скачать книгу бесплатно
Склерозус вульгарис, или Русский поцелуй
Марк Яковлевич Казарновский
Более двадцати лет Марк Яковлевич Казарновский живет во Франции, но почти во всех своих произведениях вспоминает любимую Старую Басманную – московскую улицу, где родился и вырос. И в новой книге Марка Казарновского читатель найдет ностальгические нотки, воспоминания о школьных товарищах, первой влюбленности, экскурс в историю Басманных переулков, а также описание красот Алтая, очарования парижских кофеен. И воспоминания о годах юности, когда все яблоки были сладки, а девушки – необычайной красоты.
Со свойственной его произведениям иронией автор рассказывает о жизненных перипетиях немолодого москвича. И пусть вас не пугает термин «Склерозус вульгарис», который помогает автору в шутливой форме рассказывать о сложных взаимоотношениях пожилого одинокого человека с окружающим миром.
Герои Марка Казарновского живут вне времени и вне пространства, и не стоит искать скрытый смысл в их поступках. Они хороши своей ирреальной фантасмагоричностью.
Марк Яковлевич Казарновский
Склерозус вульгарис, или Русский поцелуй
Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит на оконном стекле.
Что-то я делал не так;
извините:
жил я впервые на этой земле.
Я ее только теперь ощущаю.
К ней припадаю.
И ею клянусь…
И по-другому прожить обещаю.
Если вернусь…
Но ведь я не вернусь.
Р. Рождественский
…Доктор Рамон поинтересовался, что я имел в виду, когда говорил о состоянии потерянности, и я ему ответил, что это когда нет ничего и никого…
Эмиль Ажар (Ромен Гари). Вся жизнь впереди
Благодарность
Моей жене – Элеоноре.
Ольге Орловой – за помощь в подготовке к изданию.
Всем друзьям – за умеренную критику.
К читателю
Эта книга вроде бы ни о чем. Даже весело читать про различные происшествия, что случаются с героем.
И любовь имеется. Разная. Взаимная. Непонятая. Невостребованная.
И жизнь не короткая. Но наступает минута, когда наш герой начинает чувствовать: на него надвигается. Он пытается бежать от этой опасности. Не получается.
Иногда все путается, заволакивает мозг каким-то туманом. И герой наш уже себя-то осознает с трудом. Но все равно ясно, что без любви жизни нет. Даже в такой большой стране, в которой герой долго проживал, любовь была. Просто ее постоянно рекомендовали не показывать. Лучше показывай энтузиазм.
Но любовь прорывается. Она часто нелепая и неудавшаяся. Но не исчезает, и до последних дней, уверен, он знает, что без любви жить невозможно.
По вечерам, уже в совершенной старости, герой наш сидит в кресле. Не может быть, чтобы его забыли. Вот, кажется, стучат.
– Входите! – кричит Маркел. – Дверь открыта.
Часть I
Глава 1. Разъяснение
– О-хо-хо, эх, ух, ух…
Эти и другие звуки несутся теперь из моей кровати. Это значит, я проснулся и собираюсь поменять место пребывания. То есть покинуть кровать, несколько шагов по комнате – и заняться анализом тела: все ли на месте. В смысле членов. Нет, не то, что вы представляете, дорогой читатель. Я имею в виду члены тела, разные. Ноги, руки. Шея. Голова. И главное – что там, в голове.
Да, пока не забыл. Зовут меня Маркел Казаркин. Так в школе меня называли.
Теперь о главном. Зачем я это пишу. И еще пытаюсь утомить тебя, дорогой читатель, чтением. Зачем?
Зачем – не знаю. Но! Доктор, который работает по вопросам старости (а есть и глазнюки, и ушнюки, и п…ки – эти по женскому делу), как бы его назвать… герпентолог[1 - Правильно «геронтолог». Герпентолог изучает змей. (Здесь и далее – примечания автора.)], что ли? В общем, я у него был. Принес даже снимок мозгов. Моих, чьих же. А он ничего и смотреть не стал.
– Скажите-ка мне, голубчик, – говорит, – за какую футбольную команду вы болеть изволите?
Я от удивления ответил:
– За «Динамо», Москва. Болею аж с сорок четвертого года.
– Это хорошо. А по ночам часто встаете? Ну, по малой нужде, например.
Отвечаю:
– Да от двух до пяти раз, профессор.
– Вот-вот, я только два раза, но регулярно. Как говаривал наш вождь, Ленин… – тут он внимательно на меня посмотрел, прямо в глаза. На секунду мне показалось: я в ГПУ, – главное в нашем деле – пунктуальность, не правда ли?
И доктор залился таким смешком, что уж точно я решил: или я сошел с ума окончательно, или доктор сбрендил и ждет места в палате у коллеги Ганнушкина.
Дальше вопросы пошли и того хуже.
– А как зовут вашу супругу, батенька?
– Какую?
– Ну, с которой вы пришли и ждет она вас в коридоре.
– Да нет, не помню. Это которая, вторая или четвертая[2 - А на самом деле одна-единственная, но огромное количество лет. И ей, и пребыванию ее в браке со мной. Как она говорит – в каторжном централе. И добавляет: «Шоб ты был нам здоров!»]? Доктор, вы меня просто с мыслей сбиваете.
– Голубчик, мне все ясно. У вас типичный склерозус вульгарис[3 - Склерозус вульгарис – склероз обыкновенный.]. Скажу вам прямо: лекарств от этого недуга много. Есть и тибетская медицина. И вьетнамские иглотерапевты. В Абрамцево под Москвой бабка лечит травками. Пока никто не умер. Но – ничего не помогает. Вот, например, вам мышки снятся?
– Нет.
– Вот видите, не снятся. Значит, не так уж и страшно это недомогание. Мне, например, три раза в неделю снятся мышки. Что я вам все-таки, голубчик, посоветую. Есть только одно средство, не очень подтвержденное, может и недейственное, но в ряде случаев эффективное. Не удивляйтесь, не ахайте и не охайте. От неожиданности. Кстати, это мой метод. В США им активно пользуются. И денег мне, суки, не платят, хе-хе-хе.
Я чувствую, я вас заинтриговал. Да-да, батенька, так и надо по нашей деятельности эскулапа: напряги недужного – хворь и выйдет. Через что – никто не знает.
В общем, все просто. Берете толстую тетрадку, шариковую ручку и с утра записываете весь прошедший день. Все мелочи – и даже вещи, может, и неприятные. Например, раздоры с супругой. Днем эти записки перечитываете, дополняете и так далее. У вас начинают активно работать нейроны, мозговое вещество не закостеневает, и, глядишь, уже получается стройный рассказ, который ждет какое-либо издательство.
– Да о чем писать-то?
– О чем угодно. О друзьях. О своем самочувствии. О давлении и мочеиспускании пожалте. О баталиях с супругой. И многое, многое.
– Но, профессор, я же, во-первых, никогда ничего, даже анонимок, не писал. Во-вторых, я и помню мало что. И с друзьями почти не вижусь. Из-за их отсутствия.
– Нет-нет, вы попробуйте, не вы первый, не вы, бог даст, последний. Самое главное, даже не мучайтесь воспоминаниями. Простое, обыденное – оно и будет тянуть вас в развитие.
* * *
– Хм, гм, ох-хо-хо, – забормотал я.
Но иголочка-то уколола. И за ушком защекотало. И в паху, извините, потеплело. Что-то в этом предложении есть. Недаром, ох недаром профессор предлагает.
– А далее, например, возьмите блок вопросов, – продолжает профессор. – Ну-с, друзья. Что-то же вспомните? Или дамы. За вашу многолетнюю жизнь дамы, вероятно, бывали, а, сударь мой, хе-х?
– Да, что уж, конечно. Но надо же упомнить всех.
– Что, так много?
– Да нет, нет, доктор, просто не помню, были ли они вообще. И ежели были, что им от меня было нужно. Убей бог, не представляю. Может, денег?
– Да вы не волнуйтесь. Это все уже давно известно. Коснетесь вопроса, а далее все поплывет само собой. Еще и записывать не будете успевать. Помощницу потребуете. У нас был случай в старческом доме, на Кунцевской. Мы эксперимент со склеротиками (извините) проводили по части описания. Так дело до скандала дошло. А было все во времена славного, не к ночи упомянутого СССР.
Сподвигли мы одного ветерана – годиков ему уже было в те времена за восемьдесят пять – записывать вот свои жизненные пертурбации. Он вначале не хотел, потом – не помнил, затем как начал, как начал!
Потребовал помощницу, мол, рука писать устала. Потом сделался скандал: наш ветеран оживился и начал предлагать помощнице литературного профиля такое!.. Такое! Сначала Облздрав разбирался, потом дошло до Минздрава СССР, и попали его записки в ЦК. В отдел здравоохранения. Ох, ох был скандал. Нет, был скандалище! Эта дама оказалась изрядная, извините, сука. Подай ей, видите ли, квартиру. Да на Кутузовском проспекте. А не то эти записки пойдут в Европы, ООН и даже, может, в Израиль.
Нет, нет, был скандал. А все из-за необузданной сексуальной фантазии этого деда с попытками, правда слабыми, физического воздействия. И направления воздействия были просто безобразные – в особо извращенной форме. Правда, как эта извращенная форма выглядит, клиент объяснить не мог.
В общем, бабе этой дали однушку, я защитил на этом исследовании докторскую, дед – обратите внимание! – был принят немедленно в Союз писателей СССР и до своей кончины успел опубликовать пять книг. На все случаи жизни. В основном о сексе для тех, кому за восемьдесят.
Так что не менжуйтесь. И не ищите путей отступления. Вперед, пишите. Я записываю вас на прием шестнадцатого августа, через месяц.
Не стесняйтесь! Всякую ерунду, от порванных трусов, например, до стихов Бродского, – все, все, что в ум вошло, перекладывайте в блокноты. Уже через две недели поймете, как начинает работать ваше мозговое устройство. Вперед, голубчик, только вперед! Ни одного утра без строчки!
– А вечером можно?
– Да конечно! Даже после обеда, пока не заснете.
Я понял: я попал! А блокнот не купил. Его мне подарил мой… этот самый… серпентолог. Ну, в общем, тот, что по старости.
Глава 2. О себе, любимом
К своему удивлению, я начал. Как-то сразу, в этот же вечер. Удивил свою соседку, которая на второй день «писательской страды» оказалась моей женой. Одна стародавняя, внимательная жена. Во как!
Открываю секрет для престарелых. Никакой схемы изложения, поиска интриги, удачных фраз – ничего этого нет. И быть не может. Не стремитесь. Чо хотите! Вот я никогда ничего, кроме отчетов – квартальных, полугодовых и годовых, – не писал. Поэтому лепите, друзья-склерозники, что войдет в ум. Просто записывайте разные разности. Самую ерунду. Может, и что похуже. Бояться нечего. Блокнотик мой. Записал. Зачеркнул. А то и страницу вырвал.
А потом хоть и советский, но уже в другой стране. Россией зовется. И в ней оказалась полная свобода. Пиши что хошь. Ничего не будет.
Только, конечно, оглядывайся. Ну, как принято, про тех, кто ТАМ, наверху, не пиши ничего. Что слышал, что говорят, анекдотики – ни-ни. Этого нам не надо. У нас у всех поротые задницы. А вот про ЖЭК и что бачок в туалете всегда течет – можно. Или про падших женщин – сейчас они есть, это раз, и можно говорить про их кунстюшки. В смысле фокусы. Хотя когда тебе под девяносто – убей бог, не помню, что писать. Ну ничего, это склероз. Доктор же сказал: через месяц писанины станет очень хорошо. Начал вспоминать, и оказывается, на кухне женская фигура – это не соседка. Приглядываюсь – жена. Да родная. Вот вам пожалуйста, только начал писать, уже стал узнавать жену. Теперь, чтоб она не обиделась, надо посмотреть документы – хоть узнаю, как зовут. Запишу и запомню. Ха, какие наши годы!
* * *
Январь 20… года.
Уф, слава богу, начал. В смысле писать. Решил, пока склерозус не накрыл совсем, упомянуть себя. Да не в смысле биографии – ну какая она может быть в СССР? Да очень простая. Все-таки много я помню. Был пионером, а потом комсомол. Платил взносы. А там – инженер. Чего делал – не помню. Только однажды меня очень ругали. Директор, гад, велел мне на хоздворе завода собрать металлолом и сдать в утиль. Быстренько погрузили всю ржавую рухлядь и сдали. Под квитанцию о приемке. А через два дня скандал. Оказалось, пионеры, чтоб они нам были здоровые, эти железки собрали – и что? Получился пулемет Дегтярева. Который, оказалось, наш завод выпускал. Но все делали вид, что детские кроватки.
А говорят – ничего не помню. Выговорешник.
Ну вот, чувствую – начинаю вспоминать. Эх, хорошо-то как. Потому что вспомнил детей. Оказалось, двое. Потом еще несколько. Но вот имена улетели. Один – Вася. В честь сына нашего вождя Иосифа Виссарионовича. Другой – Ефим. То есть Фима. Почему дал ему такое имя? Не помню.
И так далее. Так сколько же у меня детей? Пиши не пиши свои записки, а память приходит очень медленно.
Начало февраля 20… года.
Решил написать, что же я такое. Именно сейчас, когда мне почти девяносто. А не когда было двадцать.
В двадцать все понятно, легко, свободно. Солнце. Асфальт пахнет особенно. Дворовые ребята. Даже девочки.
А сейчас, когда я пишу эти антисклеротические записки, асфальт не пахнет. Девочек нет, есть «гастарбайтерши». А ребята – поумирали. Почти все.
Я наблюдаю за собой, когда соображаю. А это не всегда. И радость мне эти наблюдения не доставляют. Например.
Сидим после обеда. Посторонних нет, слава богу (оказалось, ошибся). Так вот, сижу. Питание неплохое. И зубы, которые это питание перерабатывают (первичная переработка) хорошие. В смысле, хорошо сделаны челюсти. В общем, стоматология хорошая. Только плати. Помню, после еды их, эти челюсти, надо полоскать. Мыть. Но мне лень, и я привык: зубы тихонько вытащил, салфеткой или скатертью протер – и радостно обратно в родное гнездо (жаль, не дворянское. Во! Помню Тургенева).
И вдруг вижу: на меня с изумлением смотрит гость. Женщина. Откуда она, эта гостья, появилась – убей бог, не знаю. Прозевал, каюсь, еще бы – от склерозуса и невнимательности.
Оказалось, зашла соседка, графиня Мондрус. Позор был капитальный. Даже мой друган Вова звонил через два дня и раздраженно спрашивал:
– Ты, извини, что, совсем голову потерял? Как это можно – при дамах? Что ты себе позволяешь?! Будь иной век, я бы с тобой, идиотом, первый стрелялся.
Я же забыл, что это было. За что меня поносят и еще смеются. Увы, увы, это все он, вульгарис.
Или вот брюки. Они, по закону жанра, должны быть застегнуты. Помню, был какой-то вечер. Концерт. Я быстренько нырнул в туалет – и скорее на свое место. Но меня перехватывает приятель и тихонько мне говорит: «Посмотри на брюки. Быстренько». Я глянул. Оказалось, не только не застегнул молнию на причинном, извините, месте, но и рубаху заправил так неряшливо, что край рубашки, как знамя, трепыхался снаружи этого моего причинного места. И многие видели! Уже я все застегнул, на место свое шел достойно, но многие зрители на меня смотрели. Нет, не осуждающе. Дамы даже с каким-то интересом. С чего бы? Это все он, вульгарис.
Февраль 20… года.
Уже неделю пишу записки. И чувствую! Чувствую, память нет-нет да и возвращается. Вспоминается разное. Чаще всего – ребята двора.
Вот я и решил. Запишу-ка, пока помню, про ребят, уже зрелых мужчин теперь. Кстати, нужно отметить, что я давно, лет больше двадцати, живу в Европах. Иначе – во Франциях.
Но в Москву наезжаю, и часто. Чего я не могу оставить – это Москву. Как бы ее не «трансформировали», то есть испоганили, но это мой город. А что плохо в нем – я отношу на счет моей болезни.
