скачать книгу бесплатно
и после смерти говорить.
«Не снегопад, а призрак речи…»
Не снегопад, а призрак речи.
Как сгусток речи – кровь во мне.
Над печью дом расправит плечи,
и хрустнет косточка в окне.
О это гибельное чудо —
речь несказанная. Оно
болит бессмертием, покуда
в глазах от белого темно.
Лети, лети, снежок последний —
как первый Божий нежный гнев,
заглядывая в мир соседний,
от неземного побледнев.
«Кто ягнёнка белого поставил на крыльцо?..»
С.
Кто ягнёнка белого поставил на крыльцо?
Ах, у снега первого Господа лицо.
По утрам у Господа детское лицо.
Он ягнёнка белого поставил на крыльцо.
«Так полюбить белизну…»
Так полюбить белизну,
небом прижатую к крышам:
белка бинтует сосну
серым и рыжим.
Долго пришлось умирать,
чтобы очнуться и выжить.
Воду в морозе стирать —
выкрутить, вытянуть, выжать
прямо в сосульки… В горсти
лёд истончается в блюдце…
Просто уйти
и не вернуться.
«Это твоя зола…»
Это твоя зола
пальчиком провела —
пеплом неуловимым,
бывшим огнем и дымом, —
по кадыку, виску,
чтобы открыть тоску.
Пепел не взять в щепоть —
полуистлела плоть,
словно без тьмы и света
выдохлась сигарета:
с неба мизинчик лёг —
дерево не прожёг.
Скатерть белым-бела:
как ты во мне росла,
глину мою рвала,
как ты меня сожгла —
знает твоя зола.
«Гора сухой воды…»
Гора сухой воды.
С нее текут следы
в мерцающую бездну,
где я сейчас исчезну:
войду с дровами в дом
и опущусь у печки…
Как рыба подо льдом
в полупрозрачной речке,
я шевелюсь едва,
когда посмотришь сверху,
где звон и синева
Твоя подобна эху
зеленоватых льдин —
такая глубина.
Один. Один. Один.
Одна. Одна. Одна.
«Одеты в пустоту поля и перелески…»
Одеты в пустоту поля и перелески,
одето в небо всё, что жаждало его.
Врезается в лицо не рыболовной лески
прозрачное ничто, а взгляда вещество.
И ширится во мне мое исчезновенье:
такой простор во мне, что, кажется, и нет
меня, а только есть последнее мгновенье,
явившее восторг, переходящий в свет.
Но я еще дышу, шепчу, и горечь дыма,
как слово из огня, полощется во рту,
и всё, что навсегда теперь неуловимо,
одетое в меня – одето в пустоту.
«Уста в земле и привкус клятвы…»
Уста в земле и привкус клятвы.
Прикус земли – твой рот в земле.
Подошвы губ взыскуют дратвы
и капли света на игле.
И чёрствой нитью – на живую —
земли младенческую дрожь
прошьёшь, и сказку корневую
спасёшь – да в губы не возьмёшь.
«Овчина звёзд – какая ноша…»
Овчина звёзд – какая ноша
и стужа нежная планет:
так реет снежная пороша,
когда шлифуют белый свет.
И дымный дых, и пыльный шёпот,
потрескивая и шурша,
из душ выпытывают опыт —
и плачет старшая душа.
И в тёмном веществе печали
плывёт фонарик золотой,
качая мир по вертикали
над глубиной и высотой.
Ты – боль, и ты по воле духа,
в живом усиливая дрожь,
в разрывах воздуха и слуха,
в разрывах времени – поёшь.
«Отсверкали, отмерцали…»
Отсверкали, отмерцали
зимних звёзд земные сны —
и в сугробах от печали
стало меньше белизны.
Не весна, а в небе яма —
звёздной стужи седина.
И земля восходит прямо
в бездну дерева без дна.
Востекает дятлу в темя
из древесной глубины
окольцованное время
в тёплом золоте сосны.
Времени древесный свиток —
топора сырая сыть,
где сосульки от улиток
янтаря – не отличить.
«Усилиями зренья и погоды…»
Усилиями зренья и погоды
всё в инее. Его густые всходы
пострижены пятнадцать раз на дню.
О батюшки, пронзительные светы:
вон жизнь стоит, как пепел сигареты,
сгоревшей без затяжки на корню.
Я стужу пил и потому согрелся,
и всякий Бог легко в меня смотрелся,
как в зеркало, и видел глубину —
свою, мою и всё-таки одну.
Пороши пересол сверкал вокруг,
и сумрака хрусталь был тверд и светел.
И, мертвый, я себя живого встретил —
и взял себя, живого, на испуг:
мол, жив еще, и зеркало в тебе
не вытерто до дыр и полыхает,
и юная простуда на губе,
слепая, в нем, как бабочка, порхает.
Поцеловал наш холод на земле
и вышел вон из декабря наружу
в иную бездну, в музыку и стужу…
Но бабочку оставил на стекле.
7-е января
Сугроб подшит, как валенок: травой,
малинником с последней головой
репейника, расклёванной щеглами.
Земля накрыта главными глазами:
они подъяли спящие кусты.
И в небе шевельнулся гул чердачный…
Ночной фонарик выпил дым табачный
и голубой трубой всосался в сад,
как Божий взгляд.
«У снегов растут ресницы…»
У снегов растут ресницы
до небесной полыньи.
