скачать книгу бесплатно
– …Сам я эту дозу получил лишь после того, как поступил в колледж, и, подозреваю, именно поэтому никогда не умел выстраивать личные отношения с женщинами.
Ик-к.
– Одним словом, мы с мамой всегда считали, что делаем доброе дело, скрывая от тебя этот факт, поскольку даже представить себе не могли ситуацию, при которой ты унаследовала бы трон. Мне было всего двадцать пять, когда ты родилась, и я не сомневался в том, что еще встречу другую женщину, женюсь на ней и заведу детей. Но теперь этому не бывать. Так что выходит, что ты, Миа, наследница трона Дженовии.
Я снова икнула. Это уже становилось неприлично. И это была не легкая дамская икотка, а мощные ики, сотрясающие все тело, от которых я подскакивала, как гигантская лягушка пяти футов девяти дюймов ростом. К тому же получалось громко. Настолько громко, что немецкие туристы то и дело оглядывались и хихикали. Я понимала, что папа говорит мне суперсерьезные вещи, но ничего не могла с собой поделать – икала и икала. Попыталась задержать дыхание и сосчитать до тридцати, но едва дошла до десяти и опять икнула. Тогда я положила на язык кусочек сахара и рассосала его. Все равно не помогло. Я даже попробовала напугать саму себя – представила маму с мистером Джанини. Не вышло.
Тут папа наконец забеспокоился:
– Миа, ты меня слушаешь? Ты слышала хоть слово из того, что я тебе сказал?
А я ему вместо ответа:
– Пап, можно мне выйти ненадолго?
Он весь так скривился, как будто у него живот болит, и откинулся на спинку стула с измученным видом, но сказал «иди» и протянул пять долларов для служительницы в туалете. Конечно, я их сунула себе в карман. Пять долларов служительнице туалета! Да мне на всю неделю на карманные расходы выдают десять долларов!
Не знаю, бывали вы когда-нибудь в дамской комнате в «Плазе», но, по-моему, это самый классный туалет на Манхэттене. Он весь розовый, с зеркалами на стенах и маленькими банкетками повсюду на случай, если ты вдруг глянешь в зеркало и решишь грохнуться в обморок от собственной неземной красоты. Я ввалилась туда, икая, как маньяк, и все эти дамы со своими навороченными прическами обернулись с таким недовольным видом, будто я им помешала губы красить или еще чего.
Я зашла в кабинку – там в каждой кабинке, кроме унитаза, своя раковина с огромным зеркалом и туалетный столик, перед которым стоит пуфик с кисточками. Я уселась на пуфик и попыталась остановить икоту, и тут до меня наконец дошло, что мне папа сказал:
он принц Дженовии.
Очень многое вдруг стало понятным. Вот, например, когда я лечу во Францию, то захожу в самолет вместе со всеми через терминал. Но когда я прилетаю, меня выводят из салона раньше всех пассажиров, сопровождают и сажают в лимузин, который везет меня в Мираньяк к папе.
Я всегда думала, что это ему положено по программе лояльности для часто летающих пассажиров, а выходит, потому что он принц.
И когда бабушка везет меня за покупками в Дженовию, мы всегда приходим в магазин или до официального открытия, или после официального закрытия. Она заранее созванивается, чтобы нас пустили, и никто ни разу ей не отказал. На Манхэттене, если бы моя мама попробовала вот так созвониться, продавцы из «Гэп» рухнули бы от хохота.
А в Мираньяке мы никогда не ходим обедать или ужинать в кафе, всегда едим дома, ну в крайнем случае отправляемся в соседний замок Мирабо, который принадлежит этим противным англичанам с кучей хамоватых детей. Эти дети то и дело говорят друг другу «отстой» и «козел». С одной из младших девочек, ее зовут Николь, мы типа дружили. Но как-то вечером она начала рассказывать мне, как чмафкалась с парнем, а я не знала, что это такое. Мне тогда было одиннадцать, но это не оправдание, потому что ей ведь тоже было одиннадцать. Но я решила, что это какое-то чисто английское выражение вроде чилить или флексить, и произнесла его за столом при родителях Николь. После этого все дети перестали со мной разговаривать.
Интересно, эти англичане знают, что мой папа – принц Дженовии? Спорим, что да. Блин, они про меня, наверное, думали, что я какая-нибудь слабоумная.
Но большинство людей вообще никогда не слышали про Дженовию. У нас в классе, когда мы делали доклады о разных странах, никто не знал. И мама говорила, что не знала, пока не познакомилась с папой. Там нет никаких знаменитостей. Ни изобретателей, ни писателей, ни кинозвезд. Многие жители Дженовии, как и мой дедушка, сражались против фашистов во время Второй мировой войны, но больше они ничем не отличились.
Зато люди, которые знают про Дженовию, любят туда ездить, потому что там очень красиво. Почти всегда светит солнце, с одной стороны – заснеженные вершины Альп, с другой – прозрачная синева Средиземного моря. Повсюду горы и пригорки, некоторые из них крутые, как в Сан-Франциско, и почти все заросшие оливковыми деревьями. Главный предмет экспорта Дженовии, если я правильно запомнила, – оливковое масло, причем самое качественное и дорогое, которое используют только для салатов.
И там есть дворец, причем довольно знаменитый, потому что когда-то в нем снимали кино про трех мушкетеров. Я никогда не бывала в самом дворце, но мы с бабушкой много раз проезжали мимо. Он такой весь в башенках, и арках, и шпилях. И она даже не намекнула, что там живет! Забавно.
Пока я об этом думала, икота прошла, и можно было спокойно вернуться в «Палм-Корт».
Пожалуй, я все же дам служительнице доллар, хоть она меня и не обслуживала. Могу себе это позволить, у меня ведь папа – принц!
Позже в четверг
Павильон пингвинов, Центральный парк
Мне так плохо, что я еле пишу, да еще посетители то и дело задевают мой локоть, и к тому же тут темно, но это уже неважно. Мне необходимо как можно точнее записать все, что сегодня произошло, а то еще подумаю завтра утром спросонок, что мне приснился кошмар.
Но это не кошмар. Это ПО ПРАВДЕ.
Я никому не скажу, даже Лилли. Она не поймет. Никто не поймет. Потому что никто из моих знакомых никогда не оказывался в подобной ситуации. Никто не ложился вечером в кровать одним человеком, чтобы утром обнаружить, что он кто-то совсем другой.
Наикавшись в женском туалете «Плазы», я вернулась за столик. Немецкие туристы к этому времени уже ушли, и на их местах сидели японские туристы. Очень хорошо. Японские туристы ведут себя гораздо тише. Когда я подошла, папа разговаривал по мобильному телефону. Я сразу поняла, что он говорит с мамой, потому что у него при этом бывает такое особенное выражение лица. Он говорил:
– Да, я сообщил ей. Нет, она не расстроилась. – Папа посмотрел на меня: – Ты расстроилась?
– Нет, – ответила я, потому что и правда не расстроилась.
В тот момент – еще не расстроилась.
– Она говорит, что нет, – сказал папа в трубку, послушал немного, потом снова поднял глаза на меня: – Ты хочешь, чтобы мама подъехала к нам и объяснила, что происходит?
Я помотала головой:
– Нет. Ей надо закончить картину в смешанной технике для галереи Келли Тейт. Они ее ждут к следующему вторнику.
Папа повторил мои слова маме. Она что-то ответила недовольным голосом – это даже издалека было слышно. Она всегда раздражается, когда ей напоминаешь про сроки. Мама любит творить не к сроку, а по вдохновению, в присутствии муз. Поскольку все наши счета оплачивает папа, она может себе это позволить, но все-таки взрослые не должны вести себя так безответственно, даже если они художники. Клянусь, если когда-нибудь повстречаю этих маминых муз, я им такого пинка дам по их тогам, что охнуть не успеют.
В конце концов папа отключился и посмотрел на меня.
– Тебе лучше? – спросил он.
Ага, значит, заметил все-таки, как я икала.
– Лучше.
– Ты уверена, что хорошо поняла меня, Миа?
Я кивнула:
– Ты принц Дженовии.
– Да… – Казалось, он что-то недоговаривает.
Я не знала, чего он еще от меня ждет, поэтому спросила:
– А до тебя принцем Дженовии был дедушка?
– Да…
– А бабушка тогда… кто?
– Вдовствующая принцесса.
Ого. Гм. Это многое объясняет.
Папа видел, что я туплю, но все еще поглядывал на меня с ожиданием и надеждой. Тогда я попробовала мило поулыбаться ему на голубом глазу, но это не сработало.
– Ну ладно. Что? – спросила я с тяжелым вздохом, сползая на стуле.
– Миа, неужели ты не понимаешь? – огорченно проговорил папа.
Я утомленно положила голову на стол. В «Плазе» вообще-то так себя вести не положено, но что-то я не заметила, чтобы Иванка Трамп за мной наблюдала.
– Нет… Наверное, не понимаю. А что я должна понимать?
– Ты больше не Миа Термополис, малышка, – сказал папа.
Поскольку мои родители не были женаты и мама была против уз патриархата, она дала мне свою фамилию, а не папину.
Я приподняла голову и озадаченно моргнула.
– Нет? Кто же я тогда?
И папа так слегка печально произнес:
– Амелия Миньонетта Гримальди Термополис Ренальдо, принцесса Дженовии.
Вот и хорошо.
ЧТО? ПРИНЦЕССА? Я – ПРИНЦЕССА?
Ага, конечно.
Ну какая из меня принцесса? Я настолько не принцесса, что, как только папа это сказал, сразу начала плакать. Мне было отлично видно собственное отражение в большом золотом зеркале на стене напротив – физиономия сразу пошла красными пятнами, как на физре, когда мы играем в вышибалы и меня заденут мячом. Ну разве это может быть лицо принцессы?
И вообще, видели бы вы меня. Да вы в жизни не встречали человека, который настолько не похож на принцессу! У меня совершенно никакие волосы – не гладкие, не кудрявые – и свисают на спину не ровно, а углом, так что приходится их коротко стричь, чтобы не выглядеть как знак «Уступи дорогу». И я не блондинка и не брюнетка, а что-то среднее, такой цвет называют русым или грязно-русым. Прелесть, правда? И у меня огромный рот, и плоская грудь, и ноги как лыжи. Лилли говорит, единственное, что во мне есть красивого, это глаза. Они у меня серые, но в тот момент они были скорее красные и узкие, как щелки, потому что я пыталась не реветь.
Принцессы ведь не плачут, да?
Папа принялся похлопывать меня по руке. Я, конечно, люблю папу, но он просто ничего не понимал и все говорил, что ему очень жаль, а я даже ответить не могла, потому что боялась разреветься еще сильнее. Он уверял, что все не так страшно, что мне понравится жить вместе с ним во дворце в Дженовии и что я смогу навещать своих друзей, когда только захочу.
Вот тут я не выдержала.
Мало того что я принцесса, так еще и должна переехать?!
Я даже плакать перестала – так разозлилась. Просто по-страшному. Меня трудно разозлить, потому что я не люблю ссориться и все такое, но если уж я выйду из себя, то берегись!
– Я не перееду в Дженовию, – громко сказала я.
Это правда было громко, потому что все японские туристы разом обернулись и посмотрели на меня, а потом зашептались между собой.
Папа остолбенел. Последний раз я кричала на него лет сто назад, когда они с бабушкой решили, что я должна попробовать фуа-гра. Да мне пофиг, что это считается деликатесом во Франции, я не желаю есть ничего, что когда-то ходило и крякало.
– Но, Миа, – начал папа, надеясь меня вразумить, – я думал, ты поняла…
– Я поняла только то, что ты врал мне всю мою жизнь. И после этого я должна к тебе переехать?
Прекрасно понимаю, что заговорила как героиня подростковых сериалов. Да я еще и повела себя так же – вскочила, опрокинув золотой стул, и выбежала из отеля, чуть не сбив с ног сноба-швейцара.
Кажется, папа пытался меня догнать, но я, когда захочу, могу бегать очень быстро. Мистер Уитон вечно пытается заставить меня участвовать в школьных соревнованиях, но это просто смешно, я ненавижу бегать без веской причины, а буква на дебильной куртке – на мой взгляд – такой причиной не является.
Короче, я промчалась по улице мимо дурацких туристических лошадей, впряженных в кареты, мимо большого фонтана с золотыми фигурами, мимо всех машин, столпившихся перед магазином игрушек, и влетела в Центральный парк. Уже темнело, и холодало, и было как-то страшновато, но мне было все равно. Кому понадобится нападать на девицу пяти футов девяти дюймов ростом, обутую в тяжелые берцы, и с большим рюкзаком, облепленным наклейками типа «Гринпис» и «Я топлю за животных». Никто не полезет к девице в берцах, которая к тому же вегетарианка.
Но скоро я устала бежать и тогда задумалась, куда же мне деваться, поскольку вернуться домой была еще не в состоянии. К Лилли я пойти не могла, она против любых форм правления, кроме власти народа, который высказывается напрямую или через избранных представителей. Она говорит, что, когда власть сосредоточена в руках одного человека и к тому же передается по наследству, все принципы социального равенства и уважения к личности в обществе утрачиваются. Вот почему в наше время реальная власть перешла от монархов к конституционному собранию, а королевские особы вроде Елизаветы II остались лишь символами национального единства.
Во всяком случае, так говорится в докладе Лилли, который она делала на уроке истории мировой цивилизации.
И, пожалуй, я согласна с Лилли, особенно насчет принца Чарльза, который разве что ноги не вытирал о бедную Диану. Но мой папа совсем не такой. Конечно, он играет в поло и все такое, но он никогда не обложит никого налогами без согласования.
В любом случае я была уверена, что на Лилли никак не повлияет тот факт, что жители Дженовии не платят налоги.
Я понимала, что папа сразу позвонит маме и она будет волноваться. Я ненавижу волновать маму. Она, конечно, иногда ведет себя безответственно, но это касается только счетов и продуктов. Она никогда не была безответственной по отношению ко мне. Вот у меня есть друзья, которым родители иногда забывают дать денег на метро. А некоторые ребята говорят родителям, что они идут в гости к такому-то и такому-то, а на самом деле где-нибудь напиваются, а родители даже не догадываются об этом, потому что им и в голову не придет созвониться с другими родителями.
Моя мама не такая. Она всегда созванивается.
Я понимала, что нехорошо вот так убегать и волновать ее. О папиных чувствах я тогда как-то не думала – я его почти ненавидела. Но мне необходимо было побыть одной и привыкнуть к мысли, что я принцесса. Некоторые девчонки, наверное, обрадовались бы, но только не я. Я никогда не была такой девочкой-девочкой, не красилась, не носила прозрачные колготки и всякое такое. Нет, я могу, если нужно, но лучше без этого.
Без этого гораздо лучше.
В общем, сама не знаю как – мои ноги шли куда хотели, – но я вдруг очутилась в зоопарке.
Я люблю зоопарк в Центральном парке, с детства любила. Он гораздо лучше, чем зоопарк в Бронксе, может быть, потому что он такой маленький и уютный и животные тут дружелюбнее, особенно тюлени и белые медведи. Я люблю белых медведей. В зоопарке Центрального парка есть один медведь, который целыми днями плавает на спине. Чесслово! Его один раз даже по телику показали, потому что какой-то психолог очень переживал, что у медведя сильный стресс. Фигово, когда на тебя с утра до ночи глазеют люди. Но потом медведю купили игрушек, и он успокоился. Просто развалится в своем загоне – в Центральном парке нет клеток, там загоны – и наблюдает за тем, как наблюдают за ним. Иногда он обнимает мяч. Я очень люблю этого медведя.
Нарыв пару долларов, чтобы заплатить за вход – что еще хорошо в этом зоопарке, так это то, что здесь билет дешевый, – я решила проведать белого медведя. У него все было в порядке – точно лучше, чем у меня. Ему-то его папа не объявлял, что он теперь наследник какого-нибудь трона. Интересно, откуда этого медведя к нам привезли? Вот бы из Исландии.
Потом перед загоном собралось слишком много народу, и я пошла в павильон, где живут пингвины. Там, правда, воняет, зато весело. И такие огромные окна, через которые видно, что происходит под водой: как пингвины плавают, катаются с каменных склонов и всячески развлекаются. Малыши прижимают ладошки к стеклам, а когда пингвин подплывает, начинают визжать. Это жесть. Но там есть скамейка, и я на нее уселась и теперь вот пишу. Через какое-то время начинаешь привыкать к запаху. Наверное, ко всему можно привыкнуть.
Ой, мама, не верю, что это я сама написала! Я никогда не привыкну к тому, что я принцесса Амелия Ренальдо! Я даже не знаю, кто она такая! А имя звучит как название какой-нибудь дурацкой линии косметики, или как будто это героиня диснеевского мультика, которая когда-то пропала, а потом вдруг все вспомнила и все такое.
Что мне делать? Я не могу переехать в Дженовию, не могу!!! Кто будет смотреть за Толстяком Луи? Мама точно не будет. Она себя-то покормить забывает, не то что кота.
Я уверена, мне не разрешат держать кота во дворце. Во всяком случае, не такого, как Луи, который весит двадцать пять фунтов[6 - Около 11 килограммов.] и жрет носки. Он там всех фрейлин распугает.
Господи, что же мне делать?
Если Лана Уайнбергер об этом узнает, мне не жить.
Еще позже в четверг
Конечно, я не могла сидеть в пингвиньем павильоне до бесконечности. Там погасили свет и сказали, что зоопарк закрывается. Я убрала дневник и вышла вместе с остальными посетителями. Потом села на автобус и отправилась домой в абсолютной уверенности, что огребу от мамы по полной программе. Я как-то не подумала, что могу огрести от обоих родителей одновременно. Со мной такое было впервые.
– Ну и где вы болтались, юная леди? – поинтересовалась мама. Она сидела на кухне за столом вместе с папой, а между ними стоял телефон.
– Мы умирали от беспокойства! – сказал папа одновременно с мамой.
Я уж решила, что сейчас они меня вдвоем пропесочат, но родители лишь хотели знать, что со мной все в порядке. Я заверила их, что все норм, а потом извинилась за то, что вела себя как Дженнифер Лав Хьюитт. Мне просто надо было побыть одной, объяснила я.
