более вся эта жестокость и какая-то… Не подумайте, что я хочу обесценить эмоции Джинни, но в том, что она сделала, была какая-то театральщина, истерия, какой-то кич. Все это было на нее так не похоже, так вызывающе дико.
– Еще и стихи эти… – не сдержалась я.
– Ах да, стихи, – кивнул с усмешкой Генри. – Жутковатый стишок Джинни Харди. До сих пор не понимаю, что это было, что на нее нашло. Но эта страшилка в рифму не укладывается в характер моей сестры больше, чем самоубийство. Да, она была творческой личностью, притом совсем еще юной. Ну, знаете, подростки и сами по себе довольно экзальтированные, впечатлительные, рассуждающие абсолютными категориями. Но Джинни все это как будто обходило стороной, с ней никогда не возникало проблем. Вернее, так казалось. А проблемы, конечно, у нее были, раз случилось то, что случилось.
– Наверное, сложно не винить себя за то, что не замечал проблем близкого человека, – сказала я.
Генри, кажется, почувствовал в моих словах понимание:
– У вас тоже покончил с собой кто-то из близких?
– Нет, – запротестовала я. – То есть да. Но там немного другое было дело.
Я совершенно запуталась и растерялась. Все еще не могла до конца осознать, что далекое и печальное прошлое имело непосредственное отношение ко мне и к моей семье.
– Почитаете, может, когда-нибудь мою книгу, думаю, будет понятнее, – неловко подытожила я.
– Обязательно это сделаю, – ответил Генри, внимательно меня рассматривая. – В тот момент, когда все произошло, я не винил себя. Тогда на меня просто напал ступор, не было понимания, как это произошло и что делать дальше. Из-за того, что от версии убийства отказались, мы с отцом смогли вернуться домой. Полицейские расспрашивали нас о Джинни, копались в ее вещах, но ничего интересного не нашли. Вселенная Джинни была наполнена учебой и стихами. Никаких тайных параллельных жизней Лоры Палмер, абсолютно нормальное существование слишком хорошей для этого мира девочки-подростка.
– Она не оставила других записок, кроме стихотворения?
– Нет, ни одной.
– Возможно, она вела дневник?
– Да, вела, но там не нашлось ничего, что объяснило бы ее поступок. Да и в пару последних месяцев она его забросила. Словом, одни вопросы, но никаких ответов. Отец был совершенно сломлен, вот кто действительно себя винил. Бегал по всему Холмсли Вейл, разговаривал со всеми, чтобы разобраться в причинах. Но все без толку. Никто не мог ему ответить, почему его дочь убила себя. Знаете, чужое горе пробуждает в людях внутренний эгоизм, думаешь: хорошо, что это не случилось со мной, с моим ребенком. Или начинают выдумывать причины типа: «Ну, это же богатая семейка, они там все избалованы, наверное, родители купили ей пони не того цвета». Не удивлюсь, что многие даже злорадствовали и говорили, что так нам и надо. Вот только Джинни ни в чем не была виновата. Она этого не заслужила.
Рассказ расстраивал Генри все больше, а мне все больше хотелось ему как-то помочь.
– Мне кажется, отец поступил так с собой в итоге, потому что не нашел ответов. И как будто хотел таким образом стать ближе к Джинни. Он так и написал в записке: ушел за своей маленькой девочкой, чтобы ей не было одиноко. Хотел на том свете узнать, что он сделал не так, почему не смог ей помочь. Почему не был хорошим отцом, чтобы она пришла к нему и рассказала, что ее волнует. Он бы мир перевернул для нее. Но она не пришла, а он себя за это не простил.
– А ваша мама?
– Мама надолго зависла в стадии отрицания: не принимала смерть Джинни. Когда она вернулась из больницы, начала жить своей обычной жизнью. Меня это пугало, отца раздражало, но его почти и не бывало в доме в то время. Врачи прописали маме различные таблетки, не уверена, что она их принимала. Наш дом пару недель напоминал сцену какого-то театра абсурда. И когда я думал, что хуже уже быть не может, отец покончил с собой. Для мамы это стало новым триггером, который вывел ее состояние на новый кошмарный уровень. Я уже никогда не видел ее прежней, такой, как до смерти Джинни. Сейчас она находится в одной хорошей больнице в паре часов езды. Я иногда приезжаю, хотя она уже не узнает меня. Или делает вид, что не узнает. Такая вот печальная история семьи Харди. Если честно, не представляю, как вы из этого сможете сделать роман, который люди будут с интересом читать.
Я растерялась:
– Думаю, можно поговорить еще с кем-то из тех, кто знал Джинни и собрать разные свидетельства о событиях тех лет. Если у вас будет еще время, мы могли бы поговорить подробнее о вашей сестре. Если вы, конечно, не возражаете.
Генри облокотился на стол и с самой очаровательной улыбкой на свете спросил:
– А есть хотя бы крохотная надежда на то, что во время нашей следующей встречи мы поговорим и о вас тоже? Мне бы этого очень хотелось.
Глава пятая, в которой я попадаю в страну чудес и встречаю самую красивую женщину Холмсли Вейл
– Вот уж в чем сомневаться не приходилось, так это в том, что Мэдди немедленно засунет свою голову в самый жуткий дом в округе, – голос Джей Си по местному телефону звучал еще более саркастично, чем обычно, но все-таки по-доброму.
Со связью в Холмсли Вейл была настоящая беда, и мне пришлось звонить другу по старому проводному бледно-голубому аппарату с закрученным шнуром. Для создания иллюзии конфиденциальности моего разговора Джордж даже пообещал мне не поднимать в это время параллельную трубку аппарата на стойке.
Джей Си первым делом отчитал меня за то, что пропала, хотя и догадался, что я осталась без мобильной связи. Ему не терпелось узнать все новости, но я всерьез переживала, что меня могут подслушать. Спрятавшись с головой под одеяло с телефоном, я пересказала ему мои разговоры за последние сутки. Мне казалось, что я находилась в Холмсли Вейл уже пару недель, потому что событий прошлого в этой деревне хватило бы на несколько месяцев.
Выслушав мой рассказ о разговоре с Дилан, Джей Си очень заинтересовался.
– Думаю, тебе стоит сразу все записывать, Мэдди, потому что анализировать материал так будет намного проще. И найди где-нибудь интернет, и присылай все мне, будем вместе думать. Что касается призрака Джинни Харди и его встреч с парнями перед исчезновением, думаю, история мутная, и вряд ли связывает одно с другим. Мало ли кто это был. Думаю, ты и сама там встретишь пару десятков таких призраков, похоже, в Холмсли Вейл это не редкость. Но вот письма со стихами – точно не совпадение, тут я с Дилан согласен. И значит, похититель целенаправленно выбирал именно этих детей. Но почему? И что он хотел сказать этим сообщением? Тем более одним и тем же. Стихи, откровенно говоря, так себе, хоть ты и читаешь их с подходящим подвыванием. Да-да, и не закатывай глаза, я слышу, как ты это делаешь, – добавил он с улыбкой.
Поймал, я действительно закатила глаза.
– Ла-а-а-дно. Согласна, с письмами история странная. И стих этот странный. Но ясности не добавляет, к сожалению.
– Да, не очень, конечно, помогает то, что эту историю с Харди знает вся округа. Это может быть буквально кто угодно. А там, где одновременно на улице двух человек не встретишь, можно похищение организовать и средь бела дня.
– В таком тумане, как здесь, похититель может даже пропустить потенциальную жертву, если уж на то пошло. Но в целом да, пока наш преступник – иголка в стоге сена, неудивительно, что поиски парней заглохли на старте. Как бы то же самое не случилось с моим романом: не представляю, как из этой истории сделать что-то большее, чем криминальную сводку в местной газете. Генри Харди был прав: когда люди слышат о чужом несчастье, в первую очередь начинают эгоистично думать о себе.
– Ах да, Генри Харди. Наш последний из рода Баскервилей, – Джей Си даже не пытался скрывать своего пренебрежительного отношения.
– Есть чувство, что тебе уже не нравится человек, которого ты в глаза не видел, – заметила я.
– Да я просто слышу по голосу, что наш загадочный Дориан Грей что-то очень быстро начал нравиться тебе.
Хорошо, что мы говорили по телефону: я немедленно залилась краской.
– И вовсе нет, – пробурчала я.
– Мэдди, я тебя знаю. Ты говоришь о нем тем же голосом, что и о Томе Хиддлстоне.
– Вовсе нет, – упрямо повторила я. – Ничего тебе рассказывать вообще не буду.
– Ну, не сердись, Мэдди, я же любя. Просто не хочу, чтобы ты увлекалась слишком сильно человеком, чья семья явно оставила ему набор психологических травм.
– По твоей логике, тебе и со мной общаться не следует, – совсем разозлилась я.
– Согласись, что у вас все-таки очень разные ситуации: ты не доставала из петли пятнадцатилетнюю сестру, покромсавшую себя ножом. И не продолжила спокойно жить в том же доме, где двое ближайших родственников покончили с собой.
– То есть в мой дом мне тоже возвращаться не следует.
Теперь неслышный звук закатываемых глаз донесся и до Холмсли Вейл.
– Мэдди, если ты перестанешь на пару минут обижаться и задумаешься, то согласишься, что он пережил масштабную травму, и большой вопрос, пережил ли. За двадцать лет он не обзавелся ни семьей, ни какой-нибудь девушкой, живет затворником, что само по себе, конечно, не конец света, но в совокупности с анамнезом – не звоночек, а набат. Поэтому ты, конечно, материал собирай, но будь осторожна. Я же волнуюсь за тебя.
И хотя это было очень мило, мне очень не нравилось такое отношение Джей Си. Скрывать от самой себя это было бессмысленно: я увлеклась Генри Харди самым наивным и смешным образом.
Конечно, Джей Си был прав, мне стоило быть осторожнее в местечке, где пропадали такие крепыши, как Бобби Джентли, а я вынюхивала все с таким очевидным рвением. Друг поддержал мою идею развивать историю Джинни Харди, а не давить на больную мозоль горевавших родителей подростков.
Сама Джинни вызывала у меня противоречивые чувства. Я видела ее взрослой талантливой женщиной в теле маленькой девочки, которую внезапно переключило и сделало тем странным человеком, который пишет жуткие стишки и режет себя ножами. Что же с тобой случилось, Джинни? Пока ответ на этот вопрос терялся в тумане прошлого. И была ли причина в Генри Харди или нет, но меня история умершей двадцать лет назад девочки волновала все больше. Сколько бы мне ни хотелось на следующий день снова отправиться в замок Харди и придумывать миллион вопросов о Джинни, чтобы просто побыть с Генри, нужно было найти и других людей, знавших мою вынужденную героиню лично.
Генри предложил мне поговорить с приходским священником, который сегодня, как и двадцать лет назад, руководил местной паствой. Признаюсь, я без энтузиазма восприняла это предложение, потому что бессознательно боюсь служителей церкви безо всяких объективных причин. Ну, скажем, не совсем без причин: большая набожность моей матери не уберегла ее, а, на мой взгляд, даже усугубила и без того печальное состояние. А в свете разговора о суициднице перспективы казались мне еще более бесплодными: ну, что мне может рассказать престарелый священник о молодой девчонке? Что он иногда встречал ее на улице? Но выбирать мне особенно не приходилось, а Генри даже настаивал на том, чтобы я поговорила. Ему, конечно, было виднее.
Мыслями я то и дело возвращалась к отправителю письма. Первоначальная гипотеза, что это была Дилан, быстро исчерпала себя. Но кто-то же все-таки отправил письмо. И если это не был никто из семьи Микки, может, кто-то из семьи Бобби?
После «радушного» приема матери второго мальчика врываться в семью Джентли я не спешила. Дилан рассказала, что, в отличие от их собственной семьи, у этих она была полной: муж, жена и даже ребенок – совсем еще маленькая сестра Бобби, появившаяся на свет несколько месяцев назад. Мне всегда было интересно, есть ли жизнь после того, как судьба отбирает у тебя единственного сына, дочь, любимого человека. Кажется, Джентли пытались жить дальше и создали себе новый смысл, который сейчас занимал все их время. Маме Микки на такое надеяться не приходилось.
Бередить их раны мне совсем не хотелось. Но я была эгоистом, который пытался им помочь, как бы парадоксально это ни звучало. А значит, мне требовалось собрать в кулак всю свою смелость или даже откопать наглость и хоть как-то пообщаться с Джентли, выбрав любой подходящий повод.
Это было моим планом на следующий день. День, который следовало непременно занять, чтобы после него снова встретиться с Генри на конюшне, где он обещал «лишить меня лошадиной девственности».
После первого эмоционального завтрака с Джорджем и Ритой я решила, что буду есть в своей комнате, других ресторанчиках или в присутствии других посетителей «Кабана и хряка». Последний способ был легко реализован вечером: пивные закуски в окружении местных жителей, которые хотя и продолжали бросать на меня противоречивые взгляды, все же утратили первоначальный интерес и делали это все реже. Остаток вечера заняла систематизация полученных сведений, которая меня совершенно вымотала, и я завалилась спать с ноутбуком на коленях.
Раннее туманное и откровенно холодное утро вырвало меня из сна и подсказало быстренько сбежать от утренней встречи с моими хозяевами: о том, что они еще не вставали, можно было легко догадаться по абсолютной звенящей тишине. Впопыхах натянув на себя половину содержимого чемодана, я выскочила на улицу.
Погода в Холмсли Вейл уже не вызывала того удивления, что еще два дня назад. Тем не менее утренний туман крепко захватывал легкие в тиски холода, так что я даже стала хватать ртом воздух, как рыбка на берегу. Быстро перебирая ногами, я пошла на свет ближайшей горящей витрины, даже не понимая, что там внутри, да и не особо об этом заботясь. «Вот так и начинаются фильмы ужасов», – промелькнула быстрая мысль, прежде чем я ввалилась в двери… и тут же попала в сказочную страну, сотканную из тепла и запаха выпечки.
Повсюду царил мягкий желтый цвет, как обычно и бывает в пекарнях. Может, это какой-то заговор, благодаря которому невозможно не покупать эти коварные углеводы, пахнущие детством и покрытые масляной корочкой, которой покрыты все самые безжалостные изделия на свете. Ровно таким же уверенным образом, каким меня схватил туман за окном, уют и тепло этого места немедленно сняли с меня капюшон и расстегнули парку.
Все вокруг состояло из светлого дерева и стекла. И из теста, конечно. Огромные прозрачные шкафы с выпечкой сияли, как рождественские елки. Крутящиеся полки внутри показывали самые заманчивые булочки со всех их привлекательных сторон. Стеллажи демонстрировали хлеб различных оттенков и форм, подписанный черными ценниками с меловыми буквами и цифрами. А за мной, ошарашенно рассматривающей все это чудо ручного труда, с довольной улыбкой наблюдала симпатичная полноватая женщина неопределенного возраста, с крупными каштановыми локонами. Она скрестила на груди кругленькие и румяные руки.
Заметив ее взгляд, я смутилась, а она расхохоталась, совершенно удовлетворенная такой реакцией. Тут и я уже не могла не улыбнуться – такой она была заразительно светлой.
– Ну, вы, вероятно, наша модная писательница, которая живет у Джорджа? – без вступления заявила она воркующим альтом.
– Здравствуйте, меня зовут Мад, и я действительно пишу книгу, скрывать что-либо в Холмсли Вейл, кажется, совершенно невозможно, – я обескураженно развела руками.
– А зачем что-то скрывать? – спросила она риторически, вытирая влажные ладошки о фартук и протягивая мне одну для знакомства. – Минни Джентли.
Я задержала ее руку в своей, стараясь прикрутить услышанную фамилию к уже известным мне фактам, а имя – к габаритам. Судя по возрасту, Минни вполне походила на хорошо сохранившуюся маму девятнадцатилетнего сына. Но я помнила, что у родителей Бобби был грудной малыш, с которым мама, скорее всего, находилась бы дома, а не с утра пораньше в этой красивой булочной. Да и, честно говоря, жизнерадостная Минни совсем не тянула на женщину, недосыпающую из-за младенца или потерявшую взрослого сына пару лет назад. Так или иначе в моем представлении это должно было отразиться на внешности, настроении и возможности присутствия на рабочем месте ни свет ни заря. В конечном итоге я вспомнила, что нахожусь в деревне, где люди живут годами, расползаясь огромными семьями по всему Холмсли Вейл, да и фамилия Джентли – не самая уникальная на земле.
Все это пронеслось, как мне казалось, за долю секунды в голове, но не ускользнуло от внимательных бойких глаз Минни:
– О, я чувствую, и моя фамилия вам тоже знакома, Мад, правильно я говорю?
Ничего от нее было не скрыть.
