скачать книгу бесплатно
Женька высовывал голову из-под одеяла, и задавал вопрос:
– А что это – пятистенок?
– Изба такая, – отвечала бабушка. – Четыре стенки снаружи и одна внутри.
– Поня-я-ятно, – говорил Женька, хотя ребенку 50-х годов не дано было понять, что «пятистенок» 20-х – это признак зажиточности. Он даже название деревни не запомнил, схватил лишь, что на много дворов.
– Богатой?
– Ты о чем?
– Семьей?
– Что ты?! Богатые совсем другие. Мы были обыкновенной семьей. Крепкой. Работали, не ленились. Потом разбежались.
– Зачем?
Сколько бы бабушка не упоминала пятистенок и семью, в которой выросла, именно этот вопрос оставался без ответа. Лишь когда подрос, Женька своими силами «разложил» все по полочкам.
– Чтобы не уплотнили, – заявил он.
На самом деле ни бабушкиных родителей, ни ее братьев уплотнять нужды не было, они не числились кулаками, – иначе Алексею никогда бы не стать красным командиром. Просто в 30-х годах из деревни «побежали» многие – в городе началась индустриализация.
Но Женьке хотелось интриги. «Наверное от греха подальше», – упрямо гнул он свое. Бабушка не спорила, а наоборот, поощряла внука, – «Старайся во всем разбираться сам», – и чисто по-учительски добавляла странную, как тогда казалось Женьке, фразу: «Общество состоит из отдельных нас. Какими будем мы, таким будет и оно».
Со временем этим словам нашлось объяснение. Женька увлекся философскими книжками и у него родились новые версии, почему его деды и прадеды «разбежались».
Теперь он утверждал:
– При очевидной замечательности французских идей, они не могли прижиться на российской почве.
И даже подводил под этот тезис собственную «историческую базу»:
– Потому что их Liberte, Egalite и Fraternite в нашу жизнь воплощали «Шариковы».
Отныне Женька был убежден, что семья Нины Алексеевны с пятистенком, лошадьми, коровой и прочей живностью – так же, как семья профессора с 7-комнатной квартирой в центре города – стояла в том ряду ячеек общества, которые были способны самостоятельно позаботиться о себе, без помощи всесущего коллектива. «Кому такое понравится?» – сам себя подытоживал Женька.
Вопрос не был ему чужим. В Женьке с детства присутствовала нелюбовь ко всему коллективному. И бабушка относилась к этому терпимо.
– А чем плоха индивидуальность? – спорила она с мамой, которая уже впитала идеи Макаренко – в пединститутах готовили крепко. Мама знала, что именно коллектив является воспитателем личности.
– Тоже мне, Базаров! – сердилась она на сына. – Твой Лермонтов разве об этом писал?
В пылу спора мама путала, что Базаров – это из Тургенева. А Лермонтов – это Печорин.
«Герой нашего времени» действительно был Женькиным любимым чтивом. Поэтому время от времени он заявлял то маме, то бабушке:
– Да. Я не люблю коллектив!
Хотя сам от него никогда не увиливал.
Разбежавшись кто куда, деды и прадеды обиды не затаили. Больше того, пришла Беда – одна на всех, – и они не отсиделись по липовым справкам. Заплатили двумя жизнями! Правда, самодержавному режиму они отдали в два раза больше. Условия существования крестьянской массы были таковы, что до совершеннолетия не дожили четверо детей – потенциальных дедов и бабушек Женьки.
Александра Александровна об этом не вспоминала. Лишь изредка, подслеповато всматриваясь в Женьку, играющего на коврике, вздыхала:
– Бог не дал…
Кто такой Бог, и чего он не дал, Женька тоже не понимал. Но сопереживал очень. Его маленькое сердечко без труда угадывало, что прабабушка печалилась о чем-то важном. И еще он замечал, что никто не называл ее Шурой, Сашей и уж, тем более, – Саней. К ней обращались исключительно по имени-отчеству. Прабабушка была стержневым человеком. О прадедушке Женьке практически не рассказывали. А сам он, по детской несмышлености, активности не проявлял.
4
В отличие от маминой родни, родственниками по линии отца Женька не интересовался по известным причинам. Однако пролетели десятки лет, настало время Всемирной паутины, и Женьке привалил «нежданный подарок». Оказалось, что генеалогический исток отцовской фамилии, – а, значит, и его, Женькиной: он носил фамилию отца, – восходит к одиннадцатому колену от Рюрика. К первому удельному Галицкому князю Константину Ярославичу, младшему брату великого князя Александра Ярославича Невского. Об этом Женька вычитал в «Бархатной книге» – родословной росписи боярских и дворянских фамилий России, составленной в 1687 году. Благодаря интернету, такое стали выставлять на всеобщее обозрение.
Женьке было интересно узнать, что в период ранних Романовых их представители, в частности, царь Федор Алексеевич, прилагали немалые усилия, чтобы укрепить свою легитимность. Ведь потомков Рюриковичей, династия которых пресеклась после смерти Ивана IV Грозного, оставалось еще много. В этих целях при Разрядном приказе была организована специальная комиссия (впоследствии ее переименовали в Палату родословных дел). Работу возглавили двое выдающихся деятелей той эпохи: князь Владимир Дмитриевич Долгоруков (близкий родственник царя, стольник, окольничий и боярин) и думный дьяк Разрядного приказа Василий Григорьевич Семенов (государственный секретарь, если по Василию Осиповичу Ключевскому). К рассмотрению комиссии было подано около 630 родословных росписей, чьи предки сидели в Думе, достигли чинов и должностей, занимали высшие посты или представляли известные фамилии. В итоге в книгу были записаны 320 родов. В 1787 году «Бархатная книга» под названием «Родословная книга Князей и Дворян российских и выезжих» была издана в университетской типографии Санкт-Петербурга Николаем Ивановичем Новиковым – одним из крупнейших подвижников русского Просвещения XVIII века. С тех пор этот источник стал считаться наиболее объективным документом для генеалогических исследований любой надобности.
Такое обоснование впечатляло.
Однако сам Женька был достаточно рационален, чтобы уверовать в существование какой-либо цепочки своих предков, которая, пройдя сквозь историю, сохранилась неразорванной – прямо от него и к Александру Невскому! К этой новости Женька вообще отнесся как к приколу. После хорошего застолья он мог баском Юрия Яковлева из фильма «Иван Васильевич меняет профессию» произнести:
– Рюриковичи мы!
И каждый раз все смолкали. А у Женьки возникала шальная мысль – а вдруг?
Это – «а вдруг?» – Женька почувствовал однажды в Петербурге. Он стоял возле раки с мощами Александра Невского и пребывал в размышлениях. Спустя какое-то время каким-то неизвестным способом он ощутил, что стоит не один. Рядом, совсем близко от него, стоит его великий «предок». Женьку накрыла волна тепла, и он мысленно начал рассказывать о себе, о своей семье и своей жизни. Так, как когда-то делился с бабушкой тем, что лежало у него на душе.
«Предок» не перебивал. Потом спросил:
– Чем тебе помочь?
Женька ответил.
Возвращаясь вечером в гостиницу, Женька проанализировал случай, и пришел к тому, что все это чистой воды мистика. Но вот что удивительно. Впоследствии все, о чем он просил в Лавре, сбылось.
5
Была еще одна история, которая тоже повлияла на Женькино представление о мире. О том, как он функционирует? Что в нем главное, а что – нет? И вообще, что окружает нас всех такого, от чего запускается процесс, именуемый в бытовом толковании судьбой?
Женька начал работать, когда учился на 5-м курсе. Сдавал госэкзамены и преподавал в школе английский язык. Причиной тому был лично Лев Яковлевич. «Надо начинать, – сказал он. – Ты же не боишься?» Директор школы хорошо знал своего ученика. «Кто боится?» – только и ответил Женька.
Летом старшеклассников послали в Трудовой лагерь. Привычку к труду воспитывали строго по Макаренко: не на словах, произнесенных на уроках, а на деле – в цеху или в поле.
В ту июльскую ночь взрослые собрались на краю леса, разожгли костер и, тесно усевшись вокруг, негромко, чтобы не услышали в Лагере, пели. Коллектив был исключительно женский. И песни были исключительно про любовь. Особенно неразделенную. «Но я верю, что день настанет. И в глазах твоих лед растает…», – стелилось антоновское. Играл и пел Женька, остальные подпевали.
– Сегодня Ивана Купала, – сказала молодая учительница истории и задумчиво посмотрела на Женьку. – Все, что нагадается, – сбудется.
Женька долго не думал. Кто же откажется от такой перспективы? И пересел ближе.
Рассказывала она долго. И про необычную биографию, которая уготована Женьке. И про «дальнюю дорогу» – Женька уедет за океан. И даже про его личного врага – им была «назначена» некая старуха, которая, если ее не преодолеть, все напортит. Подробностей было много. Они переплетались и дополняли друг друга, будто это была не выдумка, а самая настоящая жизнь.
Хотя все слушали, затаив дыхание, кто-то все-таки произнес скептически: «Кино…» Женька тоже смеялся и подкалывал самого себя – бред какой-то! Но все сказанное надежно сохранил в памяти. При этом всякий раз, когда, то, о чем нагадали, случалось, он не просто переставал посмеиваться, а начинал уважать «предначертанное». Тихо и глубоко внутри. Формируя, тем самым, как бы свое собственное ощущение судьбы, которую ни обмануть, ни обойти стороной.
Из того предсказания не выпало ничего. Все сошлось до деталей. Даже старуха и океан.
Рассказ 5-й «Субчик-голубчик и другие»
Видимо, Женькина бабушка пошла в мать, в Александру Александровну. Она тоже была стержень, с прямой спиной, и тоже «по имени-отчеству». Когда погиб старший брат Алексей, Нина Алексеевна, по возрасту следовавшая за ним, осталась за главного. Поэтому все остальные братья, кто сохранился от былой семьи, слетелись в то место, где обосновалась именно она.
1
Правда, слетаться было некому. Только две семьи и переехали: дяди Горы с Нинкой и Танькой, да дяди Миши с Вовкой. Они тоже были дедами, но Женька каждого из них называл «дядя» – была такая в семье причуда. Взрослые работали на дедушкином Заводе, а их дети, чередуясь визитами, играли с Женькой.
Самый младший бабушкин брат, дядя Сережа, в Поселок не поехал. Он жил с женой и сыном в городе Калинине, и не мог бросить работу – служил капитаном парохода «Михаил Калинин». Очень модного по тем годам. Женьке нравилась фотография, где дядя Сережа, заложив руку за борт белого кителя, стоял на мостике. Всю навигацию он возил праздную публику до Астрахани и обратно. Дело это было недешевое, поэтому и публика ехала дорогая. Дамы путешествовали в воздушных платьях и с зонтиками, а кавалеры – в шляпах и широких брюках. Женька видел это сам, когда ходил с бабушкой встречать дядю Сережу. В их городе пароход делал остановку. Другой не переехавший дед, дядя Костя, тоже был занят важным делом. Он руководил районной Заготконторой где-то на реке Каме, сдавал государству пушнину. У него было трое мальчиков и одна девочка.
Была еще одна семья, «слетевшаяся» в Поселок. Старшая сестра дедушки Анна Захаровна, седовласая дама с бриллиантами в ушах. Ее муж Тихон Мироныч, с вылепленной головой, бритой наголо. И их сын Володя, умного вида парень лет 17-ти. Они приехали из далекой Клайпеды, совсем Женьке неизвестной. Дядя Тиша, так Тихона Мироныча под семейный лад переименовал Женька, прибыл первым. Как дедушка Алексей, он был кадровым военным, и, как дед Володя, – танкистом. К концу войны дослужился до подполковника. Его полк был расквартирован в Литве. Дядя Тиша разместился у Женьки с бабушкой, но через месяц ему дали квартиру. «Положено», – коротко объяснила Нина Алексеевна. В те времена любой офицер, уволенный в запас, имел право выбрать город, в котором ему хотелось бы поселиться после службы, и быстро получить там жилье.
Раньше Женька не видел дядю Тишу, поэтому, когда в проеме двери остановился незнакомый мужчина в военной форме, он вежливо, как учила бабушка, поинтересовался:
– Вам кого?
– Тебя! – весело сказал мужчина. – Тихон Мироныч я. Слыхал про такого?
Лишенный отцовского внимания, при всяком удобном случае Женька старался быть ближе именно к мужчинам. В этом крылась не любознательность, Женьке была важна атмосфера. Ведь именно она давала возможность ощущать себя частью большой мужской общности, никак не пересекавшейся с женской. Сцепив руки за спиной, Женька стоял в любимой матроске, в шортах на лямке, сандалиях на босу ногу и в огромной пилотке из «Учительской газеты». Был, правда, бабушкин журнал «Семья и школа». Но какая из него пилотка?
– А где это – Клайпеда?
Дядя Тиша поставил на пол маленький чемоданчик с блестящими набойками на углах и заученно смахнул несуществующую пыль с погон. Женька впервые видел погоны так близко.
– Это в Прибалтике, – сказал дядя Тиша.
Золото на его плечах заблестело настолько нестерпимо, что Женька, вмиг позабыв, о чем спрашивал, оказался в волшебной пещере Алладина. Накануне Нина Алексеевна читала ему эту сказку, и, зажмурившись, Женька опять ощутил то, в чем сладостно пребывал вчера. Однако это продолжалось недолго. Новый интерес взял верх, и Женька приоткрыл глаз.
– Прибалтика – это где?
– Э-э, брат, – сказал дядя Тиша, а потом добавил (по-военному, догадался Женька). – Ты, я вижу, совсем не владеешь обстановкой.
Он по-хозяйски прошел в комнату и уселся на стул. Потом притянул Женьку к себе и поставил его между ног. Мама с бабушкой так никогда не делали. Женьку они сажали на колени и гладили по голове. «Вот, оказывается, как надо», – удивился Женька. Дядины колени, туго обтянутые синими штанами, по кромке которых бежала красная веревочка, крепко держали его справа и слева. «Тут не сбежишь!» – радостно решил Женька.
Позже Женька узнал, что веревочка называлась «кант», а штаны и того красивше – «галифе». Если во дворе пробовали спорить: «Это бриджи!», он сразу же начинал злиться: «Не знаете, так и нечего!»
– Прибалтика, брат, – это на море, – сказал дядя Тиша. – Море, оно Балтийское, а Прибалтика, значит, при нем.
Чтобы дядя Тиша не выставил его из колен, Женька помалкивал. От дядиного мундира, блестящих сапог и погон шел запах ранее Женьке незнакомый. Ему казалось, что так, наверное, пахнет Балтийское море. А может быть вовсе и не море, а самые настоящие танки.
Анна Захаровна впечаталась в Женькину память невероятно энергичной женщиной. «Настоящая жена командира», – легко определил он.
Володя из Клайпеды не был Женькиным приятелем. Он был взрослым, и Женька мог лишь присматриваться к нему. К тому же Володя поступил в университет учиться на океанолога. Вообще непонятно, о чем речь.
Вот с Вовкой дяди Миши – другое дело. Он приходился Женьке действительно дядей – был двоюродным братом его мамы, но считался ровней. Два года разницы – это и не разница вовсе.
Женька часто ходил к Вовке. Ведь у того имелось два сокровища: фильмоскоп, а также большая картонная коробка, где лежала куча диафильмов, скрученных в круглые футляры. Когда Вовка проецировал их на кухонную стену, противостоять Илье Муромцу, сестрице Аленушке с братцем Иванушкой, а тем более Незнайке и его друзьям из Солнечного города, Женьке не удавалось никак совершенно.
Затаив дыхание, он во все глаза пялился на побелку и очень нервничал, если Вовка, не давая ему насмотреться на цветные картинки и, главное, прочитать текст, крутил пленку быстро.
– Ну, Вовка, – каждый раз просил Женька. – Ну, погоди хоть чуть-чуть.
2
Родня собиралась часто. В том числе на ноябрьские праздники, когда, отмитинговав на демонстрации, все заходили к Нине Алексеевне. Они вваливались шумной гурьбой, принося в дом холодок, почти уже зимний. На щеках играл румянец, а в петлицах серых драповых пальто багрели банты.
– Зачем взрослым банты? – регулярно спрашивал Женька. – Они же не девочки.
– В честь Великого Октября, – объясняла бабушка.
Женька силился, но никак не мог сопоставить: почему в честь октября, если сам праздник ноябрьский? Тем более все в точности повторялось на праздники майские. Хоть и без холодка с румянцем, но с бантами.
– Это как так? – приставал он, переходя от одного родственника к другому. – И почему октябрь великий?
Но гости смеялись. Им было не до Женьки, они были захвачены тем, что в Поселке гремела музыка, по улицам шагали колонны, а над головами протяжными волнами перекатывались здравицы. К тому же у бабушки всех ждал праздничный стол. Она на демонстрации не ходила, потому что готовила угощение, которое родственники ждали истово. Особенно ее знаменитые беляши.
3
Несуразица с Великим Октябрем снова напомнила о себе, когда наступили 90-е годы. Только теперь вопросы задавала Дина:
– Почему ты называешь Великий Октябрь «революцией», а по телевизору его называют «переворотом»?
– Либо специально врут, – коротко отвечал Женька. – Либо неучи.
– А почему неучи? – тут же спрашивала Дина.
И Женька начинал объяснять подробно. Ведь, следуя бабушкиным наставлениям, свою дочь он тоже учил во всем доходить до сути. Женька понимал, – тогда родственникам было не до него. Они жили в другой жизни, и про Великий Октябрь им было все понятно. А сегодня случилось то, что случилось. Один «коммунист» предал, другой промолчал, третий – «из блока беспартийных» – вообще был неизвестно где. Типичная «наша» история.
– Понимаешь, какая штука? Они неучи поневоле. Они не читали книг, которые для нас были обязательными.
