скачать книгу бесплатно
И началась наша жизнь в Липецке. Хороший городок. Зеленый. Маленькие домики. Есть даже театр, он же дом культуры. И еще один, ближе к нашей базе, ДК авиатор.
Но культура культурой, а немец нам прикурить начал давать с самого начала. Вилли Штар, майор, в Первую Мировую прошел и фронт во Франции, и наши болота в Припяти. Русский знал неплохо и требовал от нас четкого выполнения приказов, указаний, требований. Что делать, выполняли. Были на базе и старожилы, еще с 1925 года. Они базу и строили.
А летчики – ребята без фанаберий разных. Сразу стало понятно, что и летаем вместе, и бьемся – тоже вместе. Но пока ЧП не было.
А как кормили. Мы из голодной в общем страны попали в полную благодать. С квашенной капустой, сардельками невиданной толщины и пивом. По вечерам. Стали и по-немецки уже понемногу. За столом в обед слышалось:
– Герр Вася, гибен зи мир, битте, соль. Да, соль, Васек, соль, ты чё, въезжай, въезжай, Базиль.
Немцы хохотали, но добродушно.
По вечерам уже наши ребята рассказывали друг другу:
– Я вчера после танцев шпацирен[18 - Шпацирен – прогулка (нем).] с медхен. Деваха – хоть куда. Хинтерзиц[19 - Хинтерзиц- задница (нем).] – орехи колоть можно.
Немцы активно знакомились с нашим фольклором. Особенно им понравилось высказывание о бесполезном, ну, например, заправщике:
– Он, как самолет: на земле от него никакой пользы.
Одно время у нас в ангарах, то есть, в местах, где мы собираемся вместе с немцами группами, бытовала фраза – «есть свежие данные». И все начинали хохотать. Наш майор Вилли Штар только после долгих подробных разъяснений этимологии этой фразы наконец ее понял и в течение года употреблял ну по крайней мере по 10 раз на дню.
Суть же дела проста:
Невеста говорит жениху:
– Милый, хочу перед свадьбой рассказать тебе о моих отношениях с мужчинами.
– Да ты же неделю назад мне уже все рассказала.
– Знаешь, дорогой, есть свежие данные.
Конечно, летное дело такое, без зубоскальства не проживешь.
Да, бились. И мы и немцы. К счастью, нечасто. Особенно, когда нам для изучения и обучения давали новые машины. Вероятно, в конструкторских бюро рассуждали – ежели учреждение называется научное и летно-испытательное, то и пусть испытывают. Вот и давали нам, например, П-2, биплан с двигателем «Испано-Союза» под 300 лошадей. Аппарат ничего, но с трудом выходит из штопора.
В августе 1929 года Бенедикт Бухгольц, мы звали его Беня, из штопора вышел с трудом и крыло потерял. Молодец, что выпрыгнул. Сам он повис на дереве у нашего клуба ДК Авиатор. Потом мы его расспрашивали, какую кинокартину он решил посмотреть. Да, молодые были.
Конечно, Беня чудом остался жив и вечером мы все вместе с ним в столовой напились основательно. Беня все время говорил, что нервного шока нет и он «unkrautvergehtnight»[20 - unkrautvergehtnight – мы не больны (нем).].
Жизнь была очень интересная. Новая аппаратура, новые механизмы, оптика, радио, фото. Новые машины.
Особенно, когда пришли к нам Фоккера (ФД – XI), Хейнкели и Юнкерсы. Мы вместе с немцами их испытывали, не думая, что через 16 лет эти машины будут терзать нашу землю и записывать в летные книжки победы над нами, вроде бы даже бывшими коллегами.
Да нечего говорить. Что было – то было. И как не вспомнить нашего Батю, который всегда говорил одно и то же:
– Если в самолете отважный истребитель, который ищет боя и победы, то это и есть – лучший самолет.
* * *
Но эта глава совершенно о другом. Это так, занесло меня. А глава о моей любви. В общем, любовь-морковь. Она, эта «морковь», пышно произрастает везде, где только базируются авиаторы. Будь то Киев, Харьков, Проскуров и другие точки освоения неба. Девушек же мы осваивали легко. Еще бы, голубая форма, значок парашютиста, кожаная куртка и обязательно до «зеркала» начищенные сапоги. Батя нам в курилке говорил, что у летчика все может быть грязно, заштопано, плохо наглажено. И запах не «Красной Москвы», а солярки, да еще и касторового масла. Все можно простить летчику. Кроме одного. Сапоги должны быть начищены до «зеркала». Кстати, нашу бригаду от других так и отличали. Коли сапоги безукоризненны – это 37 авиабригада.
Вот с мыслями о сапогах я шел по липецким зеленым улочкам просто так. Устал очень, даже дом вспоминал редко. Решил зайти в кино. На последний сеанс.
Вот оно и свершилось. Пришла любовь. Прав, тысячу раз прав бессмертный Булгаков, которого я прочитал совсем на излете своего «полета». Да, любовь как убийца, неожиданно стремительно выскакивает из-за угла и бьет в самое сердце. Ножом.
Оказалось, что рядом со мной сидит девушка. Да ладно, девушек мы уже видали. И разных.
В общем, все кино мы проговорили. Шёпотом, конечно. И когда вышли после сеанса, не могли остановиться. Про книги, которых я никогда не читал. Про музыку, о которой я не имел никакого представления. Про художников.
Этому потоку культуры я мог противопоставить «Наставление по полетам в сложных метеоусловиях». Но не рассказывать же об этом, на самом деле.
Но далее все пошло, как говорят, во внештатном режиме. Девушка, к моему удивлению, просила ее не провожать
– Нет, нет, я тебя прошу меня не провожать. И вообще нам видеться не надо. А то я буду тебя отвлекать от полетов. – И она улыбнулась. Почему-то грустно.
Моя настойчивость успеха не имела. Надя, так ее звали, ушла быстро. Я же растерялся и даже не пошел следом. Так и стоял оглушенный.
Ребятам вечером все рассказал. И как познакомился. О чем говорили. Как я ее проворонил. Упустил. Мама бы, конечно, усмехнулась и сказала: «Ты, Файтл, все-таки шлимазл[21 - Шлимазл – растяпа (идиш).]. Но не огорчайся, будут еще девушки, которые уж от тебя не уйдут».
Увы, мамы со мной нет. И не могу я ей сказать, что больше никаких девушек у меня не будет. Никогда. Только эта.
Ребята отнеслись к этому моему мимолетному знакомству по-деловому. Предложили вечернее дежурство у киноклуба. Только скажи, какая она, и все будет по классу люкс. Только не сорвись в штопор. И хохотали.
Да, друзья, молодость. Кажется, сколько еще будет их, девушек. Соня, Роза, Вера, Жанна, Маша, Элка даже. Но вот у меня все-таки произошло не как у всех людей.
Теперь в редкое свободное время по вечерам я бродил по аллеям у Дома культуры. Искал.
Ребятам же сразу объяснил, что задача поисков невыполнима. Ибо – я не мог рассказать о девушке самое главное – как она выглядит. Друзья были в полном недоумении. Может, тебе вообще все померещилось? Ты не пил перед сеансом? Нет, ни грамма. Ну хоть волосы какого цвета? Глаза. Рост, наконец, – вопрошали меня мои друзья-командиры. Увы, безрезультатно. Я ничего не помню, кроме голоса, чудного смеха и аромата весны, свежести, любви. Да, да, пахло от этой девушки не «Красной Москвой» или «ТЭЖЭ», а пахло свежестью и любовью.
Да, вспомнил! Когда она сказала, что будет мешать полетам, я спросил, откуда она решила, что я летчик. Надя улыбнулась. Да по сапогам. У летчиков они, как правило, всегда блестят. Хотя бывают и исключения.
Нет моя девушка ни на что не похожа. И потом, как искать. А ежели она замужем! Тупик.
Я бросил поиски и полностью погрузился в полеты. Осваивали Поликарповские И-15 и И-16. Истребитель И-16 – моноплан и в полете был менее капризен, чем его предшественник биплан И-15.
Немецкие курсанты, а на самом деле уже опытные летчики, прошедшие Первую Мировую, обкатывали «Мессера», «Фоккера», «Дарнье».
Однажды пошёл в библиотеку посмотреть свежие газеты. Готовился к очередной политинформации.
Сижу, выписываю серьезные фразы о текущем политическом моменте и ситуации вокруг нашей страны. Как всегда, нам все угрожают и необходима бдительность. В общем, «…Над Амуром тучи ходят хмуро…» Задумался я и стало мне что-то грустно. Уже почти 35 годков. Да, звания идут, как говорят, в штатном режиме. А ни семьи. Ни детей. Ни даже любимой. В этот момент кто-то легонько трогает мое плечо.
Надя!! Как же я не почувствовал, что в воздухе библиотеки уже давно запах свежести и любви.
Дальше все я проделал стремительно. То есть, схватил Надю. За руки, на глазах изумленных читателей быстро вывел ее на крыльцо и не давая ей ничего сказать, ни возразить, буквально выкрикнул:
– Ты даже не представляешь, что происходит. Я люблю тебя. Только тебя. Я уверен – мы созданы друг для друга. Никто другой не может нам помешать. Нам необходимо пожениться. И срочно. Я сейчас иду вместе с тобой к тебе. Хочу познакомиться с родителями и завтра утром – в загс. Нам никто не может и не должен помешать. Я тебя люблю так, как нормальные люди любить не могут. Верно, я сошел с ума. Но мое помешательство неизлечимо.
Надя улыбнулась, но неожиданно стала плакать.
– Федор, я тебе уже говорила, у нас ничего не может быть. Это – невозможно и лучше тебе знать об этом сразу и понять. И принять. Мы не можем быть вместе. Вот и все.
Баах! Как крыло отлетело, и я лечу на новом ЯК-1 вниз. И парашют не взял. И холод. Страшный холод внутри живота. Все пропало. Сейчас разобьюсь.
Такое отчаяние мной овладело, что я не отступаю. И не отпускаю рук Нади.
– Даже если муж против. Я его уговорю. Я объясню ему, что мы созданы не для других. Созданы мы друг для друга и только так.
Но к мужу идти не пришлось. Мужа не было. А я Надю в этот день не отпускал вовсе. Она еще один раз сделала попытку уйти, но не тут-то было. Все-таки я – истребитель. Верно, мама думала обо мне. И сказала бы: «Ну ты, Файтл, все-таки не полный шлимазл. Вот видишь, если это большая у тебя любовь, то наверняка девушка должна быть очень хорошая. Не отпускай ее».
Я так и поступил. И проводил домой. Нарвал где-то цветов. В станционном буфете забрал все шампанское. Ребятам со станции же позвонил, просил доложить по службе, что вывихнул ногу. Все это проделал на одном дыхании, как «бочку» завертел или «иммельман»[22 - «бочка», «иммельман» – фигуры высшего пилотажа.]
В этот вечер, эту ночь я был счастлив совершенно. Надя все шептала – не торопись, ты не в полете.
И все было мое. Я ни о чем не жалел. Ибо время остановилось. Я даже не знал, что сейчас – ночь, день, утро. К моему удивлению и Надя потеряла ориентацию. Выходила в сени. Там грохотали тазы, ведра.
– Прости, милый. Я совсем голову потеряла, – говорила Надя и вдруг шептала слова модной в те годы песенки запрещенного белоэмигранта Вертинского: «…у ней такая маленькая грудь, на ней татуированные знаки…»
Мы сошли с ума. И навсегда.
Как я благодарен нашему Бате. Он как-то раз собрал нас, небольшую группу вернувшихся из увольнения и сказал некое назидание. А оказалось, что сказал он нам, желторотым, да еще в прыщах, мудрые слова.
– Вот что, военлеты. У вас девушки будут. Женщины. Даже жены. – Он вздохнул почему-то. – Вот вам мой совет. Никогда не интересуйтесь их прошлой жизнью. Ни – кто. Ни – сколько. Ни – кто лучше. Вы прежде всего должны женщину свою уважать. Даже если она и сиюминутная. Она вам все сама расскажет. А ежели не расскажет, то и не надо. Значит, она вас не очень ценит. Поэтому наслаждайтесь, любите и будьте настоящими мужиками. Теперь – отбой!
Мы запомнили слова Бати на всю жизнь. И я, конечно. Тем более, радовался, что мужа нет.
Утром мне Надя рассказала про себя. Мама ее умерла давно, они живут с папой. Он – стрелочник на нашей липецкой железнодорожной станции. У нее сын, ему теперь уже три года. Если ты останешься и захочешь, я вас познакомлю.
– Как это – захочу! Как это! Конечно. Немедленно.
– Нет, не немедленно. Он в деревне у тети. Вот немного подождем да может и съездим к ним.
– Да, да, съездим. Я сейчас сбегаю к командиру, отдам ему заявление. – На ее удивленный взгляд поясняю: – В армии так принято. Хочешь жениться – пиши заявление командиру части. Он рассмотрит, что за девица, каких кровей да кто в роду у нее. И даст добро.
– Нууу, – протяжно произносит Надя, – нам точно не даст твой командир разрешения. Да и ладно. Ежели ты согласный, то и так будем жить. Если это – любовь.
– Пойми, Надя, меня никто не разлучит с тобой. И плевать. И еще. Ежели ты не против, я твоего сына усыновлю. Теперь твоя задача – родить мне дочь.
И снова бедная кровать начала испытывать такие перегрузки, что папа Надин как-то даже сказал:
– Ты бы, Федор, диван, что ли, приобрел. В качестве запасного аэродрома, как у вас там говорят.
– Да я согласен, куплю диван. Он крепче.
А документ-заявление я нашему Бате передал. Мол, так и так, хочу жениться на местной девице Надежде Журавель, пролетарского происхождения, член профсоюза.
Оказалось, Надежда в чем-то была права. Ибо Батя, который такие листочки даже и не читал, в моем случае вызвал на собеседование. Беседа была пустая: хорошо ли я подумал, знаю ли семью этих «Журавлей», известно, что у нее ребенок. А кто отец? Как в твоей семье относятся к этому браку. Как с бытом, в том смысле, где жить-то будете.
Я отвечал четко, ясно, без «соплей», по-партийному. Значит так: подумал – хорошо и даже очень. Отец Надежды – путевой обходчик, но не пьющий. Мать – скончалась. Про ребенка, конечно, знаю, но теперь это – мой ребенок. И только так. В моей семье отнеслись к браку вначале отрицательно, по религиозным мотивам. А затем примирились. Ведь другое время, иная эпоха, товарищ командир.
Да, да, покивал головой Батя. Ладно, иди, женись.
Вечером Надежда пыталась мне рассказать про свою личную жизнь. Как, мол, образовался мальчик по имени Герман трех лет от роду. Я, честно, слушать не стал. Только спросил, не нарисуется ли отец. Нет, ответила Надя, отец не нарисуется. И еще я спросил, что, любит ли она этого «отца», на что получил ответ вполне искренний:
– Да, Федор, я любила этого человека. Но он не мог жениться, хоть и не из трусливых. Меня отпустил. Но я зла не держу. Давай-ка, расскажу тебе подробно все про мои дела грешные.
– Брось, Надя, мне это совсем не интересно. Я вот инструмент купил, с Геркой будем строить модели самолетов. А там, глядишь —…
– Нет, нет, никаких самолетов. Хватит мне за тебя волноваться. Лучше пусть будет по паровозной части. Иди пить чай, тебе завтра рано вставать.
Вот так началась моя семейная жизнь.
Нас расписали быстро. Так же быстро выдали документ об усыновлении. И стал я одновременно и молодым мужем, и молодым отцом. Кстати. К мальчику мы поехали сразу после загса. Да с форсом. На мотоцикле. Найди, читатель, мотоцикл у гражданина СССР в Липецкой области в 1928 году. Либо в Воронежской. Либо вообще, в европейской части СССР. А мне в части дали немецкий БМВ, мол, при свертывании школы вернешь. Но хорошо известно, ничего не бывает надежнее временного. Раз временно, то и навсегда.
Познакомил я Надю с моими летунами. Наши ребята откровенно пялили глаза, не скрывали того, что скрыть невозможно и все галдели «горько, горько». К месту и не к месту. А немецкие летчики к Наде относились даже чрезмерно уважительно. Величали ее фрау Запрудный и при каждом случае дарили цветочки разные. Все это буржуазное внимание мне не очень нравилось, но эмоций не проявлял. Все же – одна мы стая. Летуны.
Так вот, на мотоцикле махнули мы в деревню, что под Липецком.
Не, не зря я так с ходу усыновил этого мальчика. Вы бы видели, как он ко мне бросился. И не отпускал меня. Конечно, мотоцикл. Конечно, мой шлем и летные очки. Игрушки были проигнорированы, а вот ящичек с инструментом для моделей пришелся совершенно вовремя. После вручения ящичка мы Германа не видели и не слышали. Вернее, слышали только сопение. Но кто сопит, то ли
Герка, то ли Тузик, который внимательно наблюдал за действиями мальчика.
Вот какая у меня стала счастливая жизнь. В 1928 году!
А тут еще недалеко от нашего «Вифупаста» нарисовался домик почти бесхозный. Ибо пожилая владелица переехала, в силу ветхости организма, к дочери, а домик просто бросила. Я его и подобрал. В смысле, купил. И не дорого. Не даром все-таки я Файтл.
Кстати, Надежда меня спросила, какое у меня было прозвище в детстве. И услышав – цапля – долго смеялась. Еще бы – теперь у нас цапля в камышах, а журавель – в небе. Верно, читатель, зовется все это счастьем.
Кстати, Батя мне намекнул, что если у офицера есть жилье, то командование стремится оставить его при этом жилье. А то, что Липецкий аэрокомплекс не прекратит свою деятельность, и ежу было ясно.
Вот так, можно сказать, стал я оседлый военнослужащий.
Но одно меня в нашей прекрасной любовной жизни с Надей меня удивляло. Я не мог рассказать, какая она, моя возлюбленная. И теперь, уже сколько десятилетий прошло, не могу вспомнить. Кроме смеха, запаха невыразимой свежести и ее задыхающегося голоса по ночам. Вот ведь как.
А в 1930-е годы жизнь начала преподносить сюрприз за сюрпризом.
Глава VIII
Италия
Хорошего не бывает много. Мы все это почувствовали, когда руководство нашего «секретного» 4-го авиаотряда 38-й авиаэскадрильи ВВС (о котором знал, конечно, весь Липецк и прилежащие города, деревни и поселки) объявило, что к 1933 году школа будет закрыта и все немецкие специалисты, естественно, будут отправлены в «ихний» родной «фатерлянд».
Эту новость все мы, летчики специальной подготовки, приняли с огорчением. Да и все население городка – однозначно. Мы, летчики, лишались ежедневных тренировочных полетов, в том числе и в ночное время. Не думая о горючке. Не будет у нас совместных с немцами воздушных боев. Прощай, новейшие авиационные пушки Круппа. А оптика. Каждый из нас уже приобрел по биноклю Цейса. Конечно, в обмен на наши часы и Московскую.
Наземный персонал терял технику освоения новых двигателей, методику обслуживания машин. А радиоаппаратура. Мы еще долго различного рода знаками показывали звену, что нужно делать.
Теперь даже не интересно стало проводить пикирующее бомбометание. С кем соревноваться то? Да и машины немцы, верно, заберут. Далее, сразу становятся неутешными наши милые подавальщицы, поварихи, медсестрички и прочий обслуживающий женский персонал.
Но! Остались уже навсегда дома и квартиры немецкого персонала, прекрасные ангары, ремонтные мастерские. Арсеналы.
